Христианская гармония духа

Гордость – неизбежна в пору избытка сил и переходит в полное отсутствие чувства собственного достоинства в пору старческой немощи.

Гнев – легко вызывается всяким препятствием для удовлетворения чувственных желаний и не сдерживается ни благоразумием, ни жалостью.

Эгоизм – убежденный в своей правоте, самоуверенный, гордый, торжествующий.

Уныние – мрачное, безнадежное, легко переходящее в отчаяние, когда пьянство жизни невозможно.

Радость заменяется грубым весельем или тупым довольством сытости, но никогда не может быть светлою, тихою и тем более вдохновенною.

Совесть молчит или укоряет за упущенную возможность испытать приятные ощущения.

Честь полагается в возможно широком удовлетворении жажды ощущений и возможно большем накоплении средств для их удовлетворения.

Долг – возможно больше сделать для себя и возможно меньше для других.

Самопожертвование – глупая сентиментальность.

Братолюбие – смешная утопия, а братство – тюрьма, совершенно исключающая возможность свободы царства ощущений.

Религия носит чисто материалистический характер задабривания Бога и вельмож Его двора дарами, лестью, рабской покорностью буквы обряда. Богоугодным считают золото, дороговизну приношений, величину храмов, гул, гром, треск, блеск, количество слов и продолжительность благочестивых упражнений, никогда, однако, не доходя до самоотвержения аскетизма.

Основы жизни – чувственность, корысть и страх.

Сдерживающие начала – грубая сила и соображения корысти и страха.

Путь – борьба за существование и насилие на законном основании, когда страх не дозволяет оставить закон без внимания.

Истина – выгода.

Жизнь – чувственные наслаждения.

Наука – средство обеспечить за собою приятные ощущения и избегнуть неприятных.

Искусство – средство увеличить комфорт жизни.

Литература – средство переживать приятные ощущения в воображении.

Семья – узаконенное рабство.

Отец игнорирует детей, пока они ему не нужны, и эксплуатирует их, когда они ему могут быть на что-либо полезны.

Мать тяготится детьми, когда они требуют ее забот, и радуется, когда может перестать о них заботиться или когда может извлечь из них для себя какую-либо выгоду.

Молодой человек добросовестно бесится под предлогом, что с молоду перебеситься надо, и очень гордится количеством выпадающих на его долю приятных ощущений.

Молодая девушка завидует свободе молодого человека и живет мечтою о пьянстве жизни, если обстоятельства делают для нее это пьянство в настоящем невозможным.

Муж – грубый деспот, не умеющий ни любить, ни уважать свою жену, когда он не делает из нее себе кумира и сам не делается ее презренным рабом. Верность соблюдает, пока это ему приятно, и считает похвальным нарушить ее при первом удобном случае.

Жена – капризный идол или позорная раба.

Старик – завидует молодым и унижает себя до соперничества с ними и дряхлого распутства.

Старуха – грязная развалина позорного здания.

Друзья – собутыльники и соучастники разврата и биржевых сделок на ярмарке жизни.

Общество не воспитывает, а развращает (среда заедает). Общественное мнение душит всякое проявление мысли живой и деятельной любви. Отношения все основаны на чувственности (выгода) и страхе (холопство).

Государство признает за собою исключительно обязанность наводить страх и обеспечивать возможность приобретать богатства и охранять приобретенное. Страх – единственный способ добиться добровольного самоограничения со стороны миллионов скотоподобных подданных и в то же время единственный способ воздействия, доступный представителям власти, вышедшим из той же среды и признающим это положение дел вполне нормальным явлением. Накопление богатств необходимо для осуществления общественного идеала – земного рая ощущений.

Воспитание направлено к вытравливанию из ума всякой оригинальности и сковыванию его тяжелыми цепями пошлой рутины, к замораживанию сердца до полной неспособности чем-либо возмущаться, кроме поползновений на собственное благоденствие, и чем-либо восторгаться, кроме перспективы личных выгод и наслаждений.

Благотворительность – замазывание ран и заплатывание рубища ближних по чисто эгоистическим побуждениям.

Бедность – озлобленная или отупляющая.

Богатство – гордое, хвастливое, торжествующее, как триумфаторы, выставляющие на показ трофеи своих побед в борьбе за существование, достигшие апофеоза могущества, имеющие возможность купить все, что продажно, доставить себе возможность насладиться роскошной оргией, сорвать самые дорогие цветы земного рая.

Народ – бесправные рабы и холопы, причем имущие являют картину довольства, оправдывающую собой деятельность государства, и составляют оплот власти, интересы которой так тесно связаны с их выгодами, а неимущие живут надеждой попасть в ряды властных и имущих и притупляются дешевым пьянством жизни среди грязи и мрака до полного равнодушия ко всякому прогрессу, до фанатичного консерватизма, до восторженного холопства перед грубою силой и золотым тельцом.

Власти. Корыстные наемники, взирающие на власть как на источник богатства и права на законное насилие. Рабы и холопы по отношению к властям высшим, причем чем ниже на лестнице власти, тем более холоп перед высшими, чем выше – тем более самодур перед низшими.

Международные отношения имеют чисто корыстный характер, причем корыстность эта возводится в догмат, не только оправдывается, но даже восхваляется как доблестный патриотизм. Фанатизм религиозный и национальный неизбежны: религиозный потому, что является естественным последствием обоготворения буквы текста и обряда, национальный потому, что выгоды личные тесно связаны с интересами того государства, которое обеспечивает довольство имущих классов, а голоса неимущих и бесправных классов в международных отношениях не слышно.

Симпатии все на стороне силы, богатства, героев насилия, героев наживы, корыстной деловитости, жирной праздности.

Антипатии. Все, что отмечено печатью идейности, бескорыстия, вдохновения, самоотверженной любви, – все это вызывает антипатии, глумления, гонения, обзывается глупостью, бреднями, смешною сентиментальностью, притворством, фразерством и опасными утопиями.

Мудростъ: своя рубашка ближе к телу.

Результаты – рабство подзаконное в жизни, холопство в отношениях к представителям власти и капитала, анархия разнузданных похотей в умах и сердцах, ад, геенна огненная внутри человека, ад злобы и мук, ад алчности и суеты, ад торжествующий, ад пресыщения, но непременно ад полного разномыслия и разнодушия с Творцом и всеми верными Ему причастниками рая.

Типы, входящие в этот разряд людей, стоящих на низшей ступени дисгармонии духа, очень разнообразны, но все имеют одну общую отличительную черту: преобладание над любовью и разумом ощущений, все равно, каковы бы ни были эти ощущения: чувственность, гордость, корыстолюбие, жестокость, лень, жажда развлечений. Все, что не есть любовь и разум, мы назвали ощущениями и имеем на то более права, чем может казаться: так, гордость есть ощущение превосходства, корыстолюбие – ощущение обладания, жестокость – ощущение удовлетворенной злобы, лень – ощущение покоя, жажда развлечений – ощущение веселой беззаботности и т. д. Все те, кто какие-либо ощущения ставит выше любви и разума, низводя любовь и разум на степень служебных придатков властного ощущения, определяющего смысл жизни и цели деятельности, все неизбежно должны быть причислены к типам этой категории скотоподобного человека.

2. Ощущения + разум (□+∆)

Любовь по прежнему бесправна и признается неосуществимой и опасной утопией. Разум, хотя и не освобождается из-под власти ощущений, но признается полезным слугой в границах пользы ощущений.

В действительности все, что сказано в предыдущей главе, остается верным и для этой второй степени дисгармонии духа. Зверский эгоизм лежит по-прежнему в основе характера всех отношений и всего строя жизни, только нет прежней стихийности наивного зверства; возводя разум в степень официально признанного полезного слуги, делают ему уступку, стараясь оправдать господство ощущений доводами разума.

Отношения к Богу по-прежнему остаются неразумными, по-прежнему основаны на страхе и корысти, но допускается и философия религии в пределах, признаваемых выгодными для безмятежного житья и государственной политики. По-прежнему царит мертвящая буква текста и обряда, но допускается для развлечения полезного раба (разума) бесплодный спор бесконечных комментариев на букву мертвящую.

Отношения к людям по-прежнему основаны на страхе и корысти, но торжество кулака и золота менее гордо самоуверенное; не считается более кощунством оправдывать господство кулака и золота доводами разума. Таким образом, на кумир – кулак, на кумир – золото наведена позолота идейности.

И то благо – сравнительное, конечно. Презренный до тех пор раб – разум стал рабом почетным. Желая воспользоваться его услугами на пользу ощущений, человек все же живет жизнью разума, относясь разумно к созиданию земного рая ощущений, он незаметно привыкает ко всему относиться разумнее прежнего, и, если не вернется на первую ступень полного скотоподобия, испугавшись логичных последствий услуг разума, он непременно дойдет до сомнения в самодовлеющем значении ощущений. Кулак на идейных началах, менее сокрушительный, менее самоуверенный кулак и может стать кулаком робким, стыдливым кулаком. Особенно для тех, по кому он бьет, кулак на идейных началах перестает быть тем святым кулаком, перед которым благоговели скотоподобные холопы, не тронутые ферментом идейности. Призывая разум на позорное дело убеждения в святости кулака и высшей разумности спасительного трепета перед ним, делают первый шаг к признанию права разумного отношения не только к кулаку, но и ко всему окружающему. Доказывая святость кулака, косвенно признают право в том сомневаться.

Царство ощущений обязательно должно быть и царством кулака, безразлично в какой форме: деспотизма тирана или деспотизма олигархии, или деспотизма властного демоса, или террора анархии. Царство ощущений по самой сути своей зиждется на эгоизме, гордой индивидуальности. У каждого свое чрево, и чрево это будет отстаивать свои царственные права от всех и вся, непременно силою кулака, пока их Бог чрево, пока царство ощущений не капитулирует перед разумом или любовью.

Мудрость: добром не проживешь.

Результаты. Схоластика и мотивированный подкуп в деле религии, болтливый кулак и болтливый золотой телец, хитроумно доказывающие свое право на господство путем мудрований, болтливые холопы, красноречиво объясняющие разумные основания своего сознательного холопства; безмятежное довольство сытости отравлено слабыми уколами пробуждающегося разума, зависть и злоба обездоленных классов общества более сознательны; мрак ада царства ощущений внутри человека нарушается грозными молниями разума, и он начинает сознавать ужас мрака кромешного, не подозревая еще возможности выхода из него.

К типам, принадлежащим к этой второй стадии высшей дисгармонии духа, надо отнести всех тех, кто, ставя выше всего радости ощущений, в погоне за ними пользуется услугами разума, никогда, однако, не жертвуя ощущениями ради разума, а жертвуя только по указаниям разума одними ощущениями ради других, и не признает никаких самостоятельных прав за любовью, которая по-прежнему играет позорную роль позолоты ощущений. К этому разряду надо отнести даже самых умных и образованных людей, даже самых гордых умом, ученостью и образованием людей, пока они и ум, и ученость, и образованность свою употребляют для достижения эгоистических целей, личных выгод, личной славы, пока ощущения указывают им конечные цели деятельности.

3. Ощущения + разум + любовь (□+∆+○)

Тут и любовь из презренного, бесправного раба, годного только на позолоту ощущений, признается рабом полезным и потому правоспособным, насколько это не мешает ни властным ищущениям, ни излюбленному рабу их – разуму.

Жизнь духа осложнена новым элементом любви и необходимостью примирить с нею и разум, и ощущения, хотя и подчиняя им ее.

Осложнены и отношения к Богу, любовь Которого нельзя игнорировать по-прежнему.

Осложнены и отношения к ближним, которых нельзя безмятежно эксплуатировать по-прежнему, с легким сердцем подтасовывая лукавые мудрования, подыскивая разумные основания для самоуверенной, безмятежной эксплуатации.

Конечно, и религия, и благотворительность имеют по-прежнему характер чисто корыстный, но к оправданиям разума присоединяют оправдания любви, ужимки сердца к ужимкам ума, никогда, однако, не жертвуя ни ощущениями, ни разумом ради любви.

В то время как при первых двух комбинациях совершенно невозможно вообразить себя христианином и само слово христианство сознательно избегается, заменяясь более удобными для поклонников буквы по своей неопределенности словами: православие – католичество – лютеранство и т. п., тут возможен наивный самообман, даже и со стороны человека, кое-что знающего о существовании животворящего духа христианства, кроме буквы обряда и благочестивых упражнений.

В действительности, это, конечно, наивное недоразумение. Эта робкая любовь – раб ощущений и разума, уделяющая на служение Богу и ближнему только крохи, считая неразумным всякое проявление любви, нарушающее выгоды личные, семейные, сословные или национальные, – еще слишком далека от любви торжествующей, от той царственной любви, при которой готовы на всякое самоотвержение личное, семейное, сословное и национальное, без которой нет истинного христианства.

4. Ощущения + любовь (□+○)

Тут любовь впервые занимает первое место после властных ощущений.

Не надо забывать, что все же это любовь – раб, что позорное подчинение любви ощущениям делает это настроение духа низшим сравнительно даже и с теми степенями духовной дисгармонии, когда властный разум отрицает права любви. По отношению к Богу и тут все сводится к обряду и благочестивым упражнениям, только в эту букву вносится больше благодушия, больше сердечной теплоты; тут меньше гнусного, холодящего расчета. Тут, при поверхностном взгляде на вещи, легко даже не понять, что любовь – раб ощущений, и поставить эту рабскую любовь на незаслуженную высоту, окружить ее незаслуженным ореолом поэзии и святой чистоты.

Лучшим признаком рабства любви является то, что с любовью выпрашивают у Бога не то, что может просить любовь к Богу и любовь к ближним при любви к Богу. Просят не торжества воли Божьей, дела Божьего, а благ земных, ограждения от ощущений неприятных, великих и богатых милостей, понимая под этими словами всякие приятные ощущения, всякие блага земные: долгую жизнь, здоровье, богатство, удачи во всех делах и одоления всех супостатов, а в придачу ко всему этому и комфорт Царства Небесного после смерти.

По отношению к людям это настроение выражается благодушной уживчивостью со всякими людьми, причем жалость возбуждает главным образом страдания физические, недостатки материальные, любовь выражается в баловстве, в закармливании, в озолочении. И тут главным признаком рабства любви служит то, что в конце концов все сводится неизбежно к приятным ощущениям, как и в отношениях к Богу, у Которого приятные ощущения вымаливают, Которого приятными ощущениями ублажают.

Когда с любовью приносят Богу дары: строят пышные храмы, одевают образа дорогими ризами, поют ему гимны и в то же время не находят нужным ни разумно понять мудрую волю Его, ни стройно организовать жизнь на основах, завещанных Христом Его, любви и братства, сомнения быть не может, что любовь, хотя и искренняя и нелицемерная, но рабская, униженная до позора почетного слуги властных ощущений.

Когда с любовью заботятся о материальных нуждах ближних своих, нимало не заботясь о том, чтобы ближних этих сделать людьми разумными и добрыми, чтобы помочь ближним этим стройно организовать жизнь, достойную людей разумных и добрых, тут сомнения быть не может, что любовь, хотя и искренняя и нелицемерная, но рабская, униженная до позора почетного слуги властных ощущений.

5. Ощущения + любовь + разум (□+○+∆)

Мы дошли до высшей гармонии или, вернее, до наименьшей дисгармонии, возможной при преобладании ощущений.

От предыдущего настроения оно отличается только тем, что в добросердечное стремление угодить Богу дарами и осчастливить ближних всякими благами земными вносится более разумности, на службе ощущений почетный раб – любовь берет себе на помощь еще и второстепенного раба – разум и, при помощи его, достигает целей, намеченных властными ощущениями, более прежнего разумными путями.

Тут и настроение, и проявления его еще симпатичнее, еще более подкупающие, способные еще легче ввести в обман поверхностного наблюдателя, и особенно в самообман как отдельных лиц, так и целые народы и церкви поместные.

Когда любовь к Богу выражают дарами и жертвами, не заботясь ни о разумном понимании воли Божьей, ни о разумной организации жизни по вере, а только пользуясь услугами разума для наилучшего, наиболее правоверного угождения Богу путем все тех же даров и жертв, не надо ошибаться, очевидно: ощущения занимают место первое, второе место принадлежит любви, а разум унижен до положения слуги, раба властных ощущений.

Когда любовь к ближним выражается исключительными заботами о материальном благосостоянии, а о жизни любви и разума в них заботятся лишь настолько, насколько это может способствовать комфорту жизни земной, не надо ошибаться: хотя любовь и искренна, и нелицемерна, хотя к достижению материального благосостояния ближних стремятся, по-видимому, разумными путями, все же и любовь, и разум – позорные рабы властных ощущений, и все, что было бы предложено и сделано во имя любви и разума в ущерб ощущениям, неизбежно подверглось бы осуждению и было бы признано опасною и вредною утопией.

На первый взгляд может показаться несправедливым отнести последние настроения к аду внутри человека, к геенне огненной, к рабству подзаконному. На самом деле сделать это вполне основательно. Ведь и тут царствуют ощущения, а любовь и разум неизменно остаются рабами, все равно, признанными или не признанными, почетными или униженными, во всяком случае, рабами на службе ощущений. Пока царствуют ощущения, они только пользуются услугами разума и любви, не переставая быть теми же властными, не стесняемыми ни любовью, ни разумом ощущениями, ненасытными по самой природе своей, грубо эгоистичными и тем самым делающими рабство подзаконное явлением неизбежным, насущною потребностью общества, которое без того быстро дошло бы до состояния анархии.

Само собой, нет человека, нет народа, нет церкви поместной, которые представляли бы из себя пример известного настроения в чистом виде.

Каждый человек способен испытывать разные настроения, переходить в течение своей жизни от одной степени дисгармонии к другой, в отдельные моменты своего земного существования возвышаться от позора высшей дисгармонии скотоподобного человека до святой гармонии человека богоподобного и падать от святой гармонии до низших степеней позорной дисгармонии. Вполне основательно и справедливо, кажется мне, отнести человека к типичным представителям той степени дисгармонии, которая, наичаще в нем проявляясь, становится господствующей и обусловливает собою характер его жизни и отношений к самому себе, к Богу, и ближним.

Еще более невозможно, чтобы было однородно настроение миллионов разнообразных индивидуальностей, входящих в состав известного народа или церкви поместной. Это и дает возможность радикально расходиться в оценке нравственного достоинства известного народа или церкви поместной, смотря по тому, какую группу лиц принимают за их типичных представителей, а еще чаще – какие факты их жизни выбирает симпатия или антипатия для тенденциозной подтасовки их в пользу восхваления или осуждения.

Совершенно основательным и справедливым, кажется мне, строго разграничивать народ и государства, рядовых членов церкви и представителей церковной власти. Известно, что даже там, где народ, обладая политическими правами, принимает участие в устроении государственной жизни и с тем вместе несет и соответствующую тому ответственность, государственная и международная нравственность резко отличается от нравственности общественной. Там, где народ никаких политических прав не имеет и на управление церковью не влияет, это разграничение очевидно необходимо.

При определении нравственного достоинства известного народа или церкви поместной нельзя принимать в расчет ни действия властей, ни отдельных выдающихся представителей этих общественных групп, а надо вникнуть в смысл жизни большинства, понять, какое место в этой жизни занимают любовь, разум и ощущения, какая комбинация этих трех элементов является наиболее типичной не в отдельные исключительные минуты, а в рутине повседневной, обыденной жизни. Только таким образом можно избегнуть несправедливых преувеличений в ту или другую сторону, можно не возложить на целый народ или церковь ответственность за грехи отдельных чудовищ или особенно порочных, хотя бы и видных и ответственных групп, с одной стороны, и, с другой, не впадать в самообольщение и не вводить во искушение малых сих, наталкивая их на смертный грех национальной или религиозной гордыни, выдавая за типичных представителей целой нации или церкви поместной тех гениев и избранников Божьих, которых, по неизменной привычке всех народов жестоковыйных современники ни понимать, ни любить, ни уважать не умеют, а потомки возводят в позорное положение кумиров во славу своему болоту или своей колокольне, не находя нужным при этом в чем-либо подражать им.

Все сказанное выше справедливо и по отношению к отдельным группам лиц, входящих в состав той пестрой амальгамы, которую разумеют под словами народ и церковь поместная. И тут не менее настойчиво надо стараться вникнуть в самую суть жизни и стремлений этих групп по злобе, не попадаясь на удочку лживых фикций, создаваемых ими себе во славу, и судить о нравственном уровне группы не по исключительным личностям, а по тем целям, путям и результатам, которые составляют настоящую, реальную суть их повседневного существования.

Чистилище царства разума

1. Разум (∆)

Любовь по-прежнему бесправна и признается опасной и вредной утопией, только характер гонений на нее со всем иной. Прежде ей, не мудрствуя лукаво, противопоставляли грубую силу – кулак, теперь доказывают ее нелепость хитроумными выкладками нового владыки – разума.

Разум имеет первенствующую роль во всем, намечает цели деятельности, указывает пути для достижения этих целей, определяет отношения к Богу, ближнему и самому себе, властно господствует над любовью и ощущениями.

Ощущения впервые становятся бесправными, их отрицают во имя разума, что, конечно, неразумно, но не более неразумно, чем отрицание прав любви. Очень характерно, что неразумность отрицания прав ощущений будет вполне очевидна для многих наших современников, для которых неразумность отрицания прав любви была далеко не столь очевидной. Считая нужным тут же пояснить для тех, которые обвинят меня в нелогичности за то, что, говоря о царстве разума, я очень многое буду признавать в нем неразумным, как и здесь называю неразумным отрицание во имя разума прав ощущений, считаю нужным пояснить, что в царстве разума ничто разумно и быть не может, не только на той низшей степени дисгармонии злого, аскетического разума, отрицающего права любви и ощущений, о которой здесь идет речь, но даже и на высшей степени гармонии, возможной при царстве разума, когда любовь возведена им в степень почетного слуги и права ощущений признаны при условии уважения высших прав любви (разум + любовь + ощущения). Согласно единой, абсолютной, вечной истине правды Божьей, в христианской гармонии духа место первое принадлежит любви, ей надлежит царствовать. Пока разум добровольно и сознательно не уступит любви место первое, не станет на принадлежащее ему место второе, вся деятельность его ошибочна, и это прекрасно понято и выражено еще апостолом Павлом, говорившим о людях всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины[363]; знание надмевает, а любовь назидает[364]. Пока разум находится в положении самозванца, удерживающего при себе в положении слуги своего законного господина любовь, он не делает самого разумного, что он прежде всего сделать должен, без чего не могут быть разумными и дальнейшие его шаги: не додумался до истинного значения любви в экономии жизни мира и не уступил ей добровольно и сознательно подобающее ей место.

Бога или отрицают на квазинаучных основаниях, или подменяют туманною фикцией, или создают понятие о Нем по образу в подобию своему, считая Его неумолимым разумом, с холодным равнодушием взирающим на всех и вся, интересуясь только отвлеченными соображениями о деятельности установленных им законов и изобретенной им, построенной и пущенной в ход сложной машины мирового организма. Так как Христа не так удобно перекраивать по своей мерке и царственное значение любви слишком ярко выступает из примера жизни Его и ключом бьет из каждого слова в учении Его, чтобы возможно было игнорировать истинное значение любви, относясь к учению и примеру жизни Его хоть сколько-нибудь разумно, то и находят необходимым во имя разума отрицать божество Его, низвести до степени нормального явления, симпатичного, хотя и наивного философа и выбрать из христианства то, что находят наиболее пригодным для домашнего обихода, в жизни частной, семейной, общественной, государственной и международной. Во всяком случае, отношения к Богу носят менее позорный, менее кощунственный, менее грубо утилитарный характер, чем прежде. Бога стараются понять по мере сил, Христа изучают, из Его учения и примера жизни Его стараются извлечь все, что может послужить на пользу человечеству, сообразно тому, как понимают эту пользу, но не доходят более до наивной дерзости представлений о Боге как о грубом существе: жестоком, корыстном, взбалмошном и чванливом, по образу и подобию рабов ощущений, не смеют более пытаться подкупить Его дарами, бессмысленными оргиями буквы мертвящей и благочестивых упражнений, рабской лестью самодовольных грешников, приближающихся к Нему устами своими. Тут невозможность правильно понять и исповедать Бога истинного и Христа Его зависит от того, что философию христианства ставят на место вдохновения любви, а не делают философию верным слугою и другом царственной любви.