скачать книгу бесплатно
Последним был Жорка Знамов.
Жорка не умирал дольше всех. Он, уже с перерезанным горлом, подогнул под себя колени, вскочил на ноги, но повалился вбок, долго бился в агонии. Бородач что-то сказал на своем языке другому, такому же черному небритому, опоясанному пулеметными лентами. Оба захохотали. Тогда тот, второй, наступил Жорке ногою на хлипкую дрожащую грудь и пригвоздил его выстрелом из автомата.
– Пожалел, сука, – процедил Болота.
Один мальчишка почему-то оказался посредине поляны: руки у него были свободны, он закрывал ими шею. И вдруг послышался голос – плачущий жалобный:
– Дяденьки, люди добрые, что же вы делаете? Не надо-о-о… – Солдатик клонился к земле под ударами. – Ой, о-о-о-ой… Не убивайте люди добрые, не-ее… не… адо-о-о… ад…
Первый бородач свалил мальчишку ударом ноги в лицо, нагнулся к нему:
– Э-э, какие ми тибэ люди добрыи? Кафир! Ты стрелял в правоверных, собака?
– Не-ет, не стрелял я, дяденьки-и-и… – молил солдатик.
Его убили так же, как и остальных.
Солдат за ноги оттащили к оврагу и сбросили в откос. Тела валились, переворачиваясь. Так мальчишки на деревенских пляжах – на песках – прыгают с кручи и, кувыркаясь, разбрасывая руки в стороны, с визгом и гомоном катятся вниз к речке. На траве остались бурые пятна крови, ботинки, вещи, документы, листки бумаги. Ветер подхватывал и разносил их по зеленой горной поляне.
Иван проснулся глубокой ночью.
Открыл глаза и некоторое время вглядывался в темноту вокруг себя. Сел на кровати. Закружило. Он поднялся. Тихо, стараясь не разбудить никого в доме, стал пробираться к выходу.
На кухне горел свет. Отец набил пепельницу Беломором, увидев Ивана, потянулся к пачке.
– Откуда кассета? – глухо спросил Иван. – Мать что?
Отец сильно осунулся: заметно было, как вытянулось его лицо, посерело под глазами.
Пахло водкой. Стакан на столе, спички горелые, беломорины.
– В город увезли. Инфаркт. Вот так, сынок, не уберег Господь. – Отец глянул с тусклой надеждой в глазах. – Может, не он это – а?
– Он, батя. Откуда кассета?
– Откуда… Да принесли бандероль с почты. Маруська, Болотниковых мать, и принесла. Мимо, говорит, шла и захватила. Матери отдала. Я на дворе был. Она как давай кричать, посмотрела же сразу.
Иван присел на табурет к столу, заметил под ногами почтовую обертку. На обертке штамп, адрес написан от руки синими чернилами, число. На штампе прочитал: «Махачкала, отправлено, и т. д.».
Машинально смял обертку, сунул в карман.
– Я на первой маршрутке поеду.
– Куда, сынок, куда? – отец испуганно посмотрел на него.
– Туда, батя. Видно, не судьба мне, – задумчиво произнес Иван. – Вернее, судьба. Так надо, отец. Не отпускает меня, не отпускает. Я тебе не рассказывал, что было там со мной.
И он стал говорить.
Говорил долго. Вспоминалось ему теперь ровно и по порядку: первый бой, Прянишкин, голоногий Петька Калюжный, взводный Данилина и тот стрелок с серьгой в ухе, что лег на холодный бетон с пулей в позвоночнике.
– Такие дела, отец. Теперь я буду стрелком.
Хотел отец сказать, да не сказал; хотел водки налить – уронил тяжелую натруженную руку на столешницу. Рассыпалась под рукой пепельница. Заплакал отец горючими мужскими слезами.
Покидав в дорожную сумку вещи, не попрощавшись с Болотниковыми соседями, как рассвело, вышел Иван на шоссе; дождавшись первой маршрутки, забрался на переднее сиденье. И поехал.
Глава вторая
В раннее апрельское утро, часов в семь, у комендантских ворот появился саперный старшина Костя Романченко.
Больше всего на свете старшина не любил менять своих привычек.
Вставал он раньше всех. Умывался. Выпивал большую кружку густо заваренного сладкого чая. Неторопливо съедал бутерброд с маслом. Первым выходил на комендантский двор.
Под каштаном на истертых лавках блестят капли ночной росы.
У синих ворот, уткнувшись в створ утиным носом, замер дежурный бэтер.
Жирный шмель сел на лавку; увязнув в каплях, стал перебирать лапками, тревожно водить хоботком вокруг себя.
– Э-э, брат, куда ж ты забрался? – старшина поискал глазами. Поднял из-под ног обгоревшую спичинку, стал ею подталкивать шмеля. – Дурила, ягрю, тут ж ни еды тебе, ни жилья. Бетон да железо, ягрю. Не соображаешь. Лети себе отсюда, лети на свободу.
Шмель, будто понял старшину, вдруг оторвался от мокрой лавки и тяжело полетел. Закружил вокруг каштана. Ветерок свежий, утренний подхватил шмеля и унес его за синие ворота – в город.
Где-то далеко громыхнуло.
Стрельнули.
Старшина прислушался. Не разобрать, откуда канонада – может, с Микрорайона, может, с Черноречья или от Старых Промыслов.
Тра-та-та-та… Тишина. Снова: ту-тух-х… тух, тух!
«Далеко», – предполагает старшина. Скоро идти саперам туда, за синие ворота, в город. Стреляют – хорошо. Плохо, когда тишина.
Прождав еще минут пятнадцать, старшина собрался идти смотреть своих.
Поднялся и пошел было, но в этот момент его окликнули. Старшина по голосу узнал водителя с дежурного бэтера, но имени его не вспомнил сразу. Был тот немолод, неразговорчив и хмур, с лицом вдоль и поперек изрезанным глубокими морщинами.
– Слышь, старшой, – сказал водитель, – там твои мордобой устроили. Мне-то все равно, да как бы не поубивали кого. Делов будет.
Как волокли Ивана на улицу, чуть не поколотил своих, но ему сигарету в зубы и вроде отлегло. Отдышался он. Драка не драка, а били по-серьезному. Кулаки стесали. Крепыш Мишаня Трегубов с синим скорпионом на плече приклад трет – замарал кровью.
– Правильно. Так и надо. Украл, а в ответку по морде. Взяли за моду сливать керосинку. Говорили сколько раз им… Только им говорилось, получается, попусту. Бить теперь будем.
Солнце жидкими лучами растеклось по пузатым бензовозам. От росы борта засеребрились. Щурится Иван на солнце и кажется ему, будто ярче кругом стало, света больше. Тут вспомнил: вчера рассказывали менты в дежурке, что потушили самую большую скважину и тушат другие. Дымы с неба и сошли. Небо вдруг засинело над головой. День новый начался. Подумал Иван, что семь скоро и, значит, уже пошли саперы с других комендатур. А как пройдут саперы, потянутся по дорогам военные колонны на Аргун и Шатой; из Грозного и Гудермеса покатятся восьмиколесные бэтеры с десантом на броне.
Скачут солнечные зайчики в зеркалах.
Старшина видит своих, хмурится. Не любит он этого – неуставщины, бытовухи. От разгильдяйства и беды все потери на войне.
– Буча, тебе проблемы нужны? Комендант, ягрю, узнает, вылетишь с контракта.
Иван волчьим взглядом на старшину: собрался уже наговорить в ответ, вывалить все, что с бессонной ночи надумалось ему, да не стал.
– Ладно, Костян, чего там, дали и ладно. За дело. А проблемы свои я, Костян, отстрелял, теперь без проблем живу, как птица в небе. Только птица против летит, а я, как случится, по ветру, брат, по ветру.
Домой Иван писал редко. Читали родные сухие Ивановы письма.
Он позвонил перед отправкой в часть.
– Как мать?.. Сердечный приступ?.. Деньги я оставил на столе в городе. Болота поедет, заберет. Прости, батя.
Писал Иван, что осваивает он снайперское ремесло в учебном центре недалеко от Москвы. Объект секретный, поэтому больше писать нечего. Сообщил, что встретил в учебке своего дружка по первой войне, калмыка Савву Сарангова.
Был ноябрь на дворе.
Осенней ночью в Подмосковье – это не в степи с тюльпанами – иззябнешься. Если встретишь утро с кружкой горячего чая, считай повезло. Работа у снайпера ждать: курить нельзя, шевелиться нельзя, нужду справлять… да хоть под себя, только не шелохнись! Курсанты сдавали экзамен – ночные маневры с засадами. Щемятся снайперы по лесным тропам – разбрелись по тайным местам, схоронились и ждут. Иван с Саввой в паре. Савва выкопал лежку, накидал травы, ветвей, закамуфлировался под растительность. Иван дрожь унять не может.
Отстрелялись.
Уходить пора из леса. Иван Савве фью, фью, как условились. Выбрался на опушку на точку сбора. Ждал, ждал – нет Саввы. Подумал, что утопал Савва без него; засомневался вначале, но так замерз Иван, такие воспоминания нахлынули, что вскинул он винтовку за плечо и пошел по направлению к части, ругая безответственного калмыка последними словами.
До построения заперся Иван в каптерке, похлебал чая с хохлом-каптером; каптер чем-то на покойника Данилина походил – крепыш упертый. Расчихался Иван.
– Теплокровый! Южане, вы у-у-у… – многозначительно тянул хохол, призванный на контракт из Мурманска.
Прокричали: «Становись!» Стали считать народ. Полковник Батов, старый волчара, седоусый стрелок, сбоку от дежурного стоит, руки за спиной. Батов старший курса, спец по стрельбе. «Ну, точно как комбат тогда, – подумал Иван. – Где сейчас комбат? А Батов… Ему лет уж под пятьдесят. Сколько же он служит?»
Дежурный выкрикивает фамилии:
– Горинов.
– Я.
– Бардокин.
– Я.
– Знамов.
Задумался Иван о своем.
– Знамов!.. – дежурный ищет глазами по строю.
– Я… я, – опомнившись, отвечает Иван.
Другому бы загудели в затылки недовольно «головка от уя», «чего тормозишь!» Ивана не трогают.
В самом начале, как пришли в учебку, сразу и разобрались – этого с волчьим глазом сторонись. Сломал Иван нос крепышу-каптеру. С каптером потом выпили мировую. Тот был чифирист знатный: заваривал в кружке с мятой, с разной хитрой травой. Иван выпьет «каптерского» чаю и спит ночь как убитый, снов тех не видит.
Снилось ему, что ползет он по степи к тому заводику. И вот уже почти дополз – и осталось последний рывок сделать. Вдруг слышит Иван щелчок – мину задел. Понимает, что все – «озээмка» сделает из него решето! И начинает Иван вспоминать свою жизнь: время для него останавливается. Но мина долго не рвется. Иван не может ничего вспомнить, только видит кассету на столе… на полу разбросаны лекарства, битое стекло. Телевизор включен. Болотников-старший пьяно зовет со двора. Материн плач. Глядит он в телевизор, а там брат его с перерезанным горлом.
Дошли да Саввы.
– Сарангов.
Тишина.
– Сарангов. Сговорились сегодня! – злится дежурный.
Иван удивленно оглядывается, соображает, что нет Саввы в строю. Хватились. В каптерку побежали. Каптер – шо такое? Знать не знаю! В туалет, по казарме глянули. Нет Саввы. Батов дежурному:
– Что, сынки, потеряли бойца? С кем он был в паре?
Иван вышел из строя.
Батов не шумел, не грохотал как и положено старшему на нерадивого подчиненного, только сказал:
– Фамилия?.. Да-а, Знамов, не получится из тебя снайпер.
Иван и бровью не повел на слова Батова. От Саввы не убудет. Они Данилина по частям собирали, они Петьке Калюжному изгаженные штаны натягивали. Савва тоже мытарь загнанный. Только Савва калмык – у него кровь холодная. Не обиделся Иван на Батова. У Батова своя правда – «полковничья». Он, Иван, страдалец: ему сны не дают покоя, ему братов кадык сниться, кровь черная. Ему бы только свое отстрелять – десять пуль в яблочко положить, как задумал, десять выстрелов!..
Затянул Иван бушлат и с остальными по лестнице вниз на выход. Батов весь курс поднял калмыка искать. Матерится народ – только ведь отогрелись. Высыпали перед казармой на плац. Дежурный рот открыл отдавать распоряжения. Смотрит Иван, кто-то топает по плацу от ворот, бредет – не торопится. Калмык!
Ржач потом стоял на всю учебку.
Батов сказал, что завтра три шкуры сдерет с того, кто плохо отстреляется, сгноит в нарядах. Савва, хоть и хитрый калмык, но врать не умел.
– Ты где пропадал, узкоглазый? – спрашивает его Иван. – Свист слышал?
– Уснул я, брат. Тихо было. Потом совсем тихо стало. Я глаза закрыл и…
Тут народ, кто ближе стоял, давай гоготать. Глаза закрыл! На Савву глянешь – какие глаза? Нитки две. Хитрющая физиономия у Саввы. Дежурный туда-сюда – плюнул, спрятался за полковника. Строй на плацу. А подморозило уже. Да куда там мерзнуть – со смеха разгорячились; по шеренгам побежало все громче и громче: «Калмык уснул в схроне!»
Батов спрашивает Савву:
– Чего слышал?
– Все слышал, – и давай докладывать, какие были условные сигналы, где ветка хрустнула, где мышь шмыгнула. Ничего Савва не упустил – весь расклад выдал по диспозициям. – Потом, задача, когда закончилась, Буча, то есть Знамов, да, подал мне условный сигнал. А потом тишина-а. Я глаза закрыл.
Хохот по шеренгам.
– Отставить смех! – Батов ус подкрутил. – Учитесь. Цель поразил и в материк врос, задачу выполнил и остался живой. Уяснили, соколы? Уснул, как говорится, но не мертвым сном.
Батов отвернулся, чтоб улыбку его не видели. Дежурному сказал:
– Заводи в казарму. Отбой соколам.
