Под знаком OST. Книга 4

Митя подошел ближе к конвоиру:

– Врешь! Врешь, гражданин начальник! Амнистия была для нас в августе 45-го. Мой друг Лакшин, с которым я из фашистского плена шел, хотел выйти, однако не выпустили его! Умер вот в лагерной больнице два года назад!

Конвоир махнул на него рукой.

– Не друг он тебе! Сдал тебя Лакшин твой, дезертир – он и окруженец. Он повесился, еще и предсмертную записку оставил! Короче: официально об амнистии этого года объявят летом! Будешь трепать языком – срок продлим!

Митя замолчал, побледнел. Напоминание о самоубийстве Лакшина его задело. Андреев кивнул, взялся за новую лопату и опять приступил к работе. Почему-то образ бывшего друга по несчастью, Лакшина, которого он случайно встретил в колонне немецких военнопленных, преследовал его.

Он закрыл глаза, решил представить Мусю Растопчину, и воспоминания нахлынули на него волной:

Памятник пловчихи, приготовившейся к стартовому заплыву, сверкал черными гладкими мраморными плечами прямо у чаши с фонтаном в Парке культуры и отдыха. Муся взобралась на балюстраду, Митя дал ей руку, чтобы она не поскользнулась на гладкой поверхности и начала петь серенаду Шуберта. Из уст юной девушки песня звучала необычно:

– Песнь моя, лети со мной, тихо в час ночной…

Муся балансировала на лестнице, сошла медленно вниз к гранитной набережной Москвы-реки, Митя Андреев еле удерживал ее руку.

– Представляешь, в ГИТИСе в конкурсе 150 человек на одно место. Я им когда серенаду Шуберта на немецком зарядила, они аж рот открыли. А ты слышал ее на немецком? Сейчас я ее тебе спою. Значит так (вздыхает):

«Meise flehen meine Lieder durch

die Nacht zu Dur, In den stillen Hain hernieder

liebchen komm zu mir»

Муся увлечена собственным выступлением, она просто наслаждалась звуком своего собственного голоса, Митя нахмурился :

– Я думал, это все несерьезно.

– Значит, твоя электростанция – это серьезно, а театр нет? Знаешь, между прочим, очень многие говорят, что у меня большой талант. И даже огромный!

Муся взмахнула руками, показывая, какой у нее огромный талант: обхватила себя руками. Митя нахмурился:

– А как же я?

– Ты? (заметил наконец-то хмурого Митю) Ах, ну да… Сейчас.

Митя отпустил ее руку, засунул руки в карманы, спустился. Две ступеньки вниз.

– Значит так, первые десять лет я буду заниматься искусством, потом буду совершенствоваться.

Митя нахмурился еще больше, спустился ниже по лестнице, желваки играли на его щеках, но Муся язвительно продолжала дальше, не обращая внимание на грустное лицо юноши.

– Я должна тебе предупредить: я ужасная лентяйка. (перечисляет, загибая пальцы) Неряха. Я не умею готовить, я ненавижу стирать, мыть посуду.

Митя сбежал вниз и оказался уже на набережной. Встав спиной к девушке, просто излучал недовольство.

– Но, самое главное, Митенька, я невероятно влюбчивая. Сегодня со мной поступал мальчик в ГИТИС, он был такого (показывает руками) высокого роста, у него огромные, крепкие руки, глаза как у оленя.

Митя подошел к киоску с мороженым, купил маленький шарик, откусил кусок обиженно, но тут Муся подбежала к нему, шутливо и легко ударяя Митю по носу.

– Митя, послушай, я пошутила.

Митя отошел подальше, поедая мороженое, и со злостью обернулся к Мусе. Он взял крепко ее за руку, произнес твердо, глядя ей в глаза:

– Знаешь, что я таких шуток не понимаю. Для меня так: любовь – это навсегда. Ты это навсегда. Понятно?

– Ну, ты и зануда…

– А ты артистка! Слушай, а может, ты меня не любишь вовсе? А так? Роль играешь?

Мусино лицо оказалось близко, такое милое, родное…

Митя очнулся от воспоминаний: как же все это далеко! К вечеру всех зэков загнали опять в барак. Они разлеглись на нарах, и рядом в бараке оказался француз: военнопленный, бывший летчик по имени Поль Анджи. Поль попал в ГУЛАГ вместе с группой немецких военнопленных, но тех отправили дальше по этапу, а Анджи застрял в Рыблаге. К ним с Митей подошел конвоир:

– Эй, француз! Летчик-налетчик! Поль! Анджи! Ты чего смену прогулял?

Поль отвечал на ломаном русском:

– Я не прогулял. Заснул просто. Болею и знобит вообще.

– Объяснительную напишешь, а заключение врача есть?

– Есть, похоже на ангину… Горло красное и температура

Конвоир отошел, а к нарам Мити Андреева и Поля Анджи подошел новенький: тщедушный Иван. Суетливый Иван сел за мелкую кражу. Он злобно посмотрел на симпатичного француза, покашлял.

– Эй, чернявый, закурить не найдется?

– Не курю.

Конвоир выключил свет в бараке.

– Разговорчики, курить на улицу! Табак выдан каждому по норме!

Конвоир вышел на улицу, а новенький подсел поближе к Полю и сказал быстро:

– Скажи, француз, а ты откуда? Из самого Парижа?

Француз не успел ответить, отвечал за него Митя:

– Я отвечу. Поль Анджи из Марселя. В начале войны, в 17 лет, он сбежал из семьи, поссорившись с братом-близнецом Зигфридом (громко, Полю) Так?!

Поль отвечал Мите на ломаном русском языке.

– Зигфрид зарегистрировался на немецкой бирже в 1940-м, а я сбежал из Виши!

– Ух, ты! А у тебя брат где? На немчуру, значит, трудился твой брат! А как ты здесь оказался? Эй, француз!

– Не твое, дело… Отстань!

Митя встал, махнул Полю рукой, они вышли из барака. Новенький оглянулся и воровато залез в вещмешок француза, потому что искал махорку. Однако ничего кроме писем, написанных на треугольниках из листочков тетради химическим карандашом в Марсель, с пометкой «для мадам Анджи», так и не увидел. Митя и Поль сели на лавочке рядом с бараком.

Митя полез за пазуху, достал кисет, скрутил папиросу, отдал Полю, они закурили:

– Радостная новость, Поль! Сталин скончался, откинулся значит… Амнистия, говорят, грядет в связи с кончиной Сталина. Вот как! (он затянулся, лицо его помрачнело) Эх, жаль! Лакшин, друг мой по несчастью, не дождался!

Поль выдержал паузу.

– Друг? (пауза) А кто он – Лакшин?

– Я с ним из плена бежал, потом встретил на Рыбинской ГЭС: должны были нас амнистировать еще в августе 1945-го в связи с победой. Я даже в Москву собирался, но признался Кичигину, руководителю Рыбинской ГЭС, что живу под чужой фамилией: Левченко Павел, и вот меня арестовали, я еще и срок получил – 10 лет. Вернули меня в Рыблаг, его оставили в трудовом лагере при ГЭС, в итоге он, оказывается, покончил собой в бараке! Нашли предсмертную записку: «Не могу жить дезертиром».

– Ох, ничего же себе! Застрелился?

– Нет, повесился. Хотя, дело темное. Труп нашли с утра, то ли сам, то ли его. Вот как!

Поль курил и думал, навязчивая мысль одолевала его:

– Как ты думаешь, а что нужно сделать мне, чтобы вернуться на родину, во Францию?

– А ты за что сидишь?

Поль Анджи помолчал, вздохнул, а потом решился на рассказ:

– Освобождение моего Марселя в августе 1944-го я не пропустил, однако долететь с американцами до своего дома так и не смог. Был сбит советским самолетом, попал в Кольмарский котел, а позже вместе с немцами был захвачен частями Красной армии. Доставлен по этапу сначала в Ламсдорф, потом в Рыблаг! Моих документов и вовсе нет.

Кто-то закашлял громко рядом: к ним подошел старый зэк Костыльков. Разговор Мити и Поля привлек его внимание:

– Слушай, француз! Чего? У тебя документов нет? Могу помочь, сговорюсь с начальником Рыблага, достанут тебе чистые документы. Ну тех, кто уже отсидел, но умер. Из Рыблага выедешь по советским бумагам, а там и до Москвы доедешь к своим.

Митя улыбнулся, план по спасению Поля ему нравился:

– Точно, Анджи! А там в посольство обратишься! В Москве же есть французское посольство!

Костыльков продолжил:

– Лады? Только не бесплатно. Самогону достанешь или марафету? Да и махорку предпочту.

Поль удивленно посмотрел на Костылькова: он был скрюченный, весь в морщинах, на работу не ходил из-за чахотки, однако курил не останавливаясь. Митя покашлял:

– Скажи, а что действительно можно по чужим документам из Рыблага выехать? Я вот за подделку и укрывательство своего настоящего имени сижу вот 10 лет, без малейшей надежды освободиться.

– Слушай, парень! Ты сколько по чужим документам жил? До Берлина дошел! Тебя рассекретили, и вот! Ты уже анкету замарал так, что либо сидеть в Рыблаге и нос не высовывать на улицу, либо с новыми документами бежать совсем в Москву! Я вот живу здесь на полном довольствии, и мне отлично.

– А я подаю каждый год на амнистию! Вот, Иваныч!

Митя встал, Костыльков опять закурил. Поль Анджи пожал плечами, не все из того, о чем говорил старый заключенный, было ему понятно, а Костыльков пошел в барак. Стало совсем зябко, Поль посмотрел с интересом на Митю:

– Митя, ты вот мне рассказывал историю про то, как имя менял. Ты был кем?

– Повторяю, я был всю войну Павлом Левченко. Дошел до Берлина, орденов целая грудь, статьи в газетах. Военный билет на новое имя делала мне Растопчина Зоя: старшая сестра моей невесты, Муси! Она врачом была в военном госпитале, и нашла документы убитого солдата… Вот. Так я и стал Левченко. Это вот у этого (разводит руками) Дмитрия Андреева, ничего такого нет! Я уходил в 1941-м в народное ополчение рядовым Андреевым, потом, когда попал в немецкий плен и бежал, потерял документы. Ну, и в госпитале, на меня майор Жлудов в НКВД настучал… Он меня еще по старой фамилии принимал в части, в которую я вышел после немцев. В общем, вычислил меня, так как я с ним в один госпиталь попал к Растопчиной Зое… (через паузу) Короче, сложная эта история, имя менять все равно что судьбу.

Поль достал из-за пазухи еще один газетный лист, послюнявил, досыпал в газету махорку из кармана, скрутил две самокрутки, дал Мите одну папиросу и вторую закурил:

– Жалеешь? Что имя менял?

– Жалею, однако уверен, что сделал все правильно. Не потому, что испугался, потому что хочу дойти до своей самой любимой женщины.

– Расскажи, а какая она, твоя Муся?

– Красивая!

Митя внезапно замолчал, потом полез за пазуху в ватник, вытащил и показал фотографию Муси. Поль взял в руки фото, внимательно посмотрел на лицо Митиной девушки, перевернул и на тыльной стороне увидел подпись карандашом: Мите от Муси, 1941. Поль обнял товарища и встряхнул:

– Да… Повезло тебе, парень! Красивая у тебя невеста! Ждала всю войну?

Митя махнул головой, забрал фото из рук Поля, вскочил, посмотрел на заходящее солнце и сказал быстро:

– Ждала?! Попала в Германию во время войны, у тебя вот брата забрали, а у меня невесту угнали. Обратно приехала в Москву с дочерью Диной от француза. Клялась, что нашла в Белоруссии, брошенную и голодную в деревене доме, но официально ее отец: Стефан Мишо. Есть такие имена во Франции?

– Есть, – Поль смотрел на товарища удивленно.

– Я вот ей письмо недавно отправил, что сидеть буду долго тут. Что отказали мне в амнистии. В общем, в итоге выйдет она наверное за моего друга: Трофима Трепалина. У него вот никаких проблем! Имя не менял, вернулся с фронта, вся грудь в орденах. Ее готов с приемным ребенком взять! Я вот не готов, но люблю ее до сих пор! Вот так-то!

– Она где со Стефаном была в Германии?

– Он с ней у бауэра работал… Ладно. Короче, утро вечера мудренее! Тебе наверно и, правда, лучше Иваныча попросить по поводу документов. Марафет достать?

– Попробуй… Эх, Митя. Не рискуй. (вздохнул) По секрету скажу, писал прошение на французском на волю, передал конвоиру, но ответа нет… И давно нет!

– Не будет и мне ответа. Плохое у меня предчувствие. А может бежим?

– Сейчас?

Поль смотрел на него удивленно. У Митя сверкали глаза, то ли фотография невесты взволновала его, то ли разговор о прошениях. К ним подошел комендант:

– Ну-ка в барак! Быстро!

– А то что будет? Я может еще не докурил!

– С утра докуришь!

Конвоир близко подошел к Андрееву и вырвал силой папиросу из-за рта:

– Как стоишь? Руки по швам! Шагом марш!

Митя побледнел, крутанулся на ногах, сделал шаг к бараку, а потом неожиданно побежал. Конвоир не ожидал от зэка такой прыти, он передернул затвор:

– Стоять, Андреев! Стрелять буду!

Однако Митя бежал, что есть к сил к открытым воротам. На что надеялся он в эту минуту и о чем думал? Его заметил второй конвоир на вышке и внезапно выстрелил в воздух.

– Стой! Стой… Стрелять буду!

Митя лишь прибавлял скорости. Тогда первый конвоир взял его на мушку и неожиданно выстрелил прямо в беглеца, тот упал. Поль вскочил испуганно, конвоир побледнел. Убитый Андреев без движения лежал на плацу перед бараками. Конвоир, мутным взором посмотрел на Анджи:

– Быстро в барак!

Француз побежал в барак, быстро залез под одеяло, нащупал свои письма матери, прижал к груди. Посмотрев на пустые нары, вспомнил соседа Митю. Ему стало грустно, он закрыл глаза, мысленно придумывая новое письмо

к мадам Анджи, а потом стал вспоминать, что писал раньше:

«Дорогая мама! Ухожу на фронт, предложили поступить в летную школу. Не могу оставаться дома. Передавай брату Зигфриду привет, когда вернется! 1942. Твой Поль»

«Дорогая мама, попал в аварию, нас конвоируют в Рыблаг, вместе с другими военнопленными. В основном из войск Вермахта. Доеду, напишу. 1945. Твой Поль»

Конвоир залез опять на вышку, вскинул винтовку на плечо и застыл, пока двое других конвоира переносили труп Мити. Завыла сирена, лучи прожекторов разрезали ночную темень, когда на вышке медленно на тросах стал подниматься огромный портрет Сталина в черной рамке, украшенный еловыми ветками. Край его подхватил ветер, и он тихо трепетал, подхваченный очередным шквалистым бураном, переходящим в колкий снег. Начиналась новая жизнь!

Глава 2. Пригород Парижа/Париж. Франция. 1953

В квартире мадам Веры Франковской, русской эмигрантки, прозвенел будильник. Жан встал, зашел с утра в душ и, съев яйцо на завтрак, стал одеваться. Мадам Франковская проснулась в своей кровати, открыла занавеску, увидела Монмартр и вышла на кухню. Статная, седовласая женщина с породистым лицом оставалась даже в возрасте привлекательной. Глаза неопределённого цвета всегда искрились, особенно кода она видела своего арендатора и ученика. Увидев Жана Мишо за столом, она и в этот раз приветливо махнула рукой. Юный корреспондент газеты «Париж» изучал русский язык и платил ей не только за аренду комнаты, но и за уроки.

Она пошла в ванну, когда в коридоре зазвонил телефон. Жан подошел и снял трубку.

– Мадам Франковская, вам звонят.

Трубка что-то пробурчала по-французски, он услышал короткие гудки. Франковская зашла к себе в спальню:

– Жан. Кто звонил?

– Спрашивали вас! Кажется вы заказывали цветы в лавке и они просили забрать.

Он замолчал, подошел к двери, приоткрыл, посмотрел на Веру Франковскую. Мадам приводила себя в порядок, закалывая вверх свои волосы. В ее руках был черепаховый гребень, и вскоре она создала некое подобие высокой аристократической прически.

– Ах, да… Я совсем забыла. Жан, мон шери! Вы меня слышите?

Я хотела поговорить с вами.

– Да… Иду варить нам кофе.

Жан варил кофе на кухне мадам Франковской. Через минуту он с двумя фарфоровыми чашечками, блюдцами и кофейником на серебряном подносе зашел в спальню.

– Мадам, вот ваш кофе. Я спешу в редакцию газеты «Париж». У меня встреча с главным редактором, месье Лебланом.

Он держал в руках папку с тесемками, в которой были вырезки из газет и один листок, исписанный карандашом. Говорили они по-русски, Жан сказал:

– Я хочу попроситься в Советский Союз, чтобы написать статью о смерти диктатора.

Мадам Франковская вздохнула, взяла в руки эмигрантскую газету с известием о смерти Сталина, развернула ее:

– Ах, так не верится, что он мертв. Сколько раз, я мечтала об этой минуте. И когда арестовывали брата Николая в 37-м. И когда завели дела на близких друзей. Все винили Ежова… Но при чем тут он? Я не смогла вытащить Николя из лап Советского Союза. Он устроился на кафедру, преподавать историю. Но какую историю можно преподавать там, где она была уничтожена выстрелом в царя?! Мы страшно поругались с братом и я уехала во Францию. Вовремя… И до сих пор не жалею! Страшному палачу и убийце не будет прощения на земле. В общем, я желаю вам удачной поездки в СССР, (она выдержала паузу), но хотела сообщить, что с завтрашнего дня подымаю арендную плату за комнату. Мне надо ехать в Ниццу лечиться и нужны деньги.

– Договоримся… И я счастлив, что знаком с русским языком благодаря вам. Занятия не прошли даром.

Жан поцеловал руку мадам и вышел из квартиры. Франковская вздохнула, открыла дверь на балкон, вытащила туда цветок в горшке и через пять минут села в кресло-качалку с кофе. В низу она увидела Жана с маленьким черным портфелем в руках. Мишо оглянулся, а мадам Франковская помахала ему рукой, прощаясь. Юный журналист спешил в редакционное бюро своей газеты «Париж». Когда-то он пришел туда стажером после окончания университета, но потом ему стали поручать одно за другим ответственные задание. Главный редактор, месье Леблан, верил в его талант. Жан задумался, отпустят ли его в Советский Союз? Улицы еще пустовали, однако местные лавочники уже открыли свои лотки. В одном из цветочных киосков он купил букетик ландышей. Каждый день он проходил мимо этого цветочного киоска и мимо костела. На нем ударил колокол. На ступеньках костела сидел нищий с черной шляпой в руках для мелочи.

Рядом с ним на аккордеоне играл музыкант, а также скрипач. Скрипка издала фальшивый звук, аккордеон заскрипел мехами, а нищий, увидев блеснувшую в воздухе монету, поклонился Жану, который кинул в шляпу два франка:

– Мерси! Спасибо!

Жан махнул рукой и очень скоро подошел к издательству газеты «Париж», держа в руках букет ландышей. При входе в редакцию он увидел парня, продающего свежие газеты, он кричал вслух то, что Жан уже знал: «Сталина больше нет. Кто встречался в Ялте в 45-м?». Жан купил газету, пролистал, и увидел на третей странице фотографии Африки с подписью: фотограф Арни Тевье. Он быстро прошел внутрь здания газеты «Париж» и увидел самого фотографа. Жан протянул руку, тот ответил рукопожатием. Мишо произнес:

– Отличные фотографии, Арни, поздравляю!

– Спасибо! (через паузу) У месье Леблана какое-то поручение к тебе. Готов помогать юному дарованию!

– Сталин умер… Возможно, он хочет мне поручить что-то написать на этот счет. Но… Как можно писать, не увидев все своими глазами?

– Седьмого-восьмого марта – прощание в Кремле. Говорят тело Сталина выставят в Колонном зале для народа. Там будут уникальные фотографии. Я то же хочу поехать в СССР. Может быть со мной?

– Ну, я был бы рад, если бы месье Леблан отправил меня с вами.

Арни Тевье вышел из коридора в свою комнату, а вот Жан Мишо прошел насквозь пустынную редакцию. Время было ранним, девять утра. В такое время коллеги – обычно на заданиях редакции, летучка начиналась не раньше часа. Он решительно шел к кабинету главного редактора. На двери главного редактора висела бронзовая табличка: «Месье Леблан, главный редактор газеты «Париж». Месье Жорж Леблан руководил газетой «Париж» лет двадцать, об этом свидетельствовал большой диплом, который он самолично прикрепил к стене в приемной своего кабинета. Вторая мировая война застала его в Париже, он руководил военными корреспондентами, отправляя их лично на линию фронта.

На стенах кабинета висели и фото военных действий, фотографии самих корреспондентов, а также фотографии французских генералов, в том числе Шарля де Голля. Среди них выделялась фотография Антуана де Сент-Экзюпери в военной форме, который тоже коротко сотрудничал с газетой «Париж». Этой фотографией месье Леблан очень гордился. Мадам Эндрю, секретарь месье Леблана, сняла со стены эту фотографию ровно в тот момент, когда зашел Жан Мишо. Она махнула рукой на молодого корреспондента, который протянул ей цветы. Мадам, дородная женщина с пухлыми руками неровно «дышала» к начинающим журналистам, всегда привечала Жана, который старался отвечать ей взаимностью:

– Спасибо, Жан! Вы к месье Леблану? Что-то рановато. (она поставила ландыши в вазу) Кстати, читала вашу статью о летчиках. Поздравляю с публикацией!

– О, спасибо! И да… Я – к месье Леблану!

Мадам Эндрю легко поднялась со стула, открыла скрипучую дверь и крикнула:

– Месье Леблан, к вам пришли! (Жану) Подождете?

Жан кивнул, сел на диванчик рядом с кабинетом. Мадам Эндрю подошла к окну и подняла жалюзи. Верстка сегодняшней газеты «Париж» практически закончилась, но оставались кое-какие дела. Высокий голос месье Леблана звучал громко в кабинете. Жан зевнул, ему мучительно хотелось спать, и через минуту он задремал. Проснулся он только тогда, когда мадам Эндрю начала трясти его за руку:

– Жан, заходите!

Журналист встал, зашел в кабинет, сжимая в руках свой портфель. Главный редактор с сидел в высоком черном кресле с газетой в руках. Это т вальяжного типа седовласый мужчина, в пенсне, в хорошем твидовом костюме и в начищенных ботинках никогда не вставал, когда кто-то входил. Его глаза-буравчики сверлили Жана, от этого взгляда становилось не по себе. Он набрал воздуха и стал говорить быстро, чтобы успеть все сказать.

– Здравствуйте, месье Леблан! Я только что узнал о дате похорон Сталина, Анри собирается делать большой фоторепортаж об этом… Хотел бы ехать с ним в Советский Союз!

– Мы уже сделали материал о смерти Сталина.

– Да, но я хочу писать не о смерти, а о прощании со Сталиным, которые будут устроены седьмого-восьмого марта в Советском Союзе. Это будет зрелищное событие..Лететь надо сегодня ночью, чтобы все застать.

Зазвонил телефон, и пока месье Леблан разговаривал, Жан Мишо сел в мягкое кожаное кресло напротив главного редактора.

– Да… Я приеду на верстку, вы сомневались? Было когда-нибудь иначе? Да… Да… Тем более мы полностью меняем последнюю полосу, к нам приезжает с гастролями театр Ла Скала. Меня лично пригласили, и я намерен поместить три новых статьи о них. Они как раз к четырем будут готовы (кладет трубку) Жан, я готов отправить вас с Тевье! Но… Ваша статья о военных летчиках наделала много шума, мне звонили из резиденции президента Франции. Просили экземпляр нашей газеты.

Месье Леблан подошел к бару, достал стаканы, открыл виски, подумал, налил себе и Жану по 100 грамм:

– Жан, выпейте со мной! Отличный, солодовый.

Возникла неловкая пауза. Жан взял стакан, пригубил, а потом решительно поставил стакан на место:

. – Месье Леблан, хотел вас кое о чем попросить.

Жан закашлялся, потом быстро достал из портфеля белый платок, в который высморкался, а потом черную папку с газетными вырезками. Месье Леблан смотрел на него с интересом. А юный Мишо достал из папки желтый листочек с рассказом «Самолет». Он протянул его главному редактору, тот взял и стал рассматривать напечатанные на листке буквы:

– Я хотел бы, чтобы вы прочли рассказ летчика, который служил с теми, о ком я писал, но пропал без вести в СССР. Я хотел бы найти его. Его зовут Поль Анджи. Рассказ передал мне один наш ветеран. Сам Поль пропал без вести.

Мы не всегда поддерживали хорошие отношения с СССР, я так понял он попал в лагерь военнопленных вместе с немцами. Советский лагерь. Я хотел бы навести справки о нем, если Вы пустите меня в Советский Союз. Месье Леблан с интересом посмотрел на листочек:

– Может быть дождаться Арни? Нашего фотокорреспондента?

Он выдержал паузу, посмотрел на часы, набрал номер секретаря.

– Пригласите месье Тевье! Срочно (положил трубку телефона) Он будет через десять минут.

Жан помотал головой:

– Читайте! Рассказ называется «Самолет».

Леблан погрузился в чтение, быстро пробежал название на титульном листе: «Рассказ „Самолет“, автор: Поль Анджи. 1943 год».

Неровные строчки заполняли лист, печатная машинка сбоила, и где-то буквы пропечатались повторно, но смысл угадывался, а слова складывались в фразы: «Когда я зашел первый раз внутрь „железной птицы“ и взял в руки штурвал, мне показалось, что я немедленно взлечу вверх. Перед глазами была длинная взлетная полоса. Но когда я закрыл глаза, вся моя новая летная жизнь пролетела перед моими глазами. В армию я попал в 1940 году. Сначала меня отправили в Великобританию, позже меня эвакуировали из Норвегии. Во французском местечке под Марселем меня всегда ждала моя мать: мадам Анджи. Однако судьба моего брата-близнеца Зигфрида Анджи была мне долго неизвестна. Он поехал в августе 1941-го в Марсель за новой рыбацкой сетью, когда его схватила местная полицией Виши, зарегистрировав на немецкой бирже труда. Потом его отправили на завод KDF-ваген в Германию. Возвращаться домой в Марсель мне не хотелось и мне предложили пополнить ряды летной школы. Так началась моя новая летная жизнь. Нас тренировали летчики Люфтваффе, и однажды я открыл глаза, когда штурвал военного самолета Air France был в моих руках. Я перекрестился, поцеловал свой крест, через час мы взлетели».