скачать книгу бесплатно
Первая фраза, которую мне удалось разобрать: "Жизнь – это всегда игра в одного".
Доминантный ген
Вообще все меня звали бродягой, негодным мальчишкой и так часто укоряли в разных дурных наклонностях, что я наконец и сам проникся этим убеждением.
В. Г. Короленко «Дети подземелья»
Жизнь – это всегда игра в одного. И чем раньше это поймёшь, тем лучше. Не будет ложных надежд и представлений, не будет сомнений.
Всё становится предельно ясно: никто не заинтересован в твоём успехе. Всем плевать на твое благополучие! Каждый барахтается в пучине собственных проблем и страхов.
Поэтому иди один, учись и развивайся самостоятельно. А, если придётся, спасай себя сам.
Истина, которую я твёрдо усвоила за свои пятнадцать. Истина, в которой мне пришлось убедиться, когда уходила мама.
Я сидел на кухне с ручным зеркалом, что отрыл в маминой тумбочке, и переводил мемуары какой-то девчонки. Она писала зеркально. Но, что поражало больше всего, буквы не скакали, а выглядели идеально ровными, словно писать подобным образом было для нее в порядке вещей.
Сегодня я впервые взялась за дневник, который она мне оставила. Хотя сохранить страницы чистыми казалось весьма соблазнительным, я всё же осмелилась начать. Начать свою историю.
Сколько себя помню, я всегда рисовала. Возможно, у меня это в крови. Чего ещё ожидать от ребёнка искусствоведа?
Правда, с самого детства в моем творчестве присутствовала некая странность. Я начинала рисовать с ног. Людей, животных, да все, что угодно, я непременно рисовала снизу вверх.
Позднее эта странность отразилась и на письме. В пять лет я начала писать неправильно. То есть не так, как другие дети. Все мои буквы были развёрнуты на 180 градусов, а разобрать их можно было только, поднеся зеркало.
Как ни странно, мама не забила тревогу. Она даже обрадовалась, решив, будто я особенная. Всерьёз поверила, что я долбаный ребёнок индиго. А я всего лишь неверно выводила буквы.
«Ты знаешь, что Леонардо да Винчи тоже писал зеркально?» – в восторге щебетала она.
Но ведь я не была Да Винчи. Даже близко.
К счастью, в школе мою особенность удалось исправить. Меня научили быть нормальной. И, несмотря на то, что в тетрадках временами проскальзывали зеркальные буквы, в целом мое письмо стало сносным.
Сейчас я смогла полностью избавиться от этого. Смогла ли? Или… «Привычка свыше нам дана: замена счастию она?»
Я усмехнулся с внезапного цитирования Пушкина. Неужто кто-то ещё такое читает? Посмотрев в окно, я отметил, как сумерки неторопливо застилают город, погружая его в лиловую дымку.
Встал с места и щёлкнул выключателем. Искусственный свет резко ударил по глазам, привыкшим к полумраку, отчего я болезненно зажмурился.
Достав из морозилки блинчики, я сунул их в микроволновку и улыбнулся, вспоминая, как разогревал точно такие же бабушке в ее последний год. Каждая минута рядом с ней была наполнена смыслом.
Накрыв себе скромный ужин, глянул на часы. Мама опять на сутках, а значит, мне никто не помешает.
Я перевернул страницу дневника:
Она обещала забрать меня, когда я окончу школу. Показать настоящую Италию. А мне куковать ещё целых два года. Статья-то звонковая: 11 лет. И где, спрашивается, справедливость?
Я не горела желанием оставаться с отцом. Знала, что ничем хорошим это не кончится. Но если мама этого хочет, я могу потерпеть. Ради неё я готова терпеть, сколько нужно.
Маленькой я много слышала от неё про Италию. Когда она училась в художке, преподаватель по истории искусств повезла их туда. В тот момент мама окончательно и бесповоротно влюбилась в эту страну.
Она рассказывала, как флорентийские художники неуклонно пишут на асфальте, и повсюду можно встретить репродукции самых известных шедевров Ренессанса. Здесь ты найдёшь Рафаэля и Тициана, Боттичелли и, конечно же, Леонарда.
"Представь себе, "Рождение Венеры" прямо у тебя под ногами", – с нотками ностальгии делилась мама.
Она вспоминала, как на витринах Венеции пестрели карнавальные маски, затмевающие своей яркостью огни мегаполиса; насколько необыкновенное там лимонное мороженое и как они проезжали под мостом Риальто под аккомпанемент обаятельного гондольера.
А когда по детскому незнанию я спрашивала:
– Что такое гондолы?
Она непременно отвечала:
– Это узкие лодочки, бороздящие артерии Венеции.
В то время Венеция звучала для меня как мечта. Хотя кого я обманываю? Она до сих пор остаётся мечтой.
– Без голоса в гондольерах делать нечего, – с неизменной прямотой чеканила мама, – они обязательно должны петь.
– А о чём поют гондольеры?
– О любви, конечно, – ни на секунду не сомневалась она.
Мама по фрагментам выстраивала для меня этот дивный мир, так непохожий на наш.
– Когда мы были в стеклодувной мастерской, – однажды начала она, – нам открыли тайну венецианских зеркальщиков.
Я слушала, затаив дыхание.
– Венецианские зеркала всегда пользовались популярностью, – продолжила мама, – и неспроста. На острове Мурано, недалеко от Венеции, мастера создавали лучшие в мире изделия из стекла. Они не только чётко передавали изображение, но и делали отражаемый мир более привлекательным. Любой, кто смотрелся в такое зеркало, видел себя необычайно красивым, куда лучше, чем в жизни.
Все потому, что… – немного подержав интригу, она раскрыла карты, – в амальгаму зеркал они добавляли золото. За счёт этого в отражении преобладали тёплые тона, делающие его мягким и приятным глазу.
Я прекрасно помню, как семилетняя я в тот момент возразила:
– Но, выходит, эти зеркала – врунишки. Какой смысл в них смотреть, если всё равно не узнаешь правды?
Мама кротко улыбнулась, как обычно улыбалась, объясняя мне что-нибудь элементарное:
– В этом их сила. Пройдет время, и ты поймёшь, что иногда ложь является спасительным щитом от коварных апперкотов истины.
Кажется, сейчас я начинаю понимать.
Неспешно пролистывал страницы дневника, я расшифровывал каждую строчку. Всё-таки использовать зеркало было удачной идеей. С телефоном я бы намаялся.
Моя девочка-тайна писала про фонтан Треви, в который каждый турист считает своим долгом бросить монетку. Про барокко и густонаселенность Рима. Про то, как забавно выглядят со стороны люди, протягивающие руки к Пизанской башне в погоне за удачным кадром. Про Ватикан внутри европейской столицы, численность населения которого не доходит до тысячи.
Ещё она писала про особый неповторимый запах Италии, напоминающий смесь "Маргариты" и пасты, кислых лимонов и чиабатты, а также весенних мимоз и Средиземного моря.
Но чаще в своих записях моя незнакомка обращалась к Венеции. Она делала это настолько филигранно, что в какой-то момент мне показалось, будто я сам нахожусь там.
Словно стою на площади Сан Марко, и передо мной простирается одноимённый собор, а неподалёку Дворец дожей. По брусчатке с большой важностью расхаживают жирные голуби, закормленные туристами; со звонким смехом носятся дети и, держась за руки, гуляют парочки.
Я вижу улыбки и вспышки фотокамер, чувствую в воздухе запах солёной воды и водорослей, но он меня совсем не отталкивает. А наоборот.
На фасаде собора наблюдаю скульптуру крылатого льва с раскрытой книгой, на страницах которой можно прочесть латинскую надпись: «PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS» (Мир тебе, Марк, мой Евангелист).
И если Гранд-Канал – сонная артерия неприступного города, то, несомненно, площадь Сан Марко – его сердце.
Девочка-загадка писала о Венеции так:
«Эфемерная красота на сваях, что рискует в один день скрыться в волнах Средиземного моря. Но, несмотря на пугающие прогнозы, люди не бегут из города, не оставляют своих домов. Вместо этого они возводят подиумы, по которым можно передвигаться во время приливов».
Неожиданно мне в голову пришла дурацкая мысль, будто каждый из нас, подобно Венеции, шаткий мир на сваях. И как бы яростно мы ни сопротивлялись потокам жизни, нам уготована одна участь: мы все уйдём под воду. Это лишь вопрос времени.
Свет на кухне не гас до трёх ночи, и "маленькая Венеция" разливалась прямо у меня дома.
***
Я проснулся от оглушительного звука, стирающего размытый силуэт ночи. В дверь настойчиво и нетерпеливо стучали, выбивая нелепую мелодию, а заодно и остатки моих нейронов. Так стучал только один человек.
Открыв дверь, я недовольно фыркнул:
– Звонок для кого придумали?
– Для тех, кому не пофиг, – пожал плечами Макс, прикрывая дверь.
Он стоял в ослепительно белой рубашке, как из рекламы порошка, с безупречным пробором и рюкзаком наперевес. Я смотрел на него и думал, что проспал далеко не 10 минут, как обещал себе ночью.
– Помнишь правило, Каспер? – парень красноречиво повёл бровью.
– Какое из? – почесав затылок, я силился собрать воедино мысли.
– Не прогуливать в одиночку.
– Даже не думал, – с большим трудом я подавил рвущийся наружу зевок.
– Тогда надевай конверсы и тащи свою задницу на уроки, – сложив на груди руки, Макс стал буравить меня испытующим взглядом.
– Ладно, жди.
– У тебя 3 минуты.
– Да пошёл ты, – прогремел я, скрываясь за дверью ванной.
Когда я взглянул в зеркало, меня чуть не хватил Кондратий. Облик был жутко помятый, волосы торчали в разные стороны, а вечный недосып, кажется, на ПМЖ поселился под моими глазами.
Наспех почистив зубы и кое-как приведя себя в божеский вид, я снова посмотрел в зеркало. Жаль, оно родом не из Венеции.
Уложить воронье гнездо на моей голове было проблематично, но порой удавалось. Как, например, сейчас. Я пристально вглядывался в черты напротив.
Забавная всё-таки вещь самооценка. Вроде определяет отношение к себе, а на неё обязательно влияют другие люди. Хотя без них такого понятия не было бы в принципе.
Ведь всё, что мы знаем и думаем о себе, складывается из чужого мнения. Без стороннего наблюдателя объективность реальности остаётся под вопросом. Точно, как в старой загадке: "Раздастся ли звук падающего дерева в лесу, где никого нет?"
Выходит, вне социума меня тоже не существует?
– Ты там уснул?
– Иду, – угрюмо проворчал я.
Забежав на кухню, я машинально бросил в рюкзак вчерашнюю находку. Затем мы с приятелем покинули мою обитель.
Всю дорогу я клевал носом, и, наконец, Макс не выдержал:
– Ты в курсе, что ночью полагается спать?
– Сон для слабаков, – широко зевнул я, – каждый день обещаю себе выспаться, но пока не выходит.
– Досадно, – с сочувствием улыбнулся друг, глядя на меня ясным взором плутовских глаз.
– А ты какой-то подозрительно бодрый и… радостный, – на мгновение я задумался, – хотя ты и по жизни слегка упоротый. Что, выспался? – и снова чёртов зевок.
Это уже выше моих сил.
– Ещё бы, Кас. Я всегда высыпаюсь. К тому же, – чуть тише прибавил он, – если на ночь сыграю на флейте, то спится особенно сладко, – парень выразительно поиграл бровями.
– Какой ещё флейте? – не понял я.
– Волшебной, Каспер, волшебной.
И тут до меня дошло.
– Фу, – поморщился я, пихая его в плечо, – ты ужасно мерзкий.
Приятель громко рассмеялся:
– Я не мерзкий, Кас. Я нормальный. Даже более нормальный, чем ты.
– Не бывает степеней нормальности. Ты либо нормальный, либо нет. Третьего не дано.
– Ну почему же? – задумчиво протянул друг, – понятие нормы весьма относительно. Так же, как все в этом мире.
Он резко остановился, видимо, осознав, что брякнул:
– Черт, походу, я заразился, – парень беспомощно глянул на меня, – уже начинаю превращаться в тебя.
– Не переживай, – улыбнулся я, – до тех пор, пока не цитируешь Воланда, всё будет в порядке.
