скачать книгу бесплатно
Теперь бегло взглянем на процесс формирования древнерусского этноса в период его пассионарной активности. Реконструируем главное в этом процессе.
Как происходило формирование древнерусского этноса? [5]
На стадии устойчивых родоплеменных отношений в начале 1-го тысячелетия новой эры славянские племена нередко входили в большие и малые союзы не родственных с ними племён. В них они занимали, в разное время разное положение, в том числе и подчинённое. Мы очень немногое знаем о росоманах, венедах – предположительно, славянских племенах – входящих, например, в гигантское объединение племён, созданное остготами. Но с уверенностью можно сказать, что это были сильные племена, где отношения военной демократии уже были надстроены над патриархальными родовыми отношениями. Далее, уже согласно первым древнерусским летописям, восточнославянские племена находились в формальной (формальной ли?) зависимости от Хазарского каганата на юге и от варяжских конунгов на севере, выплачивая как тем, так и другим некую дань за некое, видимо не такое уж формальное покровительство. Хотя вполне возможно, что такое покровительство было объективно необходимо восточнославянским племенам как средство подавления внутренних усобиц и действенной защиты от некоей «третьей силы» извне. Думается, что процесс взаимодействия славянского и хазарского этносов, слабо отражённый в нарративных источниках, был достаточно активным и оказывал существенное влияние на развитие восточнославянских племён, когда родовое право всё ещё господствовало в их среде. Но постепенно, по мере усиления восточнославянских племён, даже формальная зависимость от хазар становилась для них тягостной. К тому же, хазары не были близки им по верованиям, так как были либо иудеями, либо христианами, либо мусульманами (веротерпимость была основой внутренней политики Хазарского каганата на протяжении многих веков). Зато родственными по верованиям были для них воинственные язычники-норманны. Таким образом, необходимость собственной территориально-хозяйственной экспансии требовала от восточнославянских племён освобождения от какой бы то ни было зависимости. Освободиться же от зависимости можно было только силой. И здесь надо напомнить, что период усиления родственных племён-соседей неизбежно вызывает ряд территориально-хозяйственных конфликтов между ними, часто перерастающих в вооружённые столкновения и даже войны. С течением времени внутриэтническая борьба приводит к объединению родственных племён и выливается в военно-хозяйственную внешнюю экспансию как логичное приемлемое для всех разрешение территориально-хозяйственных внутренних конфликтов. Надо полагать, что и для многочисленных славянских племён, процесс их усиления, согласно незыблемому сценарию этногенеза, был связан с чередой межплеменных конфликтов. Очень часто подобная кровавая полоса в совместной истории родственных племён преодолевается (попытки бывают и неудачными), когда старейшины каких-либо влиятельных родов через народные собрания приглашают для утишения всех этих конфликтов (то есть для управления своим родным сообществом) третью влиятельную силу – князей – представителей более организованного соседнего этноса. (Уже в новое время аналогичным образом поступали старейшины некоторых чеченских родов, приглашавшие, по воле народных собраний, сравнительно влиятельных кабардинских, аварских и кумыкских князей к себе на правление, или отдающие свои роды под их покровительство в обмен на удобные для расселения и хозяйствования территории, а так же в обмен на защиту от каких-либо враждебных сил) [4, с.75,78].
Иногда такие управители являются без приглашения, но это сути дела не меняет.
Старейшины северных восточнославянских племён призвали (?) на княжение с целью пресечения внутренних раздоров норманнского конунга – скорее всего представителя прибалтийских славян, чья культура и образ жизни мало чем отличались от скандинавских. Таким образом, будучи славянином, он всё равно оставался норманном – северным человеком. Именно тогда экспансия викингов в Европу стремительно нарастала. Варяжские конунги пришли со своими дружинами, вокняжились в ряде восточнославянских земель и, продолжая свою собственную военную экспансию, окончательно ликвидировали зависимость славян от хазар. (Хазарский каганат был окончательно разгромлен князем Святославом в 965-ом году). Вместе с тем славянская родоплеменная организация подверглась жесточайшему испытанию и была трансформирована в систему раннефеодальной государственности со значительными элементами рабовладельческих отношений. Переход этот совершался непросто и, как всегда, изобиловал множеством драматических и трагических эпизодов борьбы старого с новым. Наиболее ярко летопись отражает эту борьбу, описывая гибель князя Игоря, пошедшего в Древлянскую землю за недособранной, как ему казалось, данью и казнённого возмущёнными древлянами, а затем – страшную расправу, учинённую над древлянами женой Игоря – Ольгой. В этом эпизоде Игорь и Ольга – строители молодого славянского государства, а древлянский князь Мал – ни кто иной, как племенной вождь, не желающий подчиняться новому правопорядку, наверняка, охранитель старинного родового права, пусть и на стадии близкой к разрушению этого права. В момент «призвания варягов» на этой стадии взросления находились все восточнославянские племена.
Взаимодействие с частью норманнского этноса послужило импульсом к мощнейшей внешней военной экспансии славянских племён, объединённых в ходе этого процесса в единое государство – Киевскую Русь. Векторы этой экспансии направлены на юг, юго-восток, восток, северо-восток. На юге – войны с болгарами, Византией, проникновение в Крым и утверждение там; на юго-востоке – разгром хазар, ясов и косогов; на востоке – войны с Волжской Булгарией, подчинение малых угро-финских народов; на северо-востоке – военно-хозяйственная экспансия, жертвой которой стали малосильные угро-финские племена.
Процесс строительства древнерусского государства длился четыре века (за это время потомки норманнских конунгов и многие их дружинники-викинги окончательно превратились в русских князей, бояр и т.д.) и был оборван на этапе так называемой феодальной раздробленности Киевской Руси, то есть, на этапе естественной слабости восточнославянского общества, за которым, при классической схеме развития, обычно следует этап консолидации этноса и образование монолитного феодального государства с сильной центральной властью. Увы, по воле Божией, восточнославянское общество на одной из фаз своего закономерного ослабления столкнулось с этногенезом монгольского общества на стадии, когда-то переживало могучий пассионарный подъём в связи с переходом от родоплеменной организации к государственной. То есть, в связи со сменой общественно-экономической формации и следующей за этим неудержимой военно-хозяйственной экспансией, в которую было вовлечено огромное количество больших и малых народов, покорённых Чингисханом и его потомками. С этого момента судьба древнерусского этноса вошла в иные русла и связала себя с иными заботами и иными историческими перспективами.
Не будем забывать, что этногенез – процесс природный, процесс естественного взаимодействия различных этносов в борьбе за своё существование и развитие. В нём всегда участвуют несколько этнических субъектов, и нет никакого развития, а, следовательно, никакого этногенеза там, где нет столкновения или совпадения интересов различных этносов. Развитие этноса, его взросление – это непрерывная борьба с другими этносами, борьба, приводящая к различным результатам, но не останавливающая развитие. И даже гибель этноса – понятие достаточно условное. Ибо осколки уничтоженного этноса, в виде ли его больших частей, небольших групп людей, отдельных индивидуумов, продолжают оказывать воздействие на новое окружение, в которое они попадают. И воздействие это, подчас, настолько сильно, что сказывается решительно на судьбе этноса, принявшего в свою среду представителей другого, пусть даже погибшего, народа. И это тоже совершенно естественно. Такова воля Божья.
Литовский этнос
Так, например, классическая схема, по которой шло формирование древнерусского этноса, была нарушена нашествием монголов, а сам этнос был рассечён на две большие части, которые, взаимодействуя с различным окружением каждая, продолжили формироваться как две ветви некогда единого целого, превращаясь в два, а далее в три родственных этноса, имеющих существенные различия, но с общим историческим прошлым: русских, украинцев и белорусов. Так было суждено, что к этому разделению стал причастен ещё один этнос, переживающий в это время мощный пассионарный подъём в связи с началом формирования собственной государственности – литовский [15].
Несомненно, что литовские племена, литовский этнос, чей возраст был менее зрелым, чем возраст древнерусского, польского и германского этносов, примыкавших к ареалу его расселения, жили ещё достаточно замкнутой жизнью, когда пассионарный подъём, вызванный смешением восточнославянского этнического элемента с норманнским, подвигнул восточнославянские племена на естественную военно-хозяйственную экспансию во все доступные стороны света. Тем не менее, процесс литовского внутриплеменного брожения постепенно усиливался. Постепенно усиливалось и взаимодействие с окружающими древних литовцев народами, хозяйственное развитие двигалось вперёд, классический родовой строй преображался в форму устойчивой военной демократии, первоначальной задачей которой было защитить свой этнос от экспансии соседей, в том числе и русичей. Это вело литовские племена к консолидации, и необходимо было только проникновение иного, более взрослого этнического элемента в их среду, чтобы задача защиты от внешних врагов переросла в задачу активного нападения на этих внешних врагов, то есть, во внешнюю военно-хозяйственную экспансию. С полной уверенностью можно сказать, что таким элементом явились представители древнерусского этноса, во множестве хлынувшие в Литву после монгольского нашествия на Русь. Они сделали немало для того, чтобы указать литовскому этносу вектор внешней экспансии, туда, куда литовцы двинулись вначале как естественные союзники русичей в борьбе с монголами. Именно тогда, когда самая мощная волна монгольского экспансионизма отхлынула к берегам Волги, а последующие волны не обладали должным напором, началось активное стремление литовцев на юг с тенденцией к расширению на восток (Отсюда войны Великого княжества Литовского с набирающим силу Московским государством). Нет необходимости говорить о всех перипетиях литовской экспансии, но в итоге этой экспансии сформировалось могучее Великое княжество Литовское, раскинувшееся от Балтийского до Чёрного моря, и впитавшее в себя многие важнейшие элементы древнерусской культуры: Литва приняла православие, государственным языком средневековой Литвы стал русский язык, были усвоены новые формы хозяйственной жизни и т. д. и т. п. Большую часть территории Великого княжества Литовского составляли западнорусские земли, основную массу населения – русские. Таким образом, одна часть древнерусского этноса – западная – стала развиваться в составе Великого княжества Литовского, другая – восточная – в качестве вассала необъятной Монгольской империи.
День сегодняшний – пуштуны
А теперь вернёмся из глубины веков в день сегодняшний и спросим себя: что изменилось в этногенезе современных нам народов? И ответим: ничего! Сегодня, в период, наблюдаемый нами воочию, закономерности взросления этносов абсолютно те же, что и во все времена. Наиболее яркий пример – процесс этногенеза пуштунских племён в Афганистане. [1]
Бросив беглый взгляд на события новейшей истории Афганистана, мы увидим, что основная масса пуштунов с их родоплеменной организацией долгое время продолжала жить замкнутой жизнью, слабо взаимодействуя с соседними этносами. В XIX-ом веке они принимают активное участие в антиколониальных войнах против англичан. В конечном счёте, они борются за сохранение родоплеменных начал своей внутренней жизни, и им удаётся их отстоять. Но именно с этого момента начинаются для этих начал серьёзные испытания, как результат, активного взаимодействия с более развитым этносом. В те времена, ислам, как религия, воспринимался ими поверхностно, и носил, если так можно выразиться, прикладной характер, как дополнительное и весомое обоснование для борьбы с завоевателями, которые, к тому же, не были их единоверцами. То есть, воевали не за веру, просто догматы веры использовали в борьбе за независимость, не будучи в большинстве своём религиозными людьми.
После побед над англичанами для воинственных пуштунских племён наступает период относительно спокойного существования, когда они живут в рамках полуфеодального государства, не меняя своих традиций и обычаев, своим анклавом. Но вот эту относительную идиллию (межплеменные столкновения происходили всегда) разрушает так называемая афганская революция 1973—1978 годов. Свергается правящая династия, никогда ранее не посягавшая на священные родовые устои пуштунов, и к власти приходит режим Тараки, который, будучи прокоммунистическим, по определению начинает вмешиваться во всё и вся, в том числе и в жизнь пуштунов, нарушая её привычный ритм. Начинается, обычное в таких случаях, коммунистическое наступление на религию. Ситуацию усугубляет узурпация власти Амином. С одной стороны, активизируется Пакистан (добрая половина пуштунских племён проживает на его территории), не желающий проникновения коммунистического антиисламского вируса в свои пределы. За спиной Пакистана хорошо просматривается увесистая дубина США. С другой стороны, резко активизируется Советский Союз, стремящийся сохранить свой, превращающийся к этому времени в химеру, суперэтнос, и, посему, пытающийся вдохнуть дальнейшую жизнь в подгнивший догмат о мировой коммунистической революции (идеологическое обоснование для тривиальной естественной внешней военной этнической экспансии). Начинается оккупация Афганистана советскими войсками. Пуштунские племена испытывают колоссальное давление со всех сторон, и изнутри, и извне. Их взаимодействие с окружающими этносами резко усиливается. В Афганистане складываются несколько центров силы, не только сопротивляющихся советской агрессии, но и ведущих жестокую борьбу между собой. Известно, что именно в подобные периоды происходит трансформация одних общественных отношений в другие. По сути дела, сложившаяся ситуация породила талибов[1 - * Талибан (здесь и далее) – организация, запрещённая на территории РФ. Талибы – члены этой организации.], которые, будучи по преимуществу пуштунскими детьми-сиротами, воспитанными в духе жёсткого исламизма и превратившимися за время войны во взрослых воинов, фактически порвали с родоплеменной пуштунской организацией и стали созидателями нового феодально-теократического государства. Причём процесс этот сопровождался и продолжает сопровождаться военной экспансией, распространяющейся на север, пока ещё только против северян не пуштунов (в основном, афганских таджиков и узбеков), некоторое время управлявших страной и отодвинувших пуштунов на второй план, то есть, в положение формальной, но зависимости. В то же время, тенденция к распространению этой экспансии за пределы Афганистана очевидна. Ведь ближайшие внешние соседи пуштунов – это те же узбеки и таджики, – этнические братья их внутренних врагов.
Надо заметить, что все эти события – ничто иное, как процесс этногенеза, процесс взросления пуштунского этноса, сбрасывающего, ставшими тесными, родоплеменные одежды и облачающегося во много испытавшие от бурного течения времени доспехи раннефеодального исламского государства. При этом кардинально меняется место религии в той борьбе, которую ведут талибы. Из важного, но второстепенного фактора борьбы она превращается в важнейший. К тому же, борьба за истинную веру становится, с точки зрения талибов, неотразимым оправданием внешней военной экспансии, осуществляемой якобы во имя распространения истинного ислама по всему миру. На самом же деле, быстро взрослеющий пуштунский этнос просто нуждается в удовлетворении своих резко возросших потребностей, как любой живой бурно развивающийся организм. Парадокс в том, что талибы, в подавляющем своём большинстве, действительно искренне верующие люди, в том числе, и в свою миссию распространителей истинного ислама за пределами Афганистана. Таким образом, сознательно воюя за веру, они подсознательно воюют за пространство и ресурсы, то есть, за выгодные условия своего этнического развития, то есть, и за удовлетворение своих биосоциальных потребностей. К тому же, они являются частью того суперэтноса, элита которого, накопив громадные материальные и денежные ресурсы, ощущает себя, тем не менее, на вторых, а то и на третьих ролях в мировой табели о рангах. Чувство ущемлённости заставляет её искать способы изменения существующего положения, по возможности подрывать позиции тех, кто играет первые роли во всемирной трагикомедии, и в первую очередь, позиции американцев. Один из путей – естественная энергия движения Талибан, которое представлено в основном пуштунами. Другой путь – террористическая борьба сети законспирированных организаций против технологически развитых стран. Третий путь – борьба на финансово-экономическом поле. Четвёртый – захват пропагандистско-идеологических позиций. И т. д. и т. п.
Кстати, победа американцев над Талибаном наверняка резко затормозит разрушение родоплеменных отношений в пуштунской среде, законсервирует их на неопределённое время. Государство и его законы останутся для многочисленных пуштунских племён чем-то внешним, существующим отдельно от их внутреннего мира, так как это государство, создаваемое на принципах цивилизованного мирового сообщества, не только не посмеет посягать, но будет гарантом незыблемости патриархальных пуштунских устоев. Государство же талибов безжалостно разрушило бы родоплеменную организацию в короткое время. Именно этот внутренний конфликт – глубинная и важнейшая причина быстрой победы американцев и сокрушительного поражения талибов (борьба которых ещё далеко не закончена). И мощь американского оружия здесь далеко не на первом месте.
2001
II. Чечня: на пике пассионарности
Предисловие
Предмет моего небольшого исследования – попытка рассмотреть процесс развития чеченского народа с момента его появления на исторической сцене по настоящее время.
Задача: рассмотреть взаимодействие этого народа с окружающими его этносами.
Цель (помимо стремления осветить процесс взросления чеченского общества): показать, что именно взаимодействие с русским этносом является доминантой развития чеченского этноса независимо от чьего-либо желания.
Процесс этот начал разворачиваться в недалёком хорошо освещённом источниками историческом прошлом и продолжает до сих пор разворачиваться на наших глазах всё в тех же рамках перехода чеченского общества из состояния «детства» (через отрочество и юность) в состояние зрелости, сопровождаясь огромным выбросом энергии, неуёмной жаждой деятельности (пассионарный импульс, пассионарный подъём). Это даёт уникальную возможность рассмотреть его (этот процесс) в определённых деталях, не впадая, тем не менее, в скрупулёзную мелочность. И, соответственно, это – попытка проследить судьбу той части русского этноса, которая издревле проживала на территории современной Чечни.
Поначалу мне не очень ясно представлялась форма, в которую эта работа будет облечена, но то, что она не будет перегружена ссылками на бесчисленное количество больших и малых исследований, сделанных в разное время талантливыми и просто добросовестными этнографами, историками и этнологами, я знал определённо. Это связано с тем, с одной стороны, что многие уже имеющиеся в этих областях достижения стали аксиомами, авторитетность которых не требует подтверждения. С другой стороны, для того, чтобы сделать необходимые обобщения, укладывающиеся в русло последних открытий в области этнологии, меня вполне удовлетворило то небольшое количество написанных в разное время разными авторами работ, которое я изучил с надлежащим тщанием. Таким образом, я не претендую на особую оригинальность этой работы. Приведённые же мною некоторые уточнения и связанные с ними полемические замечания лишь подкрепляют те диалектически верные выводы, которые, благодаря Л. Н. Гумилёву, стали общепризнанным фактом.
Ещё раз повторю, что цель этой работы состоит в том, чтобы высветить ряд единых во всех случаях закономерностей этноразвития в основном на этапе пассионарного взрыва (в соответствии с теорией Л. Н. Гумилёва) или, говоря иным языком, на этапе перехода этноса из состояния детства в состояние зрелости. Ведь не обладающему диалектическим мышлением человеку, даже если он оперирует гигантской суммой знаний, бывает нелегко понять сущность тех или иных явлений, а более всего – процессов. И порицать тут не за что даже специалиста. Образ мышления не у всех одинаков. Но разве это не замечательно?
Подчеркну, что моя работа не носит коньюктурного характера (я делал для этого всё возможное), и в ней нет и малейшего намерения преувеличить или умалить роль, а тем более обелить или очернить, кого-либо из участников процесса этноразвития. В данном контексте я полностью разделяю давно назревшее и очень конструктивное замечание прекрасных учёных М. Блиева и В. Дегоева, сделанное ими по поводу такого грандиозного исторического события, каковым являлась Кавказская война XIX века:
«Чтобы Кавказская война обрела, наконец, давно заслуженный ею статус научной проблемы и перестала служить предметом идеологического надзора или экзотическим сувениром, необходимо отказаться от традиционного отождествления её наружного облика с внутренней сутью. И тогда из-под толщи „антиколониального грима“ проступит её подлинная природа, определяемая формулой: Кавказская война – это одна из многообразных локальных вариаций перехода к классовому строю, лишь подтверждающая общие закономерности исторической жизни человечества» [2, с.592].
Так, колониальная политика России на Северном Кавказе в XIX-ом веке и связанное с нею, национально-освободительное движение – в данном случае, чеченского народа – не являются предметом моего исследования сами по себе. Ведь это – лишь одна из сторон этногенеза на уровне сознательного – то, во что оформилось в человеческом сознании внешнее проявление этногенеза чеченцев и русских. Глубинная же сущность столь длительного и кровавого события, каковым явилась Кавказская война XIX-го века, состоит в том, что приход России на Северный Кавказ совпал с начальным периодом пассионарного подъёма (взрыва) в тогда ещё разрозненной чеченской среде, явился в решающей степени стимулятором этого подъёма (взрыва) и вывел, по существу, чеченцев на просторы современного мирового развития. Вне подобных событий не родился ни один народ, так или иначе влияющий на общемировое развитие. Именно с энергией такого пассионарного взрыва и именно со стороны чеченского этноса (прочие народы Северного Кавказа находились в иных состояниях этногенеза) столкнулась Россия. Энергия этого грядущего взрыва начала выделяться и растрачиваться уже в XVII-ом веке. Бурление и накал страстей усилились в XVIII-ом веке с приходом на Северный Кавказ регулярных войск русской армии. Сам же собственно взрыв произошёл в веке XIX-ом. И если бы на пути этого взрыва не оказалось такой необъятной глыбы, какой была Россия, энергия его разлилась бы далеко за пределы Северного Кавказа. Но на всё воля Божья, и этот разрушительно-созидательный процесс (разрушалось одно, созидалось другое) бурлил в северокавказском котле пятьдесят лет, где и затих на некоторое время в соответствии с естественными законами волнообразного движения. В наши дни мы наблюдаем очередной мощный всплеск всё того же пассионарного взрыва. Пусть этот взрыв отчасти спровоцирован (сознательное в естественном), но он точно укладывается в рамки закономерностей этногенеза как естественного процесса, не зависящего от человеческого сознания и осуществляемого только по воле Божьей.
Очевидно, что самое беспристрастное и непредвзятое исследование – особенно в столь деликатной сфере, которую затрагиваю я – проведённое в угоду истине, чаще всего подвержено критике со всех сторон, в то время как написанное из коньюктурных соображений в угоду одной из сторон, преимущественно противоположной стороной и критикуется. Мне хочется верить, что в поисках истины я, если и заблуждался кое в чём второстепенном, то непреднамеренно, и беспристрастность в главном сумел сохранить. Но согласится ли с этим иной небеспристрастный читатель?
1. Важнейший период развития
Как только мы осознаём, что все события, происходящие в жизни любого народа, неизбежно связаны с процессом роста, с процессом взросления этого народа, то есть, с естественными закономерностями развития, свойственными любому живому организму (а именно таковым и является этнос, как часть живой социально организованной природы), мы вполне отчётливо начинаем понимать необходимость, а, следовательно, и неизбежность конкретных событий, соответствующих и сопутствующих каждому определённому периоду взросления этноса. И если охарактеризовать период перехода от родоплеменных отношений к государственным как переход этноса из состояния наивной юности в состояние зрелой молодости, то события, которыми сопровождается этот переход, идентичны в своей сущности везде и всюду, в любое время и с каким бы народом это не было связано.
Различия здесь могут быть только этнокультурного порядка: основной род занятий, особенности быта и одежды, религиозных верований и соответствующих им обрядов и т.п., то есть, быть тем, что является внешней стороной процесса, его декором.
Именно такой период мы и продолжаем наблюдать сейчас в текущей истории развития чеченского общества, хотя длится он уже более 300 лет. Условия проживания в труднодоступной даже сейчас горной местности были крайне удобными для того, чтобы родоплеменные отношения в чеченском обществе сохранялись максимально долгое время, не испытывая серьёзного влияния извне.
Военная экспансия со стороны окружавших Чечню народов не несла этим народам очевидных выгод хотя бы потому, что была неоправданно рискованным предприятием. К тому же, она не могла привести к расселению захватчиков в крайне враждебной для них ландшафтной среде. Они приходили ненадолго и только в относительно доступные районы. Жизненный уклад чеченского общества был вполне самодостаточным и, в условиях слабого взаимодействия с окружающим миром, практически не претерпевал изменений на протяжении нескольких столетий.
Чечня как бы возвышалась над теми бурными историческими страстями, которые плескались у подножия её гор. Набеги же, которые сами чеченцы совершали на прилегающие территории, знакомясь, таким образом, с чуждыми им укладами жизни других народов (как и те, которые организовывали на чеченцев их горские соседи), не могли стать достаточным импульсом для серьёзных изменений в общественных отношениях до назначенной Господом поры.
Известно, что менталитет горских народов сильно отличается от менталитета народов, живущих на равнине. Горцам, связанным родоплеменными узами, добровольно оставить родные горы и уйти на равнину – тяжело, а иногда и смерти подобно. Поэтому уровень военной экспансии чеченцев, как горского народа, долгое время был ограничен короткими ватажными набегами на соседей [2, р.3], своего рода слабыми импульсами, лишь подчёркивающими, что где-то в глубине зреет и медленно накапливается энергия, могущая выплеснуться наружу только при определённых условиях.
Подготовить эти условия должно было всеобщее мировое развитие. И, не столкнись в этом регионе геополитические интересы могущественных держав, неизвестно, когда была бы вовлечена Чечня во всеобщий процесс мирового развития, и была бы она вовлечена в него вообще.
Многие горские народы мира и сейчас живут неторопливой жизнью, не меняя своего уклада, своих обычаев сотни лет, и не помышляют о каком бы то ни было влиянии на мировые события. Для этого надо, чтобы горский уклад начал разрушаться под ударами извне.
2. Под флёром преданий (рождение этноса)
Начиная исследование процесса взросления чеченского этноса, я не могу не сказать несколько слов о происхождении этого народа. Надо заметить, что ни об одном народе мы не можем определённо утверждать, что знаем всё о его происхождении. Рождение любого этноса, чаще всего, окутано дымкой неизвестности и таинственности, и, что бы ни говорили о себе те или другие народы, вопрос происхождения у них связан обычно с легендами, сказаниями, мифами, но никак не с ясным и точным знанием. Если же говорить о науке, об этнологии, то если более поздние фазы этногенеза (когда этнос проявил себя в определённой исторической перспективе на ниве взаимодействия с другими народами) оставляют мало места для буйства научной фантазии, то с моментом зарождения (иначе – с происхождением любого этноса) связано немалое количество «хорошо» обоснованных и, часто, взаимоисключающих гипотез. Как бы нам этого не хотелось, но мы ничего не можем сказать с уверенностью о моменте появления на свет таких праэтнических общностей как славяне, германцы, тюрки, угро-финны и т. д. Всё только в общих чертах и в общих выражениях. Одним словом – предположения.
Чеченский этнос, в этом смысле не исключение. Его происхождение покрыто вуалью мифов и сказаний так же, как и происхождение множества других народов. И это не удивительно. Ведь, как в памяти человека практически не остаётся никаких воспоминаний о первых днях и месяцах своего существования, так и в памяти этноса мало что сохраняется о том периоде, который можно назвать периодом его зарождения. То есть, об инкубационном периоде развития и о первых его шагах под солнцем на облюбованном ландшафтном поле. Тем не менее, и в связи с этим, у исследователей всегда есть право на создание гипотез о происхождении того или иного этноса. Ведь подобные процессы не бесследны (археология, – а теперь и генетика, – тому порукой) и очень часто протекают на глазах других, более зрелых этносов, могущих оставить нам письменные воспоминания о своих новорождённых соседях.
Первый, замечательно светлый и искренний, чеченский этнограф Умалат Лаудаев приводит сведения о том, что его родной этнос оформился из осколков разнородных племён [18, с.8,11]. Но, уважая мнение У. Лаудаева, который не мог знать о множестве археологических открытий и письменных свидетельств, о которых знаем мы, скажу, что первоосновой чеченского этноса явились нахские племена, с незапамятных времён облюбовавшие для своего обитания отроги гор Северного Кавказа и, в значительной степени, плоскость правого берега Терека и его притоков. Это, подводя итог многолетних исследований ряда учёных, убедительно показывает Я. З. Ахмадов, первым сделавший очень удачную попытку создания истории Чечни с древнейших времён до наших дней. Приводимые им археологические карты распространения нахо-кобанской культуры – красноречивее многих слов [1, с.90,95].
3. «Персидский» след. О взаимовлиянии нахов, хазар и славян
Но, помимо нахских племён, в формировании чеченского этноса приняли участие, – и это тоже не подлежит сомнению, – некоторые другие этносы, в разное время соседствующие с нахами. Доля их участия в этом процессе различна, но некоторые из этих этносов, на наш взгляд, сыграли значительную роль в обретении чеченцами своей особости и удивительной неповторимости черт этнического характера. Сюда можно отнести и взаимодействие на протяжении многих столетий с грузинским этносом, и непрерывное общение с рядом горских этносов, граничащих с нахами как на западе, так и на востоке. В этот же перечень необходимо внести и малоизученные отношения нахских племён с таким этносом, как хазары, который, по моему мнению, внёс существенный вклад в этногенез чеченцев с севера. Именно об этом мне бы хотелось порассуждать чуть подробнее, так как взаимодействие нахов и хазар не могло быть спорадическим, а носило тесный устойчивый многовековой характер уже хотя бы потому, что ареалы обитания тех и других примыкали на значительном протяжении друг к другу и не оставляли иной возможности, кроме активного взаимодействия.
У. Лаудаев говорит, что в числе основателей чеченского этноса были и некие «персидские» племена [18, с.10—11].
Действительно, в VI-ом веке до нашей эры Персидское царство граничило с территорией Северного Кавказа, а, возможно, считало эту территорию одной из своих окраин. Замечу, что к этому же периоду относится и насильственное расселение персами колен израильских в окраинных районах своего государства. По некоторым древним свидетельствам известно, что некоторая часть древнееврейских племён была расселена между Понтом Эвксинским и Гирканским морем (между Чёрным и Каспийским морями, то есть, на территории Северного Кавказа в одном из его районов).
Здесь им пришлось активно взаимодействовать с местными этносами, находящимися на различных ступенях этнического взросления. Надо полагать, что многие колена израильские к этому моменту были сильно обескровлены. Бесконечные оборонительные войны, последовавшее за этим порабощение и насильственное переселение истощили их физически и морально. Их численность была незначительной. К тому же, многие из них так и не освободились даже к этому времени от языческих представлений, а, возможно, и верований. Ведь они жили в непроницаемом языческом окружении, с которым постоянно взаимодействовали. Это засвидетельствовали многие библейские пророки, заявлявшие: беды, обрушившиеся на еврейский народ, проистекают оттого, что многие отвратили свой лик от Господа и стали поклоняться языческим богам. Надо думать, что это относилось, в основном, к тем из еврейских племён, которые продолжали жить полукочевой жизнью скотоводов вне городов древних Израиля и Иудеи в гористой полупустынной местности, и были подвержены сильному влиянию соседних этносов с их многобожием. Мы знаем, что после того, как персидский царь разрешил евреям вернуться на родину, этой возможностью воспользовались лишь два колена, те, по-видимому, в которых был наиболее силён дух единобожия. Остальные десять исчезли с исторического горизонта, как будто их и не было. На самом же деле, по существу, уже будучи многобожниками (то есть, язычниками), они сравнительно быстро и с надеждой на выживание восприняли верования окружавших их племён, впитали их обычаи и нравы, и, почти лишившись, таким образом, своего главного идентифицирующего признака – веры в Единого Бога – смешались с местным этническим элементом и уже не воспринимались по прошествии веков другими народами как израильтяне, хотя бы и бывшие.
И всё же, некоторые из них нашли в себе силы сопротивляться процессу смешения с окружавшей их этнической средой невероятно долго, вплоть до того, чтобы сыграть удивительную роль в мировом историческом процессе спустя более чем тысячу лет после своего переселения из Страны Обетованной на Северный Кавказ. Я имею в виду их участие в образовании такого этноса, как хазары, и создании такого могущественного государственного образования, как Хазарский каганат. В свою очередь, уже хазары, на переломе I-го и II-го тысячелетия нашей эры, дали начало нескольким новым этническим общностям. С ними связано, по мнению Л. Н. Гумилёва, «образование многочисленных реликтов: гребенских и нижнедонских казаков, астраханских татар и караимов Крыма» [10, с.256].
Со своей стороны осмелюсь добавить, что наследниками хазар являются в определённой степени чеченцы и ингуши. Почему я так считаю, станет ясно из рассуждений, приводимых мною ниже. При этом надо ясно понимать, что древние евреи и хазары – это два разных этноса. Первый, пройдя полный цикл развития, исчез, приняв участие, тем не менее, в зарождении и формировании ряда новых этносов, некоторые из которых продолжали носить родовые признаки (не все) древних евреев, а некоторые лишились их полностью (если не считать антропогенных особенностей). Второй – один из этих новых этносов, утративший многое, но не всё, из наследия своих предков. (Кстати, и некоторые современные пуштунские племена считают себя потомками древних евреев; а генотип некоторых курдских племён говорит о том, что их предками были, в том числе, и древние евреи).
Однако, называя прахазар потомками древних евреев, я невольно вступаю в полемику с глубокоуважаемым мною Л. Н. Гумилёвым, считающим, что прахазары появились в результате брачных (и внебрачных) связей воинов-гуннов с сарматскими женщинами [10, с.37].
Но тут же Лев Николаевич опровергает сам себя, говоря, что «хазары вели себя как полноценный этнос, прошедший все фазы развития» [10, с.256], что «хазары – потомки древнего европеоидного населения Западной Евразии – жили как этнос персистент до конца 6-го века…» [10, с.256].
Таким этносом-персистентом и были, по моему мнению, остатки некоторых колен израильских, прошедших к этому времени все фазы своего этнического развития. И именно «они, на широкой равнине между Тереком и Сулаком, стали… пасти скот, избегая конфликтов с соседями и не слишком строго соблюдая традиционные обряды. Однако они свято праздновали субботу и совершали обряд обрезания» [10, с.270].
И к началу VI-го века жили они на этой равнине несколько сотен лет, находясь в равновесном состоянии с вмещающим их ландшафтом.
VI-ой век – век резкого нарушения этого равновесия.
Во-первых, в местной хазарской среде появляются беглецы-евреи из центральной Персии. Это – политически чрезвычайно активные сторонники разгромленного в Иране маздакитского движения [9. с.100—192], смысл которого – осуществление полного социально-экономического равенства – они принесли с собой. (Не отсюда ли, как бы это маловероятным не казалось, берёт начало народное самоуправление и полное социальное равенство всех членов и чеченского тейпа и казачьей общины).
Во-вторых, в это же время хазары начинают активно взаимодействовать с тюркютами, которые «использовали территорию Хазарии как базу для своих военных операций» [10, с.258].
Всё это вызывает прилив пассионарности у хазар, а затем и создание хазаро-тюркютского государства, известного в истории как Хазарский каганат. Тот факт, что тюрки, гостеприимно принятые хазарами, тем не менее, не смешались с ними, особенно на первом этапе взаимодействия, говорит о существенном препятствии для такого смешения, подтверждая косвенно генотеизм хазар, то есть, их древнееврейские корни. Этому последнему есть и прямое свидетельство современного хазарам средневекового армянского историка Мовсеса Хоренаци, которое в своей книге «Древняя Русь и Великая степь» приводит Л. Н. Гумилёв: «… Хазары охарактеризованы современным христианским автором как народ грубый звероподобный и кровожадный, без религии, но почитающий единого Бога-Творца» [9, с.51].
Кто, не будучи ни христианами, ни мусульманами, мог почитать Единого Бога?
Основной задачей государственных институтов Хазарии стало обеспечение транзитной торговли между Востоком и Западом по путям, идущим севернее Каспийского моря. Территория каганата была обширна и в период его расцвета включала Северный Кавказ, Предкавказье, значительную часть Крыма, Волжскую дельту и прилегающие к ней приволжские степи. На севере каганат граничил с Волжской Булгарией, на северо-западе отчасти вбирал в себя территорию быстро набирающего силу славянского мира [9, с.172].
В последние столетия I-го тысячелетия нашей эры тенденция активного продвижения восточных славян на юго-восток не затухала. Они осваивали лесостепную зону, селились по берегам рек, проникая на территорию Хазарии, не имевшую чётко очерченных границ, и становились, таким образом, частью её населения [10, с.177].
Думается, что и правящая верхушка Хазарии поощряла подобные миграционные процессы, будучи заинтересованной в привлечении пахарей, ремесленников и промысловиков, в которых она должна была испытывать постоянную потребность. (Не стоит забывать, что в состав хазарских воинских формирований почти всегда входили славянские воинские отряды [5, с.28]).
А так как ни хазарская, ни тюркютская общины были не в состоянии выделить из своей среды достаточное количество людей для этих занятий, к этому привлекались мигрирующие с северо-запада и привычные к оседлому образу жизни славяне. Они селились в нижнем течении Дона, среднем течении Терека (на его левом берегу), добирались и до Волжской дельты.
Именно этот процесс привёл к формированию такого государственного образования, как Южнорусский каганат, созданный в Предкавказье волею выходцев из Скандинавии, но с преобладающей численностью славянского населения. Время существования южнорусского Тмутараканского каганата явилось также временем активного расселения русско-славянского этнического элемента в Предкавказье и на Северном Кавказе. Это государственное образование явилось тем довольно широким мостиком, по которому славяно-русское население попадало в районы среднего течения Терека, осваивало не только его плоскостное левобережье, но и проникало в благодатные лесистые ущелья, по которым текли питающие Терек с юга реки – зону обитания миролюбиво настроенных в те времена, гостеприимных нахов.
Г. В. Вернадский считает, что южнорусский Тмутараканский каганат оформился в лоне Хазарской торговой империи ещё в VIII-ом веке [5, с.187].
Территориально он располагался частично в Крыму, частично в Предкавказье между Чёрным и Азовским морями и, в разных государственных и полугосударственных формах, просуществовал до монгольского нашествия, то есть, около 500 лет. В XIII-ом веке это государственное образование исчезло, но его население частично сохранилось.
Тмутараканское княжество стало в какой-то мере преемником Хазарии в этом регионе и способствовало определённой миграции русского этнического элемента, который постоянно пополнял число издавна проживающих на Северном Кавказе русских. Г. В. Вернадский пишет, что «русские находились в прямой связи через Тмутаракань с народом Кавказа, в особенности с ясами (осетинами) и косогами (черкесами). Как нам известно, оба этих народа признавали сюзеренитет Святослава 1-го и позднее Мстислава Тмутараканского (соответственно в X-ом и XI-ом веках). Косоги составляли важный элемент в дружине Мстислава, и он поселил некоторых из них в районе Переяславля» [5, с.177].
(О роли косогов в этногенезе русских и чеченцев я скажу несколько ниже).
Теперь же замечу, что к моменту гибели Хазарии русско-славянская община была там довольно большой и устойчивой. Несомненно, она была затронута в той или иной степени процессом метисации, при сохранении собственного языка и основных культурных традиций, в том числе и принятого ими христианства [10, с.298, 366].
Очевидно, что на протяжении всего времени существования Хазарского каганата шёл процесс этнического смешения на всех социальных уровнях, а не только в среде правящей тюрко-хазарской верхушки, показывающей в этом пример всем прочим [10, с.281].
И, по логике вещей, с принятием иудаизма в качестве государственной религии (по разным сведениям, то ли в VIII-ом, то ли в IX-ом веке), процесс смешения должен был усилиться. Было бы странным, если бы принятие религии в качестве государственной ограничилось только узким кругом правящей верхушки, как считают некоторые исследователи. Подобные акты предпринимаются как раз с целью вовлечения в орбиту их действия всей массы населения страны, как бы всё население к этому не относилось. Вспомним попытку представителей хазар убедить князя Владимира Красное Солнышко принять в качестве государственной религии Киевской Руси иудаизм [21, с.71].
Национальная принадлежность русичей не смущала хазарских проповедников. Не исключаю, что многие из этих проповедников были по происхождению славянами (кстати, современные европейские евреи – ашкенази – в значительной своей массе являются носителями славянского гаплотипа). Видимо догмат генотеизма был ими вполне сознательно предан забвению ещё в рамках своей собственной страны. Таким образом, процесс смешения усилился, и вовлечены в него были разные слои населения. К моменту гибели Хазарии как государства, процесс этнообразования в ней шёл полным ходом. Но тот сдвиг, который произошёл в этногенезе хазар в результате природного катаклизма (быстрый подъём уровня Каспийского моря, залившего огромные пространства процветающего ещё недавно побережья) и ужасного военного поражения, разметал складывающийся этнос на несколько осколков, а их уже ждала иная этническая судьба.
Так или иначе, но после разгрома Хазарского каганата варяжско-славянскими дружинами Святослава Игоревича в 965 году, метисированное славянское население Хазарии дало начало двум южнорусским реликтовым этносам: бродникам, живущим в низовьях Дона и превратившимся со временем в нижнедонских казаков; и гребенцам – будущим гребенским казакам [10, с.39], расселившимся хуторами и посёлками на Гребнях – лесистых горах Северного Кавказа на реках Сунжа и Аргун по соседству с коренным нахским населением. Хазары, населявшие Волжскую дельту, впоследствии приняли участие в формировании таких этносов как Астраханские и, в меньшей степени, Казанские татары (основу казанского этноса составляли волжско-камские булгары). Если же говорить о хазарах, живших на северо-западном побережье Каспия, в нижнем и среднем течении Терека, то путь их спасения лежал только в сторону гор. Дорога на юг, вдоль побережья, была закрыта, так как в течение нескольких веков Хазария вела постоянные войны со своими южными соседями (арабами), сдерживая их натиск на север [4, с.233—235]. Путь на запад преграждал южнорусский Тмутараканский каганат, не желавший зависеть от Хазарской империи и ставший, поэтому, союзником Святослава [5, с.52].
Таким образом, загнанные в горы хазары (не будем забывать, что эти горные области Северного Кавказа находились в пределах влияния Хазарского каганата и там проживали нахские племена), в дальнейшие несколько веков смешались с местными племенами, внеся существенный вклад в формирование современного вайнахского этноса. В дальнейшем, лишь небольшая толика хазар осталась, насколько это было возможно, верной иудаизму. Л. Н. Гумилёв считает, что это современные горские евреи – таты [10, с.39].
Сегодня они говорят на иранском наречии и их жизнь и быт ничем не отличаются от жизни и быта других северокавказских горцев, вплоть до культа оружия и обычая кровной мести.
Таким образом, когда У. Лаудаев говорит об участии в формировании чеченского этноса разнородных племён, то с большой долей вероятности среди них были и бежавшие в горы от нашествия Святослава хазары, говорящие на иранском наречии. Впоследствии это наречие вполне естественно сменилось местными нахскими диалектами.
О том же, как быстро могут протекать ассимиляционные процессы, говорит тот факт, что среди гребенских и терских казаков было немало таких, кто хорошо знал и знает до сих пор о своём чеченском происхождении [18, с.58].
Их прадеды, принявшие в своё время православие, пошли служить царю-батюшке в казачье войско целыми семействами. Надо ли говорить, что их потомки уже к началу XX-го века не говорили по-чеченски и считали себя русскими людьми. Вот что пишет о терских казаках – выходцах из чеченского рода Гуной глубокий знаток вайнахских древностей, доктор исторических наук Мовсар Ибрагимов:
«… часть рода во главе с Оьрза… перешла Терек и обосновалась там. Это место впоследствии назвали городом Оьрза (Оьрза гIала). Русское название станицы – Червлёная. Потомки Оьрза обрусели и сегодня называют себя терскими казаками, хотя помнят, что они из рода Гуной (Егоркины, Гришины, Бусунгуровы, Титкины, Полушкины и другие семьи)» [14].
Таким образом, опыт взаимодействия русско-славянского этнического элемента с хазарским получил дальнейшее продолжение в виде взаимодействия русского и чеченского этносов. Контакты русского этноса (в виде субэтноса гребенских казаков) с формирующимся чеченским, носящие поначалу спорадический характер, постепенно усиливались и, в конце концов, стали систематическими. Надо полагать, что это взаимодействие чеченцев с русскими затем не прерывалось вплоть до нашего времени, когда оно продолжает оставаться доминирующим фактором этногенеза чеченцев.
4. Рязанцы на Северном Кавказе
Несомненно, что два этноса – формирующийся чеченский и приобретающий горские черты русский – мирно сосуществовали на первых порах, совершенно не мешая друг другу. Социально-экономическая и демографическая ситуация ещё не вызрели до такой степени, когда один этнос – более зрелый – стал препятствовать развитию другого – более молодого. А вызревала эта ситуация не одну сотню лет.
Надо заметить, что значительное увеличение количества русских людей на Северном Кавказе теснейшим образом связано с процессом собирания русских земель в единое государство под главенством Москвы [6, гл.2].
При этом надо хорошо осознавать, что многие русские княжества и земли признавали власть московского князя отнюдь не добровольно. Жители той или иной земли видели в факте объединения угрозу посягательства Москвы на их независимость, и десятилетиями, а иногда и столетиями, активно сопротивлялись этому объединению всеми доступными методами, и очень часто с помощью оружия. Это сегодня мы можем говорить обо всём этом как о естественном процессе, сплотившем различные этнически близкие общности в единую этническую общность – русский народ. Тогда же объединительная политика Москвы, нередко проявлявшаяся как военная экспансия, многими, если не большинством соседствующих с Москвой княжеств и их населением, воспринималась как зло. И если основная масса населения этих земель вынуждаема была мириться с этим обстоятельством (которое объективно вело к стабильности в перспективе, чего так жаждала всё та же основная часть населения), то немалая, политически активная часть населения, с тем же обстоятельством мириться не хотела. Одной из форм сопротивления мощному давлению Москвы было бегство многих и многих из родных мест туда, где их свободе, как им казалось, никто не угрожал. Так, в итоге, масса беглецов из Рязанского княжества появилась и начала расселяться на равнинных и даже горных участках нынешней Чечни [19, с.26].
Известно, что Рязанское княжество окончательно потеряло свою независимость в 1521 году. При этом, в соответствии с общепринятой практикой центра, множество политически активных жителей Рязани было насильственно переселено в центральные районы Московского государства. Но, очевидно, что немалая их часть, предваряя насилие над собою и своими семьями, подалась с порубежья на юг, на Северный Кавказ, куда уже давно была проторена дорога русскими людьми, жаждущими вольности. Так, знаменитый посланник германского императора Максимилиана при московском дворе барон Герберштейн в своём сочинении «Записки о Московии» упоминает о русских людях, которые вместе с кабардинцами ушли из южнорусских степей к Пятигорью [8, с.58,]. Последнее массовое переселение рязанцев на Кавказ зафиксировано в первой четверти XVI-го века, когда, не желая ходить под Москвой, «рязанская вольница поднялась с своих насиженных мест по родным рубежам и двинулась на далёкий Терек…» [19, с.27].
Отмечу, что в этом движении русских людей на юг в те времена не было и намёка на плановую правительственную акцию. Переселение части южнорусского населения на Северный Кавказ представляло собой естественный процесс, который, к тому же, сурово порицался и, по возможности, пресекался московскими властями, стремившимися не допустить отток людских ресурсов любой ценой. Характерно, например, следующее обращение Ивана 3-го к опекунше малолетнего рязанского князя княгине Аграфене:
«Твоим людям служилым быть всем на моей службе, а ослушается кто и пойдёт самодурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнити …, а по уму бабью не учнёшь казнити, ино мне их велети казнити» [19, с.27].
И хотя в данном случае речь идёт о запрете служилым людям уходить на Дон, это послание ясно обозначает общую позицию центрального правительства к такого рода переселениям. К тому же, подобные угрозы наверняка заставляли многих уходить уже с Дона на Северный Кавказ, где их уж точно не могла достать рука великого князя.
5. Треугольник этнического взаимодействия: чеченцы, кабардинцы, русские – взаимовлияние и взаимозависимость
Расселение кабардинцев на Северном Кавказе приходится на XIII—XV века [3]. Значит, именно в этот период здесь появилось и некоторое число русских в дополнение к тем, кто мог здесь проживать со времени гибели Хазарского каганата, а затем – Тмутараканского княжества. И не будет ошибочным мнение, что появление на Северном Кавказе воинственного кабардинского этноса придало определённое ускорение этногенезу чеченцев. Придя из южнорусских степей на Северный Кавказ после монгольского нашествия на Русь, кабардинцы имели в своих воинских отрядах немалое число русских. После разорения русских княжеств Батыем в середине XIII-го века, многие из уцелевших русичей оказались на службе у кабардинских князей. Напомним, в свою очередь, что в домонгольский период косоги (кабардинцы, адыги) нередко составляли значительную часть дружин русских князей, в том числе, и великокняжеской дружины, и массово расселялись в южнорусских пределах, где проживали десятилетиями и столетиями [5, с.177].
Говоря о возможностях расселения русских на Северном Кавказе, вспомним и бродников. Отметим, что бродники не были подвержены каким-либо притеснениям со стороны монголов. Наоборот. Последние помнили о той помощи, которую им оказали эти русскоговорящие потомки хазар в битве при Калке (1223 год) [10, с.39].
И впоследствии бродники входили в состав монгольского войска (как, впрочем, и другие русские люди) и, пользуясь значительными привилегиями, имели возможность беспрепятственно проникать в опустошённые монголами районы Предкавказья и Северного Кавказа и селиться на Тереке и за Тереком.
Справедливости ради, надо сказать, что возможности беспрепятственного расселения русских людей на правом берегу Терека, и даже значительно южнее, были связаны с целым рядом военных катастроф, обрушившихся на эти районы в XIII – XV веках и опустошивших их до крайней степени. Так, Я. З. Ахмадов пишет о значительном сокращении границ территории проживания этнических нахов в XIII – XV веках «вследствие многочисленных войн, нашествий, угона населения и его физического уничтожения» [1, с.115].
Он же продолжает: «Равнины нахов, как и всех народов Северного Кавказа, после нашествия Тимура и исхода алан и горцев, оставались в начале XV века малонаселёнными. Сюда стали переселяться, главным образом, кабардинцы – полукочевой адыгский народ, вышедший из районов Приазовья. Массовое продвижение адыго-кабардинцев с запада на восток до Сунжи пришлось, главным образом, на XV – начало XVI вв.» [1, с.128].
Думается, мы имеем право говорить о сильнейшем сдвиге в этногенезе нахов в результате колоссальных потрясений, связанных с бесконечными нашествиями, перекатывающимися через ареал их расселения на правобережье Терека в 1-ой половине 2-го тысячелетия нашей эры, что привело к обезлюдению этих мест в результате как массового истребления нахского населения завоевателями и увода значительной его части в неволю, так и неминуемого оттока оставшихся в живых нахов в горные, малодоступные для завоевателей, районы Северного Кавказа. С этим же, как мне думается, связано и приостановление формационных процессов, протекавших в вайнахском обществе вполне последовательн [1, с.153], но купированных происшедшими событиями надолго.
Здесь можно высказать очень логичное предположение, что древние нахи – этнос, прошедший все фазы своего развития, и давший начало новым молодым активным этносам на переломе 1-го и 2-го тысячелетий, в первую очередь, вайнахам (чеченцам и ингушам). Археологические исследования говорят о высокой материальной и духовной культуре древних нахов (памятники оригинальной архитектуры, находки передовых для своего времени орудий труда и оружия и т.д.), что свидетельствует с большой степенью вероятности о наличии некогда государственных образований и соответствующих форм общественной организации у этого древнего народа.
Я, как мне кажется, уже достаточно полно реконструировал процесс первоначального появления русских на Тереке и за Тереком. Надо полагать, что количество их в последующие времена периодически пополнялось в результате уже известного нам процесса становления Московского государства. Это была никем не организованная, но вполне естественная миграция (территориально-хозяйственная экспансия) русских людей на юг. По разным причинам, продвижение на север, запад и восток до XVI-го века было куда затруднительнее, нежели в Придонье или в отдельные районы Северного Кавказа, где образовался, как я уже говорил, демографический вакуум, требующий заполнения.
Постепенно, часть русских переселенцев «перебралась из Кабарды за Сунжу, на чеченскую плоскость, тогда ещё никем не занятую и покрытую девственными, труднопроходимыми лесами. Там их посёлки и хутора встречались у Урус-Мартана, у Гойтен-Корта, по Аргуну и по другим более или менее отдалённым местам» [19, с.26]. У. Лаудаев в своей работе «Чеченское племя» пишет: «И теперь ещё свежи чеченские предания, что в то время, когда чеченцы жили ещё в глубине Ичкерии и Чёрных гор, русский сделался отцом страны…» [18, с.6].
Возможно, это несколько преувеличенное представление, но факт значительного числа русских поселенцев в указанных местах в XV – XVII веках неоспорим. Не исключена и их главенствующая хозяйственно-экономическая роль в этих местах в силу указываемых Я. З. Ахмадовым причин [1, с.115].
Судя по всему, в тот период, когда кабардинцы начали расселяться на Северном Кавказе, чеченское общество – восприемник древних нахов – находилось на той стадии своего этнического развития, которую можно назвать, по нашей классификации, периодом наивного детства (через этот период прошли все народы, независимо от времени своего появления на свет), то есть, было чрезвычайно доверчиво и открыто, любознательно и общительно и, в тоже время, свято соблюдало свои родовые установления, складывающиеся на протяжении многих веков достаточно изолированного существования. В то же время, оно было ещё в значительной степени разобщено, что также характерно для названной стадии этнического взросления. Вне соприкосновения с внешним миром, каждый тейп видел в представителях другого, тем более отдалённого тейпа, чужаков. Ускорить процесс слияния многочисленных чеченских тейпов в единый народ могло только активное взаимодействие с внешним миром, с другими этносами, как источником опасности для саморазвития каждого чеченского тейпа и всей чеченской общности, в целом. В данном случае, мы видим отчётливое проявление диалектического закона единства и борьбы противоположностей: нормальное этническое развитие возможно только в условиях активного взаимодействия с другими, более зрелыми, этносами, в какой бы форме это не выражалось. А выражается это, чаще всего, в форме борьбы, – в том числе, и вооружённой, – за свою независимость, за свои исконные права и т. д. Парадокс в том, что слияние родственных племён в единый этнос вне такой борьбы невозможно, и чуждый этнос-противник является, одновременно, и этносом-соучастником, этносом-сообщником, этносом-партнёром в процессе развития своего, нередко, более молодого визави.
