Мой дом на Урале

Ах, Ф. Ф. Ужасно хочется позвонить. Сходить в универ что ли. Здравствуйте. Здравствуй. Куда ты пропала? Но ведь не спросит. Люди странные. Мне было плохо. Мука. Я с трудом дозвонилась ему: «Я приду?» Ему некогда. Всё. Потом он звонит:

– Куда ты пропала?

А я не пропала. Если человеку не до тебя, зачем досаждать.

– Не звони мне ни домой, ни на работу.

Это он погорячился. Про работу не надо было говорить. Но он сказал. И я прекрасно понимаю, что он не хотел сказать мне и что, если я позвоню, то скорей услышу его тёплый, со скрытой радостью голос (как мне всё время казалось), но я боюсь, я ужасно боюсь, что у него будет плохое настроение, и боюсь, что если даже он ничем мне не покажет, подумает: ну вот, снова она.

Живи спокойно, дорогой Ф.Ф. Нет, не живи, живите. Я вас не потревожу больше, как бы мне ни хотелось вас видеть, слышать. Даже сильнее – слышать, чем видеть. Не могу забыть, не могу, не могу, не могу.

13 марта 1981

Куда я дела свою тетрадь? Нашла эту, с конспектами. Число увеличивается, найти самое маленькое. Наша классная называла своего мужа по имени-отчеству и на «вы», он был зав. гороно и старше её. Мы хихикали, а как она называет его в интимной жизни?

Я смогла выдавить из себя «ты, Фёдор». А как называет его жена? Федечка. Федюшка. Федорчик. Федорик.

Я придумала ему много ласковых имён. Осталось одно, короткое: Фед. Интересно, он вспоминает меня? Иногда мне кажется, что не может не вспоминать, а потом думаю, что забыл.

Простейшая иллюстрация метода конечных элементов (МКЭ).

Будет 1 Мая, надо будет пойти на демонстрацию. Встретимся. По крайней мере, я посмотрю на него. Не знаю даже, хочу или не хочу. Так, наверное, придумываю себе всё это, голову занять нечем.

Также, из определения меры через логарифмы…

Следовательно, из (4)… и, в силу (5)…. (I).

Неравенство в обратном направлении… почти тривиально. Вам всё понятно, Надя? Только не пропадайте, Надя.

«Вы не забыли про меня, Фёдор Фёдорович?»

«Этот вопрос звучит как-то двусмысленно, я не знаю, что и подумать».

Меня прямо бросило в жар.

«Ну что вы меня в краску вгоняете? Я ничего не хотела этим сказать».

«Я так понимаю: меня приглашают в гости?»

«Да».

Но настроение уже не то. Разговаривать даже не хочется. А тут ещё начинаются разногласия.

«Когда вам удобно, Фёдор Фёдорович?»

«Я думаю, в первой половине дня».

Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро? Вообще-то я люблю спать в первой половине дня.

(Потом он скажет: «Я говорю, в первой половине дня, ты говоришь, нет». Я этого не говорила!)

Я предлагаю:

«Тогда, может быть, в субботу?»

«На субботу у меня другие планы».

«Жаль».

«Ну ладно, я не могу обещать на сто процентов, но если смогу, то приду».

«Ладно. До свидания». (Всё понятно, не придёт).

Пришёл. И разозлился. Наверное, ожидал увидеть совершенно раздавленное существо. А здесь – цветы, стол к чаю накрыт, и я – сияю.

Чего он мне только ни наговорил. Фу. Фёдор. Нет, Фед.

– Я всё прекрасно понимаю, – говорю.

– Ничего ты не понимаешь.

Сам ты ничего не понимаешь. Я в тебе силы черпала, наверное, права не имела, хотела и на сей раз почерпнуть, а ты последние отнял. И надежду отнял.

– А я вчера, сразу после твоего звонка, к тебе на такси приехал. Я думал, ты из дома звонила.

– Я не думала, что вы приедете.

Он сразу зло:

– Я тоже не думал, что ты так поступишь.

Что бы я ни начинала говорить, он сразу меня обрывал. Или отвечал так, что у меня отпадала всякая охота разговаривать.

– Я пошёл. Обещай мне, что с тобой ничего не случится.

– То, что могло случиться, уже случилось. А если и случится, вам-то какое дело?

(Я не извинилась, хотя выпад очень резкий, тут же это поняла, замолчала).

– Обещай, что ты ляжешь спать.

– Лягу. (Зачем обещать, я так устала, я так хочу спать, согреться, что у меня одна мысль – скорей бы в постель).

– Почему бы тебе не уехать к маме?

– Мне мамы и здесь хватает. Все нервы измотала. (Спохватилась. Замолчала).

– Не понял?

– Ну, это так – семейное.

– Я и хочу знать.

Захотел. Только что отругал, как мог, отбил всю охоту разговаривать. А тут нате…

– Ну почему ты молчишь? Я ещё не научился читать твои мысли.

– И не научитесь.

– Почему?

– Для этого надо с человеком общаться.

Он что-то ещё говорил.

– Конечно, нам бы с тобой сейчас сходить куда-нибудь в кино, но мне надо на семинар.

Смешной человек, кино – это было бы нелогично после такого разговора. Да и кому нужно это кино.

Я очень виновата перед тобой, Фёдор. Нет, перед вами, Фёдор Фёдорович. Я виновата прежде всего в том, что не смогла вам объяснить ничего, сама вас разозлила, обрубила все концы. Это к лучшему. Жаль только, что у него осталось обо мне плохое впечатление. Плохое-неплохое, но не такое.

Я тоже разозлилась.

Я – человек, а не расшалившаяся кошка. Моя – и то вон шипит на меня изредка.

Что он себе позволяет?

В моём доме?

– Давай будем слушаться меня.

Будем слушаться вас в вашем доме, дабы не обидеть хозяина, и будем слушаться вас в моём доме, чтобы оказать честь гостю.

– Ты всегда всё делаешь по-своему.

Я чуть не бросила ему: да, конечно, и в постель к вам я залезла против вашей воли, сделала по-своему.

Господи, что я снова взвилась? Обидно, ах, как обидно.

20 марта 1981

Сегодня была в гостях Лиля.

– Как там, – спрашиваю, – Фёдор Фёдорович поживает?

– Ничего. Мы с ним вместе стояли за огурцами.

– Ну, и как огурцы?

– Хорошие. Не горькие. Голос у него звонкий. Весна, что ли, так на него действует?

– Наверное, потому, что я не звоню.

Вот видите, Фёдор Фёдорович, вы цветёте. «Ты хорошо выглядишь». – «Спасибо. Вы тоже».

А сейчас? Вы цветёте. Я хирею. Безобразие. Я не знаю, чего больше хочу. Видеть его или не видеть. Но многое отдала бы за его голос: «Вы не пропадайте, Надя».

«Какая ты маленькая».

«Неопытная?»

«Ты молодая, красивая».

Чудак.

«Девчонка совсем. Поцелуй меня».

«Я не умею».

11 апреля 1981

Завтра у Тани день рождения. Сижу думаю, где бы взять денег на телеграмму. Хотела сходить к соседям, но кто-то лежит пьяный в подъезде. А по радио – Поль Мориа. Какая прелесть! Должна приехать Лиля, но её пока нет. Настроение – лирическое. Только вот кошка, дрянцо, умудрилась опрокинуть проигрыватель, и он вышел из строя, а я бы с таким удовольствием послушала пластинки.

В понедельник – на работу. Первые три дня я готова была на стены лезть со скуки, мне казалось, что я уже не три дня, а три недели на больничном. В тот понедельник мне дали больничный до самой пятницы, и я, счастливая, уехала домой к родителям, взяв животное – кошку эту. И там так расслабилась, что когда мне вчера предложили ещё неделю больничного, я чуть не согласилась, но вовремя спохватилась.

Теперь вот завтра – последний день отдыха и – на работу без продыха до конца квартала. Ужас! Но, наверное, летом будет легче.

14 мая 1981

Встретила его на прошлой неделе. У меня ведь по дороге нигде нет хозяйственных, а уж ежели я села в транспорт, то не выйду. Это так, лирическое отступление. И пошла я с нашей сотрудницей, она живёт возле ОДО[8]. Нюх потеряла. Подумала, что очень мала вероятность встречи. Тем не менее встретились.

– Ну как работа?

– Спасибо. Хорошо.

И в таком же духе.

25 мая 1981

Наш Николай Филиппович подстригся. Как мальчишка. Ходила к нему на ЭВМ.

– Надежда! Кто тебя учил так писать?

– Что?

– На машине.

– В универе научили, – и пошла.

– Ты уже уходишь?

– Да, иду принимать к сведению ваши замечания.

Встал. Взял мою программу, точнее, листинг, начал объяснять. Руку поставил, я у него под рукой оказалась, он высокий. Приятно, чёрт побери.

В прошлую субботу, поздно вечером, раздался звонок. Игорь. Я похихикала: «Какой ты красивый». И ещё хотела спросить, чем он как раз занимается, но постеснялась. А потом оказалось, что он один был, то бишь без семьи. Сказал бы, зачем ко мне пришёл. Я бы, может, по-соседски и приласкала его, хи, хи.

7 июня 1981

Вчера выдали Лилю замуж. А позавчера я, идя на работу, решила позвонить. В обед, когда никого не будет. Набрала номер. «Алло. Алло. Перезвоните, вас неслышно». Слабо услышать, когда молчат. Но вдруг вздохнула глубоко и перезвонила:

– Здравствуйте, Фёдор Фёдорович.

– Здрав… Надя?!

– Да.

Сколько радости в голосе.

– Что-нибудь случилось?

– Нет. Ничего не случилось. Я просто очень соскучилась.

Господи, как мы хорошо разговаривали.

– А я как-то к тебе заходил, мне открыла какая-то женщина.

– Так это вы были? А мама мне так объяснила, что я никак не могла понять.

В общем, всё было прекрасно, никакого намёка на прежнее.

А потом вдруг под конец:

– Мы как-то не очень хорошо поговорили в последний раз.

– Да.

– Наверное, это я виноват.

– Нет, ничего.

– А что твоя мама про меня сказала?

– Что, к сожалению, как вас зовут, не запомнила. Сказала, что заходил молодой человек. В чём-то сером. Свитер чёрный. Нос длинный. Но стройней, чем наш папа. Точно без очков. И точно, что темноволосый.

– Значит, – смеётся, – есть кто-то светлый и в очках?

– Нет. Что вы.

– Оказывается, я – «молодой человек», – он порадовался.

Маме моей тоже комплимент сделал.

Фёдор Фёдорович, милый, хороший.

У тебя было такое счастливое лицо, дорогой мой человек. Я сказала: «Не надо». Повторил таким глухим голосом: «Не надо». А потом: «Как настроение?» – «Знаете, когда как». – «У меня почему-то тоже».

А эти родинки на шее. И сам мягонький, мохнатый.

Всё готова забыть, простить.

– Мы сошли с ума.

– Почему?

– Я твой учитель, ты моя ученица.

– Я уже не ваша ученица.

– Сумасшедшая.

А голос счастливый.

Наверное, он думает, что я очень наглая. Вот и сейчас полгода пропадала, а потом вдруг соскучилась.

Но мне так захотелось его голос услышать.

Обещал позвонить и навестить.

13 июня 1981

Суббота! Рабочая неделя закончилась. Ужасная неделя.

Но наш Манников изменяется на глазах. Во вторник даже поинтересовался, где я живу. Сказал, что сам жил на Веере два года назад и всё время опаздывал. В среду я предложила принести ему щётку и крем:

– Хоть ботинки почистите.

– Только попробуй.

– А что будет?

– Я вообще-то человек рисковый.

На следующий день он пришёл в джинсах и мытых ботинках. Эти его джинсики произвели фурор. На весь отдел. И отдел постановки ходил к нам смотреть.

«Я принесу вам щётку и крем?»

«Не надо. А то поссоримся».

Не стала спрашивать, в чём это выразится.

15 июня 1981

Родной мой, как ты живёшь? Сегодня у тебя был экзамен. А последний – 20-го, кажется. 20-е – это суббота.

Я вдруг поняла, что совсем не хочу тебя в гости. Что будет? Я не знаю, что говорить тебе. Тебе ведь совсем неинтересно слушать мою болтовню.

Хочется прислониться к нему, залезть под мышку, хочется, чтобы он погладил меня по голове, сказал что-нибудь хорошее. А то ведь опять я буду смотреть на него влюблёнными глазами, тянуться к нему, а он будет шарахаться от меня, вздрагивать. Это ведь неинтересно. Руки, я не помню, какие они у него. Большие, а на ощупь? Тёплые? Мягкие?

А ведь он ласкал меня. Сам большой. Рожица счастливая. Сбила меня с толку эта рожица.

«Вы мне скажите, Надя, что вы хотите: заниматься математикой или родить 10 детей?»

«А если я скажу, что хочу 10 детей, чем вы мне сможете помочь?»

«Ну…»

Смутился, взял фотографию, видимо, своего курса, показал двух девушек: одну, видимо, любил, а другая сказала, что хочет детей.

Она-то и стала его женой. У них два ребёнка.

Иначе, чем «она» он её не называет.

Был как расшалившийся мальчишка. Рубашка выбилась из брюк. Тащил какие-то книги. Показывал фотографии, диплом, аттестат, свидетельства всякие.

«Как вы будете домой добираться? Я провожу вас на такси, здесь совсем рядом стоянка. Нет, мы вызовем такси по телефону. Нет. Я вас никуда не отпущу, будете спать в той комнате».

Господи, я не могла ему слова сказать. Разве я думала, что это так кончится?

«Вы чай будете пить? Я несу. Вы так и будете спать в платье? Вы уже спите? Нет? К вам можно? Мне кажется, что у вас здесь лучше».

«Что вы этим хотите сказать? Предлагаете поменяться комнатами?»

«Предлагаю вам пойти сюда». А рожица светится, и глаза блестят. Я уже сижу на диване.

Платье слетает мгновенно. И уже «ты». «Какая-то у тебя застёжка хитрая».

«Не умеешь расстёгивать?»

И лифчик уже через голову снят. Трусики уже где-то на коленках, высвобождаюсь сама.

А тело у него большое и волосатое.

20 июня 1981

Сегодня суббота. Прибираюсь. Отдых.

В четверг зашли с сотрудницей в «Грампластинки», а там он.

– Здравствуйте, Фёдор Фёдорович!

Он мне почему-то тоже:

– Здравствуйте, Надежда. Вы опять с работы и опять здесь.

Поговорили немножко.

– Вы извините, Фёдор Фёдорович, меня ждут.

И совсем нестрашно. Даже про гости не заикнулась.

Прогресс?

Ночью мне снился Незнакомый мужчина. Снилось, что было что-то хорошее. Он говорит: «Надежда» и прижимает к груди мою голову. А я почему-то чего-то стеснялась что ли, отстраняюсь. Он обижается. Потом где-то лежит, рядом лежит, под одеялом. Я за волосы его ерошу, он недоволен. Беру за руку, впереди лес, веду туда. «Куда?» – «В лес. Что ли не любишь лес?» – «Очень люблю». И он уже доволен, и мы уже идём по дороге, а впереди изумительный лес, из детства, из семидесятки.[9]

29 июня 1981

Наш Манников мне нравится всё больше и больше. Вчера он на ЭВМ посадил меня около себя:

– Я посмотрел твою программу.

– Где вы её посмотрели? – я покраснела как рак. – Это нехорошо.

– Случайно. Здесь валялась. Совершенно случайно. Зачем ты открываешь файл по этой системе?

– Я? Нет. Я открываю его как последовательный. Вы что-то перепутали. Вот посмотрите.

– Учишь вас учишь, а вы ничего знать не хотите.

– Да вы что. Я как губочка всё впитываю.

Пообщались. А сегодня я попросила посмотреть его программы. Он показал. Объяснял. Я никак не могла одного места понять, он, наверное, здорово посмеялся про себя, но я сразу сказала, что у меня бывает такое, я тупею очень резко. Он несколько раз объяснял. Но ничего, благосклонно, здорово не ругался.

Вечером за мной зашла Таня. Всё посмотрела. Её потрясли размеры нашей ЭВМ. Я ей составила синусоиды благоприятных и неблагоприятных для творчества и любви периодов. Она удивилась:

– Всё совпадает!

Таня разводится с Серёжей. У неё сейчас трудное время.

8 августа 1981

Наконец-то суббота! Вчера Манников довёл меня до слёз. Потом извинялся:

– Надя, извини ради бога.

Покраснел как свекла.

Сегодня звонил Женя, он, оказывается, всю неделю звонил, не мог дозвониться. Может, и Ф.Ф. звонил, не мог дозвониться? Позвоню сама. А что я ему скажу? Что у меня лимон высох? Который его к чаю дожидается.

4 сентября 1981

Много же времени прошло. Ф. Ф. давно вернулся из отпуска. Я не звоню. Тоже скоро в отпуск уйду. Теперь я человек независимый. На работе, кроме любимого электронщика, появился любимый начальник ЭВМ. Почему я его раньше не замечала? Сейчас мы друг другу светимся. Ах, как мне нравится, когда он рядом сидит. Большой. Улыбается. Нравится мне его на «вы» называть. Выговаривать: «Владимир Германович». А он сбивается с «ты» на «вы». Но теперь, наверное, уже чётко знает, что мы с ним на «вы». Девочки, операторы, с ним по-простому. Ещё у нас есть наладчики. Я покривлю душой, если скажу, что мне наш наладчик Паша не нравится. Нравится, только у него какой-то очень тяжёлый взгляд. Но в более тесном кругу, когда праздновали день рождения Тамары, он оказался гораздо приятнее.

Я чувствую себя сейчас вообще (без комплексов) привлекательной. Хотя никого не привлекаю. Говорю Паше:

– Наверное, мы вам очень надоели, и вы не хотите нас видеть (ЭВМ весь день барахлила).

– Нет. Наоборот. Очень хочу.

– Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Надя.

– А меня Паша.

– Я почему-то так и подумала.

– Почему?

– Вас зовут «П. И. Леонов». Я и прикинула, какое есть имя на буковку П. Ну не Панкрат же. И почему-то не Петя.

13 сентября 1981

Итак, я в отпуске. В заслуженном, заработанном.

До свидания, любимый начальник машины, до свидания, любимый оператор Манников, до свидания, любимый наладчик Паша, до свидания, любимый электронщик Николай Филипыч, очень похожий на Ф. Ф. Ой, как подумаю, что целый месяц мне не будет улыбаться начальник машины… грустно становится.

Да, год назад я вышла в жизнь. Как много я узнала. Как много изменилось.

И всё совсем не так, как хотелось бы. Но никакой трагедии в этом нет. Живу без его поддержки. Так ли она мне нужна оказалась? Нет. Только в начале было тяжело. Мне нравится на работе. Люблю ходить на машину. Люблю видеть там высокую фигуру начальника, его большие глаза, которые, наверное, всё-таки подмигивают мне.

Люблю хмурого Манникова. Не могу сказать, что люблю работу, но люблю бывать на работе, видеть своих сотрудников. Лену Огневу. А уж Владимир Германович – какая лапушка, даже вообразить трудно. И самое главное достоинство мужчин с работы, что это всё сотрудники мои, что быть ничего не может.

3

5 февраля 1982

Завтра мой младший братик Коля и его друг Вова улетают в Москву. Каникулы кончились. Мне очень грустно. Плакать хочется. Но что поделать? Коля пошёл к Васе в общежитие. Мы с Вовой остались вдвоём. Он собирался к родственникам на Вторчермет. И я (!), несмотря на холод (!!!), сказала, что провожу его. Конечно же, у сапога полетел замок, и мы провозились. Я начала нервничать. Человеку надо ехать, я навязалась да ещё и собраться не могу. Он один раз заикнулся, что, пожалуй, поедет. Но потом мы с ним говорили о природе, о погоде. Он описывал, как у них, в его родных украинских краях, красиво. И тут, уже с превосходством, заметил:

– Ты просто нигде не была.

Это я-то? Да я в Киргизии родилась! Да мы с родителями пол-Союза исколесили, сколько городов понастроили!

Так мы и возились с моим сапогом. Я уж не стала про многочисленные санатории в Крыму и на Кавказе рассказывать, за меня это сделала мама:

– Я свою семью каждое лето на море вожу!

Мгновенно сапог был починен, Вова и я пошли.

В троллейбусе я его развлекала историями всякими, как глупенькая болтливая девчонка.

Вдруг спохватилась:

– Тебе неинтересно? Я замолчу.

– Нет, отчего же. Рассказывай.

– А как ты обратно со Вторчермета поедешь? Скучно будет одному. Ну ничего, меня вспомнишь, может, станет повеселей.

Доехали мы с ним до Фрунзе, оттуда пешком до автовокзала пошли. Он ушки у шапки опустил.

– Вов, давай зайдем в гастроном на секундочку, погреемся.

Зашли.

– Удивляюсь я себе, – говорю.

– Что ты удивляешься?

– Да так… – А сама думаю: «Зачем? Такая холодина, как меня сюда занесло? А сейчас ещё домой ехать».

Вышли из гастронома. Дорогу перешли. Спрашиваю:

– Всё?

– Да. Вот остановка.

– Да.

Постояли ещё, помёрзли.

– Ты иди, – говорит.

– Я подожду ещё. Если автобуса долго не будет, брошу тебя здесь и пойду.

– Не бросай.

– Не брошу.

Подошёл автобус, я помахала ему и побежала добираться до дому. А днём я подарила ему собачку: «Её зовут Тотошка». Зачем я всё это пишу? Зачем? Мне очень грустно, очень больно, почему он такой маленький, точнее, почему я взрослая. Ему, как и Коле, 22 года. В принципе возраст солидный, я в это время замуж собиралась, Таня Аньку выкармливала.

Замуж! Вспоминать не хочется. А здесь такой чистый, хороший мальчик.

Он поздно вечером вернулся. Мама уже спала, Коли ещё не было. Я сидела на тахте, он – на раскладушке, читал Хэма. Мы, конечно, болтали. И мне вдруг показалось, что он подшучивает надо мной.

– Ты надо мной подсмеиваешься?

– Нет. Я совершенно серьёзен.

– Ты поглядываешь на меня с хитрецой.

– Я не поглядываю, я гляжу.

Меня в жар бросило. Отвернулась.

– Вов, ты это, ты соберись, а то утром суматоха будет.

– А что мне собирать? – Покидал что-то в свой дипломат.

– Ты ничего не забыл?

– Нет.

– Забыл.

– Что?

– Не вспомнишь – я обижусь.

Вспомнил. Он Тотошку забыл. Тотошка стоял на тумбочке.

Я потом ему всю ночь вышивала букву «В» на платке.

6 февраля 1982

Утром пошла их провожать. Мама поцеловала сначала Колю, потом Вову три раза. Вышли, ждём троллейбус.

Он, как обычно, руки в карманах, голову втянул. Я развязала ему бантик на шапке, опустила ушки.

– А то гастронома здесь нет, не погреемся.

Потом:

– Не обижай моего Тотошку.

– Не обижу. Он теперь мой.

Что-то мы ещё говорили. А у меня одна мысль в голове: «Это уже всё. Уже всё».

Коля:

– Надюша, тебе плакать нельзя, у тебя глаза накрашены.

– А я и не плачу.

Подъехал троллейбус. Они там, а я осталась.

Водителя ещё нет.

– Вова, – говорю, – выйди. А то я сама зайду.

Он вышел.

– Давай я тебя поцелую.

В одну щёку целую, в другую.

Он:

– А ещё раз?

Я чмокаю его куда-то возле уха.

– Ой, сколько родинок, – говорю.

– Вот ещё одна, – он показывает, справа над губой.

Целую. Приходит водитель. Я целую Вову в губы, я их даже не чувствую.

– Это всё, всё, всё.

Он краснеет. Вот стоят они вместе с Колей. Колю я не вижу, а он улыбается смущённо. Всё.

7 февраля 1982

Они уехали. Я не выдержала, разревелась, юркнула в подъезд и продолжала лить слёзы. Только успокоюсь, и снова вдруг нахлынет. Коле наказала, чтобы он сводил Вову в «Фотографию» и не забыл состроить ему рожицу, пусть Вова, когда «птичка вылетит», развеселился.

Пришла домой – тоска. Было у меня три братика, а тут ещё один прибавился.

23 февраля 1982

Поздравили наших мужчин. Коле и Вове послала подарочки, может, уже получили.

1 марта 1982

Сижу на больничном. Тоскливо. Летом снова в московскую клинику. Почти 2 года прошло. Прооперируют, не прооперируют, мне уже всё равно. Я срослась со своей болезнью, как и она со мной.

8 марта 1982

Приходили с работы, принесли мне мимозы – приятно. Коля прислал фотографии, не забыл мой наказ – они улыбаются. Такие красивые. У Вовы на личике родинки, я все изучила. Вспомнила, как он мыл посуду, закатал рукава, родинки на руке обнаружились. А рука мужская.

16 сентября 1982

Я в Москве. 2-ого октября уезжаю, с 4-ого – на работу. Про клинику писать неохота – всё то же. Таня плачет, я её утешаю. Познакомилась с её Большой Любовью. Сегодня они, тайком от всех, поженились. Что будет, не знаю. Тихо отметили такое событие – Зигфрид, Таня, её подруга с мужем, я, Анька, Коля и Вова.

17 сентября 1982

Я спросила Таню:

– Мы с Вовой поедем к нему?

«Благословит», поеду. А нет… всё равно поеду.

Она смеется:

– Конечно!

На следующий день мы вернулись, она спрашивает:

– Когда свадьба, дорогие?

Она в шутку спросила, а мы всерьёз подали заявление.

Но я сначала сказала, куда нам торопиться. Он знает, что я больна, но я не знаю, знает ли он, как. Но он всё равно повёл меня в загс.

3 октября 1982

Маме ничего не говорю, боязно. Она может с улыбкой сказать: «Конспираторы!» Но может и тако-о-ое устроить!.. А у Вовы с его родителями очень непростые отношения.

Как он там без меня?

Ему сейчас, я знаю, гораздо хуже, чем мне – я помню, как он уехал, а я осталась, и всё, абсолютно всё напоминало о нём, а мы тогда были просто знакомы.

Не буду наводить грусть, напишу, как доехала, как встретили и т. д.

Села я в 14 вагон. Поезд поехал, я вздохнула и потащилась вперёд. А вокруг сочувственные взгляды, типа: «Ну что же вы? В последнюю минуту запрыгиваете». Но сочувственных действий не встретила, пока не протащилась пол-вагона. Тут какой-то дедок встал передо мной:

– Девушка, вам куда? Не наша ли соседка будете?

– Не ваша, – говорю, – грустно. Мои соседи в 10 вагоне.

– В 10? – он даже присвистнул. – Вы вот что. Вы пока сумку здесь оставьте, вот наше купе. Отнесёте чемодан и вернётесь за сумкой. Я посторожу, не волнуйтесь.