Кому на Руси жить хорошо (сборник)

Суд приехал… допросы… – тошнехонько!

Догадались деньжонок собрать:

Осмотрел его лекарь скорехонько

И велел где-нибудь закопать.

И пришлось нам нежданно-негаданно

Хоронить молодого стрелка,

Без церковного пенья, без ладана,

Без всего, чем могила крепка…

Без попов!.. Только солнышко знойное,

Вместо яркого воску свечи,

На лицо непробудно-спокойное

Не скупясь наводило лучи;

Да высокая рожь колыхалася,

Да пестрели в долине цветы;

Птичка божья на гроб опускалася

И, чирикнув, летела в кусты.

Поглядим: что ребят набирается!

Покрестились и подняли вой…

Мать о сыне рекой разливается,

Плачет муж по жене молодой, —

Как не плакать им? Диво велико ли?

Своему-то свои хороши!

А по ком ребятишки захныкали,

Тот, наверно, был доброй души!

Меж двумя хлебородными нивами,

Где прошел неширокий долок,

Под большими плакучими ивами

Успокоился бедный стрелок,

Что тебя доконало, сердешного?

Ты за что свою душу сгубил?

Ты захожий, ты роду нездешнего,

Но ты нашу сторонку любил:

Только минут морозы упорные

И весенних гостей налетит, —

«Чу! – кричат наши детки проворные. —

Прошлогодний охотник палит!»

Ты ласкал их, гостинцу им нашивал,

Ты на спрос отвечать не скучал.

У тебя порошку я попрашивал,

И всегда ты нескупо давал.

Почивай же, дружок! Память вечная!

Не жива ль твоя бедная мать?

Или, может, зазноба сердечная

Будет таять, дружка поджидать?

Мы дойдем, повестим твою милую:

Может быть, и приедет любя,

И поплачет она над могилою,

И расскажем мы ей про тебя.

Почивай себе с миром, с любовию!

Почивай! Бог тебе судия,

Что обрызгал ты грешною кровию

Неповинные наши поля!

Кто дознает, какою кручиною

Надрывалося сердце твое

Перед вольной твоею кончиною,

Перед тем, как спустил ты ружье?..

* * *

Меж двумя хлебородными нивами,

Где прошел неширокий долок,

Под большими плакучими ивами

Успокоился бедный стрелок.

Будут песни к нему хороводные

Из села по заре долетать,

Будут нивы ему хлебородные

Безгреховные сны навевать…

22–25 июня 1861

Крестьянские дети

Опять я в деревне. Хожу на охоту,

Пишу мои вирши – живется легко.

Вчера, утомленный ходьбой по болоту,

Забрел я в сарай и заснул глубоко.

Проснулся: в широкие щели сарая

Глядятся веселого солнца лучи.

Воркует голубка; над крышей летая,

Кричат молодые грачи,

Летит и другая какая-то птица —

По тени узнал я ворону как раз;

Чу! шепот какой-то… а вот вереница

Вдоль щели внимательных глаз!

Все серые, карие, синие глазки —

Смешались, как в поле цветы.

В них столько покоя, свободы и ласки,

В них столько святой доброты!

Я детского глаза люблю выраженье,

Его я узнаю всегда.

Я замер: коснулось души умиленье…

Чу! шепот опять!

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

Борода!

ВТОРОЙ

А барин, сказали!..

ТРЕТИЙ

Потише вы, черти!

ВТОРОЙ

У бар бороды не бывает – усы.

ПЕРВЫЙ

А ноги-то длинные, словно как жерди.

ЧЕТВЕРТЫЙ

А вона на шапке, гляди-тко – часы!

ПЯТЫЙ

Ай, важная штука!

ШЕСТОЙ

И цепь золотая…

СЕДЬМОЙ

Чай, дорого стоит?

ВОСЬМОЙ

Как солнце горит!

ДЕВЯТЫЙ

А вона собака – большая, большая!

Вода с языка-то бежит.

ПЯТЫЙ

Ружье! погляди-тко: стволина двойная,

Замочки резные…

ТРЕТИЙ

(с испугом)

Глядит!

ЧЕТВЕРТЫЙ

Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!

ТРЕТИЙ

Прибьет…

* * *

Испугались шпионы мои

И кинулись прочь: человека заслыша,

Так стаей с мякины летят воробьи.

Затих я, прищурился – снова явились,

Глазенки мелькают в щели.

Что было со мною – всему подивились

И мой приговор изрекли:

«Такому-то гусю уж что за охота!

Лежал бы себе на печи!

И видно, не барин: как ехал с болота,

Так рядом с Гаврилой…» – «Услышит, молчи!»

* * *

О милые плуты! Кто часто их видел,

Тот, верю я, любит крестьянских детей;

Но если бы даже ты их ненавидел,

Читатель, как «низкого рода людей», —

Я все-таки должен сознаться открыто,

Что часто завидую им:

В их жизни так много поэзии слито,

Как дай Бог балованным деткам твоим.

Счастливый народ! Ни науки, ни неги

Не ведают в детстве они.

Я делывал с ними грибные набеги:

Раскапывал листья, обшаривал пни,

Старался приметить грибное местечко,

А утром не мог ни за что отыскать.

«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»

Мы оба нагнулись, да разом и хвать

Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!

Савося хохочет: «Попался спроста!»

Зато мы потом их губили довольно

И клали рядком на перила моста.

Должно быть, за подвиги славы мы ждали,

У нас же дорога большая была:

Рабочего звания люди сновали

По ней без числа.

Копатель канав вологжанин,

Лудильщик, портной, шерстобит,

А то в монастырь горожанин

Под праздник молиться катит.

Под наши густые, старинные вязы

На отдых тянуло усталых людей.

Ребята обступят: начнутся рассказы

Про Киев, про турку, про чудных зверей.

Иной подгуляет, так только держися —

Начнет с Волочка, до Казани дойдет!

Чухну передразнит, мордву, черемиса,

И сказкой потешит, и притчу ввернет:

«Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче

На Господа Бога во всем потрафлять:

У нас был Вавило, жил всех побогаче,

Да вздумал однажды на Бога роптать, —

С тех пор захудал, разорился Вавило,

Нет меду со пчел, урожаю с земли,

И только в одном ему счастие было,

Что волосы из носу шибко росли…»

Рабочий расставит, разложит снаряды —

Рубанки, подпилки, долота, ножи:

«Гляди, чертенята!» А дети и рады,

Как пилишь, как лудишь – им всё покажи.

Прохожий заснет под свои прибаутки,

Ребята за дело – пилить и строгать!

Иступят пилу – не наточишь и в сутки!

Сломают бурав – и с испугу бежать.

Случалось, тут целые дни пролетали —

Что новый прохожий, то новый рассказ…

Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали.

Вот из лесу вышли – навстречу как раз

Синеющей лентой, извилистой, длинной,

Река луговая: спрыгнули гурьбой,

И русых головок над речкой пустынной

Что белых грибов на полянке лесной!

Река огласилась и смехом, и воем:

Тут драка – не драка, игра – не игра…

А солнце палит их полуденным зноем.

Домой, ребятишки! обедать пора.

Вернулись. У каждого полно лукошко,

А сколько рассказов! Попался косой,

Поймали ежа, заблудились немножко

И видели волка… у, страшный какой!

Ежу предлагают и мух, и козявок,

Корней молочко ему отдал свое —

Не пьет! отступились…

Кто ловит пиявок

На лаве, где матка колотит белье,

Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,

Кто тащит на пожню ведерко кваску,

А тот, подвязавши под горло рубашку,

Таинственно что-то чертит по песку;

Та в лужу забилась, а эта с обновой:

Сплела себе славный венок, —

Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый

Да изредка красный цветок.

Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.

Вот девочка ловит лукошком лошадку:

Поймала, вскочила и едет на ней.

И ей ли, под солнечным зноем рожденной

И в фартуке с поля домой принесенной,

Бояться смиренной лошадки своей?..

Грибная пора отойти не успела,

Гляди – уж чернехоньки губы у всех,

Набили оскому: черница поспела!

А там и малина, брусника, орех!

Ребяческий крик, повторяемый эхом,

С утра и до ночи гремит по лесам.

Испугана пеньем, ауканьем, смехом,

Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,

Зайчонок ли вскочит – содом, суматоха!

Вот старый глухарь с облинялым крылом

В кусту завозился… ну, бедному плохо!

Живого в деревню тащат с торжеством…

«Довольно, Ванюша! гулял ты немало,

Пора за работу, родной!»

Но даже и труд обернется сначала

К Ванюше нарядной своей стороной:

Он видит, как поле отец удобряет,

Как в рыхлую землю бросает зерно,

Как поле потом зеленеть начинает,

Как колос растет, наливает зерно.

Готовую жатву подрежут серпами,

В снопы перевяжут, на ригу свезут,

Просушат, колотят-колотят цепами,

На мельнице смелют и хлеб испекут.

Отведает свежего хлебца ребенок

И в поле охотней бежит за отцом.

Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»

Ванюша в деревню въезжает царем…

Однако же зависть в дворянском дитяти

Посеять нам было бы жаль.

Итак, обернуть мы обязаны кстати

Другой стороною медаль.

Положим, крестьянский ребенок свободно

Растет, не учась ничему,

Но вырастет он, если Богу угодно,

А сгибнуть ничто не мешает ему.

Положим, он знает лесные дорожки,

Гарцует верхом, не боится воды,

Зато беспощадно едят его мошки,

Зато ему рано знакомы труды…

Однажды, в студеную зимнюю пору

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

И шествуя важно, в спокойствии чинном,

Лошадку ведет под уздцы мужичок

В больших сапогах, в полушубке овчинном,

В больших рукавицах… а сам с ноготок!

«Здорово, парнище!» – «Ступай себе мимо!»

– «Уж больно ты грозен, как я погляжу!

Откуда дровишки?» – «Из лесу, вестимо;

Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».

(В лесу раздавался топор дровосека.)

«А что, у отца-то большая семья?»

– «Семья-то большая, да два человека

Всего мужиков-то: отец мой да я…»

– «Так вон оно что! А как звать тебя?»

– «Власом».

– «А кой тебе годик?» – «Шестой миновал…

Ну, мертвая!» – крикнул малюточка басом,

Рванул под уздцы и быстрей зашагал.

На эту картину так солнце светило,

Ребенок был так уморительно мал,

Как будто всё это картонное было,

Как будто бы в детский театр я попал!

Но мальчик был мальчик живой, настоящий,

И дровни, и хворост, и пегонький конь,

И снег, до окошек деревни лежащий,

И зимнего солнца холодный огонь —

Всё, всё настоящее русское было,

С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,

Что русской душе так мучительно мило,

Что русские мысли вселяет в умы,

Те честные мысли, которым нет воли,

Которым нет смерти – дави не дави,

В которых так много и злобы и боли,

В которых так много любви!

Играйте же, дети! Растите на воле!

На то вам и красное детство дано,

Чтоб вечно любить это скудное поле,

Чтоб вечно вам милым казалось оно.

Храните свое вековое наследство,

Любите свой хлеб трудовой —

И пусть обаянье поэзии детства

Проводит вас в недра землицы родной!..

* * *

Теперь нам пора возвратиться к началу.

Заметив, что стали ребята смелей,

«Эй, воры идут! – закричал я Фингалу: —

Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»

Фингалушка скорчил серьезную мину,

Под сено пожитки мои закопал,

С особым стараньем припрятал дичину,

У ног моих лег – и сердито рычал.

Обширная область собачьей науки

Ему в совершенстве знакома была;

Он начал такие выкидывать штуки,

Что публика с места сойти не могла,

Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!

Командуют сами! «Фингалка, умри!»

– «Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!»

– «Смотри – умирает – смотри!»

Я сам наслаждался, валяясь на сене,

Их шумным весельем. Вдруг стало темно

В сарае: так быстро темнеет на сцене,

Когда разразиться грозе суждено.

И точно: удар прогремел над сараем,

В сарай полилась дождевая река,

Актер залился оглушительным лаем,

А зрители дали стречка!

Широкая дверь отперлась, заскрипела,

Ударилась в стену, опять заперлась.

Я выглянул: темная туча висела

Над нашим театром как раз.

Под крупным дождем ребятишки бежали

Босые к деревне своей…

Мы с верным Фингалом грозу переждали

И вышли искать дупелей.

«Что ни год – уменьшаются силы …»

Что ни год – уменьшаются силы,

Ум ленивее, кровь холодней…

Мать-отчизна! дойду до могилы,

Не дождавшись свободы твоей!

Но желал бы я знать, умирая,

Что стоишь ты на верном пути,

Что твой пахарь, поля засевая,

Видит ведряный день впереди;

Чтобы ветер родного селенья

Звук единый до слуха донес,

Под которым не слышно кипенья

Человеческой крови и слез.

1861

Свобода

Родина-мать! по равнинам твоим

Я не езжал еще с чувством таким!

Вижу дитя на руках у родимой,

Сердце волнуется думой любимой:

В добрую пору дитя родилось,

Милостив Бог! не узнаешь ты слез!

С детства никем не запуган, свободен.

Выберешь дело, к которому годен,

Хочешь – останешься век мужиком,

Сможешь – под небом взовьешься орлом.

В этих фантазиях много ошибок:

Ум человеческий тонок и гибок,

Знаю: на место сетей крепостных

Люди придумали много иных,

Так!.. но распутать их легче народу.

Муза! с надеждой приветствуй свободу!

1861

Калистрат

Надо мной певала матушка,

Колыбель мою качаючи:

«Будешь счастлив, Калистратушка!

Будешь жить ты припеваючи!»

И сбылось, по воле Божией,

Предсказанье моей матушки:

Нет богаче, нет пригожее,

Нет нарядней Калистратушки!

В ключевой воде купаюся,

Пятерней чешу волосыньки,

Урожаю дожидаюся

С непосеянной полосыньки!

А хозяйка занимается

На нагих детишек стиркою,

Пуще мужа наряжается —

Носит лапти с подковыркою!..

5 июня 1863

Орина, мать солдатская

День-деньской моя печальница,

В ночь – ночная богомолица,

Векова моя сухотница…

Из народной песни

Чуть живые в ночь осеннюю

Мы с охоты возвращаемся,

До ночлега прошлогоднего,

Слава Богу, добираемся.

«Вот и мы! Здорово, старая!

Что насупилась ты, кумушка!

Не о смерти ли задумалась?

Брось! пустая это думушка!

Посетила ли кручинушка?

Молви – может, и размыкаю». —

И поведала Оринушка

Мне печаль свою великую.

«Восемь лет сынка не видела,

Жив ли, нет – не откликается,

Уж и свидеться не чаяла,

Вдруг сыночек возвращается.

Вышло молодцу в бессрочные…

Истопила жарко банюшку,

Напекла блинов Оринушка,

Не насмотрится на Ванюшку!

Да недолги были радости.

Воротился сын больнехонек,

Ночью кашель бьет солдатика,

Белый плат в крови мокрехонек!

Говорит: «Поправлюсь, матушка!»

Да ошибся – не поправился,

Девять дней хворал Иванушка,

На десятый день преставился…»

Замолчала – не прибавила

Ни словечка, бесталанная.

«Да с чего же привязалася

К парню хворость окаянная?

Хилый, что ли, был с рождения?..»

Встрепенулася Оринушка:

«Богатырского сложения,

Здоровенный был детинушка!

Подивился сам из Питера

Генерал на парня этого,

Как в рекрутское присутствие

Привели его раздетого…

На избенку эту бревнышки

Он один таскал сосновые…

И вилися у Иванушки

Русы кудри как шелковые…»

И опять молчит несчастная…

«Не молчи – развей кручинушку!

Что сгубило сына милого —

Чай, спросила ты детинушку?»

– «Не любил, сударь, рассказывать

Он про жизнь свою военную,

Грех мирянам-то показывать

Душу – Богу обреченную!

Говорить – гневить Всевышнего,

Окаянных бесов радовать…

Чтоб не молвить слова лишнего,

На врагов не подосадовать,

Немота перед кончиною

Подобает христианину.

Знает Бог, какие тягости

Сокрушили силу Ванину!

Я узнать не добивалася.

Никого не осуждаючи,

Он одни слова утешные

Говорил мне умираючи.

Тихо по двору похаживал

Да постукивал топориком,

Избу ветхую облаживал,

Огород обнес забориком;

Перекрыть сарай задумывал.

Не сбылись его желания:

Слег – и встал на ноги резвые

Только за день до скончания!

Поглядеть на солнце красное

Пожелал, – пошла я с Ванею:

Попрощался со скотинкою,

Попрощался с ригой, с банею.

Сенокосом шел – задумался.

«Ты прости, прости, полянушка!

Я косил тебя во младости!» —

И заплакал мой Иванушка!

Песня вдруг с дороги грянула,

Подхватил, что было голосу,

«Не белы снежки», закашлялся,

Задышался – пал на полосу!

Не стояли ноги резвые,

Не держалася головушка!

С час домой мы возвращалися…

Было время – пел соловушка!

Страшно в эту ночь последнюю

Было: память потерялася,

Всё ему перед кончиною

Служба эта представлялася.

Ходит, чистит амуницию,

Набелил ремни солдатские,

Языком играл сигналики,

Песни пел – такие хватские!

Артикул ружьем выкидывал

Так, что весь домишка вздрагивал;

Как журавль стоял на ноженьке

На одной – носок вытягивал.

Вдруг метнулся… смотрит жалобно…

Повалился – плачет, кается,

Крикнул: «Ваше благородие!

Ваше!..» Вижу, задыхается.

Я к нему. Утих, послушался —

Лег на лавку. Я молилася:

Не пошлет ли Бог спасение?..

К утру память воротилася,

Прошептал: «Прощай, родимая!

Ты опять одна осталася!..»

Я над Ваней наклонилася,

Покрестила, попрощалася,

И погас он, словно свеченька

Восковая, предыконная…»

Мало слов, а горя реченька,

Горя реченька бездонная!..

1863

Памяти Добролюбова

Суров ты был, ты в молодые годы

Умел рассудку страсти подчинять.

Учил ты жить для славы, для свободы,

Но более учил ты умирать.

Сознательно мирские наслажденья

Ты отвергал, ты чистоту хранил,

Ты жажде сердца не дал утоленья;

Как женщину, ты родину любил,

Свои труды, надежды, помышленья

Ты отдал ей; ты честные сердца

Ей покорял. Взывая к жизни новой,

И светлый рай, и перлы для венца

Готовил ты любовнице суровой,

Но слишком рано твой ударил час

И вещее перо из рук упало.

Какой светильник разума угас!

Какое сердце биться перестало!

Года минули, страсти улеглись,

И высоко вознесся ты над нами…

Плачь, русская земля! но и гордись —

С тех пор, как ты стоишь под небесами,

Такого сына не рождала ты

И в недра не брала свои обратно:

Сокровища душевной красоты

Совмещены в нем были благодатно…

Природа-мать! когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни…

1864

О погоде

Уличные впечатления

Что за славная столица

Развеселый Петербург!

Лакейская песня

Часть первая

1

Утренняя прогулка

Слава Богу, стрелять перестали!

Ни минуты мы нынче не спали,

И едва ли кто в городе спал:

Ночью пушечный гром грохотал,

Не до сна! Вся столица молилась,

Чтоб Нева в берега воротилась,

И минула большая беда —

Понемногу сбывает вода.

Начинается день безобразный —

Мутный, ветреный, темный и грязный.

Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!

Мы глядим на него через тусклую сеть,

Что как слезы струится по окнам домов

От туманов сырых, от дождей и снегов!

Злость берет, сокрушает хандра,

Так и просятся слезы из глаз.

Нет! Я лучше уйду со двора…

Я ушел – и наткнулся как раз

На тяжелую сцену. Везли на погост

Чей-то вохрой окрашенный гроб

Через длинный Исакиев мост.

Перед гробом не шли ни родные, ни поп,

Не лежала на нем золотая парча,

Только, в крышку дощатого гроба стуча,

Прыгал град да извозчик-палач

Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч,

И вдоль спин побелевших удары кнута

Полосами ложились. Съезжая с моста,

Зацепила за дроги коляска, стремглав

С офицером, кричавшим: «Пошел!» – проскакав,

Гроб упал и раскрылся.

«Сердечный ты мой!

Натерпелся ты горя живой,

Да пришлося терпеть и по смерти…

То случился проклятый пожар,

То теперь наскакали вдруг – черти!

Вот уж подлинно бедный Макар!

Дом-то, где его тело стояло,

Загорелся, – забыли о нем, —

Я схватилась: побились немало,

Да спасли-таки гроб целиком,

Так опять неудача сегодня!

Видно, участь его такова…

Расходилась рука-то Господня,

Не удержишь!..»

Такие слова

Говорила бездушно и звонко,

Подбежав к мертвецу впопыхах,

Провожавшая гроб старушонка,

В кацавейке, в мужских сапогах.

«Вишь проклятые! Ехать им тесно!»

– «Кто он был?» – я старуху спросил.

«Кто он был? да чиновник, известно;

В департаментах разных служил.

Петербург ему солон достался:

В наводненье жену потерял,

Целый век по квартирам таскался

И четырнадцать раз погорал.

А уж службой себя как неволил!

В будни сиднем сидел да писал,

А по праздникам ноги мозолил —

Всё начальство свое поздравлял.

Вот и кончилось тем – простудился!

Звал из Шуи родную сестру,

Да деньжонок послать поскупился.

«Так один, говорит, и умру,

Не дождусь… кто меня похоронит?

Хоть уж ты не оставь, помоги!»

Страх, бывало, возьмет, как застонет!

«Подари, говорю, сапоги,

А то вишь разошелся дождище!

Неравно в самом деле умрешь,

В чем пойду проводить на кладбище?»

Закивал головой…» – «Ну и что ж?»

– «Ну и умер – и больше ни слова:

Надо место искать у другого!»

– «И тебе его будто не жаль?»

– «Что жалеть! нам жалеть недосужно,

Что жалеть? хоронить теперь нужно.

Эка, батюшки, страшная даль!

Эко времечко!.. Господи Боже!

Как ни дорого бедному жить,

Умирать ему вдвое дороже:

На кладбище-то место купить,

Да попу, да на гроб, да на свечи…»

Говоря эти грустные речи,

До кладбища мы скоро дошли

И покойника в церковь внесли.

Много их там гуртом отпевалось,

Было тесно – и трудно дышалось.

Я ушел по кладбищу гулять;

Там одной незаметной могилы,

Где уснули великие силы,

Мне хотелось давно поискать.

Сделав даром три добрые круга,

Я у сторожа вздумал спросить.

Имя, званье, все признаки друга

Он заставил пять раз повторить

И сказал: «Нет, такого не знаю;

А, пожалуй, примету скажу,

Как искать: ты ищи его с краю,

Перешедши вон эту межу,

И смотри: где кресты – там мещане,

Офицеры, простые дворяне;

Над чиновником больше плита,

Под плитой же бывает учитель,

А где нет ни плиты, ни креста,

Там, должно быть, и есть сочинитель».

За совет я спасибо сказал,

Но могилы в тот день не искал.

Я старуху знакомую встретил

И покойника с ней хоронил.

День, по-прежнему гнил и не светел,

Вместо града дождем нас мочил.

Средь могил, по мосткам деревянным

Довелось нам долгонько шагать.

Впереди, под навесом туманным,

Открывалась болотная гладь:

Ни жилья, ни травы, ни кусточка,

Всё мертво – только ветер свистит.

Вон виднеется черная точка:

Это сторож. «Скорее!» – кричит.

По танцующим жердочкам прямо

Мы направились с гробом туда.

Наконец вот и свежая яма,

И уж в ней по колено вода!

В эту воду мы гроб опустили,

Жидкой грязью его завалили,

И конец! Старушонка опять

Не могла пересилить досады:

«Ну, дождался, сердечный, отрады!

Что б уж, кажется, с мертвого взять?

Да Господь, как захочет обидеть,

Так обидит: вчера погорал,

А сегодня, изволите видеть,

Из огня прямо в воду попал!»

Я взглянул на нее – и заметил,

Что старухе-то жаль бедняка:

Бровь одну поводило слегка…