Время просить прощения

Зачем от нее скрывать то, что я не хочу ни на какой фронт, а просто так вышло.

– Ты что, боишься? – девушка спросила таким тоном, что мне не понравилось.

– Думаешь, никто не боится? Всем прямо былинные герои, так и рвутся на войну. Просто никто не понимает пока, что за война идет. Думают, легкая прогулка, развлечение… Я слыхал, немцы так прут, что хрен их остановишь, народу гибнет много.

На самом деле я об этом не знал, вообще считал, что потери явно преувеличены.

– Ну, не знаю, – пожала плечами девушка, – отец тоже собирался, но его не взяли из-за ноги.

Понятия не имею, о чем она, но говорила Алена так буднично, словно мне это давно известно.

– Раз не взяли, значит, так надо, – произнес я и махнул себе за спину, – там, виднее.

Мы сидели на траве и болтали ни о чем. Было ясно, что девушка общалась со мной так не в первый раз. Мне же сначала было неловко, словно с чужой девушкой сижу, а потом ничего, втянулся. Видно было, что этот Сева, кем сейчас был я, ей не безразличен. Может, даже и влюбилась деваха. А была она хорошенькой. Чуть полноватой, но ее это, в принципе, не портило. Волосы светлые, глаза… как небо.

«Черт, я чего, запал на нее, что ли? Она же мне в бабушки годится. Бр-р-р!»

Уже темнело, когда Алена попросила проводить ее домой. Накинул ей на плечи пиджак, что прихватил машинально из дома, и мы потопали назад в поселок. Куда идти, я не знал, конечно, но я посмел предложить ей руку, она с удовольствием оперлась на нее, и мы пошли. Как бы невзначай девушка слегка направляла меня, когда проходили тот или иной перекресток, поэтому к ее дому мы вышли быстро. Жила она в небольшом, явно своем, на одну семью доме. У калитки бегала собака, Аленка ее подозвала, и та, на удивление, подбежала не к ней, а ко мне. Прижалась к ноге, приветствуя.

– Вот всегда так! Как Жучка тебя видит, сразу ластится к тебе, как будто меня и нет, – фыркнула девушка.

– Значит, видит, что я не плохой человек, собаку не обманешь, – высказал я свои мысли. Точнее, от кого-то слышал еще в прежней жизни, вот и ввернул по случаю. Никогда не заводил животных, за ними же уход нужен, мне не до этого.

Собака, словно почуяв мой настрой, тут же как-то напряглась и отбежала в сторону. Аленка, взглянув на меня, собиралась что-то сказать, но, видимо, не решилась.

Что-то я расслабился, нахожусь не пойми где, на войну вон отправляют, а я тут с девчонкой гуляю. Валить надо отсюда, пока и правда на войну не уехал. А девчонка все же хорошенькая…

Домой (ну, не знаю, как назвать еще) я не вернулся. Задумавшись, озирался по сторонам, стоя посреди улицы, когда из кустов возле ближайшего забора выскочил один из парней, что также днем был в компании новобранцев у военкомата.

– Севка, ты чего, на войну собрался? – удивил он меня первым же вопросом.

– Ну, а как же… – замешкался я, не зная, что ему ответить.

– Гори оно все огнем, я не пойду! – жестко заметил парнишка.

Он был невысоким и тощим, лицо какое-то… хитрое, что ли…

– Так посадят же. Слышал, этот, Абрамыч, что ли, как говорил: «Кто не явится завтра, под трибунал пойдет»?

– Да нехай сажают, если найдут. Чего, думаешь, какого-то пацана будут специально искать, когда вокруг такая неразбериха? Ха! Пойдем со мной, ты ведь тоже не хочешь идти…

– Что-то стремно…

– Чего? – явно не понял меня парень.

– Страшно как-то, вдруг поймают. Я слыхал, кто уклоняется, могут и расстрелять даже.

– Да пусть поймают сначала! У меня тетка в Сибири живет, в тайге, хрен там кто найдет. Айда со мной. Прицепимся к поезду какому-нибудь – и баста!

– А давай! – кивнул я.

Ну ее, войну эту, не хочу я идти, мало ли, вдруг убьют. Что я, самый ярый коммунист? Три раза «ха»!

От дома Аленки мы потопали к станции, она тут рядом была, мы ее проходили с девушкой, а уже от нее дали деру по грунтовке, которая петляла параллельно железке. Ночь была светлой, идти было легко. Когда сзади послышался шум какого-то двигателя, не обратили внимания, а зря…

– Ты что же, стервец, делаешь? Сбежать решил? – Отец выдал мне по уху такую плюху, что я со всей дури полетел в придорожную канаву.

Что было с моим новым приятелем, я не видел. Нас догнали на машине, и одним из преследователей был батя этого тела.

– Вы что? – завопил я.

– Убью гада! – орал отец. – Ишь чего удумал, сбежать захотел! На фронт не хочешь? Не потерплю такого позора! Чтобы Молодцовы от врага бегали? Не бывало такого!

То, что этот самый батя меня забьет до смерти, я понял, к сожалению, слишком поздно. После нескольких ударов по голове ногами я вдруг понял, что не чую тела. Когда спустилась темнота и пропали звуки, я осознал себя в больнице.

– Ну как? Многих под дулом автомата на фронт забрали? Или, думаешь, так только в этом городке было? – Дед сидел рядом с моей койкой в больнице и смотрел издевательски, прищурив глаз.

– И что это было? – разлепил губы я. Во рту пересохло от всего увиденного.

Ты же сам не верил, говорил, что чушь я несу.

– Народ – как стадо, людей просто запугали, все боялись репрессий. Отцы гнали своих же детей на фронт, а если те не хотели, то их били и все равно отправляли. Люди запуганы были, если бы кого спросили, хочет ли он умереть за Совок, думаете, он бы согласился? Чушь и вранье! А немцы… Немцы – цивилизованный народ, у них такого точно не было бы!

– Значит, этот цивилизованный народ просто так к нам пришел, просто чтобы помочь людям? Дурак ты! Не хотели идти защищать Родину только молодые да глупые, не понимающие, к чему такая война приведет. Но они быстро кончились. Основная часть граждан все же была умнее, люди понимали, что при немце жизни не будет.

– Конечно, сами-то колхознички никогда ничего не могут сделать, вот и пришли европейцы помочь. Вы и такие, как вы, всю жизнь терпели, наш народ давно уже называют терпилой. Что бы с нами ни делали, только молчим и терпим. Сколько уже можно? В Европе наконец созрели и решили нам помочь, а вы их убивать пошли. Нужно было старых коммуняк из Кремля выгнать, немцы бы помогли, вот бы жизнь тогда была…

– Не убивали, значит, немцы никого, мир несли? Страну хотели нам построить? Ну, иди тогда, сам погляди, раз не веришь, что это за цивилизованные люди были, какую жизнь они нам несли…

Меня опять что-то закрутило, казалось, будто я на качелях качаюсь и делаю «солнышко». Замутило, боль в висках такая появилась, что казалось, глаза сейчас выскочат. Зажмурился, но тут появился звук…

«Это что такое?»

Что-то грохочет. Открываю глаза – и… О господи, что это? Вокруг меня какие-то люди, все в одинаковой серо-зеленой форме. Вояки, наверное. Черт, да я и сам вроде как в такой же одежде, вон, рукава вижу. Точно, это военная форма. Откуда она на мне? Я же не служил в армии, отмазаться в свое время удалось довольно легко. Я думал, что это видение с военкоматом и призывом на фронт лишь иллюзия, а тут похлеще будет, появился не пойми в каком времени, да еще и среди толпы вояк. Как же так-то? Черт, что грохочет, на взрывы какие-то похоже? При каждом таком взрыве голова буквально втягивается в плечи, почти как у черепахи. Вокруг земля, ямы, стенки из земли, земля под ногами, окопы, что ли, как в кино? Люди в них, вроде с оружием. Кто-то смотрит поверх стенки окопа, кто-то просто стоит, задумавшись. Пахнет гарью и чем-то сладковато-приторным, от чего к горлу подступает комок. А еще повсюду дым, такой, что глаза режет.

– Ты чего, боец, испугался, что ли? – Внезапно надо мной кто-то нависает, и я понимаю, что сижу в какой-то яме. На дне окопа?

– Я, я…

Видимо, выражение моего лица было настолько глупым, что обратившийся ко мне человек улыбнулся:

– Головка ты от часов «Заря»! – Улыбка исчезла с лица мужчины, и он добавил: – А ну встать! Где оружие?

Я пытаюсь подняться, но ноги не держат.

– Взял винтовку в зубы, немцы сейчас подойдут! – сказано было так буднично, словно мне предлагали место в трамвае уступить. Голос говорившего был твердым и уверенным, но особой злобы не слышалось, лишь желание заставить подчиниться.

– К-какие н-немцы? – заикаясь, спрашиваю я наконец.

Новый грохот заставляет заткнуться. С неба летят комья земли, неприятно бьют по голове и плечам. Дым, летящая земля, грохот, вонь и, черт, страх. Пытаюсь подняться. Страх такой, что ноги не держат, а предательски подгибаются.

– Обыкновенные, из Германии. Встать, я сказал! – не обращая внимания на взрыв, орет вояка, и почему-то очень не хочется ему перечить.

Дым стелется по земле, усиливается запах гари, глаза слезятся, но протереть их не могу, так как руки просто по локти в грязи, как будто я в ней купался. Делаю над собой усилие и все же поднимаюсь на ноги, поворачиваю голову… Что это такое? Кино, что ли, снимают? Очередную байку о войне?

Впереди по полю, совсем близко, кажется, прямо на меня едут… Танки??? Да как это? Грохот оказывается взрывами. Танки что, стреляют? Куда? Среди железных коробок сквозь сизый дым проглядывают фигурки людей. Что-то периодически вспыхивает маленькими светлячками в районе головы каждого идущего в наступление человека. А рядом со мной, да и вокруг, чаще и чаще встают фонтанчики земли, разбрызгивая ее вокруг. Они что, стреляют в нас? В кино уже боевыми патронами, что ли, стали стрелять? Совсем сдурели киношники! Краем глаза отмечаю огромное количество лежащих на земле людей. Позы такие… Живые так не могут лежать. В какое-то мгновение мой взгляд натыкается на какой-то предмет, который лежит буквально в паре шагов от меня, на гребне окопа.

– А-а-а, – ору я и вновь падаю на дно окопа.

В предмете, лежавшим рядом, я отчетливо распознал человеческую руку. Ее как будто выдернули из плеча целиком, белеет кость, брызги чего-то красного вокруг. На меня накатила волна такого животного страха, что даже думать забыл, хотелось только орать. Нет, это, похоже, не кино, уж больно все натурально. А что тогда?

– Ты что, гад, струсил? – вновь тот же мужик надо мной.

Ну чего он привязался? Видит же, что страшно мне, а все свое гнет.

– Где я? – ору я. Наконец удалось выдавить из себя что-то по делу.

– В п… е! – рычит мне в лицо мужик. – А ну встать, иначе под трибунал пойдешь! На тебя люди смотрят, не сметь сеять панику!

Лежу на спине, винтовка, которую заставили поднять, у меня в руках, и я машинально ею закрываюсь. Меня подхватывают и ставят на ноги.

– Смотри туда и стреляй, вон, уже пехота пошла, – указывает мне мужик вперед, а я как в тумане.

Какая пехота? Куда стрелять? Зачем? Что я сделал такого?

– Я не хочу! Я не умею!

Как это – стрелять? Я что, должен в людей стрелять? Я не могу, не хочу, да и просто боюсь я…

– Вы не понимаете, мы все умрем тут! Нужно сдаться, нельзя стрелять в немцев, они нам свободу несут. Они просто хотят убрать наших кремлевских жидов, что гнобят свой народ. Уберут их, будет все хорошо. Если мы будем стрелять, нас всех тут танками раздавят. У них же и пушки, и танки с самолетами, а у нас?.. Что у нас?!

– Сейчас немец до нас дойдет, он тебя научит! Только попробуй руки поднять, я тебя сам пристрелю! После боя особист с тобой побеседует, ему интересно будет, – орет мужик и сам начинает стрелять куда-то в сторону тех самых немцев из пистолета.

Смотрю как завороженный, не в силах что-либо понять, только глазами хлопаю.

– Только так и можете! Кто сам пойдет на убой? Только такие, как вы! Нормальные люди боятся, а вы их заставляете!

Мужик мне уже не ответил, да и не слышал он, скорее всего, в этом грохоте ничего. Злость кипела во мне, а еще – страх за свою жизнь.

Вот так ложиться в землю уж как-нибудь без меня. Это не мое время, сами тут расхлебывайте, раз такие глупые и не можете понять, где добро, а где зло… Да что же это? Где я все-таки? Неужели все, что вижу, – правда? Какая война, какие немцы? Она ж столько лет назад кончилась! Меня что, опять, как и прошлой ночью, в прошлое, да еще и прямо на войну закинуло? Я думал, что это какие-то глюки были прошлой ночью, а теперь еще круче. Я не хочу! Что делать? Бежать? Куда мне бежать?!

Смотрю по сторонам: мужики в форме, как и тот, что поднимал меня, все грязные, небритые, потные. Каски на головах смотрятся смешно, но смеяться не хочется, все стреляют куда-то, блестящие гильзы сыплются на дно окопа одна за другой, на меня пока и не смотрит никто, так что могу разглядывать сам. Иногда то один, то другой дергается и падает, оседая, на землю и уже не поднимается. Кровь? Это ведь настоящая кровь! Сколько ее льется, я и не видел такого никогда, даже в фильмах такого не показывают. Слишком жестоко все это выглядит. Прямо рядом со мной внезапно падает очередной солдат в форме, и я вижу, как из того, что было недавно его лицом, хлещет кровища. Нет, это не кино!

Не в силах больше смотреть на все это, вскакиваю на ноги и, буквально выпрыгнув из той ямы, где сидел, бросаюсь в сторону. Никто меня не держал, не мешал. Каска закрывает глаза, свешиваясь вперед, машинально толкаю ее назад. Бежать, бежать отсюда куда глаза глядят…

Внезапно в нескольких метрах от меня земля встает дыбом, больно бьет в ноги, что-то явно взрывается. Грохот, огонь, что-то свистит в воздухе, и вдруг я чувствую удар в живот, да такой сильный, что я охренел просто. Все вокруг сразу померкло, видел только землю под собой, звуки так же исчезли. Вакуум, не иначе. А еще, кажется, даже время остановилось.

– А-а-а!

Как же больно! Смотрю вниз, винтовку давно бросил, руки сами тянутся к животу, туда, где больно. А боль была страшной, как будто мне шампур раскаленный вставили в брюхо и проворачивают. Воображение разыгралось, так и представлял себе эту картину.

Что это? Это моя кровь? Голова закружилась, все руки у меня красные, с них что-то медленно, тягуче стекает и капает на землю. Больно так, что я мгновенно начинаю орать, паника в голове сводит с ума. Крутит, жжет, режет, слов не хватает, чувств – тоже, в голове – туман и страх. Как же больно! Что мне делать? Упав на спину, начинаю кататься по земле. От этих выкрутасов становится еще больнее, но остановиться не могу. Страшно и больно, голова просто выключилась. Голос срывается на настоящий визг, верещу как поросенок прямо, но ничего не могу с собой поделать.

– Помогите, помогите! – ору я, но никто не спешит ко мне на помощь.

Мне очень больно! Меня что, ранили? Или убили? А как это, когда убьют? Почему, почему я? Немцы же хорошие, почему я у красных, а не с той стороны? Господи, как же больно-то!

Где эти, врачи, или, как их, санитары, что ли? Почему никто ко мне не идет? Ведь так больно! Должен же кто-то прийти. Почему никого нет?

Силы уходили, боль была очень сильной, и, главное, мне было так страшно…

Внезапно свет тухнет, ничего не вижу больше. Где я опять?

Боль вроде уходит. Откуда-то слева приходит свет. Скашиваю глаза: лампа. Машинально щупаю живот. Ничего там нет, никакой крови, да и боль окончательно прошла.

– Как тебе? – Опять голос деда раздался справа от меня и заставил подпрыгнуть. – Долго прожил? Хоть чуток понял, сколько жил на войне обычный солдат? Что испытывали люди, когда на них пер враг? И это все на маленьком клочке земли. Знаешь, сколько таких, как ты, было, да там, в полях и лесах, и осталось?

Ответить я не успел: вошла медсестра, а дед, или видение, исчез. Мне вновь поменяли капельницу, но уснуть не мог. Лежу, смотрю в потолок, не понимая, что такое со мной случилось и как это переварить и вообще воспринимать. Галлюцинации? Гипноз?

Уснул под утро. Видения не повторялись, но перед глазами все еще стояла картина, как мои руки становятся красными от крови, как пытаюсь заправить вываливающиеся кишки назад, себе в живот. А мозг посылал мне ощущения боли, которые я испытал. Настолько явно и реально все было, что до сих пор кажется, будто в животе все кипит. Неужели после таких ранений можно выжить? Там же не от ран, а от боли с ума сойти можно. Как такое вытерпеть?

– Нам помешали вчера. Продолжим разговор? – слышу знакомый голос.

Я проснулся от прозвучавшего голоса, открыл глаза и повернул голову в ту сторону, откуда слышал речь. Увиденное заставило вздрогнуть всем телом. Дед!

– Ты чего, дед? Что ты со мной сделал? Почему я видел такое? – аж заорал я.

– Ничего особенного, – усмехается тот. – Ты же говорил, что я вру все, война была прогулкой, немцы нам свободу и мир несли. Вот и посмотри теперь сам, какую свободу они несли. Не обделался в прошлый раз? Ну, это поправимо!

После его слов я вновь куда-то «улетаю». Опять небо, деревья, трава под ногами. Слышу, разговаривает кто-то рядом. Поворачиваю голову. Опять такие же мужики в старой форме, все потные, отсюда вижу, что одежда у них сырая насквозь. А я вновь сижу на земле и чувствую себя как-то неуютно.

– Эй, парень, – кричат мужики и смотрят на меня, – ты чего, утомился, что ли? Некогда лежать, идти надо!

Теперь куда-то идти требуют. То вставай и стреляй, теперь топай куда-то. Ладно хоть не стреляют и не взрывают ничего поблизости, даже наоборот, тишина такая стоит, аж в ушах звенит.

– Где я? – выдыхаю слова, но язык еле ворочается.

– Известно, где, – хмыкает еще один из солдат. – В лесу!

Ко мне подходят и пытаются поднять, но быстро отпускают обратно.

– Ты чего, обосрался, что ли? – презрительно глядя на меня, начинают ржать мужики.

Их смех разозлил, но что я могу сделать?

– Я-я, – вновь, как и первый раз, открываю рот, но выходит какое-то блеяние вместо слов. Краснею и бледнею, уши горят огнем, а еще чувство стыда и брезгливости к самому себе.

– Вставай давай, вон у леса пруд есть, там и застираешься! Да не ссы ты, многие так, не к теще на блины приехал, бывает. После утренней атаки у многих животы ослабли.

Плетусь следом за солдатами, а самому хочется провалиться под землю. Вот же влип! По ногам течет, противно – жуть, слезы из глаз брызжут, обидно и страшно. В первый раз со мной подобное. Вы даже не представляете себе, что чувствует в такой момент человек. Ладно бы лежал как старый пердун в кровати, не имея сил встать, но я-то, молодой парень – и так обделался…

Стыдливо поглядывая на раздевшихся мужиков (солдаты почти все скинули форму и залезли в воду), раздеваюсь и я. Ушел чуть в сторону, а то вдруг заорут на меня, что воду им пачкаю, да и воняю как… В общем, залез в пруд по шею, подмылся. Вода теплая, даже расслабляет, только пришлось чуть отплыть, а то всплывает тут всякое, а на меня еще и косятся. Поглядел на берег. Моя одежка, форма то есть, лежит кучей дерьма и ждет меня. Чего делать, другой-то нет! Не вылезая из воды, подхватываю штаны и начинаю полоскать их, просто окуная, как тряпку в ведро.

– Да выверни их, салага, и потри как следует. Чего ты там телишься? – окрикнули меня, но, что удивительно, без злобы.

Откуда мне знать, как дерьмо со штанов отстирывать? Как будто я раньше такое делал!

Послушал совета и вывернул, хоть и с трудом, эти долбаные галифе. Вонища… Полоскал минут десять без отдыха, руки устали – жуть, но все равно казалось, что вонь не ушла. Возле берега был виден песок, повозив штанами по нему, вновь стал тереть штанину о штанину, надеясь, что это поможет.

– Да хватит, парень, вылезай уже, замерзнешь.

Вода хоть и теплая, но ежели в ней сидеть с полчаса, то можно и околеть.

– Повесишь портки на ветку – выдует ветром, не будет вонять.

Советы дельные, местные-то опытнее меня в этом деле. Черт, как же возможно такое, а? Что этот гребаный старик со мной сделал? Наркота, гипноз? Уж больно реально все выглядит. А как воняет, уже понятно…

– Батальону хана. Что делать будем, товарищ старшина? – внезапно долетает до меня разговор.

Начинаю прислушиваться, хотя занят важным делом: выжимаю одежку. Тут ведь окромя штанов еще белье какое-то, тоже все обгаженное было. Сижу голый, стыдно как-то, хотя мужики вон ходят, не стесняются, причиндалами трясут да задницами сверкают. Для них это все привычно, что ли? Хотя, конечно, они и моются все вместе, в бани ходят. Я-то привык в своем душе это делать, без посторонних глаз.

– На восток надо пробираться, к нашим.

– Да немцы уже, наверное, на пятьдесят верст ушли. Где фронт-то, где помощь? – подал голос еще кто-то.

– Да хоть на сто! – заключает тот, которого назвали старшиной. – Обсохнем до темноты, думаю, и пойдем. Ночью, слышал от командиров, фриц спать любит, не воюет, глядишь, и пройдем сколько сможем.

– Так, может, в Брест? В крепости наверняка гарнизон держится, там ведь войск много было.

– Не знаю, надо подумать…

– А может, не надо никуда идти? Свои же расстреляют! – вдруг ляпнул я.

А хрен меня знает, чего я вдруг решил высказаться, никто же не спрашивал. Слышал там, дома, что тех, кто из окружения или плена выходил, сразу на расстрел.

– Ты чего тут говоришь-то, гаденыш? – зло посмотрел на меня старшина. – Ты вообще откуда? В нашем батальоне таких не было. Может, ты шпион?

– Я, – и чего мне сказать им, не поверят же, – я не знаю, – ляпнул первое, что пришло в голову.

– Память отшибло, что ли? Ну, немца увидишь, вспомнишь!

Да хрен я куда пойду, лучше немцам сдамся, не станут те меня расстреливать, я ж не шпион, не этот, как его, не коммунист. Точно, надо от этих колхозничков сбежать и найти немцев. Может, в Берлин вывезут, так и переживу эту чертову войну, главное, к сорок пятому куда-нибудь свалить. А может, немцам помочь? А что, рассказать, как все будет, может, еще и денег дадут, в Европе останусь, все будет отлично. Главное, чтобы сразу не убили и поверили, а там…

День тем временем подходил к концу. Вещи и правда высохли, только у меня все одно в носу запах стоял, но озвучивать я это не стал. Оделся. Если бы не подсмотрел чуть раньше, как другие одеваются, наверное, и не справился бы с формой, но получилось. На ногах были какие-то башмаки… Черт, они мне размера на три велики, да еще и тряпки эти…

– Обмотки как следует мотай, не то ноги собьешь, – последовало напутствие старшины.

Крутил их, крутил, никак не получалось сделать так, чтобы плотно были.

– Смотри! – Один из солдат сел на землю, сняв ботинок, размотал и вновь начал мотать обмотки. – Видишь? Делай сам теперь. Чудной ты какой-то, неужели такого не знаешь? Этому в армии с первых дней учат.

Надо мной посмеивались, а я злился. Что, нельзя было носки надеть? Какая же Рашка отсталая, даже носков нет. Зато парады у них! Ну почему у меня предки не уехали куда-нибудь в девяностых годах? Тупые! Нормальные люди поднялись, бабла сколотили и свалили на хрен из этой жопы, а мне не повезло, тут родился и живу…

Стало совсем темно, когда наш отряд, двенадцать нас было, пошел куда-то по лесной тропе. Знакомиться никто не предлагал, да и я не горел желанием, зачем мне это? Куда я иду? Они ведь если немцев встретят, будут стрелять, убивать, немцы тоже стоять не станут, а мне что делать? Они же дикари, я-то из двадцать первого века, какая мне война? Да и не умею я ничего.

К утру вышли на какое-то поле, оно было черным. Как кто-то из этих колхозников заметил: хлеб сожгли. Поле было длинным, устал совсем, пока топали вдоль него. Где-то вдалеке, на краю этого самого поля, что-то горело. Точнее, шел дым, огня было уже не видать.

– Хутор сожгли, суки! – выматерился кто-то из солдат.

О, услышал тут вовремя: не солдат, а красноармейцев! Держу язык за зубами, а то еще ляпну чего-нибудь из будущего, не расхлебать будет. Они тут все идейные, половина из нас комсомольцы, это такие младшие коммунисты, на испытательном сроке, как я помню из будущего.

– Надо проверить, может, чего поесть найдем? – предложил еще один красноармеец.

По именам они почти не общались, а вот выглядели все, это я только сейчас, утром рассмотрел, в принципе нормально. Я почему-то ожидал, что там упыри какие-то будут, как с плакатов коммуняк, с вырубленными лицами, а вроде и ничего, такие же, как я. Странно это. Нестыковки ломали мозг, который вообще пока не мог функционировать нормально, а был как навигатор, потерявший сеть. Крутится, крутится, а зацепиться за что-нибудь никак не может. Настолько все было непривычно и неправильно для меня, что мозги пухли и не желали соображать.

– Да откуда там еда? Немцы, подлюки, все сожгли, да и выгребли наверняка перед этим все, что только можно было.

Медленно, но мы дошли до этого самого хутора. Тут-то меня вновь и скрутило. Господи, да что же это такое? Кругом трупы. Мухи на них сидят, жирные такие, вонь стоит дикая. Лежат на земле вповалку как мужики, в такой же форме, как у нас, так и люди в гражданской одежке. Женщины… Даже, кажется, дети были. Зрелище такое, что и Голливуд не покажет, слишком уж картина страшная и натуральная. Крови столько, что утонуть можно, все вокруг красное.

– Они что, мертвые? А кто их убил? – я не нашел ничего лучше, как подать голос после того, как проблевался.

– Слышь, ты совсем дурак? Как тебя в армию-то призвали? – На меня уставились буквально все красноармейцы. – Немцы, конечно. Думаешь, наши, что тут лежат, убили баб с детьми, а потом себе по пуле пустили?