скачать книгу бесплатно
3. Русская земля. Георгиевский монастырь.
Весна 1063 года, травень
Где-то капала вода. Размеренно, неторопливо, глухо отзываясь в тесных сенях, капли равнодушно долбили тёсаный пол.
Кровля протекла, – подумал высокий костистый старик тоже с равнодушием. Покосился в сторону отворённой двери, но не шевельнулся.
Снаружи, видимо, шёл дождь – занудный, совсем не весенний. Весна в этом году была холодной и дождливой, совсем как осень.
В монашьей тесной келье окон не было, тускло горел светец. Да и для чего монаху в келье окно? Днём свет в келье не нужен, день чернец должен проводить в трудах и молитве, а для вечера есть лучины и светцы.
Старец Савва работать сегодня не мог – вновь, в который уже раз, навалилась злая немочь, заполнив суставы слабостью.
Чернец был стар.
Очень стар.
Счёт своим годам он знал только приблизительно – знал, что ему уже почти девять десятков лет.
Зажился ты на белом свете, отец Савва. Чернец скривил губы. Отец, да…
Скоро.
Уже скоро протрубит труба… какая ещё труба?
Мысли уже по-старчески путались – ещё один признак неизбежного. Старец Савва, в миру – князь Судислав Ольгович, старейший из русских князей – сегодня утром вдруг осознал это с небывалой чёткостью. Теперь оставалось только обдумать прошедшую жизнь, понять, что он сделал правильно, а что – нет.
И достойно встретить ЕЁ, Великую Тёмную Госпожу.
Христианин Савва скривился с отвращением, а русич Судислав только усмехнулся.
Сколько в нём, Судиславе, христианского?
Шелуха на поверхности.
Тоньше луковой.
Мать, чешскую княгиню Адель из рода Славниковичей, Судислав помнил плохо, но всегда знал жутковатую тайну своего рождения – отчим, которого все считали его отцом, тайны из рождения своих сыновей не делал, хоть и не кричали про то в Киеве на каждом углу.
Судислав не был родным сыном Владимиру, так же, как и Святополк, и Похвист… и неведомо, не был ли таким же и Изяслав! Отцом Судислава был Ольг Святославич – несчастливой судьбы древлянский князь, сын великого Святослава Игоревича, Князя-Барса.
Отца Судислав не помнил тоже – он родился в тот год, когда несчастный Ольг погиб в битве у Овруча. Ярополчичи захватили столицу Ольга, в руки великому князю попали и Ольгова казна, и семья.
После, через четыре года пришёл к власти Владимир, которого все и стали считать отцом всех русских княжичей – и детей Адели, и Рогнеды, и Ирины…
Женолюбивый выродок!
Судислав скрипнул зубами.
Владимира он не терпел. Не сказать, чтобы ненавидел, но – не терпел. Иной раз и самому странно становилось – отчего это? Ведь отец погиб в войне с Ярополком, не с Владимиром. Но не мог ничего понять – и продолжал глядеть на отчима искоса.
Хотя служил – верно.
И на степной меже, когда бешеный Варяжко, опираясь на печенегов, вел многолетнюю войну против Владимира.
И в Залесье, где после Ярослава было – хоть глазам закрывай и беги! И где довелось заново налаживать дороги, мытные дворы и сбор дани, мириться с волхвами, которые грозили вовзят оторвать край от Руси. Судислав чуть улыбнулся, вспоминая заложенный им в Залесье город, и поныне носящий его имя. Там он нарочно вынес княжий двор из Ростова в построенный им Судиславль – не мешать волхвам и делать вид, что их и вовсе нет! Его, князя, дело было – собирать для Киева дань! А не зорить капища, как не по уму расстарался Ярослав!
И на Белоозере, куда отчим кинул его опять-таки, чтобы создать противовес Ярославу – беспокойный Хромец вдруг оказался в Новгороде во главе немаленькой дружины наёмных варягов и урман. Но на Белоозере он, Судислав сделать почти ничего и не успел – Ярослав начал дело раньше, чем ожидали, отчим странно быстро умер, и началась война, после которой уже поздно было что-то исправлять. Осталось только отстраивать город, что во время его правления увеличился мало не в пять раз, да укреплять княжество.
Судислав сжал зубы – по-старчески слабо, но всё же почувствовал, как на челюсти вспухают желваки.
Так в чём же они ошиблись тогда? Судиславу было неясно и до сих пор.
Только нет уже теперь никого – ни победителя, ни побеждённых. Ни Ярослава, ни Бориса со Святополком, ни Мстислава, ни Брячислава полоцкого.
Только тени за спиной – глядят, и не поймёшь, то ли осуждают, то ли тоже что-то понять хотят.
Они-то знают. Да вот только у них уже не спросишь.
Теперь в живых остался только он, Судислав.
Чернец опять поморщился – в горле першило и скребло.
– Колюта!
Келья отозвалась тишиной.
– Колюта-а-а, – имя тянулось сквозь зубы вязкой пеленой.
Чуть скрипнула дверь, и на пороге возник ещё один монах, почти такой же старый, как и сам бывший князь Судислав.
– Звал ли, господине? – почти утвердительно сказал он.
– Пить, – прошептал Судислав. Голос вдруг куда-то пропал.
У самых губ вдруг неведомо откуда оказалась каповая чаша с пряно пахнущим питьём. Глоток сбитня облил старческое тело теплотой, воротил голос и ясность сознания.
– Спаси бог, Колюта.
– Сколько раз тебе было говорено, княже, – ворчливо отозвался слуга, ставя пустую чашу в поставец. – Не Колюта я здесь, а Онфим.
Князь скривил губы.
– На себя поглядел бы, – бросил он с чуть заметной насмешкой. – Только и слышу – княже да княже.
Слуга усмехнулся удовлетворённо – если господин язвить начал, стало быть, легче стало былому князю. Нелегко далось Судиславу мало не четвертьвековое заточение в порубе – и видит-то бывший князь плохо, да и здоровье…
А так-то, по совести, рассудив, достоило бы сейчас Судиславу – Колюта тоже знал тайну рождения своего господина – и великий стол занимать. Старейший русский князь – не шутка.
Да только про те мечты сегодня забыть впору – братья Ярославичи освободили Судислава из плесковского[4 - Плесковский – псковский. Плесков – древнерусское название Пскова.] поруба только когда он пообещал им отступиться от прав на великий стол и согласился на пострижение в монахи.
Забудь про мир, входящий, – сказали Колюте при пострижении. Нет теперь здесь ни князя Судислава, ни гридня Колюты, есть старец Савва и чернец Анфимий. Онфим. Всё.
Снизошли Ярославичи и митрополит Иларион к бывшему князю – дозволили взять с собой даже и в монастырь слугу, чтобы немощь старческая окончательно не доконала Судислава. Только Иларион условие поставил – не должно в монастыре находиться мирянам. И заставили гридня Колюту, в жизни никогда крест на себя не вздымавшему, постриг принять.
– Колюта, – вновь окликнул бывший князь.
– Что, княже? – бывший гридень настороженно покосился на дверь – не слышит ли кто. Новости обители отчего-то быстро становились известны настоятелю, и если прознает кир Алимпий про то, что двое монахов опять величают друг друга мирскими назвищами, то епитимьи не миновать, будь один из них в прошлом хоть дважды князь, а другой – хоть трижды гридень.
– Скажи мне, Колюта… – Судислав помедлил и всё-таки договорил. – Как мыслишь, в чём мы ошиблись?
– Про что ты, Судиславе Ольгович? – не враз понял Колюта.
– Вот мы все… – нетерпеливо повторил старец Георгий. – Святополк, Брячислав, Борис… я. В чём мы ошиблись тогда, пятьдесят лет тому?
Чернец Онфим вновь покосился на дверь – не стоило бы вновь поминать мирские события… да ещё такие как те. А гридень Колюта пожал плечами:
– Что я сейчас могу сказать, княже? Кто знает?
Судислав, почти не слушая, покивал головой – свет в его глазах уже снова угасал, князь уходил в себя, в свои воспоминания.
Истовым христианином Судислав так и не стал, хотя крещён был ещё в детстве. Да и как тут станешь-то? Пестун, гридень Барята, Колютин отец, почитал Перуна и воспитанника своего к тому же приохотил. Мать, княгиня Адель, хоть и христианка с детства, а всё же не хватало духу у неё пестуну возразить – да так возразить, чтобы навсегда понял. А жаловаться самому великому князю – гордость не дозволяла.
Духовник княгини как-то укорил её – не гордость, мол, тебя гнетёт, а гордыня. Мать тогда помнится, только губы поджала и смолчала, а вот он, Судислав, вскипел.
Сжав зубы до скрипа, княжич, четырнадцатилетний мальчишка, выговаривал худому попу, впившись чёрным от ярости взглядом в кроткие иудейские глаза:
– Ты, поп, с матерью моей так говорить не смей! – кулаки сами сжимались, ногти впивались в уже загрубелые от меча ладони. – Ты – чужеземец безродный! А она – княгиня!
Едва увела княгиня Адель пылкого мальчишку, цепляясь за рукав рубахи, гладя по плечу и говоря что-то успокоительное. Но ссора подействовала – священник больше не отваживался говорить с княгиней наставительно в присутствии обоих её сыновей – и Судислава, и Похвиста.
Опасался, ворон чёрный, – Судислав и теперь не мог думать об этом без злорадства.
Хихикнул по-старчески. Покосился на Колюту – гридень тоже ухмылялся. Старики за годы научились понимать друг друга без лишних слов, благо Колюта служил при Судиславе и тогда, когда князь сидел в порубе Ярославлем. Мотался по Плескову, стараясь хоть как-то облегчить затворную жизнь своего господина, хоть чем-то его порадовать.
В порубе…
Судислав невольно вспомнил годы, проведённые в заточении.
Двадцать три года.
Четверть века.
Почти полжизни.
Владимир не сумел сломить духа своего пасынка. Так же как и духа другого пасынка – Святополка. Так же, как и духа старшего сына своего – Изяслава, так и не простившего отцу гибель дядьёв и деда, не простившего и надругательства над матерью.
Судиславу не досталось такой неукротимой духом матери, какой была для Изяслава Рогнеда. Княжич сам постарался стать несгибаемым.
И стал, насколь ему удалось.
Он не сумел до конца устоять под давлением новой веры. Мало ему было отчима, который давил и вынуждал («Если же кто не станет креститься – будет враг мне!»), так ещё и мать христианка была. Добро было Изяславу от крещения в кривской земле скрываться – туда и по доброму-то времени не вдруг доберёшься. И то не скрылся – как помер Изяслав невестимо от чего вслед за дерзкой матерью своей, Рогнедой, так и окрестили сыновей его, Всеслава и Брячислава.
И ему, Судиславу, пришлось креститься. На словах. Втайне княжич по-прежнему чтил Перуна и Велеса. Отчиму пришлось глядеть сквозь пальцы. Терпел его Владимир.
Отчего-то помнились сейчас только дела государские, совсем не вспоминалась семья.
Старший сын, Святослав, погиб с бою с булгарами (небольшой загон поволжских удальцов пришёл тряхнуть русские веси на Верхней Волге, а княжич охотился неподалёку и не стерпел), а младший, Ратибор, провалился на полюдье под лёд и сгорел в несколько дней от огневицы.
Вот только жена…
Отец сговорил его с хорватской княжной Предиславой (из рода несчастливого Лаборца, некогда убитого уграми) ещё в детстве, когда ему, Судиславу исполнилось всего год (да и отцу-то собственно, было всего шестнадцать). Замыслено было далеко – союз с чешскими Пржемысловичами и зличанскими Славниковичами, которые владычили над чёрными хорватами, с Владимиром в Новгороде против Оттона, Ярополка и полоцкого Рогволода. А браком (будущим браком!) с дочерью стольского князя Ратибора к союзу присоединялись и белые хорваты. Тут отец глядел и в будущее, надеясь, пожалуй, (чем боги не шутят) когда нибудь и на все хорватские земли руку наложить, через родню жены и сына.
Да только, как водится, время всё перевернуло.
Ярополк про все эти приготовления младших братьев узнал заранее, а тут и повод подоспел – отец погорячился, убил Люта Свенельдича. Не хотели ждать младшие Святославичи, вот и грянуло.
Ярополк ринулся на Овруч, а Рогволод – на Новгород. Великому князю свезло (с отцовыми-то полками, Святославлими, закалёнными в боях с козарами да греками!). Отец погиб в битве, Ярополчичи разорили Овруч, но великий князь поступил с семьёй мятежного брата по чести – в Киев вывез, в чести и достатке держал при себе, никоторого унижения не чиня. И сговор с белыми хорватами подтвердил – ему нужен был прочный мир на западе.
А вот Рогволод с Владимиром не совладал и погиб. И Полоцк погорел, но тут Владимир прослышал про победу Ярополка над Олегом и бежал к варягам. А потом уже была та известная всем война, когда Ярополк погиб, а победитель взял за себя и Ярополчу жену, и Ольгову, к Рогнеде полоцкой вдобавок.
И тоже сговор брачный с Ратибором подтвердил. И вышел он для Судислава и Адели вроде как освободителем.
А потом, когда он, Судислав, уже вырос, и жениться ему время подошло, всё и закувыркалось.
Пржемысловичи со Славниковичами поссорились из-за Пражской епархии, а Владимир, решив, что настало удобное время, вторгся к белым хорватам. Стольско пало, город, размерами вдвое больший, чем Киев, подчинился киянам, а княжья семья погибла в бою. Вся, опричь невесты Судислава, которую Владимир привёз пасынку, словно в насмешку – и сговор выполнил, и себя обезопасил от могущественных союзников строптивого сына Адели. А после и Славниковичи погибли от рук Пржемысловичей (даром, что родня; даром, что мать Собеслава Славниковича, Стрежеслава Спытигневна, была из Пржемысловчей, племянница самого Вацлава Святого, двоюродная сестра князя Болеслава Благочестивого; даром, что в церкви спрятаться от убийц пытались). А пасынка Владимир вскоре отправил в Залесье, княжить.
Потом, пока шла война Владимиричей, пока Судислав сидел в Белоозере на престоле… князь невольно вспоминал эти времена как лучшие, невзирая даже и на смерть сыновей, которые и внуков ему не оставили. Не успели.
А уже когда он в поруб попал…
Судислав невольно вздохнул.
– А что, Колюта… – свистящим шёпотом спросил бывший князь, а ныне старец Георгий, – не пришла ли пора сани готовить[5 - Готовить сани – готовиться к смерти.]?
– Покинь, княже, – возразил чернец, всё ещё бодрый и крепкий. – Тебе ли о смерти думать?
Князь раздражённо вскинул глаза, готовясь хлестнуть верного слугу гневными словами – что мол, ещё за слюнявые утешения? – но наткнулся на твёрдый взгляд гридня и осёкся. Гридень не лицемерил, он и впрямь так думал. И говорил, что думает, как и было меж ними, слугой и господином, заведено.
Стало быть, его дела не так уж и плохи?
– Стало, поживём ещё, Колюта? – усмехнулся князь.
– Поживём, княже, – кивнул гридень твёрдо.
Но…
– А зачем, Колюта? – прищурился Судислав, слабой рукой утирая с губ белёсый налёт.
