скачать книгу бесплатно
Домашние слуги, бочары, портные, пекари, дубильщики, столяры, сапожники, каменщики…
Другие работали в доках и на верфях: конопатили днища, шили паруса, грузили корабли.
Потом нужда, а не желание, заставила сделать из рабов матросов. Далее – надсмотрщиками за другими рабами. Затем – стражниками. Оставаясь невольниками, они получили оружие и право рубить в капусту свободных, буде те начнут бунтовать или грабить. Наконец, пришел день, когда какой-то из королевских капитанов, столкнувшись с нехваткой солдат, плюнув на все, с проклятиями Эллу и Дочери его, конфисковал у подвернувшегося торговца несколько дюжин крепких темнокожих мужчин, плюясь, прочел им «Корона обещает…» и сунул в руки аркебузы – отрабатывайте свободу кровью…
Еще не умерли последние старики, привезенные сюда первыми с южного материка, а вот уже появились и свободные. Кто-то выкупался – ведь даже рабу нужно дать какую-то надежду, чтобы он не наложил на себя руки, или того хуже, не наложил их на горло хозяина. Кто-то освобождался из хозяйской милости: ведь даже с самыми жестокими хоть раз да приключаются вспышки милосердия. Кто-то дарил рабов церкви, а тут Первосвященник возьми да и постанови, что через десять лет рабу храма положено дать свободу.
Эронга Сао стал лучшим серебряных дел мастером и гравером в заморских владениях, а кузнец Бунго научил эгерийцев выплавлять чёрную бронзу, из которой получались превосходные пушки и даже аркебузы. Сирингия Мудрая открыла сотню с лишним лекарственных трав. А ее дочь догадалась приручить дикий маис, вспомнив, что похожий злак выращивали у нее на родине. Уже через два десятка лет его начали разводить в Эгерии, откуда он расползся по свету до самого Дангао и Сянь. Именно от рабов пошел обычай разводить больших черепах в особых загонах до тысячи голов, что заменяло сотню быков.
Знаменитый вождь шойосов Эндагобо стал первым чёрнокожим капитаном в войске эгерийского короля.
Были и другие.
В одной только Кадисте проживали десятки мулатов, владевших в общей сложности десятью тысячами рабов. И случалось бывший дворянин, а ныне кабальный раб, прислуживал бывшему рабу, пока тот завтракал, после того, как провел ночь с дочерью оного дворянина. Бывало и такое.
Потом, может быть, скажут: «Так рождался новый мир и новый народ».
Но мудрый просто пожмет плечами: «Таково течение жизни».
Так или иначе, а к 3342 году от Воздвижения Первого Храма, от Изумрудного моря до южных льдов раскинулись громадные владения эгерийской короны, чьи многочисленные губернаторы, чиновники, солдаты и морская стража зорко следили за тем, чтобы иностранные суда не вздумали вести торговлю. И это было главным.
А люди – что ж – люди умирали как и было установлено Творцом – Эллом.
Сколько их умерло на заготовках ценной древесины, на рудниках, на плантациях пряностей, на добыче сахара из растущей тут сахарной пальмы – не счесть.
От неведомых болезней, лишений, поножовщины и тоски по утраченной родине умерло не меньше. Свободные и рабы, нищие и идальго, айланцы, танисцы, каильянцы, арбонны, хелмийцы, мисрийцы…
Всем им эпитафией могут послужить слова из поминальника начертанные рукой безымянного монаха в часовне на старом кладбище Гоанадакано. «А имена их Элл ведает…»
Глава 7
3342 год от Возведения Первого Храма, 12 число месяца Аркат.
Стормтон, Ледесма.
…– Зря ты, парень, от угощения отказываешься, – с укором глянула на него красавица-смуглянка, когда он, заплатив два медяка за завтрак, выходил из заведения. – Я бы тебя так попотчевала – все плавание бы потом меня вспоминал.
И столько всего, обещающего блаженство, было в ее взгляде, да и во всей ладной фигурке, что пикарон чуть было не поддался искушению.
Не вовремя появившаяся рядом с девицей драная чёрная кошка разом испортила все настроение. Кошек он не переносил. – Как-нибудь в другой раз, – улыбнулся вежливо, но достаточно прохладно, чтоб отшить прилипалу.
– Ну, как знаешь, – надулась молодка. – Надумаешь, знаешь, где меня найти.
– Непременно, – пообещал темнокожий.
Портовая дорога, по которой шел Х'Ант, прилегала к причалу, где и днем, и ночью было полным-полно моряков, а сама улица пестрела вывесками таверн, зазывающих посетителей на стаканчик рома. Шумное оживление день и ночь царило на Морской – главной улице Стормтона.
Вернувшиеся флибустьеры бродили от таверны к таверне. Их кошельки были набиты золотом, но бархат, шелка и кружева плохо сочетались с грубыми манерами и изукрашенными шрамами физиономиями. Компании таких молодцов неделями пировали с куртизанками со всех уголков мира.
Нередко на компанию покупалась бочка вина, выбивалась затычка, и пираты, по очереди подставляя рты под струю, цедили вино, пока бочка не была осушена.
Деньги спускались до последнего гроша, и иные умудрялись за ночь прокутить две-три тысячи риэлей. Это притом, что сильный раб стоил сотню, а бутылка самого лучшего вина – пять. Некоторые входили в кабак в шелках и золоте, а к утру у них не оставалось даже рубашки на теле.
…День тянулся ужасно долго. Он провел его, бесцельно шатаясь по рынкам. Но что поделаешь. Такова его миссия – разведать как можно больше.
За час до захода солнца он находился неподалеку от Восточных ворот.
Делая вид, что рассматривает дверь лавчонки татуировщика, с образцами рисунков – хэйянских, сянских, амальфийских, он при этом не спускал глаз с часового, который, скользнув по нему взглядом, лениво прохаживался у караульной будки. Похоже, пройти через ворота особого труда не составит. Вот если бы он знал, куда ему идти дальше.
Его должны были встретить, и взять чертов пакет, буквально обжигавший его тело…
Перед тем как несколько часов назад его лодчонку спустили со шхуны под фрисландским флагом – под ним тут плавают все кому не лень, и парус повлек его к недалёкому берегу, тот странный тип был уж слишком словоохотлив. Всё говорил как это важно, твердил что друг свободных пикаронов уж слишком о себе возомнил и ему надо напомнить о взятых на себя обязательствах – но глаза его прямо таки излучали ложь как два фальшивых скеата, слепленных из оловянных пуговиц.
Вся эта история не слишком то нравилась одному из лучших прознатчиков Дарина – конечно он повинуется воле вождей, но вот кто о себе много возомнил – так это Рагир, что как уже поговаривали в тайных лесных и горных посёлках, всё больше ведёт себя как претендент на пикаронский трон.
Х'Ант осматривался, глянул зачем-то в сторону форта, чья зубчатая громада рисовалась на фоне синего неба, а батарейная башня торчала как Хамиранова мужская гордость.
Ладно – он идет с важным поручением, и не должен его провалить.
В нескольких ярдах от него стоял какой-то рослый мужик и, как показалось Х'Анту, внимательно следил за ним. Пикарон, нарочито громко насвистывая начальные такты "Канонира и Смерти" неожиданно пересохшими губами, быстро свернул в заросшую, темную улочку. Он шел очень быстро и, когда обернулся, то ничего, кроме колеблющихся теней, не увидел.
В "Старом Компасе", мимо которого, томимый голодом и жаждой, проходил Х'Ант, кто-то орал развеселые песни пьяным голосом, из двери доносились грохот ломающейся мебели и звон разбивающейся о стены и людские головы посуды; похоже, внутри веселье шло полным ходом.
Запах перегара ударил в нос Х'Анту, когда пьяный здоровяк навалился на него и, дружески хлопнув по плечу, предложил выпить за его счет. Видимо, для моряка подобное панибратство было обычным делом, и каждого прохожего он считал как минимум своим другом до гробовой доски.
– Я угощаю, приятель! Подними стакан за мое здоровье, уважь старого боцмана Ланго! Такая удача привалила! Золото рекой льется! Давай-давай!
Не дожидаясь ответа, он затащил мулата в таверну и толкнул его за ближайший свободный столик.
– Трактирщик, рому мне и моему новому лучшему другу!
Через несколько минут принесенная толстым трактирщиком бутыль была пуста, в основном благодаря стараниям боцмана Анго.
И видать от избытка чувств, тот затянул песню, изобличавшую его прежнее, а может и нынешнее ремесло:
– От пролива к проливу мы вели корабли,
Когда я моря бороздил.
От пролива к проливу мы вели корабли,
Когда я моря бороздил.
От пролива к проливу мы вели корабли,
Как-то раз эгерийца узрели вдали.
И, связавши живых, мы ограбили их,
Когда я моря бороздил.
К Далабару направить корабль довелось,
Когда я моря бороздил,
К Далабару направить корабль довелось,
Там незваный надолго запомнится гость.
Брали мы все подряд, чем неверный богат,
Когда я моря бороздил.
Торгаша-амальфийца с его кораблем,
Когда я моря бороздил,
Торгаша-амальфийца с его кораблем
Понесла нелегкая нашим путем.
Перед нами он плыл, я его захватил,
Когда я моря бороздил.
Я запомнил ещё из Каиды купца,
Когда я моря бороздил,
Я запомнил ещё из Каиды купца,
Тысяч десять я вытряс из молодца.
Когда я моря бороздил.
Я взял четырнадцать добрых судов,
Когда я моря бороздил.
Я взял четырнадцать добрых судов,
Четырнадцать разом, купцы – на подбор,
Мы их обобрали – и весь разговор.
Когда я моря бороздил…
И, оборвав куплет, запил песню добрым стаканом рома.
– Забористое пойло! – крякнул он и вдруг с подозрением уставился на пикарона.
– Что-то ты не пьешь, а? Или тебе не нравится ром? Или моя рожа?!
Перебравший моряк навис над мулатом, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.
Судя по всему, Анго постигла неудача в этом нелегком деле.
– Отличный ром, – приветливо отозвался Х'Ант. – Спасибо за угощение, боцман.
Просто жарковато сейчас…
– Жарковато, да? – наливался гневом толстяк. – Щас тебе ещё не так жарко станет! Я ещё на этого дурня добро перевожу!
Он обернулся к посетителям, призывая их в свидетели оскорбления. Кабак сочувственно загудел: почти все посетители успели уже угоститься за счет боцмана и были целиком на его стороне.
– И то верно, – все так же мирно поддакнул молодой мулат. – К чему на всяких дурней добро переводить? Я пойду, пожалуй…
Х'Ант терпеть не мог драться из-за пустяков.
По кабаку вновь прокатилась волна негодующих воплей.
Анго, свирепо ухмыльнувшись, сгреб свою жертву за рубаху на груди – так, что затрещала ветхая ткань.
– Ногами вперед в окно ты пойдешь, макака чёрномазая!
Выродок от случки на навозной куче козы с дюжиной каторжников и двумя меринами!
Он не договорил: левый кулак Х'Анта врезался ему в пах. Коротко хакнув от боли, боцман выпустил рубаху – и тут же получил в переносицу, уже с правой! Да, Х'Ант терпеть не мог драться. И если мордобой все-таки начинался, старался, чтобы это безобразие закончилось как можно скорее… Замычав от лютой боли, боцман осел к ногам мулата. Пьяницы опешили от такого оборота событий.
Пикарон, обведя собутыльников боцмана не сулящим добра взглядом (ну, кто ещё хочет?), подался к выходу.
– А за ром кто платить будет, рожа айланская?! – возмутился кабатчик.
– Ром? Ах да! – спохватился Х'Ант. И тяжелая бутыль из толстого стекла обрушилась на башку хозяина заведения.
Весь кабак был уже на ногах. Такого нарушения правил каким-то чёрномазым спускать было нельзя.
– Хватай его, парни, якорь ему в печенку! Дверь держи, дверь, чтоб не ушел, гад!..
Х'Ант толкнул скамью под ноги ближайшим атакующим, ураганом пронесся по длинному столу и покинул "Старый Компас" именно так, как предсказывал боцман:
через окно, высадив ногой раму.
Взревев, словно упустивший добычу хищник, толпа ломанулась в дверь, чтобы догнать мерзавца и переломать ему все бимсы и шпангоуты! Но улица была пуста…
Нет, по ней по-прежнему струился поток прохожих: моряки, торговцы фруктами и свежей водой, портовые грузчики, уличные девицы…
Но беглеца простыл и след.
Кое-кто пустился бегом по улице, надеясь догнать добычу, но большинство пьяниц разочарованно поплелись обратно в таверну, кляня шустрого мулата в бога, в душу, в костяк и в корень…
Эти свирепые рулады виновник торжества слушал сверху.
Он и не думал убегать. Всего-то подтянулся на руках, ловко вскарабкался на крышу и теперь выжидал, когда уляжется кутерьма.
Наконец, спрыгнул наземь. С той стороны таверны, где была глухая, без единого окна бревенчатая стена. Остановился среди высокого бурьяна.
Руки-ноги целы, физиономия не разбита. Вот рубаху пьянчуга порвал – это скверно! В здешних широтах моряки не обременяли себя лишним гардеробом.
Большинство слонялось полуголыми не только по корабельной палубе, но и по улицам города. Но Х'Ант нигде и никогда не появлялся без рубахи. Пусть ткань была такой ветхой, что сквозила на свету, зато она скрывала шрамы от кнута на спине. И клеймо на левом предплечье…
Пытаясь определить – нет ли за ним "хвоста" он зашел в собор поразивший его полами и облицовкой цветного мрамора, сиянием драгоценной смальты мозаиках, освещенных разноцветием витражей, фресок, цветные эмали, резьбы по камню.
Постоял разглядывая панно на западной стене напротив алтаря изображавшую гибель короля Иверо и трех тысяч мучеников под Алькантарой.
Хоть Эгерия и Хойделл и находились в старой вражде – но вера-то одна!
Впрочем, возможно просто фальбийские мастера расписывавшие собор не cлучайно выбрали именно этот эпизод из священной истории – уж больно жалкими выглядели корчащиеся в огне рыцари и уж слишком гротескным смотрелся охваченный пламенем король на охваченном пламенем коне продолжающий скакать к воротам крепости…
Про ту битву Хант знал конечно – это лесные пикароны думают что край света недалеко от околицы их киломбо или что вообще Айлан откуда их привезли находится в Верхнем Мире а белые черти живут Нижнем. Но его прознатчика кое-чему учили – не где-то, в самой столице, лесном Дарине.
Тогда пять с лишним веков назад войско Эгерии усиленное рыцарями Святого Похода из других земель почти взяло неприступную цитадель на перевале Алькантара, перекрывающую единственных путь из Северной Эгерии в Южную.
Первый пояс стен они проломили тараном, второй – магией (последний раз когда магия применялась в битве) третий – просто взяли с налёту на плечах ошеломлённых танисцев.
Осталось взять лишь алькасар – главную башню цитадели – и путь за хребет был открыт.
Но у танисцев было припасено кое-что на крайний случай. Когда торжествующее войско заполнило двор крепости, вдруг открылись потайные сифоны и из них хлынул клокочущий жаром танисский огонь. Три тысячи человек поджарилось не хуже чем грешники на кемадеро а чуть ли не столько же погибло когда бежали сломя голову, потоптав друг друга или сорвавшись в пропасть.
