Город без солнца: Кара. Нежелание

– Так, а где ж его дети? Почему не приехали?

Я не успел открыть рот, как в беседу вмешался Григорий.

– К вечеру должны приехать. Вдова вчера сказала. Им только сегодня сообщили о смерти.

– Так, а у старшего сына жена…

Я не успел вникнуть в их содержательный разговор, так как меня подозвала одна из старух. Я аккуратно пробрался сквозь толпу, подойдя к бабке. Она сжимала в толстых коротких пальцах платок и попросила меня перенести венки на машину. Я взял в обе руки по несколько венков и, обойдя гроб и любезно попросив уступить дорогу, подошёл к грузовику. Платформа была устелена вишнёвым ковром, над платформой натянут брезентовый козырёк. Я залез на кузов и аккуратно расположил венки, оперев их на край со стороны кабины, который так же обтянут краем ковра. В момент, пока я обернулся, чтоб покинуть автомобиль, к грузовику подошёл водитель и двое вышеупомянутых господ. Они решали, куда установить гроб с телом и попросили меня остаться наверху. Женщины поспешили завершить процесс прощания вдовы с усопшим супругом, поднимая и оттаскивая её от гроба. Та не собиралась просто так отпускать любимого, продолжая проливать слёзы. Как же я не люблю этот момент. Всё-таки, одной из старух удалость поднять Настю и прижать к груди. Бабуля с вдовой вместе принялись горько плакать, вытирая платками слёзы и нос. Гриша, Егор и двое господ оторвали гроб от табуретов и понесли покойника вперёд ногами к грузовику. Я присел на корты на краю платформы и протянул руки, чтоб принять деревянный ящик. Господа подошли к автомобилю и приостановились, водитель поспешил в кабину. Я принял край и протащил его ближе к центру ковра. Рыжий резво запрыгнул ко мне, оставив Григория и своего друга подавать тело с земли. Мы вместе затащили гроб и поспешили покинуть платформу. Я бросил очередной взгляд на лицо покойника. Оно всё так же казалось мне тревожным, хотя в таких случаях оно должно умиротвориться и лишиться каких либо эмоций. Нет, оно не было искажено испуганной гримасой, однако зная детали мимики бывшего сослуживца, особенности его выражений, я в былые времена и без слов мог определить, что его что-то беспокоит, даже если он всем видом пытается указать на то, что всё в порядке. «От чего он помер?» – вдруг, наконец, меня осенило поинтересоваться у Григория. «Сердечный приступ» – без эмоций, заученным текстом произнёс друг, не отрывая взгляд от земли. Странно, ведь он редко жаловался на проблемы со здоровьем. Хотя у него с детства был гастрит, с сердцем и артериальным давлением у него всё было в порядке, прямо как у военного лётчика. Но в последнее время мы редко общались, поэтому о его недугах я ничего не мог знать. Ведь в таком возрасте возможно приобрести перечень заболеваний, включая хронические.

Настасья, всё так же прижималась к груди соседки, всё громче и громче рыдая. Кроме соседки, её никто не стремился утешать. Бабы поспешили взять веночки, одна из них подобрала портрет с прижизненной фотографией Саши, угол которого перевязан чёрной лентой. Здоровяк сразу взялся за крест. Завёлся двигатель. Тётки, держа в руках венки, перевязанные лентами с указанием того, кто данный аксессуар посвятил, выстроились в колонну. Во главе заняла место держащая портрет хмурая женщина в платке, из-под которого торчали крашенные в пепельный цвет локоны. За ней своё место занял крестоносец. я с Гришей, рыжим и Егором взяли крышку гроба. Колонна двинулась. Все медленным шагом ступили вслед под неутолимый плач вдовы. Солнца, фактически, не видно. Снова начался ветер. Люди с хмурыми лицами монотонно передвигались, погрузившись в мысли, каждый о своём. Я и сам, грешным делом, задумались о подобной участи. Ведь каждого это ждёт, чего уж там греха таить. Представил, каково это лежать в деревянном ящике перед подъездом, когда вокруг тебя все толпятся. Все будут обсуждать твою жизнь. Слава Богу, хоть плакать будет некому.

Я медленно шагаю, глядя под ноги. Промёрзшая земля. Зимой умирать – это дополнительные заботы для близких. Ведь землю копать тяжелее и с живыми цветами более напряжённо. Крышка оказалась лёгкой, и взял я её достаточно удобно, так что не пришлось подтягивать её или перехватывая рукой. Я почему-то взглянул на Гришу. Интересно, кто из нас умрёт первый, и если я – будет ли он скорбеть? Так, это уже лишнее, нужно гнать подальше дурные мысли, и я незаметно сплюнул через левое плечё, постучав по крышке гроба.

Хотя в такие моменты, я думаю, каждый задумывается о собственной смерти и смерти своих родных и друзей. Мы стали приближаться к перекрёстку. Знающие старухи бросили полотенца на дорогу. Никогда не знал, для чего это, однако видел это не в первый раз. Полотенчики запакованы в целлофан, чтоб не пачкались, после чего бабули со скрипом их поднимали и шли дальше. Супруга покойного перестала рыдать, вытерев слёзы платком. Холодно, зябко, рука, держащая крышку, на ветру задубела. Нужно было перчатки взять. Тем не менее, такое ощущение, что у молдаванина руки не мёрзнут никогда. Перехватывать и как-либо разминать руку было неудобно, т.к. все держат крышку и не жалуются, поэтому я незаметно стал шевелить пальцами. Водитель ехал, примерно на первой скорости. Следовать пешей колонной планируется до конца улицы, там уже виднелся уготовленный для перевозки людей автобус. Белый, однако пожелтевший от солнечного свата, ЛАЗ, с красной окантовкой. Уже не терпится скорее забраться в него и спрятаться от ветра. Это и раздражало. Колонна двигалась очень медленно, поэтому пройти короткое расстояние занимает много времени. Я активнее разминаю пальцы под крышкой. От раздражения начинала болеть голова и давить в висках. Так и хотелось взять и подогнать колонну и водителя. Ветер временно прекратился, но ситуацию это не меняет. Я по-прежнему не чувствую руки. Шофёр автобуса уже завёл мотор, прогревая систему, и это обнадёживало. Из выхлопной трубы повалил синий дым. Явно, клапаны пропускают масло. И вот, наконец, обнадёживающая команда: «Кладём крышку гроба рядом». Автомобиль остановился. Я поспешил двинуться вперёд. Благо товарищи чувствовали себя так же и не задерживали процесс. Я перехватил деревяшку, спрятав бесчувственную руку в карман, и аккуратно передал свой край Егору, тот в свою очередь отдал дерево рыжему, который уже забрался на платформу. Отвернувшись от машины, я принялся дыханием разогревать руку, сгибая и разгибая пальцы. Терпеть не могу это ощущение.

Толпа двинулась в автобус. Полные бабки не спеша забирались в салон, приостанавливаясь у входа, отдыхиваясь и выискивая место, куда бы присесть. Найдя подходящее кресло, они громко указывали на него собеседнице, поднявшейся следом, и жестикулировали руками. Затем они боком пробираются через половину салона, втискиваются в кресло и, задержав дыхание, падают на сиденье, при этом резко выдыхая. Я уже не спешу подниматься, дожидаясь, когда все усядутся. В противном же случае, мне придется подниматься потому, что окажется, что я занял место какой-нибудь бабы Вали, которая заприметила это место, стоя ещё на улице.

Гриша скорее начал заходить, занимая очередь между женщинами, зазывая хриплым голосом меня следовать за ним. Я же стоял на тротуаре спиной к толпе и выкрикнул, что сейчас приду. На самом же деле моё внимание привлекла оживлённая беседа вдовы с рыжеволосым. На её лице впервые за день появилась улыбка. Их диалога я так и не слышал, поэтому судить ничего не могу. Внезапно он взял её за руку и прижал к себе. Кто-то из старух начал бы строить домыслы и осуждать её, однако первая мысль, что пришла мне в голову – утешает. Женщине и так серьёзно досталось, ещё не хватало, чтоб злые языки сейчас добили её настроение. Разумеется, мне было её жаль. Не смотря на то, что она захомутала его по самые помидоры, всё-таки он прожил с ней тридцать лет. Наверняка у них были свои взлёты и падения. Уверен, что в каждой семье присутствуют свои скелеты в шкафу. И не смотря на то, что она младше него больше, чем на пять лет, всё-таки они нашли много общего, внося коррективы друг в друга. Есть же такие, кого не пугают недостатки второй половины – не то, что эту шлюху.

Я вновь вспомнил о бывшей жене и воспротивился. Развернувшись, я вижу, как поднимается крайняя пассажирка и поспешил спрятаться в кузове. Поднявшись, я заметил, что возле Григория уже присела какая-то пенсионерка и он, с немного виноватым видом, поднял взгляд на меня. «Сiдай сюди!» – вдруг дёрнула меня за рукав баба Зина. Свободное место прямо напротив входа. Разумеется, оно будет свободным, так как все пенсионерки берегут своё здоровье и опасаются того, что во время движения, из щели в двери может задуваться холодный воздух. Поэтому Зина села возле окна, да ещё и желает прикрыться мной от сквозняка. Ну, спасибо…

Настасья осталась в кабине катафалка рядом с водителем, а её рыжеволосый товарищ зашёл в автобус и сразу проследовал на свободное место возле водителя. Пневматическая дверь со скрипом закрылась, шофёр поднажал на педаль акселератора, автобус тронулся.

В салоне громко разговаривали старухи. Все пожилые люди разговаривают громко, то ли из-за того, что с возрастом возникают проблемы со слухом, то ли из-за того, что в таком возрасте уже некого стесняться. Широкая соседка вынуждала меня сидеть ближе к краю, заставляя часть моего туловища находиться на весу. Одно из коленей я оттопырил в сторону прохода, не опасаясь, что создам кому то неудобство, т.к. по ходу движения никто не будет выходить. Путь предстоял сравнительно затяжной, потому я расслабился и откинулся на спинку. А вот всё-таки интересно, когда же я умру, то моя дочь узнает об этом? И увижу ли я её в дальнейшем остатке жизни? Так бы хотелось снова её увидеть, поговорить с ней о том, как у неё дела. Она ведь уже взрослая, наверняка уже и свои дети есть. А ведь я помню её совсем крохой. Они ушли от меня, когда она была в первом классе. Очень хотелось бы, чтоб она меня, хотя бы, капельку помнила. Всё-таки, хочется увидеть её, её мужа. Надеюсь, она выберет не такого безнадёжного забулдыгу, какого выбрала её мать. Так не хочется, чтоб её кто-то обидел. Та старая проститутка, наверняка уже нашла ей нового отца, и теперь вынуждает её взять его фамилию. Ведь она никогда не перебирала мужским вниманием. Постоянно кокетничала с мужиками, часто оставалась с ними один на один, постоянно заигрывая и подбирая общие темы для обсуждения. Вот же шлюха. Она любила передо мной повыкаблучиваться, заговаривая с незнакомыми мужчинами. А в моменты, когда один из них осматривал её животным взглядом с головы до ног, желая плотских утех, она, зная, что я всё это вижу, могла ему мило поулыбаться. В моменты, когда моё терпение переполнялось, и я требовал объяснений, я слышал одну и ту же фразу: «А что в этом такого?» Здесь как обычно моё терпениелопало, и начинался скандал. Разумеется, словами шлюху вряд ли переубедишь, так как, видя всю мою злость, как я кричу и у меня поднимается давление, судя по стуку в висках, она могла просто рассмеяться мне в лицо, делая вид, что не понимает, о чём я толкую. Тут уже не хватало никаких сил. Гораздо легче мне становится, когда залеплю этой дуре пару раз по её наглой морде. Что бы там не говорили, что женщин бить нельзя, я всегда был уверен: блядей – можно, особенно, когда они рассказывают, что они не такие, хотя факты свидетельствуют об обратном.

Ни разу не жалею ни об одном нанесённом ей ударе, не жалею о её пролитых слезах, т.к. я целиком и полностью уверен, что она сама виновата в моих деяниях. Каждый раз после очередного скандала у меня в душе вскрывалась язва. Моё дыхание перехватывало и хотелось плакать. Я подолгу сидел сам на кровати, пока она ревела в ванной, глядел на клетчатый половик и терзал себя раздумьями, как я до такого докатился, как я избрал себе такую спутницу жизни. Затем я всегда шёл с друзьями заливать дыру внутри себя, т.к. терпеть больше не было сил. Мы сидели допоздна в гараже, пили водку и курили папиросы. И каждый раз, когда я был в состоянии жуткого опьянения, я понимал, что все эти её слёзы – лишь показуха, и что она не исправится и всё так же будет себя вести таким образом. Я всё так же буду кричать и нервничать, но мне в таком состоянии уже было всё равно. Я лишь надеялся, что этот кошмар когда-нибудь закончится, я сильно этого хотел.

Друзья видели мою неподдельную грусть и мгновенно подливали мне жидкость в стакан, похлопывая по плечу и громко заявляя, что всё будет хорошо. Мы сидели до полуночи, после чего я, забыв о поводе для разочарований, шёл домой, не разбирая дороги. Мне было хорошо, действительно хорошо. Я ни о чём не задумывался, для меня не было проблем. Моим ориентиром был свет, видневшийся в двери подъезда, и я шёл на него. Лишь взявшись за поручень и ступив на первую ступеньку, у меня вновь падало настроение, я снова представлял себе, что сейчас войду в квартиру, где моя жена таит на меня злобу, и пока меня не было – она продумала, как высказать мне всё, что обо мне думает. Я останавливался внизу лестницы, глубоко вдыхал и понимал, что мне всё равно.

Шатаясь и крепко держась за поручень, я шаг за шагом поднимался на второй этаж. Перед глазами всё плыло, и я не различал деталей. Но всё же, сенсорная память позволяла мне без препятствий добраться до двери. Оперев ладонью левой руки об стену, правой рукой я всё-таки доставал ключ и тщетно водил вокруг замочной скважины. Пальцы отказывались слушаться. Провернув ключ, я всё-таки попадал в квартиру. Свет я, как правило, не включал. Закрыв за собой дверь, я облокачивался на неё спиной, чтоб удержать равновесие. Затем я сгибался, и двери касались только ягодицы. Шатаясь, как флюгер, из стороны в сторону, я развязывал шнурки и снимал обувь. Весь этот процесс происходил достаточно шумно, но мне до этого не было дела, хотя я и старался, как можно меньше шуметь. После, я снимал верхнюю одежду, и часто случалось так, что из-за того, что вешалка была переполнена, моя куртка или пиджак падал, шелестя и ударяясь пуговицами о линолеум. Это, как правило, вызывало у меня нецензурную речь с упоминанием полового акта с чьей-либо матерью, подразумевая мать моих детей. Хватаясь за стены в кромешной тьме, я пробирался к спальне. Жена уже спала, либо делала вид, что спала. Я садился на край постели, снимал носки, тельняшку и брюки. Наконец я вздыхал спокойно, в глубине души чувствуя себя в безопасности. Просовывал ноги под одеяло и моментально усыпал. И если обычно мне не дают сразу уснуть разные мысли, то здесь такой проблемы не возникало. Сознание отключилось, а тело я, фактически не чувствовал, разве что природные позывы, вынуждающие меня снова встать. На утро, как правило, болела голова и страшно хотелось пить. Жена уже давно поднялась и копошилась на кухне. Я встал, привёл себя в порядок, удовлетвори природные позывы и зашёл на кухню выпить воды. Жена со мной не разговаривает, давая понять, будто я виноват. Я тоже ничего не говорил, не извинялся. Она подавала завтрак на меня и на дочь, опустив глаза и не глядя на меня. Я, молча, ел, потихоньку раздупляясь, выпивал много воды и одевался.

Вечером, мы обсуждали бытовые проблемы, позабыв о былых происшествиях. Так и оканчивался день. Но всё-же оставался осадок и вкус жёлчи на языке от того, что я живу с проституткой. Не дай Бог, если дочь станет такой же. Ну, нет, она у меня умница, вся в папу вырастит, кто бы там не называл себя её отцом, надеюсь, родного она никогда не забудет. И этих маминых хахалей она будет посылать подальше. Как же я всё-таки по ней скучаю. Я снова загрустил. Так стало гадко и хотелось плакать.

Вот мы уже приехали. Водитель открыл двери, пассажиры стали понемногу вставать и направляться к выходу. Ещё несколько секунд двигатель работал на холостых оборотах, после чего шофёр заглушил его. Бабки с громкими вздохами спускались со ступенек. Мне так же пришлось поторопиться, во-первых: потому, что я должен был помочь справиться с гробом, во-вторых: баба Зина начала меня подталкивать, тяжело, но настойчиво двигаясь к выходу. Быстро сойдя с лестницы, держась за поручни, я заметил, как Григорий направляется к катафалку, я поспешил за ним. Возле машины уже стояла щупленькая старуха в сером тулупе, который на два размера больше неё и сложенными у живота руками в тёплых вязаных варежках. Это была работница кладбища. Она мгновенно обратило внимание на меня с Гришей, подняв руку и указывая на нас: «Вы, идём со мной, возьмете носилки и верёвку». Мы покорно последовали за ней. Вошли на территорию кладбища в каменное сооружение с выкрашенными слой за слоем синей краской стенами. Там за дверью, оббитой фанерой было что-то типа склада: вёдра, лопаты, банки с краской, накрытые целлофаном и плотно утрамбованной поверх целлофана крышкой, чтоб создать более герметичное хранение и замедлить процесс засыхания красок и лаков. Так же замотанные в пакет кисти, доски, мешки с цементом и известью и многое другое, плотно наставленное друг на друга. У стены возле окна стояли уже уготовленные деревянные носилки с положенной на них верёвкой. Я переступил через банки и инструмент и обошёл носилки, взяв их сзади. Гриша подошёл к другому краю и взялся за другие ручки. В дверь их так просто не протащить, пришлось перевернуть на бок, чтоб товарищ мог с ними пройти влево в узкий коридорчик. Стараясь не наступать на инструменты, мне пришлось маневрировать по комнате. Бабуля всё это время стояла в углу и наблюдала, теребя в варежке старый ключ от той самой двери. В таком же повёрнутом положении и выносили их из помещения. Следом, заперев замок, вышла бабка, держа в руке смотанную верёвку. «Пойдём!» – невзначай скомандовала хозяйка. Бородатый повернулся ко мне спиной и мы понесли грубые деревянные носилки вдоль кладбища. Я глядел на затёртые до блеска доски. Им уже не один десяток лет. Такое чувство, что они являлись атрибутом погребений всего кладбища, или хотя бы половины. Высокая прочность требовала значимой массы изделия, поэтому и без груза, носилки достаточно громоздкие. Уже виднелся синий грузовик с собравшейся возле него толпой, они все ждали нас. Старушка короткими шагами двигалась следом за нами, однако, мы такой роскоши себе позволить не могли. Вот мы и пришли, поставив деревянную конструкцию позади платформы таким образом, чтоб сгрузить гроб сразу на неё.

Спустив гроб и уложив его на носилки, мы расположились в таком же порядке, как и в квартире, подняли и несём покойного между оградами по узкой тропинке. На засохшей траве подмёрзшие грудки земли – это следы от кладбищенских кротов. Каким-то образом, старуха нас перегнала и размотала верёвку, подготовив её для предания Александра земле.

Мы установили тело у вырытой ямы для прощания родственниками и я отошёл в сторону. Саню хоронят рядом с могилами его родителей. Вдова медленно подошла, не отрывая всю дорогу взгляд от мужа, сжимая в пухлых пальцах платок. Приблизившись вплотную и начав всхлипывать, мгновенно зажмурилась и прикрыла нос платком. Сразу нашлись подруги, принявшиеся её утешать. Ужасная картина.

Зная, что данная процедура обычно занимает достаточно времени, я удалился подальше. Возле одной из могил, держа в руках две гвоздики, присел на колено парень в кожаной куртке. Он несколько минут глядел на каменную плиту с изображением молодой симпатичной девушки, походу жена или сестра. Затем плавно и аккуратно положил цветы на могилку и встал. Так и стоит и глядит на камень, о чём-то задумавшись. Наверное, он любил её, плохо потерять того, кого любишь, навсегда.

Он развернулся и наткнулся взглядом на меня и приостановился, покидая ограду. Я почему-то, чисто машинально, кивнул ему. Он секунду подумал, кивнул в ответ и стремительно ушёл, достав по дороге мобилку и что-то там набирая. Я снова устремил взор на памятник с изображением покойницы. Такая молодая, красивая и улыбающаяся. Как это ужасно и печально.

Вдруг Гришин хриплый голос шёпотом подозвал меня. Уже намеревались заколачивать гроб. Егор с женщинами принесли крышку и накрыли тело. Работница кладбища дала рыжему молоток и несколько гвоздей. Под стук молотка резко усилилось рыдание Насти, которую, судя по всему, увели от гроба. Гвозди легко проходили сквозь фанеру, обтянутую тканью. Когда все гвозди забиты, под ящик протянули верёвку, я, как обычно, взялся за конец у ног. Все встали по углам могилы и начали опускать Александра. Всё так же доносился женский плачь. Мне следует скорее опускать свой конец, чтоб честь, где расположены ноги, первой коснулась земли, и вот, ящик на дне. Старуха в тулупе подошла к здоровяку и взяла его конец, приказав всем отпустить верёвку, после чего принялась резво сматывать её. Присутствующий здесь народ брал по горсти земли с кучи и бросал в могилу. Гриня одним из первых набрал полную пригоршню глинистого чернозёма и резко метнул в яму. Я предпочёл не участвовать в процессе, т.к. считаю плохой приметой брать кладбищенскую землю в руки, будучи наслышанным о её широком использовании в области чёрной магии. Каждый по очереди отдал дань памяти усопшему, двое молодых парней в затёртых рабочих комбинезонах моряков, судя по всему – ещё одни работники кладбища, взялись за совковые лопаты и принялись наполнять могилу с покойником землёй.

Все медленно шагали к выходу, обивая об асфальт грязь, налипшую на подошву обуви. Всё так же дул ветер и из-за того, что весь день отсутствует солнечный свет, трудно примерно определить, который сейчас час. Настасья ещё долго о чём-то общалась с работницей, поэтому мы решили подождать её у автобуса. Гриша почистил ноги по ходу движения, оббивая башмаки об асфальт, ну а мне привычнее об чистику у ворот. Соблюдая народное поверье, я вышел из кладбища не оборачиваясь. На прежнем месте стоял тот самый ЛАЗ и процедура погрузки пассажиров в точности повторилась. Всё-таки мне взбрело в голову взглянуть в сторону ворот, отыскивая взором работодательницу. Она как раз выходила в сопровождении двух друзей. Я вышел из-за автобуса, подозвав уже где-то стрельнувшего сигарету Гришу, чтоб навязаться её взору, т.к. в душе было беспокойство, вдруг она о нас случайно позабудет. Госпожа заметила нас и попросила своих товарищей подождать, направляясь к нам, по пути запустив руку в сумочку. «Не забыла» – согрела душу приятная мысль и мне захотелось плясать. Подойдя, Настя достала из кошелька две пятидесятигривневые купюры, протянув нам. Мы резко схватили, услышав от неё благодарственную речь. «Так вы это… Обращайтесь если что» – прохрипел выбрасывающий окурок Гриша. «Обедать будете?» – требовательно вопросила хозяйка, чётко дав понять, что второго предложения не будет. Деньги уже были в кармане, да и от утреннего пирожка не осталось следа, и, разумеется, мы согласились. Настя пошагала в иномарку, где её ждали товарищи. Автомобиль, судя по всему, здорового, т.к. рыжий ехал с нами. Ну а мы живо запрыгнули в автобус. Многие места были свободны, и мы без проблем уселись. За нами зашли ещё несколько людей, звук оборотов двигателя, скрип дверей и машина тронулась с места.

– Хух, ну наконец то можно снять это полотенце.

– Эх, хорошая женщина, жалко её, ты видел, как она убивалась над гробом?

– Ой, Миша, не вспоминай. До этого она держалась, т.к. всё это висело на ней.

– Ну, а нам с тобой после смерти такое счастье не грозит. Нет у нас тех, кто бы плакал и это всё организовывал, так что если не начать копить денежку, то и похоронят нас под забором.

– Да какая, в общем-то, разница, как тебя похоронят? Мне лично после смерти уже будет всё равно, что и как со мной будет.

«Хлопцi, щовитаке кажете?» – не могла промолчать сидящая позади тётя Зина, подслушивая от скуки наш разговор. И вправду, чего о смерти-то думать, как придёт – никуда уже не денешься. Вот почему-то меня всё ещё волнует вопрос о том, узнает ли моя дочь, когда меня не станет. Хоть бы ей кто-то сказал, пусть даже после того, как меня похоронят, лишь бы она нашла мою могилу и пришла со мной прощаться. Все мои друзья давно уже меня бросили и им всё равно, если я исчезну. И тут я всё таки решился на вопрос, но задавать его пришлось тихо, чтоб соседка не слышала.

– Гриш, а когда я помру, будешь по мне плакать?

– Ты что, дурак? Что ты такое несёшь?

– Ну, серьёзно.

– Ну, конечно, с кем же я тогда пить буду? Да и не факт ещё, что ты первый помрёшь.

Мы оба заулыбались. Я обернулся назад, оценить реакцию бабули. Та лишь вздохнула через нос и повернулась к окну. Всё с нами ясно. К тому же половина автобуса посчитала нужным взглянуть на нас укорительным взглядом, что не могло не угнетать. Одна из бабушек даже перекрестилась. А ведь действительно, жаль Анастасию, её сейчас будет тяжело и непривычно, когда в доме отсутствует любимый человек. И не просто, сожитель, а воистину любимый. Каждый день по утрам они шли под руку по делам, чего не хватает большинству супружеских пар данного возраста. Да я никогда и не слышал, чтоб он жаловался на неё кому-либо. Возможно, у них и были ссоры, но никто из них не выносил сор из избы. И детьми своими он гордился: один футболистом был, у другого своё дело, приносящее им прибыль. Тем не менее, жили они всегда сравнительно скромно, на всё, что они купили, они заработали сами. У Саши был старенький немец, который он перегнал из Молдавии в конце девяностых, и ездил он на нём до самой пенсии, пока не продал. До этого, отец подарил ему отечественный прототип Тольяттинской автомобильной промышленности. Мы копались в нём всем двором. После каждой произведённой ремонтной операции, собирались у него в гараже за гранёными стаканами беседовали на мужские темы, строя планы дальнейшего ремонта и замены. С каждым улучшением, его Жигулёнок летал, как ракета, особенно после того, как покойный дед Максим переделал его карбюратор под спортивную езду. Правда, это существенно повлияло на расход топлива, но в то время это не являлось проблемой. Но и кольца, так же, приходилось менять чаще, да и много чего другого, поэтому от данного стиля Сане пришлось отказаться. А с появлением современной немецкой техники, ремонтные работы производились реже. Всё ограничивалось периодической заменой масла и доливанием импортной охлаждающей жидкости в бачёк радиатора. А в основном, машина работала как часы. Да и Александр, тоже, был трудолюбивым мужиком. Всё у него в руках всегда ладилось, и работа спорилась. Одним словом – мужик.