скачать книгу бесплатно
– Да не волнуйся ты, Боренька! Пока пароход придёт да пристанет к пристани, пройдёт двадцать минут, а до моего дома – всего пять минут! И окна мои выходят прямо на реку, так что никак мы с тобой пароход не пропустим! Да и ты, наверное, голодный? Давай! Пошли! Я тебя покормлю! Ну, давай-давай, пошли! Мы ведь с твоей мамой закадычные подружки! Давай-давай! Не стесняйся! Пошли! Пошли!..
Она привела меня в чистую, светлую, уютную горницу своей свежевыбеленной избы. Поставила самовар, на стол принесла шаньги, пироги, сладкий хворост, молоко, сметану. И мне показалось, что я снова дома и что это моя мама хлопочет и хочет угостить своего сыночка и приготовить ему что-то вкусненькое, свежее и сладкое. Теплота и забота маминой подружки всё больше и больше наполняла меня каким-то домашним теплом, уютом, родным и вечным домашним приютом… В глазах её светилась какая-то неподдельная радость, материнская забота, любовь. Она всё улыбалась и, глядя мне прямо в глаза, приговаривала:
– Да ты кушай, кушай, Боря! Не стесняйся! Ох! Как мы с Клавой-то давно не виделись…
В это время я услышал два гудка парохода и, подскочив, выбежал на улицу и побежал к пристани. Пароход, сделав круг, прогудел ещё раз, давая понять, что пристать не может, и ушёл вверх по реке Каме. В воскресенье рано утром, с восходом солнца, я был уже на пристани. Но вода была мелкая, и все пароходы всё так же шли мимо пристани, не подавая даже и сигнала (гудка парохода). Двое мужчин, которым тоже надо было попасть в город Пермь, решили идти пешком на железнодорожную станцию «Нытва». Они окликнули всех ожидающих пароход:
– Кто с нами на железку пойдёт?! Парохода тут всё равно не дождёшься! Посмотрите сами! Видите? Какая тут возле пристани мелкая вода, а вместе шагать тридцать два километра – веселее!
Тридцать два километра – путь немалый! И никто, кроме меня, не присоединился к призыву мужиков.
Да! Я вместе с ними отправился на железнодорожную станцию, которая находилась в тридцати двух километрах от пристани Таборы. А куда мне деваться? Бабушка ведь выставила меня за двор. Значит, я не могу уже к ней вернуться без хлеба. Пароходы – проходят мимо… Теперь только у меня одна пристань – это мой дом родной! Вот туда мне и надо свой путь держать!
Мои попутчики были крепкими здоровыми, как мне показалось, мужчинами. Один – лет сорока, в тёмно-коричневом костюме и при галстуке, показавшийся мне горожанином, нес в правой руке фибровый, модный в то время чемодан, а другой – постарше – в ветхом сюртуке, вероятно, крестьянин, не менее пятидесяти лет, нёс на плечах целый мешок картошки, и лямки, сделанные из простой верёвки, резко врезались в его плечи.
Пройдя с десяток километров, мы наткнулись на большую водную преграду шириной около ста метров. На противоположном берегу заводи была видна лодка, прикованная к бревну, А неподалёку стоял небольшой уютный рыбацкий домик с аккуратным рядом стоящим свежевыкрашенным зелёной краской сараем.
На наши крики о помощи никто не отзывался. И тогда мужики решили идти обратно на пристань в Таборы. А что тут поделаешь?! По воде, як посуху – мы ходить не умеем!
Я понимал, что для меня – это погибель. Там, в Таборах, меня никто не ждёт, там нет для меня еды – мне никак нельзя возвращаться в Таборы! У меня только одна дорога – это добраться до моего родного дома! Да! Только там, дома, я найду для себя спасение. Вся эта неприглядная картина мгновенно пролетела в моей голове, и я сказал этим двум здоровенным мужчинам:
– Ну, что вы, дяденьки! Зачем же вот так сразу сдаваться из-за какой-то водной преграды! Давайте я переплыву на другой берег и достану эту так нужную нам лодку!
Мужики переглянулись между собой, подумали немного и, согласившись, сказали:
– Ну, если так, малой, то давай – плыви и, может быть, тебе удастся договориться с лодочником, и тогда, возможно, он перевезёт нас на свой родной берег. Да! И скажи лодочнику, что мы его за перевоз не обидим и даже очень хорошо с ним рассчитаемся!..
Я разделся, связал свою одежду в узелок, взял свой узелок в левую руку и поплыл на другой берег.
Плыть с поднятой рукой и с узелком мне было не очень-то удобно, да и ширина воды была приличной, и, меняя руки, моя одежда, конечно же, немножко подмокла. Но, выйдя на берег, я всё равно надел мокрую одежду на себя и подошёл к уютному домику рыбака.
Опрятный домик, обшитый снаружи вагонкой и покрашенный в зелёный цвет, вызывал уважение не только к домику, но и к хозяину этого жилища! Обойдя домик вокруг, я заметил, что входная дверь домика была закрыта на палку. Значит, хозяин домика где-то поблизости или отошёл, как говорится, на пять минут. Я крикнул несколько раз: «Хозяин, хозяин!» Но, никто не отзывался, и я отправился в сарай в надежде, что там-то я и найду увлечённого хозяина за какой-нибудь работой… Но и здесь мне никто не отозвался. Дверь сарая была не заперта, и я заглянул в сарай. В углу сарая аккуратно стояли вёсла, а на верстаке справа я увидел гвоздодёр.
Что делать?! Хозяина – нет! Выйдя из сарая, я снова начал кричать хозяина! Но на мой крик никто не отозвался! Как же мне быть?! И тогда я принимаю решение! Пока хозяин придёт, я уже перевезу мужиков, а они щедро отблагодарят хозяина за перевоз, и он не будет в накладе и, конечно же, не будет на меня сердиться за моё самовольное использование его лодки! Взяв гвоздодёр и вёсла, я отправился на берег, чтобы воспользоваться лодкой. Отковав лодку, я поплыл к моим попутчикам. Мужики были очень довольны!
– Ну вот, теперь ты наш спаситель, перевозчик паромный. Только вместо парома, – сказал городской, – у тебя оказалась лодочка, да и то ворованная… Ты ведь её стащил! Лодочку-то ведь ты взял бес спроса хозяина… Ну ладно! Ладно! Не огорчайся! Раз уж перевёз, так перевёз… Маленький ты наш воришка! Ты ведь ещё, вероятно, не знаешь, что воровать-то – это нехорошо… С одной стороны, ты вор, а с другой – ты наш спаситель!
– Я не вор! – с раздражением ответил я! – А что мне оставалось делать-то?.. Плыть обратно и идти на пристань, к которой не пристают пароходы?.. Вы же сами крикнули, что ждать на пристани нечего! Надо идти на железку! Кто с нами – вперёд! Путь до железки не близкий – весь день придётся шагать и шагать!.. Вот я и согласился идти вместе с вами, и мы втроём уже целых полдня шагаем и шагаем на эту самую «железку». Мы все вместе много протопали, а вы меня вором обозвали! Вы хозяина за перевоз-то каким-то образом отблагодарили? Так кто из нас порядочный человек? А?..
От этих взаимно оскорбительных разговоров мне стало как-то не по себе, и я замкнулся!
По сути дела, они были правы. А что было мне делать? Ложиться и помирать! Вот так – из-за какого-то пустяка – водной преграды. Я бы и один мог переплыть эту водную преграду и уйти на железку. Но я же не знал дороги на эту самую железку. А на нашем пути пока ещё ни одна душа не объявилась! Ведь целых тридцать два километра надо идти… Эти мужики мне очень не понравились. Один называет меня воришкой, а другой помалкивает, как будто бы он тут ни при чём. Мне-то никакая лодка не нужна! Переплыл и пошёл дальше… А они-то что? Боятся, что ли, за свои вещички или плавать не умеют?! Здоровенные два дядьки, а сделать что-либо в свою же пользу – кишка тонка?! А рассусоливать и мораль мне читать, особенно этот городской! «Кто вор, а кто не вор»… Ну и не садился бы в эту ворованную лодку, раз уж ты такой моралист! Сидел бы на берегу и ждал бы, как говорится, у моря погоды! А у меня другая мораль! Появилась преграда – надо её преодолеть и двигаться дальше, а не распускать нюни! Преграды – они всегда были, есть и будут! Они на каждом шагу! Большие и маленькие! И что? Спотыкаться и падать?! Нет! Это не мой удел! А такие люди, как городской, это не мои попутчики! Но делать нечего. Они знают дорогу! А я без них, когда в округе никого нет и некого спросить про дорогу, могу просто пропасть! И я терплю их оскорбления, хотя деревенский и не сказал ни одного плохого слова в мой адрес, но и это молчание (а значит, согласие) тоже угнетало меня! Оставив лодку на том же самом месте и поставив вёсла в сарай, мы двинулись дальше. И никто из мужиков даже и слова не сказал: «Было бы неплохо поблагодарить хозяина лодки за перевоз и оставить денежку на видном месте!»
Через некоторое время повторилась та же история с той же картиной – с водной преградой. И я снова поплыл за лодкой и снова перевёз этих неблагодарных попутчиков на, опять же, как говорил городской, ворованной мной (на полчаса) лодке. И снова никто из пассажиров, перевезённых мной через водную преграду, не заплатил хозяину лодки ни копейки! Но о том, что я вор, городской больше не говорил ни слова. Было уже около трёх часов дня, когда мои попутчики захотели перекусить и немного отдохнуть. Деревенский развязал свой мешок и достал холщовую тряпицу, в которой была его еда. Городской открыл свой фибровый чемодан, и там я увидел огромный рыбный пирог, который занимал весь объём чемодана. Передо мной вдруг вспыхнула картина, как мама из печки вынимает такой же рыбный пирог и ставит его на стол, а на столе ещё лежат шанежки, ватрушки, пончики… Я тут же отвернулся от своих попутчиков и, чтобы не мешать им и не смущать себя едой, отошёл в сторонку и прилёг на согретую солнцем полянку и начал немного дремать. Покушав и отдохнув, мужики тронули меня за плечо и сказали:
– Хватит спать-то, пацан! Давай поднимайся и пошли! До железки-то ещё шагать и шагать, а солнце уже перевалило на вторую половину дня!
Я покорно поднялся и пошёл вслед за своими попутчиками – на железку… Да! Они знают дорогу, а мне предстоит её преодолевать!
А я вовсе и не спал! Лежал на спине, смотрел в небо и думал о том, что вот нас трое! Трое мужчин, а мы совсем чужие друг другу люди. И у нас даже нет никакого общего разговора. Даже словом между собой никто не обмолвился и даже не познакомились, не поинтересовались, кто есть кто! Кого как зовут?! Да! Совсем-совсем чужие люди! И так мы снова тронулись в путь.
На железнодорожную станцию мы пришли к десяти часам вечера. Поезд уже стоял на заправке. Городской обратился ко мне с вопросом, есть у меня деньги на дорогу для покупки билета. Я с гордостью и достоинством ответил, что да! У меня есть деньги на проезд – целых пять рублей, и отдал их городскому, чтобы он смог и для меня купить билет до Перми. Городской, взяв мои денежки, с важным видом ушёл на вокзал и купил, как мне показалось, билеты на всех троих. Вскоре к платформе подошёл поезд, и мы втроём уселись на одной лавке. Паровоз дважды прогремел «ту-ту-ту-у», толкнул вагоны, и мы плавно поехали в Пермь. Я сидел между дядьками, и моя душа успокоилась – я еду домой… Деревенский развязал свой мешок и протянул мне одну картофелину со словами:
– На! Вот! Малой! Пожуй немножко! Ты ведь сегодня ничего не ел. Хотя бы картофелинкой червячок-то замори!..
Я вытер картофелину о рубаху и только начал её грызть, как появились контролеры. Я спокойно сижу и жую картофелину, ничего не подозревая – ведь городской купил мне билет! Но городской вдруг всполошился и быстро начал меня заталкивать под лавку. Я начал сопротивляться, говоря, что у меня ведь есть билет, но городской был неумолим и приговаривал, что моих денег было очень мало и что за эти деньги я уже достаточно проехал, и теперь я как бы являюсь безбилетником.
На шум поспешили ревизоры и начали выяснять, кто такие и куда путь держите…
Деревенский взял билет у городского и предъявил его ревизорам…
– Да! Вот, пожалуйста, едем в Пермь!
Тут и городской тоже предъявил свой билет до Перми, но ничего не сказал ревизорам про мой билет!
Ревизоры, проверяя билеты, обратили внимание на какой-то предмет, торчащий из-под лавки. Деревенский ответил, что это его мешок с картошкой… Ревизоры наклонились пониже и увидели меня лежащим за мешком с картошкой. Вытащили меня из-под лавки и начали спрашивать билет, а я начал объяснять, что мой билет у городского дяденьки, а городской начал говорить, что я их знакомый… Что, мол, денег у мальчишки нет, что я ещё маленький…
Одним словом, после переговоров городского и деревенского с контролёрами в отношении меня и моего бесплатного проезда в поезде до города Перми под надзором моих попутчиков – контролёры оставили меня в покое, разрешив мне сидеть на лавке, как настоящему пассажиру, и удалились дальше проверять билеты… Да! Всё обошлось хорошо, кроме моего понимания, что городской даже и не думал покупать мне билет за мои же деньги – пять рублей, отданные ему на оплату проезда. Но они (мои попутчики) отстояли меня у контролёров, и я благополучно прибыл в свой родной город – Пермь. Да! Я приехал домой! Расстояние от станции «Пермь вторая» («Пермь II») до моего дома было всего два с половиной километра, но я их не прошёл, а преодолевал! И преодолевал целых два часа. Да, да! Я эти километры преодолевал, будучи голодным, расстроенным из-за непредвиденных обстоятельств и находясь в неприятной мне среде, особенно с этим городским в галстуке!
На душе у меня было как-то неуютно и настолько прискорбно, что я не понимал, что это за люди, с которыми мне пришлось повстречаться.
Поведение городского было для меня очень оскорбительным… По всему (внешне) он был более интеллигентным человеком, чем деревенский, а по поведению и по сути – самый настоящий циничный обманщик и шпанёнок, хотя и был взрослым человеком около сорока лет и хорошо одетым, да ещё и при галстуке!
Дома меня с недоумением встретили мой младший брат Николай и старшая сестра Зинаида.
Я, уставший, голодный, еле-еле переступив через порог, тут же сел на него. Зина, старше меня на целых шесть лет, увидев меня дома, да ещё в таком неприглядном, помятом и угрюмом виде, всплеснула обеими руками и спросила:
– Боренька! Братик мой! Что случилось-то?
Ведь мама уехала к тебе в деревню! Ты, наверное, голодный? А мы только что всё съели…
Услышав слова Зиночки, что «всё съели», из моих уставших глаз покатились слёзки… Нет! Я не плакал! Слёзы мои капали сами по себе… И от усталости и от всего того, что только что пришлось пережить и прочувствовать и что-то понять в этой непростой жизни… Но главное – я дома, и здесь моя родня, и защита, и опора, и поддержка!.. Это были и слёзки радости, и что я дома, и слёзы какой-то безысходности! Сестрёнка, поняв, что она сказала что-то не то, быстро засуетилась и начала меня приободрять, приговаривая:
– Да ты, Боренька, не беспокойся! – захлопотала сестрёнка. – Я сейчас же сварю кисель, и тебе станет получше, повеселее, и на душе будет потеплее!
Кипяток ещё не остыл, и Зинаида навела мне киселя. Сестрёнка моя суетилась, старалась меня подбодрить, утешить. Целовала меня, прижимала к своей груди и всё приговаривала и приговаривала:
– Боренька! Ты не плачь! Всё будет хорошо!
Да! Вот такая у меня была моя старшая сестра Зинаида! Такая участливая, заботливая, нежная, любящая, хлопотливая!
Моя мама, как и обещала мне, приехала к своей родной маме (моей бабушке Петровне) в деревню Першино. Вбежала в свой родной двор и с распростёртыми объятиями бросилась обнимать и целовать свою маму Валентину Петровну и показывать, что она привезла в качестве подарков и гостинцев, а сама глазами ищет, ищет и никак не может понять, а где же её сынок Борис?! А оказывается, что сыночка-то её и нет! Нет ни в доме матери, ни в доме бабушки… Её родная мама отправила своего внука обратно в город Пермь – за хлебом… Валентина Петровна не поверила ни словам внука, ни словам своей родной дочери, которая обещала приехать в выходной день её навестить и привезти хлеба. Моя мама очень расстроилась поведением своей мамы и поехала в город Оханск к своим родственникам, чтобы нанять лодку и попытаться разыскать меня… Мамины родственники быстро собрались, арендовали лодку и на лодке приехали в Таборы и начали всех в округе расспрашивать, не видел ли кто-нибудь мальчика, описывая мою внешность.
Но тут, услышав расспросы обо мне, к пристани прибежала Валентина – мамина подружка и, увидев маму, всё ей рассказала и про меня, и про пароходы, проходящие изо дня в день всё мимо и мимо из-за низкой воды, и сказала, что я в воскресенье рано утром вместе с двумя мужиками ушёл на железнодорожный вокзал – на железку, чтобы оттуда добраться до города Перми…
Мама очень обиделась на свою маму, мою бабушку, за такое её отношение к своему внуку и её недоверие к словам внука, что мама в выходные приедет в Першино и привезёт не только хлеба, но и ещё что-то вкусненькое и какие-то подарки для бабушки… Но у бабушки были свои мысли насчёт непрошеных гостей, и она даже и не обрадовалась подаркам, которые моя мама привезла своей маме, моей бабушке, Валентине Петровне! Бабушка жила своими делами и не хотела, чтобы кто-то ещё знал про её намерения в отношении торговли молочными продуктами и про барыш, который она получала от переработки молока и продажи сливок и сметаны в городе Оханске.
С тех пор мы больше к бабушке Вале в её деревню Першино не приезжали никогда.
Да! Вот так бывает иногда в жизни… Родная бабушка, занятая своим промыслом по сепарации молока и продавая сливки и сметану на сторону, выставляет своего внука, сына своей собственной единственной дочери, из своего родного дома, по сути дела, в неизвестность, а мамина подружка Валентина, случайно встретившая её сына, приняла его как своего собственного родного сына и дарит ему и свою любовь, и теплоту, и ласку, и заботу, и внимание, не требуя взамен ничего!..
Удивительные метаморфозы случаются с людьми… Вероятно, мой приезд нарушил все коммерческие планы моей бабушки Петровны…
Как я уже говорил, у бабушки Валентины был свой собственный сепаратор для переработки молока. Во всей деревне не было ни у кого такого агрегата. И все деревенские бабы, у кого были излишки молока, приходили к Петровне для переработки молока в сливки и сметану. Получив сметану и сливки, бабы несли на рынок… Этот сепаратор Валентина Петровна никому не позволяла крутить и всё делала сама. Иной раз даже целая очередь собиралась на переработку молока, но бабушка Петровна всё равно никого не подпускала к своему любимому аппарату!
Петровна то и дело крутила и крутила свой сепаратор. Я однажды предложил бабушке свою помощь, чтобы я крутил сепаратор, а бабушка могла бы заняться каким-нибудь другим делом! Но бабушка была настроена очень категорично:
– Ещё сломаешь – и что тогда делать будем? Без куска хлеба останемся! Это ведь аппарат настоящий! Ишь, крутить он будет! Это тебе не палкой по забору щёлкать! Давай-ка лучше в лес иди или на поле! Может быть, что-нибудь к обеду и принесёшь!
Я, конечно же, так и делал. И в лес ходил, и в поле, и всегда что-то приносил, и не только к обеду. Но бабушка явно хотела избавиться от моего присутствия и отправила меня в город за хлебом, несмотря на мои твёрдые убеждения, что скоро приедет мама и привезёт и хлеба, и что-нибудь к хлебу. Я понимал, что мешаю бабушке в её бизнесе, а бабушка, вероятно, не хотела, чтобы я знал об этом. Я же мог бы быть её помощником! Я же был уже большой, хотя и маленького роста! Мне ведь было уже полных восемь лет. Я хорошо владел и пилой, и топором. Мог приготовить дрова для русской печки, натаскать воды и в кадки, и в вёдра. И даже истопить печь, начистить и отварить в чугунке картошку. Нарубить сечкой или нарезать ножом пестики. Приготовить яичницу (смесь молока с яйцами) или залить этой смесью приготовленные (нарубленные) пестики и поджарить на сковородке в русской печке. Но моя бабушка в это время просто не хотела моего присутствия в её доме! Вот этим и объясняется её поведение! Бабушка хотела избавиться от моего присутствия! Вот и избавилась! Дав мне на дорогу три лепёшки и пять рублей на проезд! «А про твою маму я и ничего слушать не хочу!» Конечно же, если бы на моём месте был Анатолий (мой старший брат), было бы совсем другое дело… Они бы вместе открыли мелкооптовое предприятие по производству и сбыту молока и молочных продуктов типа масла, сметаны, сливок, творога. И, конечно же, изысканной продукции типа йогурта: творожок с малиной, творожок с земляникой, творожок с чёрной смородиной, с крыжовником, с шиповником и другими ягодами.
О Гороховых ведь не зря говорили, что были зажиточными. А на самом-то деле они были просто предприимчивыми. Накопили денежки – купили сепаратор и монополизировали производство сметаны и сливок в деревне Першино! Все крестьяне идут во двор Гороховых – помогите произвести сметану, сливки!
А Гороховы – пожалуйста! Приносите свои бидоны с молоком и посуду под сметану и сливки. Через час приходите – всё будет готово! А расчёт за переработку натурой – десятина или денежками…
По этой-то причине и не хотела бабушка, чтобы были ещё чьи-то уши и глаза, а то ведь разболтают всему свету, чем тут бабушка занимается! Ещё нагрянут тут какие-нибудь недоброжелатели. Да ведь ещё и могут всё реквизировать! Нет, нет! Нам тут чужих не надо! Я ведь на свои денежки купила этот сепаратор! А что я буду делать с этим аппаратом – так это уже моё личное дело! Да! Да! Это моё дело! У других нет сепаратора! Так почему бы мне им не помочь?! Я же им делаю доброе дело! Сепарирую за десятину их молоко и передаю им сливки и сметану! А что я делаю с полученной десятиной, так это никого не касается! Это моя десятина! Честно заработанная, и я никому ничего плохого не делаю! Я-то ведь только помогаю людям! А где я купила этот сепаратор? Так нашлись добрые люди! Подсказали! Спасибо им за помощь! И ведь всё не бесплатно! А сколько времени я потратила! То туда надо съездить, то сюда надо… И опять же за дорогу надо заплатить! Никто ведь даром-то тебя не повезёт! Везде нужны денежки! А где их взять-то! Вот и приходится крутиться, вертеться! Дело-то ведь требует и времени, и внимания, и денежки! А куда без денег-то? А вот и выходит, что некуда!
Валентина Петровна всю свою жизнь прожила со своим скрытным мужем. Она много раз замечала, что её муж Андрей, продавая тот или иной продукт, не всегда был разговорчив и открыт ни со своей женой, ни со своим единственным сыном – верным ему помощником по всем его делам, но только не по части получения доходов, которые отец очень тщательно скрывал как от своей жены, так и от своего родного сына. Однажды Валентина Петровна заметила, что её муж часть денег куда-то складывает, но найти это место (тайник) никак не могла. За долгие годы совместной жизни с таким замкнутым мужем и сама Валентина Петровна стала скрытной и приучила себя быть неразговорчивой и какой-то таинственной не только по части получения дохода, но и скрытности получения этого дохода! Скрытничая, Валентина превратилась в скрытного зверька наподобие лисицы. Лови момент! Где чего не хватает! Быстренько провернуть своё дело! И в норку! И снова ищет момент! Исполняет его и снова в норку, в норку и никому ни единого слова!
Татьяна Васильевна Нечаева
Жена Геннадия Дмитриевича Нечаева, моего дяди (родной брат моего отца), присутствовала при моём крещении и выступала в роли моей крёстной матери. Тётя Таня и дядя Геннадий жили в городе Краснокамске Пермской области. Дядя Геннадий работал начальником пожарной команды, а тётя Таня всю свою сознательную жизнь проработала Главным бухгалтером на швейной фабрике, и она взяла надо мной шефство по части обеспечения меня верхней одеждой. Моя крёстная мама частенько приглашала меня к себе на работу и, демонстрируя меня всем своим друзьям и подружкам, приговаривала:
– А вот это мой крестник! Девчонки! А что у нас наиболее модное-то есть на сегодняшний день?..
И женщины (девчонки) начинали наперебой предлагать разные брючки, рубашки, курточки… Подобрав для меня общим советом то или иное изделие, женщины приглашали меня в примерочную мастера, который снимал с меня мерку, и через несколько дней меня уже приглашали на первую примерку, а затем и на примерку уже готового изделия. Тётя Таня обновляла мой гардероб каждый год. И, конечно же, я выглядел лучше всех среди моих однокашников, однокурсников и друзей.
С тётей Таней мы дружили до самых её последних дней. В день её девяностолетия я приехал к ней в гости, и мы, как закадычные добрые друзья, долго-долго болтали, вспоминая и довоенные годы, и военное время, и послевоенные… Вспоминали и про тяжёлые барачные годы, и про холод, и про голод… И как страна поднималась после разрушительной и опустошительной войны с этой чёртовой фашисткой Германией, а потом и внутри страны с различной сволочью, с паразитами разной масти… Да! Было нелегко! Но мы справились и быстро стали наращивать промышленное производство, поднимать сельское хозяйство! Да! И ещё раз скажу да! Было нелегко! Но мы выдюжили и начали строить настоящий социализм в нашем понимании!
– Ой, Боря, как хорошо мы с тобой поговорили! А давай-ка мы с тобой, как в старину, приготовим пельмени, да и по чарочке опрокинем! Ты давай-ка сейчас сходи на рынок и купи самого хорошего мяса: полкило говядины, свинины – тоже полкило, полкило репчатого лука, чёрного перца, сметаны, чёрного хлеба и хорошей водочки бутылочку, а я пока приготовлю тесто для пельменей. Только давай мы сперва с тобой вдвоём посидим! Выпьем, горячими пельмешками закусим, как бывало, и поговорим ещё. У нас ведь был длинный-предлинный жизненный путь! А потом уже после нашей беседы и девок пригласим! (А девки-то кто? Семидесятилетняя дочь Роза и пятидесятилетняя внучка Эльвира.)
И мы вдвоём с моей крёстной мамой настряпали целых два поддона пельменей. Я рассказывал своей крёстной маме, как я работал на крайнем Севере, про таёжную Минусинскую котловину, про Тагарку, про Хакасию. И, конечно же, рассказывая, я показывал фотографии, как я выглядел в подаренном ею (сшитом) костюме, который долгое время служил мне верой и правдой вплоть до армейской жизни! Конечно же, я рассказывал моей крёстной и про армейские будни, и про институт, и про целину, и про женитьбу, и про своих детей и друзей… И вот мы вдвоём сидим, как закадычные друзья! Пьём водочку и закусываем пельменями… И говорим, и говорим, и никак наговориться-то не можем!
Крёстная же рассказывала мне про свою дочь Розу, про её мужа, про Ташкент. Как она воспитывала внучку Эльвиру и про её уже детей…
Мы с ней так долго просидели и проболтали, глядя друг на друга, что даже и забыли и про Розу, и про Эльвиру, которых надо было уже давно пригласить к нашему столу и продолжить совместный ужин и семейный разговор…
Вот такая у нас с моей крёстной мамой была дружба и любовь в течение долгой нашей жизни!
Здесь надо немного вернуться в довоенные годы и рассказать, как образовалась семья Нечаевых из союза тёти Тани и дяди Гены.
Когда разорили хутор нечаевский, дядя Гена сбежал куда-то очень далеко и начал свою новую жизнь, обустроившись разнорабочим в железнодорожном рабочем посёлке – будущем городе Краснокамске. Там он и познакомился со своей будущей женой Татьяной. Жили они в легко продуваемом бараке, и у них всегда было холодно. Даже летом у них было прохладно. В 1932 году у них родилась дочь Роза. Рабочий посёлок постепенно начал разрастаться и постепенно превратился в самый настоящий город Краснокамск. Градообразующим предприятием стал знаменитый Краснокамский целлюлозно-бумажный комбинат. Во время Великой Отечественной войны на территории Краснокамска геологами были обнаружены нефтяные залежи, и город начал ещё быстрее расти и развиваться. Были построены большие кирпичные здания, швейная фабрика, кинотеатры, парки… Семья Нечаевых (Геннадий, Татьяна и их дочь Роза) переехала жить в просторную двухкомнатную квартиру с большой прихожей и с балконом большого (я бы даже сказал, огромного) многоквартирного дома. Дядя Геннадий Дмитриевич закончил военное училище и получил звание лейтенанта. Впоследствии его назначили начальником пожарной части города Краснокамска, и он в этой должности (начальника) прослужил там до конца своей жизни.
С их дочерью Розой в 1942 году случилось несчастье: она пыталась вскочить на подножку уходящего поезда и, не удержавшись за поручень, соскользнула с подножки пассажирского вагона и попала прямо под колесо следующего вагона. Кондуктор вагона тут же остановил поезд, но уже было поздно. Колесо вагона напрочь отрезало Розе ступню левой ноги. Розе была тут же оказана медицинская помощь, но в то военное время не было ещё практики пришивания части отрезанной ноги, и Роза осталась инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Всё спешим, спешим, а куда спешим-то?! Бить непрошеных фашистов, ступивших на нашу родную землю своим вонючим сапогом?! Но фашисты-то там, на фронте, а здесь надо думать, как помочь нашим солдатам извести этих непрошеных мерзавцев и прогнать их с нашей священной земли!
Но несмотря на такое увечье, Роза успешно закончила среднюю школу и поступила на курсы швеи-мотористки и, получив квалификацию «мастер швейного дела», стала настоящим модельером по пошиву женской и мужской верхней одежды. Потом, став мастером-модельером, Роза уехала в хлебный город Ташкент. Там она нашла своё широкое признание и, как говорится, спела свою соловьиную песнь! Организовала «Ателье модного пошива» и стала узнаваемой и уважаемой мастерицей высшего класса! У неё был явно выраженный талант по пошиву модной одежды, и она имела успех и уважение среди модниц не только Ташкента, но и других близлежащих городов и крупных посёлков… У Розы появились ученицы и ученики. Роза наслаждалась и в прямом смысле слова купалась в признании её успеха и таланта…
Роза успешно вышла замуж, родила дочь Эльвиру. В Ташкенте у них был свой частный кирпичный дом с садом, где рос виноград, абрикосы, персики и инжир. Жизнь у Розы была прекрасно обустроена, и она, изучив и освоив различные способы вышивания, добавила к своей профессии мастера-модельера и признание мастера по части вышивания.
Познакомиться с мужем своей дочери и домом с садом пожелала и мама Розы – Татьяна Васильевна. Татьяне Васильевне в Ташкенте всё понравилось, и она прожила в гостях у дочки целый год. Но очень жаркое лето было для Татьяны тяжким испытанием, и она вернулась к себе домой в Россию – в город Краснокамск Пермской области.
Мой брат Виктор, узнав о прекрасном житии своей двоюродной сестры Розы, тоже поспешил приехать к Розе в гости. Насытившись сладкими и вкусными ягодами и фруктами, Виктор, как и тётя Таня, тоже решил вернуться к себе домой в город Пермь. В Ташкенте летом было уж очень жарко. Но Ташкент есть Ташкент! И поговорка «Ташкент – город хлебный» всегда звучала загадочно и заманчиво! Да и сейчас, в наше время, эта поговорка («Ташкент – город хлебный») в полной мере соответствует этой замечательной как хлебной поговорке, так и о людям, там живущим!
Инвалидность Розы, полученная в раннем детстве, неизбежно сказывалась и на бытовом житейском уровне, и на нервной системе самой Розы, и, конечно же, в большей мере отражалась на воспитании своей дочери Эльвиры. Бабушка Эльвиры – Татьяна Васильевна, прочувствовав все тяготы и невзгоды, которые тяжёлым бременем ложились и на её дочь, и на её внучку – Эльвиру. И, Татьяна Васильевна, как хорошо воспитанная и образованная бабушка, приняла единственное правильное решение! Увезти внучку к себе в город Краснокамск и плотно заняться и её воспитанием, и её учёбой. Отъезд и проводы бабушки и внучки – были далеко не из лёгких…
Во-первых, Эльвира родилась в городе Ташкенте, и она приняла существующие климатические условия как свою естественную среду обитания. Она уже привыкла и адоптировалась и к высокой температуре в летнюю пору, и к прохладному климату в зимний короткий период. И естественно, что Эльвира воспринимала ташкентский климат как совершенно нормальное явление. Для Эльвиры все социальные, бытовые ситуации были естественными. Соседи и её подружки по детскому саду и в школе принимали Эльвиру за свою узбечку. И, конечно же, Эльвира не понимала и не хотела понимать, почему это бабушка так настойчиво хотела вывезти свою внучку из этой жары и духоты – куда-то на Север.
Во-вторых, как дочка, Эльвира, естественно, тяготела к своей матери и, несмотря на мамины раздражительные рефлексы, которые возникали время от времени между дочерью и мамой, Эльвира хотела остаться рядом с мамой!
Но как бы то ни было, бабушка привлекла на свою сторону зятя, и они, сговорившись, уговорили Розу и Эльвиру хотя бы на один год переехать в город Краснокамск и там пожить хотя бы какое-то короткое время. Так и случилось! Бабушка увезла внучку в свой уже родной Краснокамск.
Тётя Таня воспитывала и держала внучку в строгости, как подобает в русских семьях! Бабушка вырастила внучку! Дала ей хорошее светское обучение и качественное финансовое образование. Впоследствии бабушка выдала внучку замуж. И до конца своих дней помогала ей всеми доступными для бабушки способами и методами как в воспитании уже правнуков, так и на бытовом уровне. Она пристально следила за деятельностью и продвижением внучки по работе. А когда Эльвира подарила бабушке двух правнуков, то Татьяна Васильевна немедленно вышла на пенсию и отдала своим правнукам не только внимание и заботу, а взяла на свои плечи и их обучение и воспитание! Как и бабушка, они все пошли по финансовой стезе!
Эльвире тоже нравилось работать главным бухгалтером в своём частном предприятии вместе со своим мужем. А её дети, бабушкины правнуки, – тоже хотят стать финансистами! Дай-то бог!
В последнею нашу встречу моя крёстная мама Татьяна Васильевна, как бы предчувствуя, что наша встреча последняя, спросила меня:
– Боря, крестник мой, а ты приедешь на мои похороны?
Я начал говорить, что ещё рано говорить об уходе в потусторонний мир, что ещё есть правнуки, которых тоже надо и поддержать добрым словом, лаской, и добрым примером для них послужить, но моя крёстная мама, положив мне на плечо свою правую руку, остановила мой монолог и, глядя мне прямо в глаза, сказала:
– Постарайся приехать проводить меня в последний путь, если сможешь!
И тут я почувствовал, что моя тётя Таня говорит совершенно серьёзно о своём нелёгком пройденном пути, и в словах её была и мудрость, и неизбежность, и ещё что-то важное, которое нельзя ни высказать словами, ни передать мыслями, но что-то очень дорогое, душевное, тёплое исходило из её души и сердца… Выразить своё отношение к этому миру прекрасному, свою благодарность за хотя и не лёгкую, но плодотворную и продолжительную жизнь, отданную своим близким и родным! А, в общем-то, и за великую, огромную нашу страну – Страну Советов, страну, полную сил, неиссякаемой энергии и всевозбуждающего энтузиазма!
Телеграмму о смерти моей Крёстной мамы я получил с большой задержкой и тут же умчался в аэропорт, но погода была совершенно не лётная, и тогда я бросился на Курский ж\д вокзал и уехал с первым же скорым поездом в город Пермь. А уже из Перми – в город Краснокамск.
В квартире тёти Тани я оказался только тогда, когда люди, провожающие Татьяну Васильевну Нечаеву в последний путь, вернулись уже с кладбища и сели за стол, чтобы помянуть усопшую Маму, Бабушку, Прабабушку и просто Тётю – спокойным, добрым, тёплым, нежным и любящим словом и выразить ей свою благодарность за всё то хорошее, чем Татьяна Васильевна одарила всех своих близких и родных!
Да! Я приехал, к сожалению, уже только на поминки моей крёстной мамы, но на следующее же утро мы вместе с Эльвирой (внучкой), Зиной (моей сестрой), Володей (сыном Зинаиды) и Виктором (моим братом) посетили свежую могилку тёти Тани на загородном Краснокамском кладбище. Она ушла от нас в неведомый нами мир на девяносто втором году своей славной, замечательной жизни и была с почестями и глубоким уважением похоронена на Краснокамском кладбище. Мир её праху! Моя милая, заботливая крёстная мама останется в моей памяти до конца дней моей жизни! Пусть земля ей будет пухом! Мир и царствие ей небесное!
Анатолий Николаевич
Анатолий, 1931 г.р., мой старший брат, всегда был моей силовой опорой в школьные годы. Несмотря на нашу разницу в возрасте – всего три года, он был выше меня ростом на целую голову. У него были тёмные вьющиеся волосы, и он был одет всегда как франт. Его детская мечта была – стать капитаном дальнего плаванья.
Я не знаю, откуда он достал такую прекрасную детскую капитанскую форму, но он с этой формой капитана почти никогда не расставался и ходил в этом чёрном френче с блестящими латунными пуговицами с якорями в один длинный ряд посредине – щёголем. Анатолий – а все местные ребятишки и даже едва знакомые ребята почему-то называли его «Анатоль», – Анатолий всегда ходил в хорошо начищенных чёрных ботинках, в чёрных отутюженных, слегка расширенных внизу брюках, которые называются «клёш». Ходил он всегда прямо, словно аршин проглотил, и ничего и никого не боялся! Он всегда был самоуверенным в себе, словно говорил всем: «А может быть, кто-то есть постарше и поумнее меня, так давай выходи – посмотрим, что ты можешь и что ты умеешь…»
А если и кто-то пробовал задираться на меня или оскорбить в его присутствии, то он эти разборки решал очень просто! Подходил вплотную к обидчику или к тому, кто только собирался какую-нибудь пакость сотворить или подножку подставить, подносил под его нос свой здоровенный кулак и говорил тихо-тихо, но очень-очень спокойно: «Смотри у меня! Нюхай, чем пахнет – лепёшку из тебя сделаю!»
Мне, невысокому мальчишке, частенько приходилось слышать от шпаны и от прочей нечисти: «Не тронь Бориса, у него старший брат есть – ух сила! Троих заломить может!»
Анатолий никогда не занимался мелочами и сам никогда не любил мелочиться… Ребята – есть ребята! И с ними всегда случаются какие-нибудь разногласия – кто царь горы? Анатолий в таких случаях никогда не лез со своими принципами бросаться в какие-то неведомые ему различные разборки! Он сперва предпочитал обстоятельно ознакомиться с возникшей вдруг ситуацией с какими-то срочными сложностями, которые необходимо было решить во что бы то ни стало – в срочном порядке! Взглядом подыскивал какой-нибудь пустой ящичек из-под овощей. Вставал на него, чтобы быть повыше всех и надменно, без крика, но твёрдо и уверенно провозглашал, а вернее, бросал слова в толпу, не обращаясь к кому-либо лично, а именно в толпу:
– А есть ли кто из нас в нашем досточтимом коллективе, кому бы было под силу выполнить это занюханное дело или у нас только одни слабаки и недоумки остались?! И нет ни одного смышлёного?
Конечно же, слыть недоумком или слабаком никто не хотел, и всегда кто-нибудь находился такой, который, сплюнув на пол, цинично говорил:
– Да тут и делать-то нечего! Раз плюнуть – и все дела в шляпе!
