Ракеты обычно летают в обед

В детстве было много земли. На дороге, клумбах, грядках. Желтая куча песка, паутина на черемухе. Много воды. А лестниц, ступенек? Мало. Крыльцо ступени четыре. Все пологие и запомнились теплыми эти деревянные ступени. На перилах цветным пеплом осыпалась краска. По ступеням спускалась за счастьем, утром летом к протянутому ковшику с уже намытой вишней. Непременно старалась выплюнуть косточку на тонкие листья сирени в палисадник. И поднималась за счастьем. Выдохнуть не успеваешь, как бежишь на песню мультфильма. С крыльца спускались в гости, отец чистил зимой снег лопатой. Наблюдала с крыльца.

Страх поступка, связанного с движением, возник один раз: на горке страшно ступить на наледь. Это уже после развода родителей, лет в 11, дядя снимал. С улыбкой боялась еще. Фото осталось этого нешага с горки вниз. Сознательно боялась прыгнуть с выступа клена на пародию тарзанки. Прыгнула аргументом на тезис-насмешку. Радости полета не было. Обратным ходом  тарзанка шаркнула об дерево. Худая спина запомнила эту встречу с корой клена. Лика была впечатлительной, Злыдня стала злопамятной, лелеяла эту дошкольную еще обиду на насмешку.

Если долго никто не берет за руку, надо надеть много браслетов, чтобы они мягко обнимали запястья. Если никто не гладит по голове, надо делать это самой, раскачиваясь в самоуспокаивающейся колыбели. Злыдня читала "Колыбель для кошки" Воннегута. И много еще чего. Иногда даже вслух, сама себе.

Страхи лечат в том числе ароматерапией. Врачи старались, иланг-иланг, лаванда, масло апельсина. Злыдня закрывала глаза и ныряла в мысли, которые пахли отцовским одеколоном. Однажды услышала его в школьном коридоре и потерялась на несколько десятков минут. Долго после развода родителей слышала этот запах. А еще манили освященные салоны машин. Отец всю жизнь ездил на русских машинах, следом за прадедом. В "Жигулях" и "Нивах" не очень тепло зимними вечерами, жесткий ход. Но есть своя атмосфера в закрытой машине, где тишина делится на несколько человек. И свет, свет в работающем автомобиле, который едет или стоит в ожидании, особенный. Очерченный лекалами кузова уют. Лика часто зависала, глядя на такие машины-светлячки, вспоминала, как священнодействовал отец, заряжая аккумуляторы, как мечтал о «Ниве» Еще ехали в гости, из одной части города в другую, преодолевали горку-подъем, Лика смотрела на панораму огоньков и представляла, с чем будут пить чай. Злыдня все никак не могла записаться в автошколу.

***

"Ищу  работу на первом этаже, в здании без крыльца, с полом без плитки. Без выездов в командировки и выходом за пределы зоны комфорта. При гололеде категорически отказываюсь покидать помещение. При необходимости преодолевать лестницу прошу предоставить право остаться на рабочем месте",– так бы выглядело идеальное рабочее место для человека с ее фобией.

Кто-то бы попросил лето без бабочек, другой – детский праздник без клоунов и воздушных шаров. Третий – перекроил бы расстояния и географию, чтобы никогда не летать самолетами, четвертый лечил бы зубы во сне. Люди с фобиями хотят одного – не встречаться с предметом своего страха.

Иногда так хочется поговорить с бабушкой, кажется, вот она – через два перекрестка. В квартире, где от крашенного пола мячиком отражается свет. Зайдешь, а она скажет: "Садись, скоро отец на обед приедет". А может он уже там, достает из борща кость и хмурит брови. Такие шутки пространство и время часто шутили со Злыдней. Она старалась поддерживать иллюзию: перевезла в новую квартиру синюю конфетницу, вышитого гладью снегиря, тарелки с петушками. Все вещи дарили покой, только конфетница все смеялась: одна я тебе досталась, без брата-стакана. Стакан отец уже после смерти бабушки разбил.

Эта попытка людей остаться в истории, зацепиться в памяти близких и незнакомых пусть даже гладью мулине на бесчисленных вышивках, накопить хрустальную гору в полированной стенке, собрать всю серию "Классики и современники"…

Злыдня часто придумывала историю конфетницы: где бабушка ее купила, с какой получки откладывала на приобретение рубли и копейки, а может, увидела синюю красавицу с резными матовыми цветами на боках в командировке и взяла дуэтом к стакану на память о каком-то городе? Оборачивала бумагой, паковала в чемодан в далеком гостиничном номере?

Лика не помнила, что именно подавала на стол бабушка в этой вазе, Злыдня окрестила ее конфетницей и оттеняла синие бока то мандаринами, то яблоками "белый налив".

Водку бабушка наливала в пузатые рюмки, бока у них были схожи с бедрами казачки Аксиньи Шолохова. Крутые, литые ловили они бегущую холодную каплю, как несущий коромысло равновесие, но спиртовая влага все равно убегала на скатерть. Этого мелкого беспорядка бабушка не замечала. Пила она только в праздники, очень редко для аппетита.

Вышивают гладью так: острой иголкой поддевают основу, мешая волокна ткани с ниткой рисунка. Вот так, в самые поры в Лику проникали детали, мучая потом воспоминаниями. Обеденный стол у бабушки стоял под окном, она часто смотрела в даль, пережевывая пищу, прикрытая от прохожих тюлем. Задумчиво глядела, превращая простецкие обеды-завтраки-ужины в маленький ритуал.