скачать книгу бесплатно
Глава 9
Десантники быстрым шагом возвращались в расположение части.
– Кто припер сюда эту дрянь? – угрожающе спросил Шаталов.
– Извините, товарищ майор! – севшим голосом ответил Цыбуля.
– «Извините» здесь не работает. В части поговорим.
– Думали, ушатает он вас, товарищ майор! – осторожно подбросил тему Саня Зуев. – Больно здоровый!
– Шаталова еще никто не ушатал! – мрачно ответил Шаталов, обстановка не разрядилась.
– Товарищ майор, – спросил Коновалов, – а что теперь будет?
Шаталов обернулся, взглянул на него искоса, зло сплюнул кровь на обочину.
– Пистон будет. Размером со штурмовой бомбардировщик. И столовская жратва до конца тысячелетия.
* * *
В комнате командира батальона было холодно, как в склепе: Платов всегда спал с открытыми окнами.
– Я спрашиваю: ты охерел, майор?!
Шаталов пристроился на табуретке и машинально крутил в руках злополучный обломок «Стелса». Полковник в футболке и форменных брюках сидел перед ним на расстеленной кровати.
– Спецы все вокруг прочесали – не заметили, а этот идиот глазастый оказался.
– Я же просил – вменяемых!
– Влепи выговор, Сергей Григорьевич. На «губу» отправь. Все понимаю, недоглядел.
Платов сокрушенно опустил голову.
– Шаталов-Шаталов… Меньше понимаешь, Андрей Иванович, чем тебе кажется.
Полковник поднялся, накинул китель, посмотрел на наручные часы:
– Успеешь. Значит, так. Птицей летишь на аэродром. Борт дождется тебя. БТР уже погружен. Люки все опечатаны. Но ты придумай, как твой вещдок в БТР пропихнуть. Никаких неучтенных предметов с места аварии не вывозилось, ясно? В курсе будет только генерал Сомов. Это все, что могу для тебя сделать. Про безобразную драку ответ будешь сам в Москве держать.
– Какой Москве, Сергей Гри…
– Майор Шаталов! Смирно! Кругом! Пятнадцать минут на сборы. Исполнять!
Оставалось только выполнить прозвучавшие команды.
Сжав кулаки, Платов слушал, как шаги друга затихают в коридоре.
* * *
Сколько продлится отъезд? Как все повернется в Москве? Что брать с собой?
Контингент – хоть и военная миссия, а все-таки загранка. И рядовой, и офицерский состав получал какие-никакие суммы в валюте, по углам и тумбочкам копились коробки с бытовой техникой, пакеты с джинсами, модным шмотьем – кому для себя и родных, кому на продажу или под заказ.
То ли Шаталов как-то не прилипал к вещам, то ли вещи не липли к Шаталову – за три года в контингенте он не разжился барахлом. Сборы вместо отведенных пятнадцати минут заняли пять. Долгое ли дело – выгрести одежду с полок в чемодан, а все прочее загрузить в вещмешок.
С того момента, как Ясна сообщила о переезде в Косово, окружающая действительность не очень-то соприкасалась с Шаталовым. Он погрузился в густой туман внутри самого себя, а на внешние раздражители реагировал автоматически, на рефлексах. Дурацкая проделка Цыбули, столкновение с Роджерсом – по сути, международный конфликт, отзыв в Москву – все оставалось размытым, не в фокусе. Мысли снова и снова возвращались к Ясне.
«Настоящие солдаты сейчас в Косове», – сказала она тогда, в январе. И, как настоящий солдат, сама стремилась туда – в опасность, в кровь и боль, чтобы быть полезной, чтобы спасать жизни.
Шаталов всегда ставил общее дело выше личного, так был воспитан в детстве, да и военная служба – огромный сложный механизм, приучающий человека встраивать свои желания и чаяния в рамки совместного действия, – закрепила в нем нацеленность на достижение общей цели. Что Ясна могла ему ответить? Как они могли совместить тяготение к друг другу с центробежной силой, растаскивающей их в разные стороны?
Прощание с Ясной вышло скомканным, неправильным. Шаталов сослался на подчиненных – хороша отговорка, кабак с девицами! – и по сути сбежал, ничем не ответив на новость о ее отъезде. А чего она ждала? Поддержки? Восхищения? Просьбы не уезжать? Можно было дать ей и то, и то, и то…
Лейтенант Бражников принес пакет с документами, на его лице читалось сочувствие. Они не были близки, но Шаталов решился попросить помощи:
– Рома, выручай…
* * *
От работающих вхолостую турбин воздух дрожал и плавился. «Ил-76» ждал на рулежке аэродрома «Углевик» с открытой рампой. Шаталов взошел на нее с вещмешком и небольшим чемоданом, оглянулся на взлетное поле, бетонный забор с кольцами колючки, розовеющие над ним горы.
Стоило ему шагнуть в чрево транспортного самолета, рампа начала закрываться, отрезая Шаталова от Боснии, Балкан, самого себя. Кто-то из экипажа показал ему откидные лавки вдоль борта и тут же ушел в кабину. Закрепленный стальными тросами, в полутьме грузового отсека стоял БТР под номером «019». Шаталов обошел его, нащупал пальцами смотровую щель, просунул в нее обломок «Стелса», тот проскочил внутрь, глухо лязгнув по броне.
Шаталов положил ладонь на люк механика-водителя:
– Ну что, брат «ноль-девятнадцатый»? Списали нас, похоже!
Шаталов устроился на десантной лавке с торца, прижался виском к иллюминатору. Отсюда была видна дорога, по которой его только что привезли, площадка перед шлагбаумом. Стремительно светало, и с каждой минутой становилось яснее, что на дороге никого нет.
Где же ты, Бражников? Что-то случилось в дороге? Ты нашел ее? Что она сказала? Не смогла приехать? Не захотела? Вопросы заползали один на другой, перекликались эхом, порождали все новые.
Она сербка, напоминал себе Шаталов. Она росла на других книжках, ее смешили другие мультфильмы, в школе преподавали другую историю. Традиции, культура, привычки, правила – все другое, не наше. Что значил этот поцелуй? Эта мимолетная ласка? Что это было? Утешительный приз – или крик о помощи? Ведь это мужчина должен сказать: будет так! Взять за руку и повести за собой. И надо было что-то сделать – а вместо этого ты сбежал в кафану… И едва успел, чтобы предотвратить такое, о чем и подумать страшно…
Турбины запели громче. Самолет качнулся и тронулся вперед. Проехал по рулежке, плавно развернулся на взлетную. До последней секунды Шаталов прижимался щекой к стеклу иллюминатора и ждал, что на дороге блеснут фары бражниковского «уазика». Потом дорога исчезла из виду, переборки задребезжали, «ноль-девятнадцатый», как конь в стойле, потянул за удерживающие его постромки.
Самолет разогнался, привстал на дыбы и взмыл в небо. Боснийские холмы поплыли за иллюминатором, быстро мельчая, отодвигаясь, превращаясь в плоское изображение аэрофотосъемки.
«Ил-76» поднялся над цепью ползущих от Адриатики облаков, и в вышине над ними Шаталов разглядел пять черных треугольников. Хищники возвращались с охоты.
Глава 10
Севастополь, Крым
Октябрь 1920 года
Война стремительно катилась к концу. Позабылись надежды и чаяния восемнадцатого, весь девятнадцатый чаши весов колебались в шатком равновесии, а теперь будто кто-то бросил на одну из них пудовую гирю. За два с половиной года красные из плохо обученного, но берущего напором противника превратились в настоящую вымуштрованную военную силу, расправили крылья, почувствовали вкус победы. Каждый их следующий удар становился точнее, хладнокровнее, губительнее. Белые отходили, перегруппировывались, огрызались яростными контратаками, но исход уже был предначертан и любому здравомыслящему человеку виден невооруженным глазом.
Вооруженные Силы Юга России оставляли последние укрепленные рубежи Таврии и Кубани, отступали в Крым за неприступные валы Перекопа. Для каждого, кто с материка успел перебраться на полуостров, ключевым стало: «Успел!»
Эта война – не такая, как прочие до нее, была особенно безжалостна к побежденным. Крым оказался временным спасением для Белой армии – и окончательной ловушкой. За морем лежали чужие земли. Россия заканчивалась здесь, на Графской пристани Севастополя. Чужбина или погибель – невелик выбор.
Мелководные бухты Ялты, Феодосии, Керчи не могли принять суда с серьезной осадкой, все самое важное происходило в Севастополе. Причалы не справлялись с потоком грузов, на рейде творилась анархия, регулярная продажа пассажирских билетов прекратилась, потому что в ход пошли другие проездные документы: предписания, ассигнации, золото.
Георгий Лукич Барахин, отставной офицер-кавалерист, инвалид по ранению, а ныне – забавный фортель судьбы! – служащий морского порта, не спал уже больше полутора суток. Круглолицый, усатый, громогласный, метался по складам и пирсам, конторам пароходств, артелям грузчиков, договаривался, пресмыкался, угрожал, задабривал – и грузы, за которые отвечал лично Барахин, оказывались в трюмах судов несколько раньше прочих.
Изящную трость пришлось сменить на простой солдатский костыль – иначе на деревянной ноге много не напрыгаешь. Горячее времечко! От недосыпа голова была легкая и звенящая, не свалиться бы где-нибудь под кустом. Все-таки пятьдесят лет – возраст уже не юношеский, нет-нет да и зарябит в глазах, екнет в боку…
На подходе к конторе дорогу перегородила незапряженная телега. Человек со свежим, еще не зарубцевавшимся шрамом от ожога на скуле и виске понуро сидел на обочине под оглоблями. В телеге лежал гроб.
– Любезный! – издалека крикнул Барахин. – У нас вроде не помер никто! Вертай с дороги, скоро военный обоз пойдет, вмиг в канаве очутишься. Слышишь, нет?
Человек медленно поднялся.
– Жорж! – сказал он. – У меня лошадь украли, представляешь?
«Жорж» – это было что-то из прошлой жизни. Сейчас все больше «Георгий Лукич». В незнакомце Барахин узнал ротмистра Маевского – бывшего однополчанина. В четырнадцатом они скакали бок о бок в той атаке, когда германская ручная граната разорвалась у его коня под брюхом и оставила Барахина без ноги.
Барахин привел Маевского в контору, усадил на посетительский стул перед заваленным бумагами столом, угостил кипятком и сухарями. Гость урывками, понемногу рассказывал свою запутанную историю. Откровенно говоря, для досужих разговоров времени не было – зуммер телефона дребезжал без умолку. Барахин обрадовался встрече со старым приятелем, но работа не давала вникнуть, о чем говорит Маевский.
– Барахин у аппарата!.. Какая пенька?! Что – Георгий Лукич? Ах, ждут? Вот пусть и ждут спокойно, а не галсами ходят! Обещано – значит, будет!
Стоит положить трубку, телефон тотчас звонит снова.
– Бара… Откуда я тебе найду сейчас лошадь, Кошкин? Иди к водовозам! Иди к золотарям! Думай, Кошкин, с людьми разговаривай, Кошкин, учись, договаривайся! У тебя час! Все!
Барахин бросил трубку на рычаг, утер лоб платком.
– Понимаешь, Маевский, все вокруг как дети неразумные! Армия – толоконные лбы, флотским все прямо вынь да положь, штабные – эти как с облака на ангельских крылышках спустились. Хотят, чтоб все само, чтоб как втемяшилось, так и повернулось, а это ж порт! Вот и подтираю носы с утра до ночи! А тут еще ты на мою голову!
Маевский с извиняющимся видом настаивал:
– Жорж, если ты мне не поможешь, значит, некому больше. Я ж вижу, что вокруг делается.
– Давай-ка еще раз, по порядку. Где родственнички-то? Гроб стерегут? Что сами не просят?
Маевский выпрямил спину, опустил глаза.
– На пути из Екатеринодара красные прорвались к железной дороге, атаковали наш поезд. Обстреляли из полевых орудий. Софья Николаевна, вдова Келлера, погибла сразу. А сына их я еще месяц пытался выходить. Не получилось.
Барахин задумался, потом с видом победителя откинулся на спинку кресла.
– Погоди. Ты хочешь сказать, что семья этого твоего Миллера ехала с тобой вместе, но теперь никого не осталось, по лесам, по полям закопаны? А ты собираешься тащить гроб в Сербию? Ты в своем уме, ротмистр?!
– Я дал обещание, Жорж. При чем здесь его семья?
Барахин привстал, перегнулся через стол, почти коснулся хищными усами щеки Маевского. Заговорил негромко, но каждым словом словно заколачивал гвоздь:
– Я тебе вот что скажу. Из Таврии каждый день состав приходит. И каждый день – вагон. А то и два. Штабелями. Гробы. Понимаешь? Что за шишка был твой этот?.. Давай я свяжусь с кем надо, на военном кладбище хорошую могилу подберем. Не до сантиментов сейчас, Маевский!
Ротмистр отрицательно покачал головой:
– Не обсуждается, Жорж.
Задребезжал телефон, Барахин сдернул трубку.
– У аппарата! Так точно, господин полковник! Вагон прибыл, стоит на запасной ветке, к вашему взводу охраны я дозор в усиление отрядил. Погрузка? Погрузка ожидается в воскресенье. Никак нет, не на «Гасконь»… А зачем вы на меня кричите, господин полковник? Я вам не каптенармус, а представитель стивидорной компании, и извольте придерживаться… Расстреляете? Вот это отменное решение, господин полковник! Сам Петр Николаевич вам благодарность выправит за сорванную эвакуацию. Жду расстрельную команду!
Шмякнул трубку на рычаг, процедил сквозь зубы замысловатое ругательство.
– Жорж, пока тебя к стенке не прислонили, помоги, а?
– Вот же гроб с музыкой, шарманка с лебедями! Пойдем-ка.
Барахин встал из-за стола, направился к двери, клацая о пол деревянной ногой и бормоча сквозь зубы:
– Расстреляет он меня, ветошь, сукно штабное!
Маевский подхватил с пола небольшой обшарпаннный чемодан и последовал за ним. Они вышли на покосившееся крыльцо заднего двора. Ротмистр едва не споткнулся о громоздкую чугунную урну, доверху с горкой заполненную папиросными окурками. Между сараями-дровяниками за голыми ветками кустов открывался вид на Севастопольскую бухту. Десятки судов дожидались на рейде, на всех причалах шла погрузка. Порт кипел, реагируя на великий исход белого воинства. Барахин отвел Маевского в сторонку от крыльца.
– Как, говоришь, фамилия твоего усопшего-недоусопшего? Миллер?
– Келлер, – в очередной раз повторил ротмистр.
– Не помню такого.
– Артиллерист, еще с Японской его знаю. А здесь у Алексеева при штабе – правой рукой его был. Снаряды, амуниция, охрана путей, много чего еще.
Барахин поморщился:
– Еще один штабс-крабс…
Маевский схватил его за локоть, встряхнул:
– Да не важно это, Жорж!
Барахин нарочито протяжно вздохнул, нахмурился, оценивающе посмотрел на ротмистра.
– В общем, можно устроить. Быстро как в сказке. «Гасконь» идет к Босфору, отчалит сегодня до заката. Впихну тебя туда спецгрузом вместе с твоим Миллером. Но это… в общем…
Маевский торопливо положил чемодан на землю, открыл, достал перевязанную бечевкой стопку ассигнаций.
– Все понимаю, Жорж. Вот.
Барахин покачал головой из стороны в сторону, вздохнул еще тяжелее.
– Нет, ротмистр. Ни черта ты не понимаешь. Кому эти фантики через месяц будут нужны? На них сейчас гнилой картошки не купишь.
