Преступный сюжет в русской литературе

Каким образом эти исторические события отражались в преступности того времени? Основная реформа – отмена крепостного права, как уже отмечалось, привела к массовым крестьянским волнениям, что вызвало рост преступности. Так, по статистическим данным Министерства юстиции, в 1865 г. число подсудимых увеличилось на 52 384 человека, или на 12 %[99].

«Контрреформы» Александра III сопровождались появлением революционных организаций радикально настроенной интеллигенции для подготовки крестьянских восстаний («Земля и воля», «Народная воля», «Черный передел»), едва ли не основным инструментом которых в конечном счете стал революционный терроризм (организация взрывов и убийств, направленных на дезорганизацию государства и уничтожение наиболее важных представителей власти). Все это в той или иной степени нашло свое отражение и в литературе второй половины XIX в.

А. И. Герцен

Герцен А. И. (1812–1870) – русский революционер-демократ, философ, писатель и публицист. Основные идеи его философских и литературно-публицистических произведений – необходимость революционных преобразований в России, критика крепостничества и самодержавия (как Николая I, так и Александра II). В своих основных художественных произведениях – повестях «Доктор Крупов» (1847), «Сорока-воровка» (1848), романе «Кто виноват?» (1848), а также объемных мемуарах «Былое и думы» (начаты в 1855-м, окончены в 1868 г.) – отражение проблемы преступления и наказания занимает значительное место.

В эмиграции в Лондоне основал Вольную русскую типографию для борьбы с царизмом, стал издавать альманах «Полярная звезда», а вместе с Н. П. Огаревым – газету «Колокол» (в 1857 г.) как орган распространения революционных идей в России. Вместе с тем в сочинениях Герцена нашлось место и его представлениям непосредственно о проблемах преступления и наказания (разумеется, соответствующие идеи на этот счет высказаны автором не в специальных работах, а попутно в связи с критикой им самодержавия и крепостничества). Герцен обращает, например, внимание на неоднозначность понятия преступления, на различие в оценках его с точки зрения закона как выразителя господствующих классов, так и доведенных нуждой до совершения преступления неимущих. Герцен обращал внимание на то, что против того, кто совершил даже незначительную кражу, обращаются все имеющиеся в распоряжении господствующих классов средства подавления: войска, полиция, суд, церковь. Наряду с этим «есть воры другого рода: награждаемые правительством, оправдываемые начальством, благословляемые церковью, защищаемые войском и не преследуемые полицией, потому что они сами к ней принадлежат. Это – люди, ворующие не платки, но разговоры, письма, взгляды» («Былое и думы»).

Герцен, пожалуй, первым в России поставил вопрос о преступлениях власти, проявляемых в ее действиях, хотя формально и не предусмотренных законом в качестве преступных, но по своей сути (социально-нравственной) являющихся именно таковыми. В «Колоколе» существовало даже специальное приложение под названием «Под суд!», в котором подробно освещался зверский произвол царских властей (полицейских, чиновников и помещиков). Преступными он называл и действия властей, направленные против крестьян в экономической сфере. Так, в статье «Августейшая благодарность за государственный разбой» он называл взимание с крестьян податей, превышающих установленный годовой размер, именно «государственным разбоем». С другой стороны, Герцен не считает преступлением самосуды крестьян над помещиками, вызванные посягательствами их, например, на половую свободу крепостных крестьянок. Так, комментируя газетную заметку о том, что в Тамбовской губернии крепостной убил своего помещика, вступившись за честь невесты, Герцен пишет: «И превосходно сделал, прибавим мы» (нетрудно заметить, что это высказывание напрямую повторяет мнение Радищева по тому же поводу, высказанное им в его «Путешествии из Петербурга в Москву»).

Отстаивал Герцен и принцип субъективной ответственности в уголовном судопроизводстве, справедливо полагая, что его игнорирование ведет к судейскому произволу. Герцен выступал против идеалистических теорий права наказания (гегелевское понимание наказания) как «нравственного вознаграждения» и склонялся к утилитарной идее наказания Бентама, считая наказание не «нравственным воздаянием», не «восстановлением равновесия», не проявлением общественной мести, а необходимой оборонительной мерой («Былое и думы»).

Выступал он и против жестоких наказаний, доказывая, что они, вызывая чувства протеста и возмущения, приводят лишь к отрицательным результатам и способствуют не сокращению, а росту преступности. Герцен соглашался с тем, что, например, «число преступлений в разных армиях находятся не в обратном, а в прямом отношении со свирепостью наказаний, особенно телесных, так что, где больше наказаний и где они свирепее, там и преступления свирепее и многочисленнее». В отношении смертной казни Герцен был ее непримиримым противником, считая, что ее применение само по себе преступление, которое не может найти себе никакого оправдания (особенно при оценке ее массового применения военными судами, например, к участникам польского восстания). Он называл введение смертной казни в русское уголовное право «воровским»: «Смертная казнь введена помимо Свода, каким то задним крыльцом в уголовное законодательство». Выступал Герцен и против применения телесных наказаний, по его мнению, не совместимых с задачей исправления преступника («Былое и думы»).

Н. А. Некрасов

Некрасов Н. А. (1821–1877) для стана революционных демократов, в особенности молодежи, – это поэт «народного горя», поэт-гражданин, остро бичевавший язвы современного ему общества, подвергавший жесткой критике правительство. Например, его похороны (в Петербурге), проходившие в сильный мороз, вылились в литературно-политическую многотысячную демонстрацию, преимущественно молодежную. Выступивший на них Ф. М. Достоевский, отмечая громадные литературные заслуги покойного, отвел ему в русской поэзии место вслед за Пушкиным и Лермонтовым[100].

Внимательное ознакомление с большинством его произведений, например, таких как поэмы «Коробейники», «Мороз Красный нос», «Дедушка», «Русские женщины», «Современники», «Кому на Руси жить хорошо», стихотворения «Поэт и гражданин», «Размышления у парадного подъезда», «В полном разгаре страда деревенская», «Железная дорога», «Памяти Добролюбова», «Тройка», «Псовая охота», «Несжатая полоса», позволяет согласиться с такой оценкой его поэзии и самого поэта в особенности как защитника обездоленных. Сошлемся лишь на крохотное, без названия, стихотворение, датируемое самим автором приблизительно 1848 г.:

Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую.Ни звука из ее груди,Лишь бич свистел, играя…И Музе я сказал:«Гляди! Сестра твоя родная!»

Вместе с тем были и литературные авторитеты, отрицавшие его поэтическое дарование, ставящие ему в упрек увлечение отражением в стихах социальных противоречий общества в ущерб чистой лирике (тургеневское «в его стихах поэзия и не ночевала»). В советском литературоведении ему была отведена роль революционного поэта с безупречной в этом отношении репутацией. В постсоветское время его настойчиво сбрасывали с пьедестала, на потребу публике концентрируя внимание на его некоторых личностных качествах и сводя его характеристику с увлечением игрой в карты, не совсем щепетильному отношению к семейно-бытовой жизни, эксплуатации молодых сотрудников редактируемых им журналов (последнее являлось чистой клеветой). И тем не менее беспристрастная оценка его литературного наследия однозначна: Некрасов – великий русский поэт, без стихов которого русская литература не может быть полной.

Настоящим подвигом можно считать и редакторскую деятельность поэта. Именно в редактируемом им журнале «Современник» печатали свои первые прославившие их произведения И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, А. И. Герцен, А. Н. Островский, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой и многие другие писатели, ставшие гордостью русской литературы. В труднейшие времена николаевской цензуры в журнале публиковались критики Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов – выразители идеологии крестьянской демократии, революционных «разночинцев». И Некрасов как редактор встал на сторону именно последних. Вскоре Добролюбов скончался, Чернышевский был сослан в Сибирь, а журнал «Современник» закрыт (в какой-то степени редакторскую деятельность поэта можно сравнить с судьбой главного редактора «Нового мира» А. Т. Твардовского и его ролью в публикации первых произведений А. И. Солженицына). После закрытия «Современника» в 1969 г. Некрасов арендовал журнал «Отечественные записки», превратив его (вместе с М. Е. Салтыковым-Щедриным) в орган передовой демократической мысли.

Самое главное произведение Некрасова – его (не законченная) эпическая поэма «Кому на Руси жить хорошо» (о том, что эта «вещь» вполне вписывается в наше уж очень непростое время, может свидетельствовать тот факт, что ее сценическую постановку в «Гоголь-центре» – бывшем Драматическом театре им. Гоголя – осуществил один из самых модных современных режиссеров Кирилл Серебренников). В центре поэмы – попытка самих мужиков найти ответ на вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» – попу, помещику, купцу, министру, царю (до министра и царя мужики не дошли).

Стержень поэмы – отмена крепостного права Александром II и ее последствия для России и основных слоев ее населения. В соответствии с Манифестом 19 февраля 1861 г. крестьяне приобретали личную свободу и общегражданские права (владеть движимым и недвижимым имуществом, заключать сделки, поступить на службу и в учебное заведение, переходить в сословия мещан и купцов). Россия, как уже отмечалось, упразднила рабство как таковое. Правда, в части распоряжения землей личная свобода крестьянина в значительной степени ограничивалась. Сохранялась существовавшая в России и при крепостном праве сельская община, предполагавшая общинную собственность на землю, что, конечно же, тормозило развитие капиталистических отношений (через много лет уже Столыпин пытался упразднить общинное землевладение и создать класс крестьян-собственников, но, как известно, был убит, и его реформа не привела к успеху).

Как уже отмечалось, освобожденные «неблагодарные» крестьяне не приняли реформу, и по всей стране начались крестьянские волнения, которые были жестоко подавлены. Почему это произошло? Основная причина заключалась в экономической подоплеке освобождения. Во-первых, при этом были значительно урезаны в пользу помещиков крестьянские земельные наделы. Во-вторых, получая землю (фактически и до того бывшую хотя и в собственности помещика, но в распоряжении крестьянина), крестьяне обязаны были выплатить ее стоимость. Государство в этих целях предоставило крестьянам ссуду в размере 80 % стоимости наделов. Оставшиеся 20 % крестьянская община платила помещику сама. Крестьяне должны были возвратить ссуду государству в форме выкупных платежей с начислением 6 % годовых. К 1906 г. крестьяне с учетом указанных процентов выплатили сумму в 4 раза большую реальной собственности на землю. «Полученная» во владение земля была явно недостаточной для ведения крестьянского хозяйства, и крестьяне, как уже отмечалось, вынуждены были брать помещичью землю по высокой цене в аренду.

Некрасов видел, что крестьянская реформа была неудачной, и хорошо осознавал экономические причины этого. В принципе поэма «Кому на Руси жить хорошо» и является ответом автора на поставленный вопрос. Уже во второй части поэмы («Последыш») крестьяне-странники по-другому формулируют цель своих странствий: «Мы ищем, дядя Влас, Непоротой губернии, Непотрошеной волости, Избытково села». Разумеется, ничего подобного крестьяне не нашли. И в дальнейшем они лишь посмеиваются над своими первоначальными предположениями.

Последствия крестьянской реформы оказались плачевны и для помещиков. Последние лишились самого главного – рабочей силы, на чем держалось их помещичье благополучие. Не сумели они (не вписались в новые экономические отношения) и стать по-настоящему хозяевами-производителями.

«Интервьюированный» ими помещик откровенно говорит об этом:

А нам земля осталась…Ой ты, земля помещичья!Ты нам не мать, а мачеха…Ох! эти проповедники!Кричат: «Довольно барствовать!Проспись, помещик заспанный!Вставай! – учись! трудись!..»Трудись! Кому вы вздумалиЧитать такую проповедь.Я не крестьянин-лапотник –Я божию милостьюРоссийский дворянин!..Скажу я вам не хвастая.Живу почти безвыездноВ деревне сорок лет,А от ржаного колосаНе отличу ячменного,А мне поют «Трудись!»…Помещик зарыдал…Крестьяне добродушныеЧуть тоже не заплакали,Подумав про себя:«Порвалась цепь великая,Порвалась – расскочилася:Одним концом по барину,Другим по мужику!»

Разумеется, на этом фоне нашлось место и для отображения проблемы пореформенной преступности и наказуемости. Вот, например, бытовые крестьянские преступления:

В канаве бабы (подвыпившие. – А. Н.) ссорятся:

Одна кричит: «Домой идтиТошнее, чем на каторгу!»Другая: – Врешь, в моем домуПохуже твоего!Мне старший зять ребро сломал,Середний зять клубок украл,Клубок плевок, да дело в том, –Полтинник был замотан в нем,А младший зять все нож берет,Того гляди убьет, убьет!..

А вот и «бунташный» ответ крестьян на царскую милость – освобождения их от рабства:

Слыхал ли кто из вас,Как бунтовалась вотчинаПомещика Обрубкова,Испуганной губернии,Уезда Недыханьева,Деревня Столбняка?Как о пожарах пишетсяВ газетах (я их читывал):«Осталась неизвестноюПричина» – так и тут:До сей поры неведомоНи земскому исправнику,Ни высшему правительству,Ни столбнякам самим,С чего стряслась оказия,А вышло дело дрянь,Потребовалось воинство…

Конечно же, преступления крестьянами совершались и в дореформенной (крепостной) России, и в основе их были именно крепостное право и неимоверная, не знающая никаких границ эксплуатация крестьян. В поэме это связано с жизнеописанием крестьянина «Савелия, богатыря святорусского». Начинается оно с воспоминаний его внучки:

Дед жил в особой горнице,Семейки недолюбливал,В свой угол не пускал;А та сердилась, лаялась,Его «клейменным, каторжным»Честил родной сынок.Савелий не рассердится,Уйдет в свою святелочку,Читает святцы, крестится,Да вдруг и скажет весело:«Клейменный, да не раб!»«За что тебя, Савельюшка,Зовут клейменным, каторжным?»– Я каторжником был.«Ты, дедушка?»– Я, внученька!Я в землю немца ФогеляХристьяна ХристианычаЖивого закопал…

Немец Фогель – управляющий помещичьим имением, не знавший никакой меры в эксплуатации крестьянина:

И тут настала каторгаКорежному крестьянину –До нитки разорил!А драл… как сам Шалашников (помещик. – А. Н.)…У немца – хватка мертвая:Пока не пустит по миру,Не отойдя сосет!

Дальше – жестокое убийство управляющего и последовавшее за этим наказание.

«Что ж дальше?»– Дальше: дрянь!Кабак… Острог в Буй-городе,Там я учился грамоте,Пока решили нас.Решенье вышло: каторгаИ плети предварительно;Не выдрали – помазали,Плохое там дранье!Потом… бежал я с каторги…Поймали! Не погладилиИ тут по голове.Заводские начальникиПо всей Сибири славятся –Собаку съели драть.Да нас дирал ШалашниковБольней – я не поморщилсяС заводского дранья.Тот мастер был – умел пороть!Он так мне шкуру выделал,Что помнится сто лет.А жизнь была нелегкая.Лет двадцать строгой каторги,Лет двадцать поселения…

В одном из ранних стихотворений («Вор») поэт описывает совершение преступления из-за крайней нужды (голодной):

Вчера был поражен я сценой безобразной;Торгаш, у коего украден был калач,Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плачИ, бросясь от лотка, кричал: «Держите вора!»И вор был окружен и остановлен скоро.Закушенный калач дрожал в его руке;Он был без сапогов, в дырявом сертуке;Лицо являло след недавнего недуга…Пришел городовой, подчаска подозвал,По пунктам отобрал допрос отменно строгой,И вора повели торжественно в квартал.

В стихотворении «Притча о “Киселе”» поэт выводит на сцену новый тип преступника – управителя дел вельможи (в данном случае приставленного им по поручению царя к руководству балетной труппой театра). Как отставной военачальник:

С обычной стойкостью и рвеньемКисель вступил на новый пост:Присматривал за поведеньемГонял говеть актеров в пост.Высокомерным задал гонку,Покорных тихо отличал,Остриг актеров под гребенку,Актрисам стричься воспретил…Чтобы актеры были гибки,Он их учил маршировать,Чтоб знали роли без ошибки,Затеял экзаменовать…Но все оказалось не впрок (А. Н.):Сам царь шутя сказал однажды:«Театр негоден никуда!»…Тогда он истину сознал:«Справлялся я с военной бурей,Но мне театр не по плечу,За красоту балетных гурийПродать я совесть не хочу…Мысль эту изложив круглее,Передает секретарю:Дабы переписал крупнееДля поднесения царю.Заплакал секретарь; печалиНе мог, бедняга, превозмочь!Бежит к кассиру: «Мы пропали!»(Они с кассиром вместе крали)…Свет божий Киселю не мил,Грустит: «Чиновники воруют,И с труппой справиться нет сил!..Зато случился факт печальныйНазад тому четыре дня:С фронтона крыши театральнойУшло три бронзовых коня!»Кисель до гроба сценой правил,Сгубил театр – хоть закрывай! –Свои седины обесславил,Да не попасть ему и в рай.Искусство в государстве пало,К великой горести царя,И только денег прибывалоУ молодца-секретаря:Изрядный капитал составил.Дом нажил в восемь этажейИ на воротах львов поставил,Сбежавших перелив коней…

Одним из самых значительных (как в художественном, так и в социальном плане) произведений поэта является его поэма «Русские женщины» («Княгиня Трубецкая» и «Княгиня Волконская», 1871–1872), воспевшая подвиг жен-декабристок, последовавших за мужьями в Сибирь к месту их каторги и разделивших с ними трагическую участь. Применительно к проблематике нашего «преступного сюжета» поэма является высокохудожественным свидетельством неимоверно жестоких условий отбывания наказания (каторги), которые были впоследствии отвергнуты прогрессом, в чем, несомненно, есть и вклад настоящей классической (как русской, так и мировой) литературы, в том числе и поэзии Некрасова (включая и его поэму «Русские женщины».

Известно, что в условиях резко набирающих темп развития капиталистических отношений появляется и специфическая разновидность преступности, проявляющаяся в различного рода финансовых аферах, за которыми едва ли не неизбежно тянутся и самые тяжкие насильственные преступления, в том числе и убийства. Не обошлись без этого и в дальнейшие после отмены крепостного права годы. Так, в поэме «Современники» (1878) один из героев «первоначального накопления капитала» (Зацепа), вдруг «раскаявшийся» во время обильного распития спиртных напитков, признается:

Я – вор! Я – рыцарь шайки тойИз всех племен, наречий, нацийЧто исповедует разбойПод видом честных спекуляций!Где сплошь да рядом – видит Бог!Лежат в основе состояньяДва-три фальшивых завещанья,Убийство, кража и поджог.Где позабудь покой и сон,Добычу зорко карауля,Где в результате – миллионИли коническая пуля!……………………………………….Зацепа рвал рубашку с шеиИ истерически рыдал…

Не правда ли, как это напоминает и наши «родные», совсем недавние «лихие» 90-е годы с их знаменитыми финансовыми аферами, вплоть до таких же известных бандитских войн?

Один из его собутыльников и таких же «предпринимателей» успокаивает «раскаявшегося грешника» тем, что все так поступают: таковы правила:

На миллион согреша,На миллиарды тоскует!То-то святая душа!……………………………Бедный Зацепа – поэт,Горе его – непрактичность,Мы оправданье найдем!Ныне твердит и бородка:«Американский прием»,«Великорусская сметка!»Грош у новейших господВыше стыда и закона;Нынче тоскует лишь тот,Кто не украл миллиона.Бредит Америкой Русь,К ней тяготится сердечно…Что ни попало – тащат,«Наш идеал, – говорит, –Заатлантический брат:Бог его – тоже ведь доллар!..»

И опять-таки как это нам знакомо (и не только по упомянутым 90-м, но уже и двухтысячным годам уже XX века) хотя бы по переплетению экономических и коррупционных преступлений, совершенных, например (как известно из СМИ), «неподкупными» должностными лицами, в том числе и находящимися во властных структурах:

Завидуешь доблестям мужа,Что несколько раз устоялИ, плутни других обнаружа,Копеечки сам не украл?Гонитель воров беспощадный,Блистающий честностью мужЖдет случая хапнуть громадный,Приличный амбиции куш!Дождется – и маску смиреньяЦинически сбросит с лицаУтешься! Блаженство паденья –Конечная цель мудреца!..

Дело, разумеется, заключается вовсе не в том, что поэт предвидел наступление таких событий в России через полтораста лет, а в едва ли не неизбежной цикличности истории и повторении ее крутых поворотов в определенные времена, в том, что, согласно «ходульному» изречению, увы, «история ничему не учит».

И. С. Тургенев

Тургенев И. С. (1818–1883) – один из самых великих русских писателей. В отечественную литературу он вошел со своими очерками и рассказами, составившими в итоге знаменитые «Записки охотника». Первые двадцать два очерка были опубликованы в журналах в течение 1847–1851 гг. (в виде отдельной книги изданы в 1852 г.). Более чем через двадцать лет они были дополнены еще несколькими рассказами. «Записки охотника» носили ярко выраженную антикрепостническую направленность, и есть свидетельства, что они произвели сильное впечатление на наследника престола, будущего императора Александра II, в 1861 г. отменившего в России крепостное право. Заслуги писателя в деле отмены крепостного права были настолько велики, что в 1879 г. Оксфордский университет присвоил ему степень доктора, но не по разряду словесности, а по праву (степень доктора обычного права). По признанию Тургенева, «Записки охотника» были выполнением его Аннибаловой клятвы бороться до конца с врагом, которого он возненавидел с детства. «Враг этот имел определенный образ, носил известное имя, враг этот был – крепостное право». Тургенев – автор романов («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Дым», «Новь»), повестей («Вешние воды», «Ася», «Первая любовь» и др.), рассказов (например, «Муму»). Большинство из них было переведено на иностранные языки (в том числе французский, немецкий, английский) и принесли автору мировую известность. Весом вклад писателя и в отечественную драматургию – его пьесы «Нахлебник», «Месяц в деревне», «Провинциалка» входят до сих пор в репертуар отечественных театров. Особое место в его творчестве занимают «Стихотворения в прозе», написанные в последние годы жизни писателя, наполненные рассуждениями о жизни и смерти, любви, его реакции на животрепещущие события российской действительности.

Преступление как таковое, как источник страстей и низменных побуждений, само по себе не интересовало писателя, в отличие, например, от Лермонтова, Льва Толстого, Лескова, Бунина. Он был и остается лириком, непревзойденным мастером пейзажа, удивительного проникновения в глубину характера своих героев, в особенности женщин (существует даже понятие «тургеневская девушка» как отражение ее русского типа). Вместе с тем Тургенев, как никто другой из русских писателей, смог увидеть в окружающей его действительности рождение новых людей, стремящихся (в отличие от «лишних» людей печоринско-обломовского типа) к изменению социально-политической действительности в направлении освобождения народа от беспросветной нищеты и невежества. И только в этом контексте писатель отражает в своих произведениях такое явление социальной жизни, как преступление. Делается это в двух направлениях. Во-первых, в изображении преступлений помещиков-крепостников в отношении своих крепостных и в создании образов будущих революционеров-народников в предреформенной и послереформенной (отмена крепостного права) России.

В отражении проблемы преступления в крепостнической России Тургенев следует за Радищевым (преступление первых порождает естественную реакцию – преступления – наказанных крепостных против тех же помещиков) и Пушкиным (напомнившим о возможной новой пугачевщине). Вместе с тем писатель смог внести в художественное воплощение этой проблемы и свое новое. Оно заключается в том, что для крепостного, решившегося на жестокое преступление против своего господина-помещика, побуждением к этому явилось не столько насилие по отношению к нему, сколько посягательство на его личную свободу (например, право завести семью).

Психологически наиболее полно это явление изображено в рассказе «Старые портреты» (опубликован уже после крепостной реформы в 1881 г.). В нем описан случай совершения крепостным жестокого убийства помещика с объяснением причин этого преступления. Один из крепостных (Иван) был «выменен» от одних хозяев-помещиков (Сухих) на другого крепостного, принадлежавшего помещику Телегину. Иван прижился у последнего, исполняя должность кучера. Нрава он был не просто легкого, но даже веселого. «Большой он был балагур и потешник. Примется хохотать – весь дом расколышется». Притом умелец. «Всякую штуку умел смастерить, фейерверки пускал, змеи, во все игры играл, стоя на лошади скакал… даже китайские тени умел представлять». Любил детей («с ними хоть целый день рад был возиться»). Но «вдруг», спустя примерно двадцать лет, выяснилось, что сделка обмена крепостными между их владельцами не была документально, т. е. юридически, оформлена. И Иван сообщил своему помещику, что новый владелец поместья и крепостных, получивший наследство после смерти прежнего помещика, отдавшего Ивана взамен другого крепостного, обнаружив, что та сделка никак официально не была оформлена (а полученный при обмене крепостной и вовсе умер), стал требовать его возврата и «в случае отказа грозил судом». Телегин пожалел своего кучера и предложил купить у наследника Ивана «за хорошие деньги». Но тот наотрез отказался. При этом репутация у этого помещика была как «у человека жестокого и мучителя». У Ивана были и другие «резоны» воспротивиться изменению своей судьбы – чисто человеческие: