Шелковая смерть

Наталья Звягинцева

Шелковая смерть

© Звягинцева Н., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Глава 1

День выдался солнечный, что было неудивительно для начала марта. Лучи, проходя сквозь высокие окна, рисовали неровные фигуры на коврах и паркете. Обведя придирчивым взглядом богато обставленную комнату и оставшись довольным, молодой мужчина посмотрел на массивные часы, что стояли в дальнем углу. Маятник мягко раскачивался из стороны в сторону, издавая монотонный механический хруст. Гирьки на позолоченной цепи, украшенные горным хрусталём и янтарными каплями, вспыхивали искрами при каждом движении (подарок графини Лебединской, стоимость сто двадцать пять рублей серебром).

– Однако уже почти три часа, – пробормотал мужчина, не преминув отметить мелодичное звучание своего низкого голоса, которое он очень в себе любил. Пожалуй, даже больше, чем атлетически сложённое тело, задиристые завитки льняных волос и васильковые бездонные глаза, излучавшие искренность и невинность.

Пригубив травяного настоя из изящной чашечки костяного фарфора (подарок купчихи Выхиной, стоимость заграничного сервиза на двенадцать персон – семьдесят рублей серебром), который он ежедневно употреблял для поддержания цвета лица, и промокнув тонкие губы кружевным сильно надушенным платком (цена за полдюжины пять рублей, подарок неизвестной воздыхательницы, анонимно подброшенный ему, предположительно старухой фон Бор), он поднялся из кресла.

Движения его были небрежными, ленивыми, что ему очень шло, придавая особый шарм. А искусное безразличие на лице, натренированное упражнениями, делало молодого человека загадочно-очаровательным, возбуждая интерес и желание у особ женского пола. Причём возраст этих особ для получения желаемого значения никакого не имел, лишь их благосостояние и тот уровень щедрости, который они позволяли себе за общение с красавцем.

Продвигаясь из комнаты в комнату, задерживая взгляд то на одной вещице, то на другой, автоматически вспоминая их стоимость, он улыбался своим мыслям. На сегодняшний день всех подарков было почти на сорок тысяч серебряных рублей, что составляло весомую часть от желанной им суммы в сто тысяч. Именно эту цифру он назначил себе для достижения, чтобы уйти на заслуженный покой, уехать в провинциальный город, выстроить доходный дом и жить там до самой своей кончины.

С юности он заметил за собой склонность к практичности и хозяйственности. И с ранних лет уже знал, что и сколько ему требуется для жизни. А превратившись в неотразимого молодого мужчину, понял, как сможет это получить.

Он не был суеверен и всегда презирал суеверных людей, считая их недалёкими. Но сегодня с самого утра его не покидала мысль о том, что должно случиться что-то нехорошее. Вчера, когда молодой человек прогуливался по бульвару, под самые его ноги бросился чёрный котёнок. Он, конечно, отшвырнул бесёнка и сильно расстроился, когда увидел на блестящем сапоге еле заметную царапину, оставленную этим мерзким существом. Мысль об инциденте не давала покоя до самой ночи. А неделю тому назад встретилась ему кривая нищенка, потянулась своими скрюченными ручонками с гнилыми обрубками ногтей, запричитала про бога и про милость людскую. Какой же исходил от неё гадкий запах! Отшатнувшись, он быстро пошёл прочь, но всё равно услышал проклятия, что убогая бросила ему в спину.

Плавной вальсирующей походкой мужчина проскользил по комнате и остановился у закрытой двери. Это было странно, он не любил закрытых дверей, и прислуга в доме об этом знала. Нахмурившись, потянулся к ручке, но тут его взгляд выхватил стоящее справа зеркало. Что это было за зеркало! Один из первых столь дорогих подарков, полученных от худосочной жены заводчика Капранова, даже имени её сейчас не вспомнить (цена итальянского зеркала сто пятьдесят рублей, цена резной золочёной рамы с инкрустацией розовым перламутром двести десять рублей и с каждым годом только растёт). Повернувшись всем корпусом и сделав пару шагов, красавец оказался полностью отражённым в нём. До чего же он был хорош собой! Но что это? Неужели кожа на шее начинает морщиться? Нет же, это лишь тень. Взъерошив густые светлые кудри, он стал придирчиво изучать свои волосы, перебирая их тонкими длинными пальцами. Не найдя седых волосков и вздохнув от этого с облегчением, он лукаво подмигнул своему отражению. Но как же неприятно ожидание собственной старости и увядания! В двадцать три об этом мало кто задумывается, но глазом моргнуть не успеешь и вот тебе уже двадцать четыре, а там и двадцать пять. Сколько времени сохранится его красота? Сколько времени он сможет привлекать внимание дам и пользоваться их богатством? Успеет ли скопить заветные сто тысяч? Он сам не заметил, как начал говорить со своим отражением.

– А было бы неплохо, если б старая карга отписала мне ту прелестную деревеньку. Уж полгода как обещает, а слово своё не держит. Говорит, что не доверяет моим словам, что люблю только её одну в этом свете. – Красивое лицо исказила гримаса. – Ах ты, сухой мухомор, гнилое яблоко, уж все мозги в труху превратились, а она всё думать продолжает! А может, ей кто про меня доносит…

От этих неспокойных мыслей лоб пересекла тонкая морщинка. Заметив это, красавец ахнул, и тут же лицо его преобразилось, разгладилось, сделалось удивительно привлекательным и юным. Глаза мягко заблестели васильковыми искорками. Так-то лучше. Надо держать себя в руках.

Окинув взглядом роскошно убранную комнату, припомнив ещё пару имён дарительниц и переведя стоимость их подарков в серебро, он опять потянулся к ручке закрытой двери.

Распахнув дверь и услышав громкий хлопок оконной рамы, он, даже не попытавшись сдержаться, громко выругался. Преодолев комнату в три широких шага, он откинул бархатную портьеру и, с силой надавив на раму, защёлкнул замок. Инцидент был неприятный, тем более что теперь по комнате гулял свежий мартовский ветерок, от чего красавец поёжился. Был он в наброшенном на голое тело длинном атласном халате.

Комнату, где он сейчас находился и куда, собственно, шёл, опишем отдельно. То было светлое, в сорок квадратных аршинов помещение с высоким окном, украшенным недавно заказанными в модной мастерской портьерами. Стены до самого потолка были затянуты светлым штофом[1], а пол выложен такого же цвета кафелем. Из мебели здесь находились широкая мягкая тахта с изогнутым подголовником, изящный стул на тонких ножках и ширма в восточном стиле. Но самым главным объектом здесь была массивная овальная чаша из желтоватого металла, стоявшая в самом центре комнаты. Над чашей поднимался пар от заполнявшей её горячей воды. Это был ещё один подарок престарелой любовницы, недавно скончавшейся и завещавшей бронзовую ванну юному ловеласу. С краёв чаши ниспадала мерцающая белая ткань. Задержав на ней взгляд, красавец издал лёгкий стон, отражённый и приумноженный гладкими стенами.

То был самый дорогой китайский шёлк, что можно найти во всей Москве, – тонкий, гладкий и удивительно прочный. Не отводя глаз от матовых переливов складок ткани, мужчина скинул халат, обнажив своё точёное тело, и небрежным движением отбросил в сторону, туда, где подле стены стояла высокая ширма. Протянув изящную руку, он нежно погладил край ванны, накрытый тканью. Затем ловким движением перекинул обе ноги через борт и медленно погрузился в обжигающую воду.

Ежедневный ритуал был его слабостью, на которую он позволял себе тратить достаточные средства. От воды поднимался аромат египетского масла, недавно полученного в подарок от одной купчихи в надежде на свидание. Масло было принято, рыхлая рука нежно пожата, но цена за свидание была гораздо выше, и оно не состоялось, о чём мужчина, собственно, ни минуты не жалел.

Сделав глубокий вдох, красавец откинул голову назад, удобно устроил её на нежном шёлке и прикрыл глаза. Теперь можно было подумать о ближайшем будущем, поразмыслить о потенциальных любовницах и уже имевшихся связях. Кое-кому стоило дать от ворот поворот, а кое-кому, наоборот, уделить больше времени.

Неожиданный шум позади выдернул мужчину из полузабытья. Резко развернувшись, от чего брызги полетели во все стороны и с полведра воды вылилось на пол, он осмотрел комнату. Всё здесь было тихо и спокойно. Показалось. Он вновь вернулся к своим мыслям.

Предстояло решить, стоит ли воспользоваться новой возможностью, изменить образ жизни или продолжить плыть по привычному течению. Предложение было заманчивым и сулило значительные барыши, но и риски здесь могли выйти куда серьёзнее, чем гнев обманутого мужа или прежнего любовника, что он уже испытывал на собственной шкуре. Хотя мужья встречались разные, за более чем пятилетнюю карьеру он это знал. Не стоило забывать и об отцах. Эти, к слову, отличались большим свирепством и упорством, когда речь шла о чести их дочери, но в конечном счёте они же оказывались более щедрыми и сговорчивыми при выплатах отступных, лишь бы порочный красавец больше никогда не показывался на горизонте любимой дочурки.

Новые звуки, похожие на нетерпеливую возню, опять оторвали его от размышлений. Это уж точно ему не мерещится. Видно, Пашка снова вздумала за ним подглядывать. Ну и дурная же эта горничная – одни бабьи глупости в голове. Личико у неё кругленькое, плечи тоже круглые и мягкие и ляжки положительно такие, как надо, да только не пристало ему тратить своё время на прислугу. В этот раз, даже не подняв головы, он повелительно прикрикнул, чтоб все проваливали и не мешали. Но никто не ответил, опять воцарилась тишина.

Расслабление постепенно разлилось по всему телу. Кожа от горячей воды сделалась розовой, как у младенца, щёки раскраснелись, как после парной. Мысли возвратились на круги своя. Все дамы богатые и старые. Все без ума от него и все пытаются его подкупить, мечтая привязать покрепче. Он искусно играет роль влюблённого и от подарков не отказывается. Лишь бы только они не прознали друг о друге. Хотя уже поползли слухи по городу. Надо быть осторожнее.

Непонятное беспокойство последних дней вновь охватило его. С чего бы это? Разомлел он видно, размяк от ароматной воды, от прекрасного нежного шёлка, прикосновение которого было сравнимо разве что с мягкими женскими губами. Вновь вспомнив о своём возрасте и неминуемой грядущей старости, он подумал, что одними подарками на жизнь, о которой он мечтает, не накопишь. Вода постепенно остывала. Стоило завершить процедуру, но он решил полежать ещё несколько минут, так было хорошо. И мысли вновь вернулись к той новой возможности, что случай преподнёс ему, – опаснее и рискованнее, но гораздо прибыльнее, чем вся его любовная возня.

Дело было вот в чём. Недавно ему стало известно об одной пикантной и довольно пакостной подробности касательно не самой последней в свете особы. Красавец задумался, как бы по-умному всё устроить, и придумал. Не поленившись, он провёл небольшое, но достаточно рискованное расследование, в результате которого даже пострадал. Однако заполучил факты, опровергающие первоначальную информацию, и оформил всё это в короткое письмецо конфиденциального характера. Теперь же вместо этого письма в его тайнике лежала рубиновая брошь и пухлая стопочка банковских билетов. От таких быстрых денег голова шла кругом. Начало было положено, и теперь требовалось решить, стоит ли продолжить и выйти на этот опасный путь или по-прежнему тратить время на богатых старух?

В мыслях он усмехнулся, представляя перекошенные морщинистые лица, когда он всем им объявит об отставке. Он вполне искренно считал всех старух абсолютно бесполезными и выжившими из ума. Ни секунды их не почитал и рассматривал лишь как средство достижения своей цели.

Вновь шуршание, сильно похожее на движение юбки женского платья, достигло его ушей. Теперь это его разозлило по-настоящему. Видно, придётся выбраться из воды и задать хорошую трёпку этой негоднице! Кто это из прислуги такой нахальный, что нарушает приказ не тревожить хозяина, когда тот отдыхает? Хорошо бы это всё же оказалась Пашка, с каким удовольствием он прошёлся бы розгой по её жирной спине и вышвырнул бы дуру за дверь!

Оперевшись на локоть, он попытался привстать, но неожиданно на его лице оказался край шёлковой простыни. Мужчина, потеряв равновесие, заскользил ступнями по гладкому дну бронзовой чаши. Он резко вскинул руки, стараясь ухватиться за края ванны, но они запутались в складках материи и не могли больше свободно двигаться. Внезапно пришло страшное осознание, что он в комнате не один, кто-то намеренно закрыл ему лицо и лишил таким образом возможности видеть. Он оказался спелёнатым, словно младенец. Единственное, что он мог ещё делать, это говорить, но уже через мгновение в его открытый, готовый для крика рот чья-то рука всунула кляп вместе с куском шёлка. И тут раздался звук, ясно показавший, что дверь в комнату вновь закрыли.

Мужчина попытался сесть, но чужие руки откинули его назад, чувствительно впечатав голую спину в бронзовый борт. Теперь он пустил в ход ноги и плечи, с усилием извиваясь, то погружался в воду с головой, то вновь выныривал. Вода заливала нос и глаза, от этого нестерпимо захотелось кашлять, но кляп во рту мешался, пришлось некрасиво кряхтеть и давиться. Шёлк на лице намок, отчего дыхание сильно затруднилось, превратившись в подобие всхлипов. Внезапно порыв воздуха ворвался в лёгкие, закружилась голова, невидимая рука чем-то полоснула по ткани, сделав небольшой разрез. По-прежнему лишённый возможности видеть, пленник принялся громко мычать в надежде, что кто-то из прислуги услышит и придёт на помощь. Но всё было тщетно: он всё больше убеждался, что из этого китайского савана ему уже не освободиться.

Замерев, мужчина прислушался. Когда вода, в которой он лежал, успокоилась, ясно услышал чужое дыхание совсем рядом и осторожные лёгкие шаги по мокрому полу. Дыхание было порывистое и частое, тот, кто затеял с ним эту злую шутку, нервничал.

Время тянулось, но больше ничего не происходило. Мысль о том, что его хотят утопить, появившаяся во время нападения и приведшая его в ужас, никак себя не подкрепляла. Злодей безмолвствовал и бездействовал. Даже чужое дыхание почти стихло. Вода совсем остыла. Вдруг мужчина услышал всплеск, затем ещё один, в воду что-то бросали. Кожу через ставший уже ненавистным китайский шёлк обдало холодом. Всплеск – и острый холодный булыжник опустился ему на живот. Бронзовую ванну медленно заполняли осколками льда.

Нереальность происходящего придала ему новые силы. Стиснув зубами кляп и в отчаянии выгнувшись дугой, мужчина попытался поднять своё тело из воды, опираясь лишь на пятки и затылок. Намокшая липкая ткань крепко обтягивала его дрожащую в сильном напряжении плоть, сковывая движения. Яростно заморгав под намокшим белым шёлком и издав последний вой, он осознал бесполезность своих попыток, вновь опустился на дно и затих.

Всплески раздавались всё реже. Он лежал и, не обращая внимания на кляп, бормотал слова мольбы, больше походившие на всхлипы. На ум пришла молитва, что он учил в детстве. Слёзы хлынули из глаз. «За что со мной это делают? Зачем так мучают?»

Словно в ответ на его немой вопрос, он услышал чужое отрывистое дыхание у самого уха.

– Теперь воздаётся тебе по заслугам твоим. – Шёпот ударил, как пощёчина. – Запомни это, а я прощаю тебя…

Голос! Этот голос! Мысль о том, что его действительно хотят убить, поразила мужчину своей несправедливостью. Рассеянность и недоумение отразились на красивом лице, скрытом тканью. Шёлк оказался очень прочным, как и обещал продавец.

Вновь он услышал лёгкие шаги, глухой стук и шелест женского платья. А потом всё остановилось. Время шло, но больше ничего не происходило.

Постепенно его тело теряло чувствительность, мысли замедлялись. Он уже не ощущал обжигающего холода, он почти заснул. Предсмертная судорога пронзила всё его туловище, придавая весьма неэстетичную форму, сердце сжалось в последний раз и замерло навек.

* * *

В пятничной газете на третьей полосе вышла незначительная заметка о том, что накануне свёл счёты с жизнью молодой красавец. Способ он выбрал оригинальный, доселе неизвестный широкой публике, но популярный среди знатного сословья. Однако же этот способ обычно пользовался для излечения нервических болезней, в особенности меланхолии, и прописывался известным на всю Москву заграничным врачом. Способ заключался в принятии холодных ванн со льдом. Но для наложения на себя рук он был применён впервые. Факт самоубийства подтверждён предсмертным письмом, которое обнаружил будочник Горохов, первым прибывший на место происшествия.

Глава 2

Старинный город, выстроенный на семи холмах, медленно просыпался от зимней спячки. Страшный пожар, что стёр с карты Москвы две трети всех домов и почти каждый второй храм, постепенно забывался, уходил из сердец и умов горожан. Жизнь, вернув себе прежнюю размеренность и неторопливость, продолжалась. И город, проживая свою очередную трансформацию, хорошел, расцветая на глазах.

Светлоликий Успенский собор, со значительными потерями, но всё же устоявший во время французской оккупации, ныне обновлённый и заново освящённый после изгнания неприятеля, оглашал Первопрестольную благостным звоном Большого Успенского колокола, принося в души людей мир и покой.

Совсем скоро улицы заполнятся звуками стука сотен молотков и топоров, поползёт запах свежей древесины и кислой штукатурки, обозначая начало сезона большой городской стройки. А значит, потянутся сюда из окрестных деревень крестьяне, отпущенные своими хозяевами в город на заработки, в надежде устроиться хоть плотником, хоть каменщиком, хоть маляром или штукатуром. На все руки были мужики мастера, им бы инструмент крепкий да пару мисок горячей похлёбки пожирнее да с краюхой хлеба, и закипит работа весело и споро, принося городу крепкие дома, важные сооружения и широкие мостовые. А значит, с новой силой закипит, забурлит жизнь в возрождённой из пепла Москве.

Особняк графа Николая Алексеевича Вислотского являл собой хмурое каменное строение, спрятанное от людских глаз за высокой оградой, что было под стать характеру его владельца. Ворота почти всё время стояли запертыми, отворяясь лишь изредка и выпуская на волю лихую тройку вороных жеребцов, запряжённых в сани, на козлах коих восседал чернобородый Саид, кучер графа, в новом тулупе и косматой папахе. Залихватски размахивая длинным плетённым из крепких кожаных полос кнутом и по-разбойничьи улюлюкая, он разгонял толпу московских зевак, расчищая тройке путь. Иногда в санях можно было заметить молодого адъютанта графа Василия Громова, посланного своим хозяином по неотложному делу. Иногда место занимала женщина средних лет, граф ни разу не отказал в экипаже Глафире Андреевне Черновой, тётушке своего адъютанта. Но чаще всего сани пустовали, а Саид, бесцельно поколесив по городу и размяв жеребцов, чтоб не застаивались, возвращался дотемна, и ворота вновь запирались на засов.

Прислуги за последние полгода в доме не прибавилось, шторы по-прежнему поднимались лишь в считаных комнатах, да и то не каждый день, свечи по вечерам не запаливались, камины не растапливались. Жилыми здесь были всего несколько комнат, в частности спальня графа Вислотского, его кабинет и небольшая гостиная, где граф, находясь в хорошем настроении, обедал, что случалось крайне редко.

Однако и в этом угрюмом и мрачном царстве было место, где каждое утро пахло свежеиспечённым хлебом, а по паркету энергично стучали женские каблучки. Место это было во флигеле, что стоял подле главного дома. Флигель имел собственный вход и несколько окон, смотревших во двор и на улицу. Здесь обитал Василий Семёнович Громов со своею любимой тётушкой. Сюда часто заглядывали приятные и интересные гости и вели с хозяевами задушевные беседы, угощаясь чаем из пузатого деревенского самовара, а иногда даже и кофеем.

Каждое утро Василий отправлялся на службу, переходя из флигеля в пустой безжизненный особняк. Если граф ещё не изволил проснуться, то адъютант сидел подле двери его спальни на стуле и ожидал полудня. Далее могло произойти одно из трёх: либо граф посылал его с поручением, и тогда день считался удачным, либо граф велел одеть себя, что означало приход профессора из университета, тогда Николай Алексеевич запирался с ним в кабинете и не выходил оттуда до позднего вечера, что тоже было замечательно, либо Вислотский после пробуждения начинал тенью слоняться по холодному дому, громко стуча каучуковым наконечником своей трости и делая едкие замечания, которые Громову надлежало записывать и в последующий день держать ответ по каждому из них. И вот это-то было самым большим мучением для Василия.

Сегодня предстоял как раз такой мучительный день. Граф проснулся в дурном расположении духа и сразу крикнул адъютанта. Видно было, что ночью Николай Алексеевич почти не спал. Столик у изголовья широкой кровати был завален пустыми склянками из-под микстурных настоек и порошков. На полу лежало мокрое скомканное полотенце. Таз для ножных ванн, которые граф делал перед сном, был отброшен в сторону и перевёрнут.

Вдруг со двора раздались шум и конское ржание. Повинуясь гневному возгласу графа: «Кого это там ещё чёрт принёс, видно, всё ему мало, решил покуражиться надо мной и совсем извести», Василий побежал проверять.

Старая княгиня Рагозина явилась без предупреждения, что в обычных условиях могло бы послужить поводом для отказа в приёме, но было что-то в лице старухи, заставившее Громова незамедлительно вернуться и сообщить графу о её визите. Вислотский сдвинул брови, поджал тонкие губы, потом обречённо вздохнул и утвердительно кивнул адъютанту.

Гостья передвигалась медленно, с трудом переставляя ноги. По пятам её преследовал крепкий коренастый лакей, то и дело порываясь поддержать Анну Павловну и каждый раз получая от неё недовольный окрик. Времени, пока княгиня шла от кареты до небольшой гостиной, Николаю Алексеевичу хватило на то, чтобы привести себя в некоторый порядок и встретить почтенную даму пусть не у дверей своего дома, но у дверей залы. Здесь уже был накрыт стол.

Оценивающе взглянув на графа Вислотского, отметив бледность его лица, неровность походки и сильно сжимавшую набалдашник трости кисть руки, старуха вместо приветствия выдала:

– Жениться бы вам, Николай Алексеевич, надо, – и, прошаркав мимо остолбеневшего графа, добавила: – А коли женитьбой не прельщаетесь, то, может, на службу пора вернуться? Уж сколько времени с вашего падения с лошади прошло… Довольно вам без дела маяться. Чахнете прямо на глазах…

– Уж не спасать ли меня, Анна Павловна, вы надумали? – склонив голову, сухо проговорил граф.

– Не надейтесь, – хмыкнула старуха и со вздохом облегчения опустилась в приготовленное для неё кресло подле накрытого стола. Жестом велела своему лакею оставить их.

Княгиня Рагозина так и не смогла до конца оправиться после смерти любимой внучки Аннет. Несколько месяцев кряду после трагедии она просидела в своём московском доме, никого не принимая и не делая визитов. Борю и Лизу Добронравовых – своих теперь главных наследников – она отослала в Петербург в надежде, что те найдут там себе подходящие партии и устроят свои судьбы. Правду сказать, письма, что она еженедельно получала от своих внуков, такой уверенности ей не сулили. Остальные же домашние находились на своих местах подле благодетельницы княгинюшки и ежедневно докучали ей своим вниманием.

Мелко потрясая головой, от чего оборки на её кружевном чепце затрепетали, старая княгиня низко склонилась над расшитым бисером ридикюлем, что пристроила на колени. В руке Анны Павловны появился плотный свёрток копеечной бумаги. Его она и протянула графу.

– Вот, Николай Алексеевич, взгляните… – Теперь в лице старухи не было и тени ехидства, сухая морщинистая кожа, обтягивающая высокие скулы, длинный крючковатый нос и потухшие глаза заставили графа принять серьёзный вид.

Вислотский взял свёрток, но разворачивать его не спешил. Он уже сидел подле своей гостьи, оперев рукоять трости на подлокотник кресла.

Правила приличия требовали начать разговор с пустого, с обсуждения погоды или состояния московских дорог. Можно было высказаться об очередных любовных похождениях графини Л. или скандальной дуэли между господами К. и Н. и её печальных последствиях. Именно так бы повела разговор Анна Павловна ещё полгода назад, но сейчас городские сплетни её не занимали. А было у княгини дело. И дело это касалось её близкой подруги детства.

– Правы вы, Николай Алексеевич, что не желаете без разбора в омут кидаться. Честно говоря, удивилась бы, коль это оказалось не так. Коль выказали бы вы своё любопытство и сразу взялись картинки рассматривать. – Княгиня вздохнула. – Вот вам моя история.

Старая дама опять заглянула в свой ридикюль и достала сложенную в несколько раз газетную страницу, но графу не отдала.

– Два дня тому назад посетила меня моя старинная приятельница графиня Мария Юрьевна Гендель. В детстве мы с ней каждое лето по полям да лесам вместе катались, усадьбы наших семейств располагались поблизости. И были мы, можно сказать, единственными подругами в ту пору друг у друга. Но после вступлений в браки связь наша прервалась, не заладилось меж нашими мужьями. А как овдовели мы обе, так опять потихоньку сошлись. Видимся редко, но разговоры ведём душа в душу. – Княгиня покивала сама себе. – Люблю я её…