Маэстро

– Ах! Маэстро Верди, добрый вечер!

Завернув за угол, Джузеппе столкнулся с Джузеппиной, выходившей из дверей гримерки. Если что-то и могло возвести сегодня восторг Верди на новый уровень, так это звезда оперной сцены, назвавшая его «маэстро». То, как Джузеппе раскраснелся, было заметно даже под густой черной бородой. В глазах Джузеппины блеснул лукавый огонек.

– Добрый вечер, синьорина, – ответил он, отскочив на подобающее расстояние.

Они продолжили путь к выходу вместе.

– Была ли удачна ваша беседа с синьором Мерелли?

– Спектакль благотворительный, но будет анонсирован уже в следующий сезон! Мне велено немедленно начать подбор певцов и репетиции, – гордо ответил маэстро.

– Я полагаю, этого достаточно, чтобы прибавить вам смелости и амбициозности, – простодушно заметила она.

Он улыбнулся.

– У меня не было случая поблагодарить вас, синьорина. Я рад воспользоваться представившейся возможностью, чтобы сделать это.

– Вам стоит благодарить лишь вашу музыку, синьор Верди.

Они уже подходили к выходу и то ли испугавшись упустить представившуюся возможность, то ли просто не справившись с нахлынувшими чувствами, Джузеппе выпалил:

– Вы согласитесь петь мою Леонору? – прозвучало ребячески и не очень изящно. Верди осекся. Джузеппина остановилась, совершенно открыто по-дружески посмотрела ему в глаза и кивнула. Он улыбнулся в ответ.

– Благодарю, – произнес он уже более светским тоном.

Обогнав Джузеппину на пару шагов, Верди учтиво открыл ей дверь, и она, пожелав ему доброго вечера, отправилась к ждавшему ее экипажу. Какое-то время Джузеппе следил за увозившей будущую солистку его оперы каретой, а потом медленно пошел пешком в сторону дома. Ему бесспорно хотелось побыстрей рассказать все Маргарите, увидеть вновь сияние надежды в ее глазах, прижать ее к груди, почувствовать себя героем, но он намеренно тянул время. Приход домой перелистнет страницу и отправит вечер, когда он впервые слышал свою музыку в стенах Ла Скала, в прошлое. Он пока не был готов этот момент отпустить. Джузеппе неспешно прогуливался по мощеным тротуарам улиц и переулков, и они пели тихие мелодии в такт его шагам. Ему казалось, он уже слышит мотивы новой оперы, которую поставит в великом театре следом за «Оберто».

Однако пока следовало заняться оперой дебютной. Наибольшую сложность маэстро Верди видел в переговорах с именитыми артистами, ведь для своего творения он подобрал более чем звездный состав и теперь был несколько смущен тем, что Мерелли велел ему самостоятельно заручиться их поддержкой. Джузеппе ошибся. Достаточно было лишь упомянуть о том, что Джузеппина Стреппони уже дала свое согласие, как интерес у оппонента рождался моментально. Не прошло и пары недель, и состав исполнителей был подтвержден, причем к глубочайшему удовлетворению композитора, именно тот, который он планировал.

Сложности начались позже. Уже на первом прогоне под фортепиано стало ясно, что требуются доработки. Когда репетиции были развернуты в полном составе, Верди с ужасом обнаружил, что для постановки на большой сцене необходим не один десяток мелких и не очень изменений. Кроме того, масла в огонь все время подливал синьор Мерелли, который с завидной периодичностью вносил свои предложения по правкам. Надо сказать, предложения эти нравились Джузеппе, но одно «цеплялось» за другое и уже казалось, что если окончательный вариант и появится, то только в день премьеры.

Он без остатка погрузился в кипучую деятельность, и вдохновение, подогреваемое страхом провала, уже не оставляло в нем стеснения и неловкости. К черту неопытность! Он видел свою оперу в мельчайших нюансах, от увертюры и интродукции до финальной арии. Он добьется того, чтобы на сцене происходило все именно так, как он задумал. В оперном мире девятнадцатого века импресарио совмещал обязанности и агента, и продюсера, и инвестора, а композитор выполнял роль режиссера-постановщика. Координировать игру шестидесяти четырех музыкантов Верди еще не приходилось, так же как руководить не только вокальным исполнением, но и актерской игрой артистов на сцене. Все это приводило его в восторг и сводило с ума одновременно.

Входящий в творческий раж молчаливый замкнутый Верди, никогда не обучавшийся хорошим манерам, становился грубым громогласным деспотом, рушащим все правила приличия. Такой подход к режиссуре, возможно, и могли бы стерпеть от тонущего в регалиях мэтра, но от молодого провинциального выскочки… И в труппе, и в оркестре начался разлад. Отягощало ситуацию то, что Джузеппе видел в претензиях артистов и музыкантов скорее нежелание принимать его авторитет, чем объективную реакцию на его поведение.

Ситуацию спасала Джузеппина. Раскрывшийся демонический образ скорее развлекал ее, чем угнетал. Он намного лучше подходил чародею, сидевшему за ее роялем несколько месяцев назад, чем нахмуренному юнцу, вошедшему тогда в ее дверь. Джузеппину совершенно не волновал подход и форма, она смотрела в суть и понимала, что каждое бурное высказывание Джузеппе имеет веские основания. Он слышал то, что не улавливал никто, он видел нюансы, которые все упускали. Как и любая женщина, не забывающая о своей силе и обаянии, Джузеппина обладала способностью ворожить мир там, где назревает война. Ее творческая влюбленность в маэстро сделала ее тем ангелом, который примирял все раздоры.

Верди это видел и понимал, а потому очень скоро проникся к своей солистке обычно не свойственным ему полным доверием. В Ла Скала она была единственной, к кому он мог прийти за советом, не опасаясь показаться глупым и быть осмеянным. Кроме того, маэстро совершенно восхищало знаменитое на всю Италию бархатное сопрано. Когда Верди впервые услышал свою Леонору в исполнении Джузеппины, его накрыла волна будоражащего упоения. Никогда раньше он не встречал, чтобы чье-то реальное пение звучало ярче, сочнее и объемнее, чем то, что он слышал в своей голове.

В разгар одной из репетиций, когда Верди крайне терпеливо, как ему казалось, объяснял ошибки дирижеру, в зал пожаловал импресарио Мерелли. Обычно на репетиции он не заходил, предпочитая обсуждать все интересующие его детали у себя в кабинете. Немало удивившись, Верди был уже готов направиться навстречу руководству, но Мерелли жестом показал ему, чтобы он не отвлекался. Удивившись еще больше, немного смущенный Джузеппе продолжил разговор с дирижером, а Мерелли остался молча стоять у двери, не сводя глаз с Джузеппины, которая обсуждала что-то с партнерами по сцене. Джузеппина почувствовав взгляд, оглянулась и направилась к Мерелли. Конечно, Джузеппе знал, что Милан давно титуловал синьорину Стреппони «наложницей великого импресарио», но сейчас он видел их рядом впервые. С любопытством было справиться сложно, и Джузеппе то и дело поглядывал в сторону парочки у дверей.

Недолгий, поначалу серьезный разговор закончился тем, что Мерелли наклонился к Джузеппине и что-то прошептал, почти касаясь ее уха губами. Джузеппина игриво улыбнулась, и сказанное ею заставило Мерелли улыбнуться в ответ. Верди почувствовал укол ревности. До этого момента прекрасная покровительствовавшая ему дива как будто не имела ничего общего с земными слабостями и принадлежала только ему и Оберто. Видеть ее так откровенно флиртующей с мужчиной Джузеппе было до мурашек неприятно.

С того дня думы о Джузеппине, пусть все они и были исключительно творческого характера, начали вытеснять в голове Джузеппе все, кроме разве что мыслей о грядущей постановке. Он постоянно искал повод для разговора, благо что таковых было в изобилии. Вечерами начинающий композитор все чаще стоял и ждал в конце коридора, когда из дверей гримерки появится его солистка, чтобы проводить диву к выходу из театра и узнать по дороге ее мнение о том или ином волнующем его вопросе. Несмотря на то, что между маэстро и дивой явно зарождалось что-то, чего они оба не хотели замечать, их творческий союз сам по себе был прекрасен. Джузеппина, как никто раньше, чувствовала то, что Джузеппе хотел передать, а несомненно весомый опыт помогал ей давать совершенно незаменимые советы начинающему композитору.

Прошло еще несколько недель репетиций, и в одну из таких, наполненных непринужденной творческой беседой, прогулок к служебному входу Джузеппе сделал шаг вперед, чтобы открыть для синьорины дверь из театра, немного не рассчитал, и они практически столкнулись друг с другом. Ни он, ни она не подались назад. Джузеппе замер с дверной ручкой в ладони. Джузеппина запнулась на полуслове, посмотрела ему прямо в глаза. Она чувствовала его дыхание на своем лица. Желание прикоснуться друг к другу отозвалось резкой болью у каждого внутри. Какое-то время они стояли неподвижно, потом она еле заметно покачала головой, говоря ему «нет». Мягкая улыбка тронула губы молодого маэстро. Он кивнул. Оба слишком дорожили тем, что пришлось бы потерять, поддайся они мгновению.

Поздним сентябрьским вечером Джузеппина Стреппони вышла из служебного входа в Ла Скала, где у экипажа ее ожидал секретарь Саверио. Следовавший за ней Джузеппе Верди учтиво поклонился:

– Синьорина Стреппони, доброй ночи, – с холодным почтением проговорил он.

– Всего доброго, маэстро, – с формальной учтивостью ответила она.

Не ожидая ее отъезда, Джузеппе развернулся и направился в сторону дома. Не удостоив Верди взглядом, Джузеппина отправилась к карете. И все же кривые губы Саверио расползлись в хитрой улыбке.

Но если жизнь Джузеппе Верди наполнилась красками творчества и новым общением, то существование его жены скорее еще больше обеднело, чем стало ярче. Премьера, до которой оставалось еще два долгих месяца, была благотворительной, а значит, никаких скорых прибылей не сулила. В нисколько не поменявшемся бедственном положении, на которое сверкающий энтузиазмом муж теперь не обращал никакого внимания, Маргарита осталась совершенно одна. Когда Верди возвращался домой, у него не было даже сил разговаривать. Он часто проводил вечера у Солеры, – единственное время, которое оставалось у них на правки. Их жаркие споры будили бы малыша, поэтому Верди всегда уезжал к другу. Пару раз Маргарита даже находила мужа утром спящим на кровати в пальто и сапогах. В те же редкие выходные, которые они могли провести вместе, Джузеппе мыслями был где-то далеко, размышляя лишь о том, что происходило в стенах Ла Скала.

– Жизнь в большом городе безнадежно погребена под хламом бесконечной суеты… Я его почти не вижу, папа. Я всегда чувствовала, что вдохновляю его музыку, а теперь я как будто соперничаю с ней и… проигрываю, – жаловалась она приехавшему в гости синьору Антонио.

Барецци сидел на кресле в гостиной, держа за ручки малыша Ичилио, который радостно наслаждался воображаемой верховой ездой у него на коленях. Синьор Антонио поддерживал игру, стуча каблуками четырехтактный аллюр и бормоча себе под нос какой-то марш. Маргарита наблюдала за каплями дождя, которые тоскливо, словно слезы незаслуженно наказанного дитя, ползли вниз по оконному стеклу.

– Я тебя предупреждал. Ты пожелала выйти за него несмотря ни на что, – ответил он, не прерывая игры.

– «Жена гения – это славное, но очень далекое от легкой жизни звание», – продекламировала Маргарита слова, сказанные когда-то отцом.

– Вот именно! – ответил синьор Антонио и подтолкнул малыша коленями так, что тот подпрыгнул. Ичилио залился звонким смехом, а Барецци продолжил: – Он всегда был одержим желанием занять свое место в этом мире…

Судя по всему, это была фраза Верди, потому что закончили ее отец и дочь хором: «…А не быть беспомощной игрушкой судьбы, как многие другие».

Маргарита посмотрела на синьора Антонио и улыбнулась впервые за долгое время. Она любила быть рядом с отцом. С ним было тепло и уютно, от него пахло домом и детством. Раздался стук входной двери. Джузеппе вернулся из театра.

Барецци не видел своего подопечного уже несколько недель, и ему не терпелось узнать все о начавшихся репетициях и внутренней кухне театра. Маргарита забрала сына и, оставив мужчин наговориться всласть, пошла хлопотать об ужине.

Барецци с отеческим участием задавал бесчисленное количество вопросов, а Верди с гордостью отвечал на каждый из них. Однако, как бы ни был Джузеппе увлечен готовящейся премьерой, он понимал, что даже при самом лучшем сценарии развития событий до аванса на следующую оперу его маленькая семья не дотянет. А это значило, что очередной унизительный разговор с тестем неизбежен.

– Мне стыдно, что снова беспокою вас этим вопросом, когда вы так много уже на меня потратили. Но… – начал было он, когда наступил подходящий момент, но Барецци его прервал:

– Не говори больше ничего, сынок. Вы получите сколько нужно на следующей неделе.

Барецци всегда соглашался раньше, чем Верди успевал произнести заготовленную речь, пытаясь избавить зятя от лишней неловкости, но это лишь заставляло Джузеппе чувствовать себя еще большим паразитом. Верди вздохнул, кивнул с благодарностью и хотел что-то сказать, но Барецци его перебил.

– Герите знать необязательно. Вернешь мне все, когда сможешь, – угадал он без слов.

– Спасибо, синьор Антонио.

Барецци улыбнулся.

– Разрешение цензуры на премьеру уже получил? – спросил он.

– Три дня бесполезных разговоров, в которых все притворяются, будто получают от процесса удовольствие, а австрийцы милостиво согласились, что моя опера политкорректна.

Дверь приоткрылась и в гостиную заглянула Маргарита:

– Ужин подан, синьоры, – игриво объявила она и снова исчезла.

– Что может быть неполиткорректным в опере? – усмехнулся Барецци.

Верди лишь молча развел руки.

– Риторический вопрос, – покачал головой синьор Антонио. – Давай-ка поедим, а?

Ужин прошел в беседах о репетициях, надеждах и музыке. Все трое давно так хорошо не проводили время.

Через несколько дней в загородном поместье синьора Мерелли давали большой прием. Повод не сообщался, да и никого не интересовал. Представители высшего общества Милана в полном составе наслаждались изысканными деликатесами и свежим воздухом, упражнялись в красноречии и искусстве комплиментов, соревновались в знании сплетен и завидовали нарядам друг друга. Приглашена была и чета Верди. По такому случаю синьор Антонио приобрел для дочери новое платье, сшитое, как ему казалось, на изысканнейший манер. На проверку весь образ был пропитан писком провинциальной моды, но Маргарита, похоже, этого не видела, а Верди, если уже и мог отличить тонкий вкус от мещанской роскоши, виду не подал. В прекрасном настроении Джузеппе и Маргарита Верди отправились на свой первый миланский выход в свет.

День выдался на редкость чудесным. Яркое солнце ласкало успевшую слегка покраснеть листву, наполняя поляну, сад и парк поместья тем самым осенним волшебством, которое веками вдохновляет художников и поэтов. Поляна была настолько просторной, что в ее центре помещался искусственный пруд идеально круглой формы в обрамлении белого мрамора. В центре пруда располагалась небольшая сцена, к которой вела пара узких мраморных мостиков. Скрипичный квинтет дарил оттуда гостям ноктюрн Моцарта. Углы поляны украшали беседки из того же мрамора, а по периметру были расставлены белоснежные шатры, предлагавшие наизысканнейший фуршет.

Не успел Джузеппе представить Маргариту своему импресарио, как тот предложил ему прогулку по парку, чтобы обсудить дела. Верди ничего не оставалось, кроме как принять это предложение, оставив жену в надежных руках Темистокле. Мерелли показывал Джузеппе диковинные уголки своего сада, оформленные лучшими садоводами Милана, рассказывал о редких растениях и деревьях, которые он собрал в своем парке, и, к великому удивлению Верди, о делах не говорил вообще. Проведя в праздной беседе уже более сорока минут, они медленно спускались по дорожке, обрамленной многоцветием петуний к поляне, на которой и собрались гости. Вид открывался замечательный.

– Скудный опыт участия в подобных мероприятиях, возможно, не дает мне права на комплимент, но я не удержусь. Прием просто восхитителен! – искренне и немного по-детски проговорил Верди.

Мерелли усмехнулся:

– Моя супруга наделена несколькими большими талантами, сильнейший из которых, похоже, организация вечеринок. Был ли у вас шанс подумать о квартете в конце второго акта, который я предложил?

Верди кивнул.

– Солера отредактирует либретто в соответствии с изменениями, которые я должен внести. К концу недели мы все уладим, – ответил он.

– Теми – одаренный либреттист и поэт, способный рифмовать что угодно с первого взгляда. Вы – композитор от Бога. Пары дней вам вполне должно хватить, – проговорил Мерелли.

– Значит, хватит пары дней, – не моргнув глазом, согласился Верди.

– Мне видится ваше будущее в Ла Скала весьма успешным, синьор Верди, а я редко ошибаюсь в прогнозах, – улыбнулся Мерелли.

– Я сделаю все возможное, чтобы оправдать ваши ожидания, синьор Мерелли, – отчеканил Джузеппе и запнулся. Ему опять показалось, что он звучит нелепо.

Мерелли никак не отреагировал. Остаток пути до поляны они прошли молча. Темистокле же в это время развлекал Маргариту дружеской беседой и отменным розовым вином.

– Чем заняты твои дни в предпремьерном вихре, моя дорогая? – с хитрым прищуром спросил Солера.

– В основном, мирным одиночеством. Каждый раз, когда в расписании моего мужа находится время для семьи, он обычно спит.

Солера добродушно захохотал. Метрах в двадцати от них на противоположной стороне поляны Джузеппина Стреппони, блистая в великолепном наряде, принимала комплименты от боровшихся за ее внимание мужчин. Маргарита смотрела на Джузеппину с искренним восхищением.

– Талантливая, успешная, красивая… Синьорина Стреппони просто сияет счастьем, – произнесла она.

– Счастья у нее не больше, чем у коровы, – отрезал Солера.

– Теми! – опешила Маргарита.

Солера наклонился ближе к Маргарите, принял заговорщический вид и проговорил почти шепотом:

– Она родила как минимум двух внебрачных детей, неужели ты не знала?

– Мерелли? – выдохнула Маргарита и сильно смутилась своей бестактности.

Темистокле лукаво усмехнулся и продолжил:

– Только слухи, конечно. И все же, правила игры, в которую она позволила себя впутать, имеют единственно возможный и совсем невеселый конец.

– Не ты ли всячески давал мне понять, что она чуть ли не так же могущественна, как австрийская герцогиня? – все еще не веря своим ушам, спросила Маргарита.

– Любимая игрушка влиятельного человека способна обрести огромную силу, но как долго это продлится? Она достаточно сообразительна, чтобы делать правильные прогнозы.

Маргарита вновь взглянула на Джузеппину, но восхищения в ее глазах уже не было. Теперь она смотрела на сияющую роскошью красавицу с искренним сочувствием. Маргарите вдруг захотелось приблизиться к ней, почувствовать ее, понять, какая цена заставила ее согласиться на путь, что заведомо вел к пропасти.

Кричаще одетый щеголь в пурпурном костюме, придвинувшись к Джузеппине явно ближе положенного, с плотоядным видом делал ей какие-то предложения. Маргарита видела, как лицо Джузеппины приняло сначала снисходительный вид, потом она рассмеялась с таким добродушием, которое унизило бы самого наглого кавалера, попросила ее извинить и удалилась без тени смущения или оскорбленности. Джузеппина направилась к одной из беседок на краю поляны и явно не искала компании, но любопытство Маргариты победило тактичность, и она решила все-таки подойти.

– Синьорина Стреппони, – проговорила она и приветственно кивнула.

– Синьора Верди, – приветствовала в ответ Джузеппина.

– Мне казалось, мы не были представлены… – удивилась Маргарита.

– Я видела вас с маэстро, – улыбнулась Джузеппина.

– Джузеппе очень льстит, что вы считаете его достойным этого титула.

– Осталось не так много времени до момента, когда весь Милан будет титуловать его именно так, уверяю вас.

– Вы очень добры. Отец так долго был единственным, кто не высмеивал его навязчивую идею стать лучшим миланским композитором, а теперь…

– Ваш отец и вы, как я полагаю.

Маргарита улыбнулась. Она смотрела на Джузеппину, пытаясь уловить хотя бы малейший знак неблагополучия, и не находила его. Спокойствие и гармония, уверенность и обаяние в каждом жесте, в каждом слове, в каждой интонации.

– Позвольте выразить вам признательность, синьорина. Супругу очень повезло работать с импресарио Мерелли.

Джузеппина посмотрела в сторону фонтана, у которого Мерелли о чем-то беседовал с тем самым щеголем в пурпурном камзоле, что недавно флиртовал с Джузеппиной.

Импресарио вел разговор в совершенно дружелюбной манере, но щеголь почему-то выглядел как человек, которому угрожают. Эта картина заставила Джузеппину улыбнуться и покачать головой.

– Его называют, – сказала Маргарита, проследив за взглядом Джузеппины, – властелином миланской музыки, способным вершить судьбу любого музыканта Италии.

Джузеппина усмехнулась и посмотрела на Маргариту.

– Его главная обязанность как генерального инспектора Императорского и Королевского театров – открывать дорогу молодым талантам, – ответила она.

Вечером того же дня генеральный инспектор Императорского и Королевского театров в домашнем халате сидел за небольшим столом из красного дерева в обставленной с идеальным вкусом просторной спальне Джузеппины Стреппони, курил трубку и увлеченно работал с контрактами предстоящего сезона. Полунагая Джузеппина, ничуть не менее прекрасная, чем в пышной обертке дорогих нарядов, отдыхала на шелковых простынях широкой кровати. Перебирая пальцами перламутровые бусины, она в глубокой задумчивости разглядывала браслет из речного жемчуга на своей руке. Мысли Джузеппины были где-то очень, очень далеко.

– Вынужден в который раз признать, что у тебя чрезвычайно проницательный взгляд, моя дорогая. Я подумываю о контракте с Верди еще на две оперы в следующем сезоне, – проговорил Мерелли, не отрываясь от бумаг.

– Хм… – протянула она. – Он и правда совершенно бесподобен.

Мерелли понимающе усмехнулся, выпустил пару клубов дыма и сделал несколько пометок на документах.

– Говорят, ты опекаешь его как дитя, – проговорил он, читая третий пункт контракта и хмурясь.

– Он неотесанный болван, который может убить свой неокрепший гений манерами придорожного трактира, – ответила она все так же отвлеченно, размышляя о чем-то совершенно другом, – мой долг перед искусством не допустить этого.

Мерелли усмехнулся, все еще пытаясь понять, что его смущает в третьем пункте.

– Твое горло до сих пор болит? – спросил он.

– Мне нужен отдых. Несколько дней перед премьерой. Съезжу к матери, – внимание Джузеппины полностью было сосредоточено на браслете.

– Если желаешь, езжай, – он размашисто вычеркнул несколько строк, – но я лично сопровожу тебя к доктору по возвращении.

Джузеппина перевела взгляд на своего импресарио.

– Бартоломео.

Он поднял голову. В ее глазах читалось приглашение.

– Бросай свою трубку.

Мерелли улыбнулся и приглашение принял.

Через два дня, как и обещал Верди, квартет в конец второго акта был добавлен, и финал действительно зазвучал интереснее. Репетиция прошла на редкость успешно. Заключительная ария Леоноры заслужила искренние овации труппы и музыкантов. В суете сборов по окончании рабочего дня в зал вбежал посыльный и передал Джузеппе записку. Верди пробежал глазами по листку бумаги, и его лицо стало похоже на стальную маску. Слегка дрожащей рукой он свернул листок, положил его в карман и молча вышел из зала.

Три четверти часа спустя Верди стоял перед дверью в свою спальню и не мог решиться войти. Тишина звенела в ушах до боли в висках. Три глубоких вдоха, он медленно нажал на ручку и толкнул дверь. Маргарита неподвижно стояла над колыбелью у эркера. Ее очертания утопали в кроваво-оранжевых лучах заката. Казалось, она лишь изваяние в раме окна. Джузеппе смотрел на жену и не мог заставить себя сделать шаг. Шаг в неминуемое. Шаг в нестерпимое. Шаг в неисправимое.

Стиснув зубы Верди вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Через несколько секунд тишину разорвал горький женский вой. Мучительные рыдания в агонии боли.

Глава 3

Зеленовато-серый густой туман лежал на полях вокруг ветхого загородного дома. Косые ставни, неухоженный сад, покосившийся забор. Ни одного здания на мили окрест. По размытой недавними дождями дороге подъехала карета. Извозчик спрыгнул с козел, привычным движением кинул доску к ее выходу и открыл дверцу.

Из экипажа вышла Джузеппина. Недорогой аскетичный дорожный костюм. Волосы забраны в тугой пучок. Браслет из речного жемчуга, с которым она, похоже, не расставалась, был единственным украшением. Узнать в ней оперную диву не смог бы никто. Она скорее походила на школьную учительницу или воспитанную в особой строгости дочь горожанина среднего достатка.

Извозчик поставил рядом с Джузеппиной небольшой саквояж, забрался на козлы и без лишних слов покатил дальше по дороге. Джузеппина смотрела на обвитую вьюнами кованую калитку, на видневшуюся за ней тропинку из поросших сорняками камней, на вход в дом с бронзовым быком на дверном молотке. На душе было тоскливо. Она любила этот дом, любила его обитателей, любила свои воспоминания, которые хранил каждый клочок земли за забором. Видеть, в какой унылой запущенности пребывает сейчас ее родной очаг, было пыткой. Однако не только это превращало каждый приезд Джузеппины к матери в испытание. Вот и теперь она понимала, что предстоящие два дня будут смешением радости и боли, а возвращение в Милан – очередной маленькой трагедией, которую с каждым разом все сложнее пережить. Набравшись мужества, Джузеппина глубоко вздохнула, подняла саквояж и направилась к входу.