Хозяйка старой пасеки – 2

– Диплом говорит о вашей целеустремленности и работоспособности. Все же расскажите, что вы там изучали. Барышень не учат в университетах. – Против моей воли в голосе прорезался сарказм.

– Прошу прощения. Если оставить в стороне математику, историю и языки и перейти к наукам практическим – естественное право и законы общественного устройства, а также науки камеральные и экономические. Принципы организации доходных хозяйств, учет и оценка земельных ресурсов, современная агрономия, лесоразведение и лесоустройство и так далее. У меня есть рекомендательные письма от профессоров, если хотите.

Он снова открыл папку, и в этот раз пальцы его не дрожали – похоже, он был уверен в своих знаниях.

– Не хочу. Вы получили прекрасное образование, Сергей Семенович, и я верю, что и рекомендации у вас блестящие. Но это рекомендации кабинетных профессоров, а не практиков.

Да, я много раз слышала от подруг, как сложно найти место молодому специалисту сразу после диплома: всем нужен опыт работы, а где его взять, если никуда без этого самого опыта не берут? Но я не могла, просто не могла себе позволить нанять его только из сочувствия к совсем молодому по моим меркам человеку, на которого свалилась ответственность за семью.

– К слову, почему вы выбрали именно философию, а не, скажем, юриспруденцию? Разве это не более подходящий путь для благородного человека – следить за соблюдением законов и, возможно, участвовать в создании новых?

– Я думал об этом. Однако, еще когда батюшка предложил мне выбирать стезю, было очевидно, что дела нашей семьи расстроены – правда, тогда я не имел понятия, насколько сильно. – На его лицо легла тень. – Возможно, останься я дома, все повернулось бы иначе, но Господь управил так, как счел нужным. Словом, думая об образовании, я надеялся, что мои знания помогут мне восстановить хозяйство и вернуть былое достоинство нашей фамилии. Однако все пришлось продать из-за батюшкиных долгов. Мне кажется, он сам понятия не имел об их масштабах.

Внутри что-то противно заныло. Я тоже не имею понятия о масштабах родительских, теткиных, а теперь и моих долгов. Здесь никому даже не приходило в голову составлять расписки в двух экземплярах! Как бы мне самой вскоре не оказаться в положении Нелидова – но меня-то управляющей точно не возьмут.

– Буду честен, год я пытался бороться, надеясь, что доходы с земель позволят удержать их в руках. Однако долги победили. – Он невесело улыбнулся. – Можно сказать, что я знаю, как управлять чужим имуществом, потому, что извлек уроки из небрежного управления своим собственным.

– Это действительно честный аргумент, Сергей Семенович. И, раз уж мы честны друг с другом… Из-за… болезни, о которой вы тоже наверняка наслышаны, я не следила за делами, и сейчас они совершенно расстроены. Если я найму вас, вам придется второй раз разбираться с последствиями небрежного управления. И как бы это место не похоронило вашу еще не начавшуюся карьеру в качестве управляющего. – Я усмехнулась. – Знаете, как это бывает. Один все разваливает, но успевает уйти до того, как это становится очевидным, и получает славу… – тьфу, чуть было не сказала «эффективного менеджера», – хорошего управленца, а все шишки валятся на того, кто принял полуразвалившегося хозяйство и изо всех сил работает, чтобы поставить его на ноги.

Он кивнул со спокойным достоинством.

– Понимаю ваши сомнения, Глафира Андреевна. Браться за восстановление хозяйства после чьего-либо небрежного управления – задача непростая даже для опытного человека. Однако я умею быстро извлекать уроки. – Он помолчал. – Я знаю, что такое горечь потери родового гнезда из-за чужой безалаберности. И что такое ответственность, тоже знаю: на моих руках мать и сестра. Кузина матушки, Татьяна Павловна, приютила их, и за это я благодарен, но, раз уж я стал единственным мужчиной в семье… Словом, я готов поставить на кон свою репутацию – от которой, между нами, и без того немного осталось благодаря батюшке – чтобы доказать свою компетентность и честность. Если я помогу вам восстановить ваше имение – это станет лучшей моей рекомендацией.

– Я немного могу вам предложить, – сказала я, поразмыслив. – Семнадцать отрубов в месяц до начала зимы.

Как ни крути, сейчас самая горячая пора. Заканчивается посевная, потом начнется сенокос, а там и первый урожай пойдет. И пчелы, которыми некому заняться, кроме меня. Лучше сегодня нанять хоть какого-то управляющего и начать работу, чем получить идеального управляющего – которого, я, возможно, и не смогу себе позволить – к концу лета.

– К тому времени будет понятно, на что вы способны, и я буду готова пересмотреть условия, либо мы расстанемся. Еще комната и еда, как я и обещала.

Он попытался не показывать своей радости, но улыбка, которую не получилось сдержать, говорила сама за себя. Он встал и поклонился.

– В пересчете на год это всего на четыре отруба больше моего годового жалования, – сказал Нелидов. – Однако кров и стол – большое подспорье, и я смогу отправлять деньги матери. Я очень вам благодарен, Глафира Андреевна, и я вас не подведу.

– Надеюсь, – улыбнулась я. – Возвращайтесь с вещами и обсудим дела.

Хорошо, что флигели отмыты. В одном из них можно и поселить управляющего – заодно и лишняя преграда от ночных разбойников.

Нелидов ушел – пешком: родственница, с которой он приехал, укатила на коляске раньше. Я огляделась. У дверей оставался только один экипаж, вызывающе дорогой, это было очевидно даже мне.

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом. Этого гостя выпроводить будет не так легко. Но едва я подошла к крыльцу, как дверь открылась мне навстречу.

– Благодарю за гостеприимство, Глафира Андреевна. – В голосе Кошкина было столько сахара, что у меня пересохло во рту. – За любезность вашу и за верность обещаниям.

Я присела в реверансе.

– Не утруждайтесь проводами, с вашего позволения, мы с Кириллом Аркадьевичем о делах побеседуем. – Он кивнул в сторону сеней, где маячил Стрельцов.

– Как вам угодно, Захар Харитонович.

Он словно не заметил иронии в моем тоне.

– Вот, именно те слова, которые жених хочет услышать от своей невесты.

Ах ты!..

– Захар Харитонович, боюсь, вы неверно истолковали слова моей тетушки. Я не давала обязательств становиться чьей-либо невестой. К тому же в доме траур, и при этих обстоятельствах обсуждение каких-либо матримониальных планов совершенно неуместно.

Глаза купца нехорошо сузились.

– Что ж, мы вернемся к этому разговору при более благоприятных обстоятельствах. Всего наилучшего, Глафира Андреевна.

Он повернулся к Стрельцову, демонстративно перестав обращать на меня внимание.

– Ваше сиятельство, скажите мне как служитель закона, что делать честному человеку, когда планы, в которые он вложил душу и капитал, рушатся на глазах?

– Не понимаю вас, Захар Харитонович, – подчеркнуто сдержанно ответил Стрельцов, но мне показалось, будто его спина напряглась. – Возможно, потому, что я исправник, а не купец.

– Так ли это важно? Я слышал, дворянское слово так же твердо, как и купеческое. Честное купеческое слово дороже золота. А выходит, что обещания барышни – что ветер: не поймаешь, не удержишь. Думаешь, будто все сговорено, а потом… – Он махнул рукой. – Вы меня понимаете?

Я вцепилась в перила. Очень хотелось выломать их и от всей души отходить Кошкина по хребту. Хорошо, что перила такие крепкие.

– Вы совершенно правы. Слово дворянина нерушимо. – Стрельцов на миг обернулся, но я не успела ничего понять по его лицу и выражению глаз. – Однако за время службы я слишком часто видел, как люди неверно истолковывают чужие слова и выдают желаемое за действительное.

– Воля ваша, ваше сиятельство, да только как же можно неверно истолковать, если барышня то о трауре говорит, то с молодым щеглом щебечет.

– Не понимаю вас.

Кошкин махнул рукой в сторону удаляющегося Нелидова.

– Да вот же. Только что на скамеечке беседовали при всем честном народе, будто сто лет знакомы.

Я от души пожелала Кошкину сломать ногу.

Стрельцов снова коротко оглянулся на меня.

– Не вижу ничего странного. Времена, когда барышень запирали в теремах, к счастью, давно миновали.

– К счастью ли? – подчеркнуто глубокомысленно заметил Кошкин. – Отцы наши-то, поди, знали, что делали.

Он поднял голову, видимо, демонстративно возводя глаза к небу. Ступил не глядя и. Стрельцов едва удержал его.

– Что случилось?

– Встал неловко. – Кошкин попытался опереться на поджатую ногу и снова охнул. – Невезучий сегодня день.

– Послать за Иваном Михайловичем?

– Не верю я докторам, старинные-то средства не в пример лучше.

Кряхтя и ворча, купец взобрался в коляску и наконец укатил.

Я обнаружила, что последние минуты едва дышала. Пальцы, вцепившиеся в перила, ныли, и я машинально растерла их.

Исправник направился ко мне.

– Глафира Андреевна, я начинаю опасаться за ноги всех остальных ваших гостей. Этак может случиться поветрие – куда там прошлогодней холере!

– Я бы предпочла, чтобы он свернул шею, – огрызнулась я.

Может быть, и следовало поддержать шутку, но я чувствовала себя увязшей в паутине мухой, к которой не торопясь приближается паук. Чем активнее брыкаешься – тем сильнее запутываешься.

– Не берите грех на душу, – без тени улыбки ответил он.

– Не понимаю вас.

Он пожал плечами.

– Сделаю вид, что поверил. О чем вы так долго беседовали с Нелидовым?

– О делах, Кирилл Аркадьевич. Сергей Семенович искал место управляющего, и я наняла его на испытательный срок. Однако, похоже, господин Кошкин убедил вас в своем и вашем праве контролировать мои беседы?

Глава 3

Стрельцов едва заметно улыбнулся.

– Господин Кошкин вряд ли способен повлиять на мои суждения. И, разумеется, никто не вправе контролировать ваши беседы, Глафира Андреевна.

Что-то в его голосе, а может, в выражении лица под маской безупречной вежливости мне не понравилось. Совсем не понравилось.

– Но?

– «Но»? – переспросил он.

– Договаривайте.

– Я всегда считал, что обещания – не просто слова. Их нельзя толковать по-разному в зависимости от обстоятельств. Или они были даны – или нет. Очень легко убедить себя, что прошлые обязательства больше не имеют силы, когда появляется… – уголок его рта искривился, – более привлекательная перспектива.

Горло перехватило от обиды и разочарования.

– Вот, значит, как… – выдавила я. – Похоже, ваши суждения не так независимы, как хотелось бы.

Глаза защипало, я уставилась на крышу амбара, часто моргая. Надо бы подлатать. И посуду мыть пора. И… что бы еще придумать, чтобы не думать?

– Я обещал защищать вас, и я помню о своем обещании, – прервал затянувшееся молчание исправник. – Однако такие вещи касаются обеих сторон. С вашего позволения.

Он сбежал со ступенек и размашистым шагом устремился в парк.

Я мазнула по глазам рукавом. Не буду я реветь! Назло всем этим кобелям – не буду!

Полкан ткнулся мне в ногу. Я опустила голову, и он тут же встал на задние лапы, уперев передние мне в живот, и преданно заглянул в глаза.

– Я не тебя имела в виду!

Невозможно было не улыбнуться, глядя на него, не потискать как следует – и, конечно, я не успела увернуться, когда пес решил вылизать мне лицо. Зато слезы высохли совершенно.

– Хватит, я уже чистая. – Я поднялась. – И все же мыть посуду я тебе не доверю. Пусть девчонки работают.

И мальчишки – те трое, которых Марья Алексеевна наняла вчера в качестве посыльных, пока тоже оставались у меня. Собрать посуду и натаскать воды. Вернуть в сарай лавки, принесенные для крестьян. Наколоть дрова для кухни. Привести в порядок двор после чужих экипажей и лошадей. И так далее и тому подобное – забот хватит всем, и мне в том числе.

– Сережа ушел? – встревожилась Марья Алексеевна, когда я зашла на кухню, чтобы раздать указания. – Ты ему отказала?

– Вы знали? – Глупый вопрос, на самом деле. Генеральша явно знает все и про всех. Странно только, что она не стала присутствовать при разговоре. – Я его наняла. Надеюсь, я об этом не пожалею.

Она всплеснула руками.

– Конечно, я знала, голубушка. Он спрашивал моего совета, и я ответила, что решать тебе. Пожалеешь ты о своем решении или нет – время покажет, однако никакие советчики тут не помогут. Не советчикам, а только самой хозяйке потом разбираться, если доверит имущество не тому. Впрочем, кому я это говорю! Ты уж на своей шкуре убедилась.

Я невесело хмыкнула. Еще как убедилась.

– Не печалься, милая. – Генеральша погладила меня по плечу. – Все мы в этой жизни шишки набивали, главное – какие уроки из них извлекли. Думаю, не пожалеешь ты.

Она потерла поясницу, не скрывая вздоха.

– Вы устали, – спохватилась я. – Прилягте, второй день на ногах.

– Да и ты, милая, с первых петухов не присела.

– Вот сейчас займусь бумагами и насижусь столько, что как бы к стулу не прирасти, – отшутилась я. – Пойдемте, я вас провожу.

Генеральша не стала спорить, и по тому, как тяжело она оперлась на мою руку, я поняла, что она действительно еле на ногах держится. Я и сама безумно устала и морально, и физически, но оставались вещи, которые, кроме меня, сделать некому. Пока не забыла – записать имена-фамилии тех дам, которые приглашали их навещать. Написать всем, кто был сегодня, письма с благодарностью за их участие и помощь. И хоть немного привести в порядок документы, пока не вернулся новый управляющий.

Еще бы найти где устроиться. В гостиной, превращенной в кабинет, половина стола была занята неразобранными со вчерашнего бумагами – которые мне остро захотелось просто бросить в камин, все равно никакого толку от них. Вторую половину стола оккупировала Варенька, разложив перед собой исписанные и исчерканные листы.

– Снова стихи? – полюбопытствовала я.

– Нет. Ты была права: мне нужно написать книгу! «Письма из деревни к столичной кузине» – что думаешь? – Варенька взмахнула пером, на бумагу упала клякса, но графиня ее не заметила, продолжая вдохновенно мечтать. – Если отправить в литературный журнал, они будут публиковать по частям, и необязательно ждать, пока я допишу целиком. Вот, послушай! – Она наконец обнаружила кляксу, досадливо покачала головой. – А, ладно, все равно переписывать набело! «Представь себе, душа моя: утром просыпаешься не от грохота экипажей и ругани извозчиков, а от птичьего хора, столь совершенного, что ни один человеческий не смог бы его превзойти! Утренний ветер несет ароматы цветов, с которыми не сравнятся даже самые изысканные духи. Деревенские радости просты и безыскусны – но, когда серебристый карась трепещет на конце лесы, сердце бьется куда быстрее, чем в самой пылкой мазурке!» – Девушка сменила тон на обычный. – Как думаешь, публика хорошо примет это сочинение?

– Не проверишь – не узнаешь. У тебя бойкий слог, и, честно говоря, твоя проза нравится мне больше, чем стихи.

Варенька просияла и снова склонилась над столом. Я раздвинула бумаги, освобождая место. Эпистолярный жанр в моем исполнении явно будет не столь возвышенным и изящным, но надеюсь, почтеннейшая публика в лице соседей примет мои шедевры благосклонно.

Стрельцов вернулся куда раньше, чем стоило бы: я едва начала успокаиваться, сумев наконец сосредоточиться на письмах. Успокоился ли он после той вспышки – кто знает, сейчас на лице исправника была его привычная маска вежливой доброжелательности, за которой я не могла ничего разглядеть. И в голосе ничего расслышать не получилось, когда он спросил, не помешает ли.

Я пожала плечами.

– Вы при исполнении, поэтому можете не задавать лишних вопросов.

Я снова попыталась углубиться в письма, но исправник, шуршащий бумагами рядом, отвлекал и сосредоточиться не получалось. Бормотание Вареньки, подбирающей единственно правильную фразу, стало раздражать – хотя еще четверть часа назад я его вовсе не замечала. Молчание, такое уютное совсем недавно, стало тягостным.

– Я напишу своим знакомым и попрошу Гришина порасспрашивать об этом Нелидове, – сказал Стрельцов. – Раз уж вы решили его нанять, ни с кем не посоветовавшись.

Да что на него нашло, в конце концов? Я изобразила вежливую улыбку.

– Марья Алексеевна рассказала об этом молодом человеке все, что я хотела бы знать. И у него неплохие рекомендации.

Которые я не смогла прочитать, но это опустим.

Стрельцов сделал вид, будто полностью поглощен документами. Ругнувшись про себя, я пододвинула поближе чистый лист, собираясь начать новое письмо.

Перед глазами всплыли строчки рекомендации Нелидова, и я вдруг поняла, что могу разобрать части слов: «проявил похвальное усердие», «отличается живым умом». Пока я озадаченно переваривала внезапно проявившиеся лингвистические способности, Стрельцов снова повернулся ко мне.

– Конечно, это право хозяйки решать, кого впускать в дом. Но, на мой взгляд, ваш поступок чересчур легкомыслен – нанять управляющим мальчишку. Да еще и столичного хлыща, совершенно не знающего местных дел.

– Какая муха тебя укусила, Кир? – захлопала глазами Варенька. – Ты сам всю жизнь прожил в столице.

– Варвара, ты ведешь себя как мужичка, влезая в чужой разговор.

Я досчитала до десяти. Не помогло.

– Что-то я не вижу у своей двери очередь желающих наняться ко мне управляющим за двести отрубов в год.

– А ты ведешь себя как квартальный надзиратель, подозревая всех и вся! Чего ты взъелся на бедного Сергея Семеновича? Он очень милый молодой человек.

– Милый молодой человек – это не профессия, – сухо заметил Стрельцов. – А уж твое умение разбираться в молодых людях и вовсе не стоит обсуждать.

Варенька фыркнула, глаза ее начали наливаться слезами. Она сгребла бумаги и похромала прочь из гостиной.

Я подавила желание вылить чернила на голову Стрельцова, чтобы остудить слегка.

– Спасибо за приятную компанию. – Я собрала со стола незаконченную работу. – Не буду вам мешать.

Идти вслед за Варенькой и слушать ее жалобы не хотелось, поэтому я направилась в другую сторону – в комнату, откуда сегодня вынесли покойницу. Однако пристроиться с работой здесь оказалось негде. Голые доски кровати – постель, на которой умерла бабка, крестьянки вынесли в курятник и велели не возвращать раньше чем через трое суток, «чтобы петух трижды ее отпел». Перевернутая вверх ножками лавка, на которой стоял гроб. Кресло у окна тоже перевернули вверх ногами – видимо, чтобы покойница, вздумав вернуться, увидела бардак в комнате и решила, что попала не туда. Конечно, поставить все как положено не составило бы труда, но сидеть, скрючившись на кровати или у подоконника, мне не хотелось.

Пожалуй, можно расположиться в уборной, если убрать с умывального стола тазы. Но вдруг дальше найдется более подходящее помещение – я ведь так и не обследовала дом до конца.

Еще одна комната, сразу за уборной, выглядела совершенно пустой – пожалуй, тут я обустрою себе спальню, как только найдутся время и силы этим заняться. А за ней обнаружился кабинет. Нормальный рабочий кабинет! Массивный стол с затянутой сукном столешницей, секретер у окна, окованный железом сундук, почему-то напомнивший мне сейф, книжный шкаф, заполненный толстыми журналами в мягком переплете.

Наконец-то мое собственное, нормальное рабочее место, где никто не будет мешаться! Вот только пыли тут скопилось! Намывая полы после выноса тела, женщины прошли от парадной двери до комнаты, где стоял гроб, – чтобы покойница не нашла дорогу назад. А за пределы этой комнаты особо и не заходили – впрочем, я и не настаивала.

Я убрала с края стола выцветшую газету, на которой уже невозможно было ничего прочитать. Пристроила на чистый краешек письма и чернильницу с пером. Возвращаться в гостиную и встречаться со Стрельцовым не хотелось, поэтому я спустилась во двор через лестницу в мезонин. Пожалуй, здесь я и размещу управляющего. Захочет – будет работать в кабинете за секретером, не захочет – всегда сможет подняться, если понадобится что-то доложить. Правда, я была не уверена, что сама стану много времени проводить в кабинете: рабочих рук по-прежнему не хватало. Вот и сейчас из-за двери в коридор доносились команды неугомонной Марьи Алексеевны – когда только успела отдохнуть и спуститься!

Пожалуй, мне не помешала бы и экономка, распоряжаться в доме – да только где ж ее взять и чем платить?

А еще кухарка, горничная, работник в помощь Герасиму, работницы на огород и конюх со скотницей. Мечтать не вредно, но пока воду из колодца придется тащить самой, и отмывать кабинет тоже.

Я опустила в колодец ведро, но едва начала крутить ворот, как поверх моей ладони легла чужая. Я развернулась. Герасим. Внутри всколыхнулась обида и разочарование. Я тут же обозвала себя дурой – а кого я еще ожидала увидеть и, главное, зачем? Наобщались уже за сегодня, достаточно.

Дворник отстранил меня от ворота. Вытащив ведро, поманил за собой в мастерскую.

На верстаке стоял полностью сколоченный улей, рядом лежала рамка. Герасим поднял крышку, вставил в улей рамку. Вопросительно посмотрел на меня.

– Все правильно. У тебя замечательно получилось.

Улей пах свежим деревом, золотился в лучах солнца, падающих в окно. На душе потеплело. Лиха беда начало. Завтра Герасим отправится с мужиками в лес разделывать доски. Скоро будут и другие ульи. Я коснулась крышки – дворник не поленился выгладить доски, чтобы не оставляли заноз. Надо бы побелить известкой, чтобы защитить от гнили, и сделать какой-нибудь яркий рисунок, чтобы пчелам было легче находить свой улей.

– У тебя золотые руки, Герасим.

Дворник просиял, с достоинством поклонился. Взял с верстака рейки, показал мне.

– Да, нужны еще, – подтвердила я. – И не забывай про проволоку, чтобы крепить вощину.

Вощина! Вот о чем я совершенно не подумала!

Солнце уже спускалось к верхушкам деревьев. Кажется, мытье полов и письма придется немного отложить. Надо насобирать воска, пока не стемнело. Вооружившись длинным ножом для вырезания сот и парой ведер, я отправилась на пасеку. Полкан, радуясь прогулке, заскакал рядом.

Моей радости, правда, хватило ненадолго. Вынув заглушку из ближайшей к парку колоды, я едва не разревелась. Вместо сот внутри оказалась восковая труха с запахом затхлости и мышиного помета. Полкан, увязавшийся за мной, недовольно чихнул.

Отодвинувшись, я вытерла глаза рукавом. Обругала себя разнюнившейся дурой. Да, обидно, но этого следовало ожидать. В конце концов, если за пасекой не приглядывали три года, с чего вдруг я взяла, будто в брошенных ульях с погибшими семьями сохранится что-то полезное? Но сдаваться рано. Может, хоть в скольких-то пустых колодах остался воск. А не остался – значит, переплавлю свечи, сколько получится.

Полкан лизнул меня в нос, утешая. Потрусил по траве, ближайшую колоду без пчел проигнорировал, ткнулся носом в следующую.

Я отвязала с пояса фартук, замотала им лицо.

– Не лез бы ты туда. Мышиная лихорадка – жуткая штука. Не знаю, болеют ли ей собаки, но потерять такого замечательного пса из-за глупой инфекции мне не хотелось бы.

Полкан то ли чихнул, то ли фыркнул. «Я о себе сам позабочусь, а ты займись делом», – читалось на его довольной морде с высунутым языком.

Я последовала этому безмолвному совету. В подсказанной Полканом колоде мыши уничтожили соты с медом и пергой, но осталось достаточно пустых и с погибшими личинками, чтобы мне удалось наполнить сразу четверть ведра. Дальше тоже пошло неплохо. Довольно быстро стало очевидно, что в упавших колодах рассчитывать не на что, а те, которые еще стояли, мыши повредили меньше – в самом деле, зачем стараться и карабкаться, когда рядом настоящие кормушки? Полкан то и дело клацал зубами, вылавливая из травы грызунов.

Значит, планы на ближайшие дни придется менять. Завтра же обойду все брошенные колоды, вытащив из них воск, и велю собрать их и сжечь. Только надо придумать, как объяснить парням, зачем дышать через платок, и проследить, чтобы сразу же помыли руки. Еще расставить рядом с живыми семьями мышеловки, хотя бы простейшие: наполненная водой емкость с переворачивающейся крышкой. И не забыть сказать Герасиму, чтобы на ножки подставок к новым ульям приделал деревянные или жестяные круги-козырьки, защищающие от мышей.

– Надо завести сторожа и кошек, – сказала я вслух.

Полкан выплюнул к моим ногам придушенную мышь. Возмущенно гавкнул.

– Уверен? – рассмеялась я.

Он энергично завилял хвостом. Нырнул в траву и положил к моим ногам еще одного грызуна.

– Убедил. – Я потрепала его по голове. – Главное, никакой гадостью от них не заразись.

Пес коротко гавкнул и продолжил охоту. А я продолжила свою. Наполненные смятыми – все равно на переработку – сотами ведра оказались тяжеленькими, и я едва доволокла их до дома.

Герасим, выйдя из сарая, сокрушенно покачал головой. Постучал себя в грудь.

– Пожадничала, – вздохнула я, вытирая лоб рукавом. – Но в следующий раз я лучше кого-нибудь из мальчишек позову. Тяжести таскать много ума не надо, а рамки делать, кроме тебя, некому.