Гниды для служебного пользования

Казалось бы, наша семья была очень счастливой. Уделял бы папа брату меньше внимания – уж точно дольше прожил бы! Что–то я не помню, чтобы Иван Яковлевич переживал за папу. Во всяком случае, пыл свой алкогольный не умерил. Умер он от цирроза печени, в разгар гонений на папу. А что ему было не пить? Здоровый, интересный мужик. У него на глазу бельмо было. Не воевал. Председателем колхоза избрали. Не глупый человек, Иван. Колхоз передовым сделал. И… спился! Папа на фронте в атаку без ста граммов наркомовских шёл; солдат за собой вёл… На смерть шёл – и не пил! Чтоб злостной привычки не было. А дяде Ивану тоскливо, видать, жилось… Так не тосковал бы! У моего дедушки Кузьмы – маминого папы, вся правая сторона изувечена была. И глаз правый почти ничего не видел. А добровольцем ушёл воевать. Партизанил. Был награждён. Его грудь ордена со всех войн украшали! Папа мой дедушку Кузьму Никитовича Чиняева очень уважал!

Воевать–то Иван Яковлевич не воевал, зато девятого ребёнка родил! Я не люблю выражение «незаконнорождённый». Все дети – дети! И их нельзя обзывать. Кстати, пятый сын Ивана Яковлевича – положительный мужчина. Живёт в Москве.

Так вот. Сидела я на банкете и так мне тошно было! В такой день, в 100–летие со дня рождения человека, на которого двоюродные молиться должны, они своего папу Ивана всё на передний план выдвигали! – Папа их, ну такой же, как дядя Григорий! Только на два года старше…

Не стала я на банкете высказываться. Иногородней профессуры было приглашено много. Они бы ничего не поняли. И получился бы скандал…

Я прагматик. И признаю единственный – полезный результат. И я не хочу, чтобы с именем моего папы отождествляли имя его брата – только потому, что он брат. Такую честь надо заслужить!

Честь и достоинство Григория Яковлевича Меркушкина не смогли запятнать, как ни старались!

Где они, эти клеветники?! – Канули в небытие. О них давно забыли…

Кто помнит взбесившуюся дворняжку, ненароком сдохшую под забором? Может, кто–то захочет поклониться выгребной яме – последнему пристанищу мракобеса…?

Никто не захочет! Никому не нужны подлецы – ни живые, ни истлевшие!

Тухлым разговорам и домыслам в адрес Григория Яковлевича Меркушкина навсегда положил конец профессор Николай Петрович Макаркин. Его книга о папе – «Г.Я. Меркушкин: Жизнь в служении делу, признании и опале» – не оставляет никаких сомнений в порядочности человека, чьё имя известно и в Стране, и за её пределами.

МОЙ НИЖАЙШИЙ ПОКЛОН ВАМ, ДОРОГОЙ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ!

Не обошлось без казусов и с моим приглашением на папин юбилей. Мне не был прислан персональный пригласительный билет. А то, что прислали – не соответствовало истине. Адрес главного торжества указали не верно. За два дня адрес мероприятия изменили, но мне «не смогли сообщить»! В век компьютеров?? Может быть, господа организаторы умственно отсталые?!

Предполагаю, чьих это рук дело! Акимова З.И. входила в комиссию по организации торжеств и «организовала»! Честно говоря, я другого от неё и не ожидала.

На торжество я попала, никому плохого слова не сказала – молчала, слушала, что говорят профессора и академики. Взяла слово. Сказала о папе то, что хотела сказать. Двоюродные братья тоже брали слово. Но всё больше рассказывали о своём отце Иване.

ЭТО МОЙ ПАПА ЗАСЛУЖИЛ ПРИЗНАНИЕ МОРДОВИИ!

ЭТО МОЙ ПАПА ЗАСЛУЖИЛ ПРИЗНАНИЕ ПРОФЕССОРОВ И АКАДЕМИКОВ!

ЭТО МОЙ ПАПА ЗАСЛУЖИЛ ПРИЗНАНИЕ НАРОДА!

Гости собрались, чтобы отдать дань уважения памяти Григория Яковлевича Меркушкина!

Тогда причём здесь день смерти его брата? И какие заслуги перед Отечеством у Меркушкина Ивана Яковлевича…?

На следующий вечер мне надо было уезжать. Меня приглашали отправиться в село Верхисы – на Родину папы. Я отказалась. Во– первых, я не уверена, что деревня – папина Родина. Папа не отличал рожь от пшеницы; относительно знал огородные растения; в лесных грибах и ягодах не разбирался. Зато очень хорошо знал морскую рыбу; папина любимая песня –«Раскинулось море широко…». Папа бегло говорил с академиком Аристэ на его языке. И, наконец, фотография папиной мамы. Малышкой, я её нашла в комоде. И на всю жизнь запомнила красивую тётю с портрета – светскую даму. Вопрос: почему я больше ни разу не видела фотографию своей бабушки…?

Всё это говорит о том, что мой папа был крестьянским сиротой из деревни Верхисы?! И жил там чуть ли не до четырнадцати лет? Более чем не уверена.

Я не собираюсь переписывать историю рода; не собираюсь что– либо утверждать или отрицать. На сегодняшний день у меня нет доказательств! Пусть остаётся всё, как есть. Но я уверена, в папиной биографии не всё так однозначно. Уверена, папина биография ещё более яркая, чем та, которую я знаю! И время подтвердит мою уверенность!

В деревню я не поехала ещё и потому, что не смогла бы молча выдержать ещё один бенефис Ивана Яковлевича. Уж он–то точно родом из Верхис. И в этом нет ничего плохого!

Отвратительно другое. Никто не вспомнил папиного сына и моего брата – Владислава Григорьевича Меркушкина; Владислава Григорьевича, высоким интеллектом которого восхищался Михаил Григорьевич Чиликин!

Мой брат умер в сорок пять лет. И даже после моего выступления ни у кого не нашлось тёплых слов, чтобы помянуть сына Григория Яковлевича!

Владик заболел в двадцать шесть лет. Заболел страшно, тяжело… Страну накрыла волна очередного гриппа. Была сессия. Преподавателям и студентам в сессию болеть себе дороже и Владик перемогался между приёмом экзаменов и консультациями студентов. Осложнение началось спонтанно и выйти из этого состояния он уже не смог. Да в семидесятые годы и лекарств–то путных не было!

Папу травили, Владику приходилось, превозмогая себя работать; мама как могла поддерживала семью.

Уважаемый читатель! Оцените по достоинству высочайшую степень благородства моей семьи! Я была студенткой и папа с Владиком ни слова, ни пол. слова о происходящем в университете мне не говорили! Но Владик–то знал! И принял удар на себя. Папе и так было невыносимо тяжело, и Владик не всё мог ему рассказать. А меня щадил!

Дорогие мои папа и Владик! Если бы Вы не скрывали от меня мерзость нелюдей, я бы дала папе единственно– правильный совет: встать во главе любого учебного учреждения – хоть техникума! И построить ещё один прекрасный университет! Папа мог создать два – десять университетов! Но мне ничего не сказали…

Я понимаю, что произошло. Для папы университет был не просто детищем, от которого трудно отказаться. Нет! Университет для Григория Яковлевича Меркушкина был жизненно–важным органом! Его органом!

Но больной орган подлежит лечению. А если не лечим – замене на другой, здоровый! И даже если новый орган крохотный – это не страшно! Вырастет. Главное, уметь малыша растить!

ПАПА НЕ СМОГ УЙТИ ИЗ УНИВЕРСИТЕТА. ГРИГОРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ МЕРКУШКИН УМЕР

13 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА.

Всё, что мне нужно было ещё сделать в городе, где моя семья пережила столько бед – это поклониться родным могилам и посетить музей Сычкова и Эрьзя.

Я была на родительской могиле давно. Знала, что памятник изменили, но не до такой же степени!

Мама поставила папе дорогой памятник в виде высокой стелы. Полураскрытая гранитная книга и на развороте папин портрет.

У мамы был безупречный вкус!

Но мама умерла, умер и Владик. Их портреты высекли неудачно. Всего–то и нужно было – убрать неудачные изображения и заполировать это место. Можно было рядом со стелой поставить два небольших гранита с портретом мамы и Владика – как это делает весь цивилизованный мир.

Я не узнала родительскую могилу! Вместо стелы, которую издали видели входящие на кладбище – три низкорослые плиты с изображением усопших… Я еле нашла последнее пристанище моих самых близких.

Почему и зачем откорректировали мамин проект? И почему не посоветовались со мной? Почему уничтожили берёзку возле могилы? Папа ещё при жизни просил маму посадить это Есенинское деревце.

Я не обиделась. Что делать?! Кто–то родился в балетных туфельках, а кто–то в кирзовых сапогах… И переобуться ещё никому не удавалось!

С кладбища я прямиком поехала в музей. Прекрасная галерея! Выдержано всё! И стиль, и многоуровенность залов! Я в восторге! Подошла к той злополучной головке… Отменный вкус был у Елистратова. Эта работа миллионы стоит!

А папа погиб… Я понимаю, папа по–другому поступить не мог. ПАПА! ЛУЧШЕ БЫ ТЫ В ТОТ ДЕНЬ ПРОШЁЛ МИМО ЕГО КАБИНЕТА!

В музее я встретила интеллигенцию со вчерашнего торжественного мероприятия. Я не лезу с лаптями в рот, первая не заговариваю. Мне 70! И я женщина. Кому нужно – сами подойдут.

И подошли! Опять зашёл разговор о папе, о его грандиозности. Было приятно! А потом плавно перешли на мою персону. И опять мне было приятно! Отметили, что и одета–то я была по протоколу, и гладкие волосы мне к лицу. И что не переборщила с макияжем… Женщина – будь она хоть трижды профессор, на внешний вид всегда обратит внимание. Для меня главное, что я на папином торжестве уж точно в грязь лицом не ударила. И люди это отметили.

Мужчины похвалили мою речь. Говорят, сказала то, что нужно и как нужно. Я в долгу не осталась.

– Спасибо. Я папина дочь! И это его заслуга!

И началась интеллектуальная беседа! Должна Вам сказать, хорошо же меня «прощупали» в окружении Эрьзенских скульптур! Да я только рада. «Не отходя от кассы» сравнила

«Голову Христа» работы Конёнкова с «Головой Христа» работы Эрьзя; Сычкова – с Серовым; – «Девочка с персиками» всегда перед глазами! «Прошлась» по Куинджи. Нашла что сказать про его Берёзовую рощу. Перешла к Короткову – «Осенний дворик» действительно шедевр!

Такаси Мураками тоже к месту вспомнила. Увидела на академических лицах удивление.

Удивляться нечему! Я – папина дочь! И у меня есть определённый круг общения в Москве. В этом «круге первом» ошибаться неприлично. А я и не ошибаюсь!

Папочка–папа! Я тебя не осрамила! Я не бываю в Мордовии. Я не выступаю на всех собраниях и совещаниях. Я не хочу никакой известности и мне всё–равно, знаменит ты или нет…

Я ПРОСТО ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!