Хроники Шеридана

Дарквиш стиснул зубы. Нарочно, или нет, но Абигайл задел кровоточащую рану: в том походе погиб его старший брат, а другой брат, вернувшийся раненым, действительно кое-что ему рассказывал, но немногое – вскоре он был найден мёртвым.

– Необходимо было освободить северное побережье, – сглотнув горький ком в горле, сказал Дарквиш. – И всем прекрасно известно, что другого пути, кроме как через горы, не было. Теперь пора вспомнить о нашей присяге, и вынести решение.

При избрании в число Девяти, каждый после магического обряда посвящения произносил главное: «Единство – во спасение!»… Нехитрая фраза означала лишь одно – меньшинство подчиняется большинству. Но произнося её, каждый косвенно клялся жизнью своей и близких – таково было её тайное заклятье. Нарушивший обет погибал в мучениях, и не было счастья всему его потомству вплоть до седьмого колена. История Королевства хранила имена пятерых отступников – заклятье не пощадило их… Один из отступников был предком чёрного мага Даниила.

Если сейчас большинство проголосует за низложение королевы – Дарквиш должен подчиниться. Но законы суровы: во избежание смуты и междоусобицы властитель не должен остаться в живых, если корону с его головы снимает Совет Девяти. Если сюзерен сам отказывается от власти – другое дело. Казнь свергнутого монарха – печальная и ужасная обязанность главы Совета. То есть, его, – Дарквиша.

Он вдруг подумал: каково королеве видеть каждый раз своего возможного палача? Ведь случалось, – и не раз! – когда Девятеро во имя спасения Королевства пользовались своим правом.

Но Совет порешил устроить Консилиум Магов.

Семеро против двоих: Бенедикт и Абигайл оказались в меньшинстве. Дарквиш облегченно перевёл дух.

***

…Юстэс, Ла Мана и Коротышка продолжали свой путь по чужой земле, и чем дальше они уходили вверх по реке, тем ясней становилось им: по этому чужому краю прокатилась война.

Стояли жаркие погожие деньки. В бездонном с зеленоватым отливом небе ветерок строил белоснежные корабли и башни. Над нетронутым разнотравьем гудели толстые мохнатые шмели. В перелесках и среди развалин, встречающихся им то тут, то там, хлопотали птицы. Брошенные сады манили изнемогающими от тяжести плодов ветвями.

– Благодать какая! – сказал как-то Коротышка на одном из привалов, лёжа на спине и глядя в небо. Размял в руках ком жирной, чёрной земли, вздохнул грустно: – Я и забыл уже, как оно, на земле-то… А что? Найду себе бабу из местных, хозяйством обзаведусь, вон сколько земли пропадает! И пошло оно все к чертям! Дом отстрою…

Ла Мана расхохотался:

– Коротышка за плугом! Я сейчас лопну!… Свиней заведёшь? Детишек нарожаешь?

Коротышка смерил капитана недобрым взглядом:

– Заведу! И нарожаю!.. Дело нехитрое.

– А потом придет какой-нибудь сеньор, вроде того, что под яблоней остался, и скажет: а давай-ка, братец, мне мою долю, ибо завещал Бог: одним – горько выть, а другим – вкусно жрать и сладко пить!

Коротышка сжал кулаки, но Ла Мана невозмутимо продолжал:

– Или вообще турнёт тебя в шею со своей земли… Что-то ты тогда запоёшь?

– Я сумею за себя постоять!– мрачно возразил Коротышка.

– Молодец! – потрепал его по плечу Ла Мана. – И закончишь дни свои весело – пляшущим на виселице.

– А ты не каркай!

Назревающую ссору прервал Гилленхарт:

– Смотрите!

Вдали показался всадник. Это был первый человек, повстречавшийся им в этих краях. Они залегли в траве. Скачущий быстро приближался…

– Разрази меня гром! – прошептал Ла Мана, когда тот пронёсся мимо и скрылся за горизонтом. Гилленхарт и Коротышка перекрестились. – У него и в самом деле была волчья голова или мне привиделось?..

После неожиданной встречи им расхотелось идти по дороге в открытую, и путешественники продолжили свой путь по обочине, прячась в зарослях. Но потом Коротышка едва не наступил на большую змею – лишь длинный меч капитана избавил его от возможных неприятностей – и они снова выбрались на дорогу. Коротышка осторожно выковырял ножом из пасти ядовитой гадины два длинных зуба, завернул их в тряпочку, и вместе с туловищем убитой спрятал в дорожный мешок.

– Мясо, – с хозяйственным видом пояснил он, и вечером сожрал всё сам, – даже голову, – сопя и причмокивая на зависть полуголодным товарищам, которые от странного угощения тем не менее отказались. – Не очень-то вкусно!.. – заметил он, когда со змеёй было покончено, и рыгнул. – Но лучше, чем ничего.

Останавливаясь на ночлег, они караулили по очереди. В этот раз Коротышке выпал черед караулить первым.

Взошла луна – огромная, бледная. Запели сверчки. Мир вокруг переменился, став тихим, таинственным и немного печальным, точно отгоревший закат унёс с собой частичку его души. Сжимая в руках неудобный меч, Коротышка спрятался в кустах, чуть поодаль от того места, где укрылись его спутники. Поёживаясь от ночной прохлады, он притих, стараясь смотреть одновременно во все стороны и ничего не упустить. После невкусного, но плотного ужина клонило в сон, однако припомнился виденный днём на дороге страшный всадник, и сонливость тут же как рукой сняло.

Лес между тем зажил своей ночной жизнью. Отовсюду доносились разные звуки – шорохи, потрескивание, поскрипывание, шепот листвы… Где-то заухал филин… Коротышка слушал лесную симфонию и постепенно её отдельные ноты стали складываться в понятные человеку слова и фразы. Сначала он подумал было, что спит, и больно ущипнул себя за руку, но чудеса продолжались: птицы, деревья, ночные букашки, – все разговаривали между собой, и ему становился понятен их язык!.. Вот торопливо просеменила мимо замершего от удивления человека ежиха, по её следу спешил колючий кавалер – ах, какие пылкие признанья срывались с его уст!

– Не верь ему, милашка, – посоветовал бывалый Коротышка, – получит своё – и забудет!

Потом какая-то птица долго оплакивала разорённое гнездо, в сухой листве деловито перекликались мыши, распевал песни жук под корою гнилого дерева… Коротышка весь превратился в слух, забыв о себе, о товарищах, о всаднике с волчьей головой.

Так просидел он до утра.

Пробудившийся лес спел ему гимн во славу вновь родившегося солнца, ночные говоруны затаились в своих убежищах, – лишь тогда он опомнился и пошел будить спящих. О своем новом умении он ни сказал им ни слова – побоялся, что поднимут на смех. Да и вообще…

Потом они вышли к реке – она в этом месте делала поворот. Искупались, сполоснули одежонку. Гилленхарт нырнул и вытащил большого рака. Наловчившись, натаскали раков целую кучу. Ла Мана нашёл кремень, долго бился, но добыл-таки огонь.

– Слава Пресвятой Деве!– обрадовались путники. Из бересты смастерили подобие лукошка, обмазали сырой глиной, коей тут на берегу были целые залежи, попытались сварить добычу.

Коротышка есть не стал:

– Слыхал я, раки большие охотники до мертвечины,– буркнул он, сидя у воды, пока его приятели обсасывали розовые хвосты и клешни. Не станет же он пересказывать то, что узнал, пока живые раки копошились в устроенной для них на берегу яме.

Место, где они остановились, настолько понравилось странникам, что они решили передохнуть здесь несколько дней. Устроили шалаш, ловили рыбу… Коротышка первое время всё нервничал, к чему-то прислушивался, постоянно оглядывался, и плохо спал. Да и как тут уснёшь, когда под ухом все время кто-нибудь бубнит – то влюбленный и глупый мотылёк-однодневка, то муравей-работяга, то комар, голодный и нахальный… Потом привык, научился не замечать чужих разговоров. Теперь ему даже спокойнее стало: из доносов пролетающих птиц он точно знал, что поблизости нет чужих. А если и появится кто – он узнает первым.

***

…Вернувшись домой с новым питомцем, Мэрион отправила щенка на псарню, рассудив, что сначала пообедает, а потом займется его дальнейшей судьбой. В доме Гилленхартов была большая, со знанием дела устроенная псарня, где холили и лелеяли насколько десятков борзых и гончих. Содержать свору породистых псов было одной из немногих семейных традиций, хотя Виктор фон Гилленхарт не особенно увлекался охотой – собаками чаще пользовались его друзья.

А в Замке опять было весело. Удав, которого Рио подсунула под кровать одного из охотников за привидениями, проснулся и захотел кушать. Точнее, он сначала захотел есть – от того и проснулся.

Его появление почему-то не вызвало большого восторга у публики. Вооружившись свёрнутой газетой и платяной вешалкой, – больше им ничего подходящего под руку не попалось, – искатели приключений принялись гоняться за ним по всему Замку. Удав, наверное, мирно уполз бы по своим делам, но свёрнутая газета оскорбила его до глубины души: что он, муха что ли?!..

Раззадорившись, Доди из преследуемого превратился в нападающего, забыв совершенно, что остальные обитатели Замка тоже как-то не в курсе, что у них под боком обитает такая экзотика…

С гиканьем и воплями всё сознательное население Замка принялось гоняться за червяком-переростком, и ему, будь он обыкновенной рептилией, пришлось бы несладко. Но Доди не был обыкновенным. Мэрион когда-то выдумала его – из-за чего и почему, она уж и сама не помнила: мало ли какие образы рождаются в детской головёнке по вечерам, когда взрослые, пожелав своему чаду спокойной ночи, тушат свет и преспокойно оставляют его наедине со своими страхами и фантазиями? И если ваш ребёнок с кем-то шепчется под одеялом – лучше на всякий случай включить свет и проверить, кто это там пришел в гости?.. Иначе, знаете ли, всякое бывает. К тому же, многие из этих гостей имеют привычку оставаться надолго, и приносят массу неудобств, подбивая своего создателя на разные шалости.

Поскольку же Доди был удавом особенным, он и вёл себя неправильно: то разгонялся до скорости гоночного автомобиля, когда его преследователи уже почти ухватились за кончик оранжевого хвоста, то исчезал, протиснувшись в какую-нибудь совершенно непроходимую щель, то увеличивался в размерах и, резко обернувшись назад, пугал огромной разинутой пастью особо ретивых охотников. Словом, развлекался на всю катушку! Еще бы – ведь за много лет это был его первый выход «в свет»!

– Доди, – улучив момент, когда они случайно оказались ненадолго один на один, велела девочка, – немедленно прекрати это безобразие!

– Но ведь здорово же!.. – возразил удав. – Смотри, как твоя Бабушка распрыгалась! Когда бы она ещё так повеселилась?

Но Мэрион было не до шуток. Спрятав удава, – он остался жутко недоволен тем, что веселье так скоро закончилось! – девочка сбегала в сад и выкопала там первого попавшегося дождевого червя. Подкинув его на стол в гостиной, она объявила, что удав скоропостижно превратился вот в такое вот посмешище. И вообще, им показалось.

– Показалось?! – возмутилась тетка Люсильда. – Я своими глазами видела огромную змею толщиной со взрослого человека!

Несчастного и ни в чем не виноватого червяка торжественно вынесли во двор, и скормили рыбкам в садовом пруду. Семейный совет решил: это был морок. Только тётка Люсильда стояла на своём: не могли же, дескать, они все вместе одновременно сойти с ума! Поодиночке – ещё куда ни шло, но сходить с ума коллективно она почему-то не желала.

Мэрион некогда было принимать участие в семейных спорах: вместе с Толстяком они засели в интернете, пытаясь по украденным документам выяснить что-либо о ловцах привидений.

В этом и заключалась идея Толстяка, о которой он сказал тогда в кондитерской, после того как Рио не нашла безголового в Замке. В итоге выяснилось, что все трое «охотников» числятся погибшими: они были когда-то, оказывается, членами одной экспедиции, унесённой снежной лавиной в Гималаях. В той трагедии в горах, случившейся несколько лет назад, из семи выжил лишь один человек – действительный член Королевского географического общества, академик, журналист и путешественник, обладатель прочих и прочих почетных регалий Максимилиан Линд…

***

Домой Рио вернулась уже под вечер. Ей что-то было нехорошо: знобило, появился кашель. Отказавшись от ужина, она переоделась и забилась под тёплое одеяло – это летом-то! Но уснуть ей не дали.

Доподлинно неизвестно, что же случилось, но только весь дом поднялся на ноги, когда собаки на псарне устроили переполох. Папа взял ружьё и спустился на улицу.

– Наверное, хорёк забрался, – предположил он.

На веранде как раз курил дядя Винки, он тоже увязался за Папой. Едва Папа открыл дверь псарни, как к его ногам дружно бросились хвостатые домочадцы. Скуля и повизгивая, они нервно оглядывались вглубь псарни. Папа на всякий случай взвел курки… В темноте раздался грохот, что-то упало, разбилось… Собаки завыли… И на сцене из темноты торжественно появился Хендря Великолепный.

При виде маленького, несуразно длинного пёсика у его сородичей случилась истерика… Здоровенные псы, закатывая глаза, едва не лезли на стенку! Хендря с довольным видом осмотрелся и гавкнул – коротко и победно.

– Что такое?.. – удивился Папа.

Он попытался загнать собак обратно, но они, пугливо увертываясь, не желали возвращаться домой, пока в дверях красовался маленький наглец.

– Это просто кошмар какой-то! – жаловались они. – Совершенно невозможное существо!А что он говорит! Сплошное хамство!

– Он сказал, что мне пора на живодерню!– плакалась породистая блондинка с отличной родословной.

– А меня назвал кормушкой для блох! – вторила её подруга – чемпионка и рекордсменка.

Возмущенные собачьи голоса слились в один громкий хор.

– Надо забрать таксу в дом, – решил отец, которому жутко хотелось спать. – Иначе придётся всю свору оставить на улице. – Он поманил таксика за собой: – Идем, малыш!

Хендря поднял ножку и, показав всем ещё раз, кто теперь в доме хозяин, с гордым видом засеменил на кривых ножках вслед за Папой. Собаки проводили его глазами и дружной толпой, отдавливая друг другу лапы, ринулись к себе. Хотите верьте, хотите нет, но дверь псарни они закрыли сами. Изнутри.

У самого входа Папа вдруг резко остановился:

– Что-то я не понял, – сказал он с видом внезапно очнувшегося человека, – собаки в самом деле разговаривали?

– Нет, дорогой кузен, тебе показалось… – ответил дядя Винки, и чему-то улыбнулся.

***

…Из Светлых Магов откликнулись трое: Вэллария, Рутан Светлый и Мирта из Гэмпста. Последняя, впрочем, больше славилась как предсказательница.

– Я бы доверился только Рутану, – осторожно советовал королеве Дарквиш. – У Мирты худой язык: она не столько предсказывает, сколько накликивает неприятности, особенно тем, кто ей не по нраву… А Вэллария и вовсе из Вальгессты – насколько может быть благонадёжен человек из земель, ещё недавно охваченных смутой?

Разговор происходил в фехтовальном зале. Королева только-только закончила поединок с Тенью. Бросив меч, она, не отвечая, подошла к стене и нажала рукой на чуть заметный выступ – открылось светящееся отверстие. Она достала оттуда короткий толстый жезл. Один конец жезла светился неприятным тёмно-голубым светом. Дарквиш мысленно присвистнул: ничего себе, да это же громобой!

– Не слишком ли опасное оружие для женщины? – спросил он.

Королева, откинув голову, сдунула со лба прилипшие пряди волос.

– Где ты видишь женщину, советник? – её голос звучал непривычно грубо. Дарквиш отметил, что она назвала его на «ты» – такое было впервые. – У настоящей женщины, – с горечью продолжала она, – есть или был муж, возлюбленный. Или ребенок. У меня нет никого – и не будет. Я – королева, и это всё.

– Это не так уж мало! – возразил Дарквиш. – На Вас с надеждой смотрят подданные – они и есть ваши дети.

– Да? – королева усмехнулась. – Так поменяемся местами, а?.. – и пространство зала разрезала тонкая быстрая молния.

Пол возле самых ног советника вспух и в камне пролегла глубокая полоса с оплавленными краями. Глядя прямо ему в глаза, королева послала ещё один разряд – на этот раз молния сверкнула чуть выше его головы. Рука Дарквиша сама потянула меч, но, опомнившись, он с силой вогнал оружие обратно в ножны. Но Чара снова взмахнула жезлом – и он принял вызов…

Электрические разряды следовали один за другим – всё пространство зала покрылось пульсирующей сетью голубых росчерков. Но Дарквиш был опытным воином и расстояние между ним и противником неумолимо сокращалось. Сначала поединок казался ему забавой, но потом он понял, что удары направлены прямо в него!.. Меч – ничто в сравнении с громобоем, и его спасали только ловкость и скорость. Изменяя прямо в воздухе направление своих прыжков – искусство которым он владел в совершенстве – Дарквиш уворачивался от разящих молний, пока на нём не загорелся плащ. Тогда он сорвал пряжку, и успев скомкать горящую ткань, швырнул огненный ком прямо в лицо поединщику. Королева замешкалась, отмахиваясь от летящего на неё огненного покрывала, и он, пользуясь этим, мгновенно послал вслед за плащом кинбассу.

Тонкая, длиной с два пальца, тяжёлая свинцовая палка с утолщением на конце ударила королеву по руке, и она выронила свое страшное оружие. Громобой откатился в сторону – в стене от его луча образовалась сквозная дыра. Прижав к груди ушибленную руку, она потянулась за ним другой рукой, но не успела: Дарквиш сбил её с ног и приставил к горлу меч.

На какое-то мгновение их взгляды встретились. В её глазах светились одновременно и торжество, и насмешка, и еще что-то, чему не мог подобрать точного определения… Горечь сожаления? Печаль расставания?.. Или ему лишь показалось?

– Я победил!.. – тяжело дыша, сказал воин, убирая меч, – на её нежной коже остался след – и подал повелительнице руку.

– Ты – проиграл! – жёстко ответила она, поднимаясь, и нарочно не замечая его руки. – Стража!.. Взять его! – сказала, точно псам скомандовала, и в ту же секунду Тени опутали его запястья тонкими, но прочными невидимыми цепями.

– Это – шутка?.. – хрипло спросил он, улыбаясь, и не веря происходящему.

– Нет,– спокойно ответила молодая женщина. – Ты поднял оружие против законной королевы – и будешь осуждён. Уведите его!..

Вероломство королевы – столь неожиданное и незаслуженное – настолько потрясло воина, что он молча подчинился. Уже в дверях Дарквиш обернулся: она пристально смотрела ему вслед.

***

Спокойная жизнь на берегу тихой реки довольно скоро приелась троим странникам: ведь горячая кровь текла по их жилам, а не водица.

Сборы были недолги.

Коротышка по недавно заведённому обычаю бежал впереди: принюхивался, прислушивался, часто сворачивал в сторону, рыская туда-сюда словно собака.

– А он сильно изменился!.. – улучив момент, шепнул Юстэс капитану.

На третьи сутки путешествия вдоль по реке лес кончился. Впереди простирались бесконечные поля, далеко-далеко к югу угадывались очертания гор, мимо бежала дорога – они и пошли по ней.

Большую, гружёную сеном повозку, запряжённую здоровущими чёрными быками, они заприметили еще издали. Решили не прятаться – человек, управлявший быками, с виду был вполне обычным.

– Бог в помощь!.. – поздоровались они, поравнявшись.

Человек посмотрел на них и что-то коротко ответил на непонятном языке. Коротышка обнаружил, что прекрасно разбирает чужую речь. Ну, было бы странно, понимая всех остальных живых существ, не понять языка человеческого.

– Он говорит: день добрый… – пояснил он товарищам.

– Почём ты знаешь?

– Умный я, понятно?.. – окрысился, спохватившись, Коротышка.

–Умный, говоришь? – недобро ухмыльнулся капитан. – Тогда спроси: что здесь, да как? И главное, как бы нам пожрать и выпить?

Но Коротышка заявил, что понимать-то он – понимает, но объясняться на чужом наречии не может.

– Как же так? – потяжелел взглядом Ла Мана.

– Вот так!

– Тогда я с ним сам объяснюсь… – рассудил бывший пират, ловко запрыгивая на телегу. Крестьянин покосился на его меч и ничего не сказал. – Присаживайтесь, господа, – сделав рукой приглашающий жест, распорядился капитан, хитро поглядывая на хозяина повозки.

Юстэс и Коротышка не заставили долго упрашивать – ноги, чай, не купленные.

Какое-то время ехали молча… Потом Ла Мана снова попытался завести разговор, задавая незнакомцу вопросы на нескольких языках, но тот лишь качал головой, дескать, не понимаю. Юстэс с интересом прислушивался, а потом спросил:

– Я понял только латынь… Что ещё ты знаешь?

– Арабский, итальянский, испанский, греческий… Я не такой неуч, как некоторые сопляки, мой родитель потрудился дать мне хорошее образование.

– И в чём же ты теперь лучше меня? – вспылил Гилленхарт, с презрением относившийся к «грамотеям». По его раз и навсегда сложившемуся убеждению пользы от книжных знаний было немного: только ранняя лысина да лишний жир, да порча глаз, – вот и всё, что давало человеку сидение за книгами.

– Тем, что ты, хоть и дворянин, – заносчиво отвечал Ла Мана, – но так же туп, как и любой самый вонючий виллан из деревень твоего отца!

Гилленхарт молча столкнул его с телеги и спрыгнул сам. Когда Ла Мана поднялся на ноги, в руках у Юстэса был кинжал, доставшийся ему от погибшего храмовника:

– Я желаю сразиться с тобой!

– Сам напросился!.. – процедил капитан, и поднял меч.

В памяти Юстэса всплыли дни, проведенные на корабле: захват торгового судна, гибель Али. Как он мог забыть об этом?!

– О, рыцарь! Ты уверен, что можешь вызвать меня на поединок? – издеваясь, спросил Ла Мана. – Вдруг я не достоин такой чести?.. Ты ведь ничего не знаешь о моем происхождении!

– Я знаю, что ты убил человека, которому я был обязан жизнью, и мне этого достаточно!

– Вот как?.. – Ла Мана прищурился, удобнее перехватывая меч в руках, и, чуть отступив назад… пропал.

– Ты где?! Трус!.. – выкрикнул юноша, нелепо прыгая по дороге. – Трус! Да куда же ты делся?!

Ла Мана внезапно объявился из воздуха прямо перед ним. Безоружный.

– Я не стану драться с тобой, – спокойно сказал он. Юстэс заметил, что его лицо и голос странным образом изменились, точно это и не он был.

– Почему? – опешил Юстэс. – Сражайся! Я требую!

– Нет, – безмятежно ответил пират и раскинул руки, подставляя незащищённую грудь. – Убивай, если хочешь. Станешь таким же убийцей – ведь я безоружен.

– Дерись!.. – выкрикнул юноша, но Ла Мана со смехом отвергал все его попытки завязать бой.

Напрасно Гилленхарт выкрикивал в его адрес разные оскорбления – пирата словно подменили.

– Когда-нибудь я всё равно убью тебя! – пообещал Юстэс, устав от бесплодных препирательств. – Где же наш любезный возница? И где Коротышка?! Они не могли скрыться из виду так быстро! И дорога ровная – ни холмов, ни пригорочка…

Занятые выяснением отношений, они не заметили, как исчезла повозка. На многие мили вокруг простирались поля – и нигде ни малейших признаков их недавних попутчиков.

– А с тобой что? Где твой меч?.. – спохватился Юстэс.

– Далеко… – загадочно ответил Ла Мана. – Но твоему уму сейчас этого не понять.

Забыв о ссоре, они бегом бросились вперёд по дороге. Но пробежав несколько миль, убедились, что повозка исчезла бесследно – как сквозь землю провалилась!

***

…Коротышка немало удивился, когда Ла Мана и этот гордец исчезли из виду. Он только собирался спрыгнуть с телеги за ними вслед, как они вдруг пропали.

– Эй!.. – он схватил за руку хозяина телеги, но тот только стегнул хворостиной по лоснящемуся боку рогатой животины, давая понять, что не остановится.

Поразмыслив, Коротышка решил остаться: они как раз проезжали мимо разорённой деревеньки.

– Кто это тут похозяйничал? – спросил он у возницы, указывая на обожжённые развалины. Тот, видимо, догадался, о чем он спрашивает и ответил шепотом:

– Нигильг…

Коротышка задумался. Это слово было не совсем ему понятно. Смысл чужой речи – и звериной, и человеческой, – он воспринимал не дословно, как обычно разговаривают люди, а образно: добыча – это то, что едят, опасность – это всё, что может тебя убить… У этого же слова получалось слишком много значений: чужой, враг, пустота, страх… И еще одно – Коротышке было трудно выразить это словами, ибо слов он знал и употреблял не так уж и много: получилось примерно так – «то, после чего ничего не остается».

Вскоре дорога стала заметно шире. Стали встречаться другие повозки, едущие в разных направлениях, попадались и пешие, и всадники. В животе у Коротышки отчаянно бурчало, да так громко, что возница услышал и сочувственно улыбнулся.

– У?.. – спросил он, пальцем показывая на рот, и погладил себя по животу.

– Угу… – в тон ему печально отвечал Коротышка, и честно предупредил: – Только денег у меня нету. Нету денег, говорю!.. – прокричал он на всякий случай погромче, точно возница был глухой, и для пущей убедительности похлопал себя по бокам.

Показалось неказистое приземистое строение. Коротышка понюхал воздух – обоняние у него обострилось донельзя. «Никак, харчевня?..» – подумал он, уловив соблазнительные запахи. Повозка свернула с дороги и остановилась. Хозяин слез и махнул ему рукой: пошли, мол!