У горизонта событий. Том II

Весь обратный путь – если он был – и еще несколько часов после тоже выпали из его памяти.

Весело галдящие дети и подростки катались с холма на деревянных салазках, держа в руках зажженные факелы. Хеймир стоял, переминаясь, на пороге общинного дома и тупо смотрел на них. Ему было плохо. Он до сих пор был совершенно дезориентирован, в полнейшем шоке.

Плотный утоптанный снег скрипел под ногами – он знал, что это трескаются раздавленные подошвами его меховых сапог хрупкие снежные кристаллики.

Как все так получилось? Как и зачем он пришел в этот мир?

Неизбывный ужас пробирал его до самых костей, проникал в легкие с каждым вдохом. Он захлебывался им, и это было куда хуже холода, хуже ледяной воды, хуже муторной боли в голове.

– Пойдем в дом, Хем, – рука Илиноры в шерстяной рукавице легла на его плечо. – Не мерзни! Ты вчера и без того переохладился.

Илинора говорила по-лиорентийски. Она была в меховой шапке и тулупе. Пар, который она выдыхала, превращался в облачка ледяных кристаллов. Ресницы у нее заиндевели и, когда она моргала, тут же смерзались друг с другом.

– Как же так, Или? – он смотрел на нее, жадно поедая взглядом ее лицо, словно надеясь найти там ответ на мучившие его вопросы.

Он чувствовал себя отделенным от нее, бесконечно отделенным.

Но все равно – она была до боли знакомая. И какая же она все-таки красивая, пусть на подбородке ссадины, на скуле – багровый кровоподтек, губы разбиты, а ресницы смерзлись на морозе.

Илинора разочарованно усмехнулась:

– По-твоему, проклятое Дерево поделилось со мной чем-то еще? – она замолчала, с ее губ в морозный воздух слетело облачко пара. – Я подумала… Главное, что мы есть и что мы вместе, Хем.

Она развернула его к себе и положила вторую руку на его плечо. Он полез к ней целоваться, касаясь щекой выбившихся из-под шапки заиндевевших волос, не обращая внимания на распухшие губы и подбитый глаз. Он почувствовал, ее теплое дыхание и как ее губы дрогнули, растягиваясь в улыбке.

– Я люблю тебя, Или, – прошептал он, глядя на нее умоляюще.

– Это, безусловно, очень актуальная информация, Хем, – сказала она.

Всю свою жизнь он бегал за ней, будто привязанный. На коротком поводке. Его… тянуло. Дразнил ее и приставал, чтобы привлечь внимание, чтобы поймать ее разгневанный взгляд. Смотрел в ее глаза, и внутри все сладко обмирало. Он не мог подобрать точных слов тому невозможному чувству, которое испытывал. Просто «любовь» – звучало слишком бледно, плоско и заурядно.

Илинора отстранилась, осторожно провела рукой по его набрякшему, болезненно пульсирующему веку:

– Ты, конечно, тот еще красавец, Хем! И куда ты лезешь со своими разбитыми губами и багровым фингалом на пол-лица?

– Хочу.

– А я хочу сначала убраться отсюда. Как можно дальше! – В голос ее проникли холодные резкие нотки. – Пока у меня хватает здравомыслия ничего здесь… не устраивать. Но его запасы тают с катастрофической скоростью, и негде их пополнить. В другое время я хотя бы могла позаимствовать немного у Герры…

– К-Кенлар… – запинаясь, выговорил Хеймир. – Ему нужно отлежаться. В таком состоянии он никуда не дойдет. Да и к тому же – сейчас зима. Куда мы денемся?

– Останемся в Сёгрунде до весны, что же делать. В Сёгрунде. Не здесь. С Кенларом – я знаю. Придется подождать. И не беспокойся – если потребуется, я зашью себе рот.

Не зашила. И хоть и он, и Илинора удерживали себя, не всегда это получалось.

– Я видела, как вы целовались, – заявила Илиноре Ирис, когда они сидели в избушке знахарки, слушая рассказы Уннен о древних временах. – Тебе стоило бы выбрать себе мужа получше. Хеймир – слабак, и не сумеет тебя защитить.

Илинора глубоко вздохнула и какое-то время молчала, не отвечая. Она проглатывала слова одно за другим, чтобы не высказать все, что думает. В результате высказала только малую часть:

– Зато, если он полезет меня бить, я смогу ответить ему тем же.

Ирис рассмеялась и бросила на Хеймира привычный уже пренебрежительный взгляд. Илинора на этом не остановилась и продолжила:

– И это тебе стоило бы выбрать себе мужа получше. Хрюр – жестокий и бессердечный. Впрочем, он никого к тебе не подпустит и других претендентов на твое сердце наверняка просто убьет.

– Хрюр – умелый охотник и воин, сильный и отважный! – обиделась Ирис. – И он мне нравится. Ты глупая и мне просто завидуешь!

Слушая Ирис, Хеймир вдруг подумал, что, наверное, в раннем детстве, о котором ни у кого из них не сохранилось воспоминаний, они жили в этой деревне и играли вместе с Ирис и Хрюром… Так странно.

Илинора нашла в себе силы не продолжать бессмысленный спор. Вместо этого обратилась к Уннен:

– Пойдемте с нами! Или хотя бы… отправь с нами свою младшую дочь.

Разумеется, Илинора прекрасно понимала, что Уннен не согласится. Ирис разозлилась:

– Лучше молчи и не открывай свой глупый рот! Моя судьба и судьба моей сестры предопределены. Мы Стражи Древа. Мы послушны его воле и верны нашим обычаям.

– Ты предлагаешь немыслимое! – твердо заявила Уннен. – Асту никто не отпустит с вами. И, когда придет ее срок, она будет отдана Древу, как заведено испокон веков.

– Это ужасно, ужасно, Уннен! – пробормотал Хеймир. – То, что вы делаете, ужасно, неправильно!

– Молчи, Хем! – воскликнула Асгерда, вмешиваясь в их разговор и затыкая ему рот ладонью. – И ты тоже, Или!

Герра говорит прямо как Ирис!

– Ты ничего не сможешь исправить, Или! Тебе мало того, что ты уже получила?

– Нет, – покачала головой Илинора, обхватывая себя руками и уставившись на немного выпиравший под платьем живот Асгерды. – Не мало.

– Мы должны поскорее убраться отсюда, – добавила Герра. – И забыть – то, что лучше забыть!

– Будь всё проклято! – в сердцах бросила Или. – Ненавижу….

И взгляд у нее был – беспросветный, как черная дыра. Она, как пить дать, что-нибудь устроила бы, если бы не понимала, что это заденет не только её.

И Кенлар, едва немного очухался, тоже ненавидел и проклинал. Его глаза были прозрачными, как кристаллы горного льда. Все четверо получили удар под дых. Однако в одном конкретном моменте всё оказалось проще, чем Хеймиру представлялось. Зато в прочих – нет.

У них остались вопросы. Много вопросов. И много сомнений.

– Ненавижу, ненавижу свою беспомощность, – твердил Кенлар на пути в Сёгрунд, несусветно на себя злой и, если б руки были только целы, непременно что-нибудь расколотил бы кулаками. По стенкам и столам бить – особых навыков не надо.

Можно подумать, кто другой от собственной беспомощности в восторг прийти способен! Но Кенлар и штанов себе сам расстегнуть был не в состоянии – приходилось делать это Хеймиру и Асгерде, от чего, естественно, Кенлар еще сильнее бесился.

– Обещаю: никогда больше не позволю никому себя избить! – процедил Кенлар.

– Что, даже мне? – поинтересовалась Илинора. – Может, ты все же оставишь за мной это право?

– Я серьезно, Или! – воскликнул Кенлар, сверкая льдистыми глазами из-под насупленных бровей и свирепо морща нос.

– Давай, я тоже подключусь к расстегиванию твоих штанов! Хочу посмотреть, втянется ли твое мужское достоинство в брюшную полость!

– Это не смешно, Или! – рявкнул Кенлар.

Его взгляд полыхнул яростью. Он издал утробное рычание и чуть сломанной рукой по саням не саданул. Или всегда замечательно удавалось вырубать предохранители в его мозгу.

– Ты по-прежнему ужасно забавный, когда бесишься, – сказала она, обняла его, нахлобучив ему шапку на глаза, и поцеловала.

Бросив взгляд на живот Герры, Кенлар добавил:

– И сына воспитаю так, как надо!

– Он вырастет защитником – сильным, смелым, справедливым и верным, – вторила Герра.

И ведь никто из них не сомневался, что родится мальчик!

– О, да! – язвительно пробормотала Или. – Он вырастет идиотом – с такими-то родителями! Из вас обоих те еще воспитатели!

– Тогда роди ему подходящую жену, Или, – рассмеялась Асгерда. – Чтоб она вдобавок ко всему мной перечисленному была умной и доброй.

Илинора красноречиво закатила глаза.

Расстегивать Кенлару штаны Асгерда ей не доверила. Вполне разумное решение. А Хеймир вот доверил – свои штаны, уже в Сёгрунде, когда полез к Илиноре не только с поцелуями. Она ему насыпала туда снег – охладить перегретые части тела. Хотя потом все-таки он получил вознаграждение за понесенные… неудобства.

Или старалась вести себя, как раньше, шутила и язвила, старалась быть собой. Но ей и больше всех пришлось себя ломать. Это проходило долго и тяжело. Ее бросало из крайности в крайность. Они, все четверо, вцепились друг в друга мертвой хваткой. И были благодарны Ингару – просто за то, что тот родился. Это уберегло их от многих опрометчивых поступков. Но не от всех.

Впоследствии Кенлар приложил все усилия, чтобы сдержать данное себе обещание и восполнить неудачный пробел в своих умениях. Он всерьез озаботился также обучением Ингара, а позже и Юста. Пусть Юст всячески сопротивлялся, Кенлар, не уставая, твердил ему: «Ты должен суметь защитить себя в любой ситуации. Себя и других».

Тридцать восемь лет назад. Возвращение в Лоретто

Хеймир

Они приплыли в Лоретто почти год спустя, уже после рождения Ингара. Их ждал крайне неприятный сюрприз: Антаньо и Гиата, их опекуны, оказались в тюрьме на Святом острое, и вскоре им должны были вынести приговор.

Если подумать, не такой уж сюрприз, к сожалению. Дело было в книге, которая называлась «Обращение Понтифика и Великого инквизитора к благословенному Пророку». Эту книгу Антаньо и Гиата писали вместе. Но Гиата была женщиной, явившиеся за Антаньо дознаватели не собирались ее арестовывать. Кажется, её это оскорбило, и она призналась добровольно в том, о чем ее не спрашивали, обрекая себя на судьбу мужа. Не из любви к нему, а из гордыни. Гиата была умной, твердой и очень гордой. И похожей на Асгерду – как внешне, так и по характеру. До поездки в деревню Стражей они четверо были уверены, что Герра – ее близкая родственница, в них обеих явственно чувствовалась вернигская кровь. В общем-то, все кровные верниги имели очень похожий типаж.

Позже, роясь в старых записях, сверяя почерки и коды, Хеймир с Илинорой пришли к выводу, что письмо, отправившее их в путешествие на север, написала Гиата. Еще они узнали, что у Гиаты была сестра-близнец. Обе обладали магическими способностями, а их мать, как это нередко бывает в подобных случаях, умерла при родах. Гиата предпочла остаться в Лоретто, пройти инициацию и подвергнуться облучению, а сестра уехала в Анидаб-Дорему.

– Бедная Гиата! Бедный Антаньо! – восклицала Или.

– Это было… крайне неблагоразумно с их стороны, Или, – сказала Герра. – Они оба будто бы сошли с ума! Только безумец осмелится бросить открытый вызов всемогущей Инквизиции. Последствия чересчур предсказуемы. Чего они еще ждали?

– Будь проклята эта вонючая контора! – заявила Илинора со свойственной ей добросердечной прямотой. – Эти инквизиторы захапали себе слишком много власти, и не привыкли ею делиться. Высокодуховные люди – все как один! Пытают и умерщвляют неугодных, не замечая никаких противоречий с Учением. Пророк призывал к пониманию и терпимости, а не к тому, чтобы казнить тех, кто облекает неудобные идеи в слова. Но для организации, члены которой мнят себя его последователями и служителями, это ничего не значит!

Или всегда защищала Пророка. Так называемого Пророка. Пусть и не прямо. Пусть и не оправдывала его – по крайней мере вслух. Однако и слова плохого за все годы в его адрес не произнесла. Хеймир всё понимал, Илинора тоже. И они не предъявляли друг другу претензий на этот счет. Но Пророк был камнем преткновения и линией раскола между ними.

Несмотря на запрет и на все риски обладания книгой, «Обращение…» было популярно и ходило в Лоретто по рукам. Кенлару удалось раздобыть экземпляр, судя по всему, сделанный копиром, у продавцов магических артефактов на Площади Единых с Пророком.

Хеймир и ранее имел, пусть и приблизительное, представление о том, что в книге может быть написано. На деле, все оказалось намного жестче и откровеннее. В «Обращении…» прямо заявлялось: Церковь испорчена, действует насилием, а не любовью. Ее власть и, прежде всего, власть Инквизиции, должна быть ограничена, а сама Церковь – кардинально преобразована.

Крайне опасная книга – она покушалась на многовековые устои общества.

Хеймир разбирался со всем этим делом, складывая два и два и более сложные числа. И выходило всё более неоднозначно, чем выглядело на первый взгляд. Возможно, Антаньо был и не от мира сего, но Гиата отличалась рациональностью и здравомыслием. И у Антаньо имелся высокий покровитель – сам Понтифик и Великий инквизитор Эриджио. Не просто покровитель, а старший друг, с которым Антаньо вел философские споры, не стесняясь острых тем.

Антаньо с Гиатой напечатали «Обращение…» в своей типографии, и они не поставили нигде ни свои имена, ни знака типографии. Останься опус за авторством некоего неизвестного, Эриджио, скорее всего, закрыл бы глаза и списал бы всё на злых магов… Но его лишили такой возможности.

Двоюродный брат Антаньо, Эрмосо Галиччи, понадеявшись заполучить богатое наследство, написал донос в инквизиторскую канцелярию.

Обычно эти доносы начинаются вполне единообразно, с поминанием долга и совести. «Доношу по долгу совести» – как-то так. Кенлар видел подобные доносы – на себя самого. Арунидис любил ему их показывать, демонстрируя, так сказать, свое великодушие и благородство.

Эрмосо тоже был другом Антаньо и помощником во многих делах. Еще один такой «друг», Анцлето Дзинтани выступил свидетелем и подтвердил, что именно Антаньо Галииччи является настоящим автором «Обращения…»

Дзинтани – тот до сих пор ведь жив. Крепкого здоровья оказался. Ретроград, блюститель гражданской доблести и древних лиорентийских традиций, всюду таскающийся в сенаторской тоге…

Молва утверждала, будто Эриджио глубоко опечалился, горевал о том, как неудачно иногда складываются обстоятельства. Однако веру в Пророка и в Лиоренцию нужно защищать всеми возможными способами, не правда ль?

В день казни в своей речи на Сенатской площади Понтифик и Великий инквизитор признался даже, что сердце его отныне и навечно сковала зимняя стужа. Поэтично, не поспоришь. Сердце жертвы превратилось в пепел, а сердце палача – в ледышку.

Увы! На что только не приходится идти ради выполнения своего гражданского долга, ради спокойствия и благоденствия государства… Обладать властью – значит, нести тяжелое бремя.

Эриджио все-таки сделал кое-что для своего друга. Антаньо не был вычеркнут из списков лиорентийских граждан, его имущество не конфисковали, а позволили написать завещание, по которому все досталось Кенлару и Хеймиру – при условии, что Хеймир женится на Илиноре. Конечно же, от этого условия Или была в безусловном восторге! Или в условном?

Хеймир понимал мотивы Эриджио и положение, в которое тот попал. К тому же в книге Понтифик и Великий инквизитор, то есть, сам Эриджио, был выставлен отнюдь не в положительном свете, а закоснелым и ограниченным ретроградом и властолюбцем. Эриджио имел право обидеться. Возможно, он даже счел, что Антаньо использовала его, подставил и предал.

Эриджио не мог оставить книгу без внимания. Она бросала вызов его власти, подвергала сомнению его способность контролировать, что печатается в столице страны. Что скажут враги – и в Лиоренции, и за ее пределами? Он обязан был утвердить свой авторитет и не допустить неканонических толкований Писания. В том случае много всего перемешалось – личная обида, политическая необходимость, догматические вопросы, престиж главы Церкви.

В общем, Хеймир понимал Понтифика и Великого инквизитора. Хорошо понимал. Но позволить себе его оправдать и простить не мог. А вот Герру с Кенларом – запросто. Они оба знатно отличились. С Кенларом это было не удивительно, что уж там. Но Герра!

Итак, Эрмосо Галиччи донес на двоюродного брата в надежде получить его наследство. Однако он получил не наследство, а удар кинжалом в неприметном темном переулке – в Лоретто таких хватает. И его труп, хоть и обобрали, не удосужились даже выкинуть в канал.

Об этом происшествии рассказали домашние слуги Антаньо, слышавшие перетолки на рынке.

– Эрмосо покарал Пророк, – заявила во всеуслышание Герра. – Мы все знаем, что господин Антаньо и госпожа Гиата свято и чистосердечно верили в Пророка, почитали его и совершали богоугодные дела: жертвовали деньги на храмы, больницы и приюты. Даже если они в чем-то ошиблись, Пророк бы их простил и лишь мягко наставил на истинный путь.

Убийцу Эрмосо не нашли. К ним домой – точнее, в особняк Галиччи – приходили дознаватели из Следственного отдела, а не офицеры Гражданской стражи. Герра сказала им то же, что и слугам. На первый взгляд, она ступала по тонкому льду. На второй – она всё просчитала. Не могли же они отречься от Антаньо и Гиаты! И кому придет в голову подозревать недавно родившую семнадцатилетнюю молодую женщину, белокурую красавицу с чистыми и честными голубыми глазами, с придыханием и восхищением цитировавшую Писание?

Но они тогда крупно поругались. Двое на двое.

Кенлара и Асгерду Хеймир тоже понимал. Они не желали быть беспомощными. И, коли уж не могли спасти опекунов, которым чувствовали себя обязанными, покарали их обидчика. В этом же есть своя неоспоримая логика?

– Кто из вас всё это придумал? – требовала с них ответа Или.

– Какая разница? – бросил Кенлар.

Значит, это была идея Герры, не Кенлара. Она придумала, она и исполнила, а Кенлар лишь подстраховывал.

– По-вашему, Эрмосо Галиччи заслужил смерть? – напирала Или.

– Заслужил, – сказала Герра.

– Такую?

– Нет, – ответил Кенлар. – Но другую, более… справедливую, сложно было бы ему обеспечить.

Более справедливую! Кенлар подразумевал, что Эрмосо должен был раскаяться в содеянном и с готовностью принять наказание.

А Дзинтани они решили все-таки оставить в живых.

Герра приводила убедительные аргументы:

– Эрмосо бы не остановился. Ради наследства после Антаньо он сдал бы и нас. Точнее, Кенлара и Хема заодно. Мы с Или – женщины, мы ему в этом вопросе не конкуренты, прав у нас нет. Может, ты думаешь, Хем, что в Следственном отделе вам предоставили бы возрастную скидку?

Хеймир не посмел бы выпытывать у них подробности. Ему хватило и того, что они не отрицали самого факта. Однако Герра рассказала сама.

– Не беспокойтесь. – Она бледно и холодно улыбнулась. – Все было тихо и быстро. Я к нему подошла, поздоровалась и сразу же попрощалась. Не стоило ему зариться на чужое богатство. Не стоило отправлять в застенки своего двоюродного брата, который ему доверял… Мы должны соответствовать миру, в котором вынуждены жить, – добавила она затем.

Хеймир смотрел на Кенлара и Герру, полыхая гневом, и думал, как поступить и что сказать. Они оба были ему дороже принципов, дороже жизни Эрмосо Галиччи.

– Не смейте больше так делать!

– Мы постараемся, – уклончиво пообещала Герра.

По крайней мере, они не заявили: «Не учите нас жить!»

– Больше ничего такого, – согласился Кенлар.

Не такое, так другое…

Герру остановила болезнь. А Кенлар – Кенлар хотел власти.

Ни Гиата, ни Антаньо не раскаялись в своей ереси. Возможно, они хотели умереть мучениками. В день казни их привезли на специальной лодке, в которой установили две клетки, на Сенатскую площадь и публично сожгли заживо. У обоих были скованы руки, а языки зажаты в специальные устройства, чтобы они не могли говорить.

Хеймир не хотел идти смотреть. Но Или, и Герра, и Кенлар собирались. Они считали, что должны. Что именно должны? Герра твердила свое:

– Мы должны сознавать, в каком мире живем, Хем!

– Чего вы хотите этим добиться? Чего? – истерично вопрошал он, зная ответы.

Или, как всегда, стремилась доказать себе, что может всё, в данном случае – увидеть, как сжигают живьем близко знакомых ей людей, и не сломаться. А Герра с Кенларом – что имели право переступить черту и убить Эрмосо Галиччи.

Или, к счастью, понимала про себя больше, чем ей бы хотелось. В конце концов, она, хоть и не стала удерживать Кенлара с Геррой, передумала и осталась дома с младенцем. В смысле, с Ингаром.

– Я сцежу молоко, – сказала Герра. – Думаю, мальчику хватит. Не надо его перекармливать.

Вообще-то к тому времени Ингар уже обзавелся четырьмя зубами и трескал все, что попадало ему в рот. Герра следила, чтобы он не переедал и получал исключительно здоровое питание, однако он был слишком прожорлив и не желал довольствоваться только лишь грудным молоком.

Хеймир знал, что должен присмотреть за Геррой и Кенларом. Оба были себе на уме и вполне могли еще чего-нибудь… учудить. Вот Хеймир и пошел на Сенатскую площадь вместе с ними, а потом Кенлар закрывал ему ладонью глаза, не позволяя ничего увидеть.

Плотники потрудились на славу: возвели на площади помост и трибуны, устроили навесы, под которыми горожане могли бы перекусить и выпить чего-нибудь прохладительного. Власти проявляли заботу о гражданах. К турнирам в фестивальный месяц меньше готовятся! Да и понятно – предстояло куда более редкое зрелище.

Огромная толпа до отказа наполнила площадь и прилегавшие к ней улицы. Здесь попадались люди любого звания и состояния – лавочники, ремесленники, нищие, слуги, проходимцы всех мастей, карманники. И нобили – в масках. Наверное, им было стыдно стоять среди оживленно и радостно галдящей толпы простолюдинов. Однако в большинстве своем благородные предпочитали наблюдать за предстоящим действом с лоджий и из окон домов, окружавших площадь. Многие сенаторы вообще устроились на галерее Сенатского дворца.

Люди толкались и пихались локтями, стремясь встать поудобнее. Кенлар тоже вынужден был работать локтями, и на лице его ясно была написана брезгливость. Он и Герра терпеть не могли столпотворений. Сквозь людское море протискивались лоточники со сладостями и пирожками, водоносы, разносчики пива. Продавец медальонов с образом Пророка зычно расхваливал свой товар, убеждая:

– Купив образ в этот святой день, вы докажете верность Пророку и его Учению.

– Сегодня, вроде бы, не праздник, – процедил Кенлар.

– А так вот и не скажешь, – тихо ответила Герра, пропуская очередного лоточника, продававшего фрукты и миндаль. – Настроение у всех самое что ни на есть праздничное.

Пахло потом, туалетной водой, кожей, едой и пивом.

Хеймир чувствовал себя, будто в дурном сне. Больше всего на свете ему хотелось проснуться и вырваться из этого кошмара.

Звонили колокола, дудели трубы, бухали барабаны. У пристани выстроились гвардейцы в нагрудниках и с алебардами. Причалила лодка с клетками.

Кенлар принялся вновь остервенело пихаться локтями, пробиваясь ближе, в первые ряды. Люди, видя его лицо, сами пытались посторониться и уступить ему дорогу. Кенлар умел делать такое лицо. Герра и Хеймир держались за его спиной.

Антаньо и Гиату, облаченных в грубые пропитанные серой куски ткани, подвели к помосту. Там сидел Понтифик и Великий инквизитор и четверо судей, которые символизировали Единых с Пророком.

К губам осужденных приложили эмалированные медальоны с образом Пророка. Оба страстно приникли к ним, несмотря на жуткие металлические зажимы на лицах. Они искренне верили в Пророка, но и не думали раскаиваться. Главный судья в последний раз потребовал отречься от своих заблуждений, хулить и проклинать их. Антаньо и Гиата, лишенные способности членораздельной речи, отказались жестами.

Хеймир, преисполненный ужасной горечи и страдания, поймал их взгляд. И позже ловил. Он старался всеми силами передать им свое сочувствие, всю теплоту, что в нем была, подарить им хоть каплю утешения. Но он не мог ничего! Ничего!

Судья зачитал приговор. Антаньо и Гиата Галиччи были объявлены нераскаявшимися, упорными и непреклонными еретиками. Их привязали к двум столбам, обложенным хворостом и поленьями. Книгу разорвали и сожгли.

Палач с горящим факелом поочередно поджог костры. Хеймир, напрочь оглушенный происходящим, смотрел, как языки пламени ползут по хворосту, как поднимаются струйки дыма, как разгораются поленья. Дым густел. Кенлар отдернул его, заслоняя ему глаза.

Хеймир слышал, как Антаньо и Гиата испускали душераздирающие стоны, как трещал и гудел огонь, как потом всю площадь огласил нечеловеческий чудовищный вой…

Костры еще долго полыхали, пламя уходило в небо, сыпались искры.

Лоретто

Хеймир

Конечно, ничего такого – ни про купание в проруби свое и Кенлара, ни про смерть Эрмосо Галиччи, ни про казнь Антаньо и Гиаты – Хеймир рассказывать не собирался. Упаси Пророк и будь он проклят!

И он помнил кое-что еще. Точнее, вспомнил потом, через много лет. А Илинора и Кенлар не помнили. Он берег их – к чему им было это знать? Но сейчас подумал, что все-таки следует рассказать об этом, обсудить… Время пришло. Наверное.