ВОЦЕХОВЛЕННЫЙ

У выхода из шатра ожидали три одинаковых черных мерседеса. При ближайшем рассмотрении пафос кортежа разбивался о следы рихтовки на кузове головной машины и неродное лобовое стекло на замыкающей. Иномарки выглядели не просто подержанными. Войцеху рисовались сцены перестрелки и погони, но достаточно осмотрительной, чтобы бандитская бравада не встала на пути у лизингового бизнеса. Шоферов тоже, видимо, отбирали по принципу живучести, а не капиталистического расшаркиванья. При виде шествия водители не вышли открывать двери, за что получили нагоняй от пана Бержа. Им, ведать, привычней, что пассажиры сами запрыгивают на лету и одновременно ведут огонь на поражение, потому водителю важнее давить на газ, чем изображать швейцара.

– В какую машину садиться? – недовольно буркнул шеф.

– В любую, – без задней мысли ответил Домбровский.

– Как в любую? Ты не знаешь, какая машина у тебя головная?

– Все водители изучили маршрут. Любая машина может пойти головной, – оправдывался Домбровский.

– Ты мне столпотворение хочешь устроить? Если я не проконтролирую, так ты сам не подумаешь? – натурально верещал пан Берж, роняя авторитет Домбровского на черном рынке. – Каждый работник должен нести личную ответственность. С каждым днем задач будет всё больше, а ты мне прикажешь малейшие вопросы самому разрешать?

– Первая машина пойдет первой, вторая – второй, третья – третьей, – наугад выпутывался Домбровский. – Пожалуйте в первую.

– Феликс, садитесь со мной. Франтишек, поезжайте с Генькой во второй. А вы, – обратился шеф к Войцеху с Кубой, – идите работать. Нечего изображать из себя начальство.

Кортеж тронулся, третья машина пошла холостой. Два приятеля и Оля, которую шеф даже не посчитал за работника, взглядами проводили объезд и побрели к корпусу. Стенографистка куталась, обхватывая себя руками, и утопала каблучками в земле, но от Войцеховой куртки яростно отказывалась. Куба шагал широко. Между ним и мельтешащей Олей вскоре наметился солидный разрыв, и Войцех кидался от терпящей бедствие девушки до смурного приятеля, который единственный мог наре́зать для него весь произошедший хаос на удобоваримые порции.

– Жестоко он с тобой за эту дорогу. Что ты мог поделать! Всё-таки пан Берж чересчур резок, – догнал Кубу своим сочувствием Войцех.

– Не говори так о Станиславе! Он дал тебе работу, и ты должен быть благодарен. Какое ты вообще имеешь право говорить о нем плохо, – оборвал приятеля Куба.

– Я думал, что тебя это тоже задевает. Мне нужна твоя помощь, – извинялся Войцех.

– А ты сам ни на что не способен? Рассчитывал моими руками выезжать? Чем ты так занят? Это я мечусь, как бешеная собака, а ты только штаны просиживаешь, – изливал гнев Куба.

Войцех предпочел отстать. Пока что на двадцать метров, а, возможно, и насовсем. Волной приятельской ярости его прибило к Оле. Забыв предшествующее отнекиванье, Войцех замотал девушку в свою походную куртку и мешком взвалил на плечо. Так дошли до её извечного поста в приемной пана Бержа. Взлохмаченная и дезориентированная, Оля присела перевести дух и предложила Войцеху похозяйничать в буфетной. За спиной стенографистки проступал дверной проем. Войцех его раньше не замечал. В буфетной его поразил ассортимент белоснежной фарфоровой посуды, элитного чая и кофе с ароматными добавками, а также всяких закусок, которые «забивают желудок», как говорила мать Войцеха, чтобы с детства отбить у него любое клянченье.

– Какой чай можно брать? – медлил Войцех с заварочным чайником наперевес.

– С бабочками, самый дорогой. Поквитаемся за третирование коллег, – вспылила Оля.

– Не ожидал, что вы можете пойти наперекор пану Бержу.

– Минутная слабость. Какой план с подарками?

– Я думал, Куба нарисует трафарет, чтобы перенести эмблему на ящики.

– Вы называете Якуба Кубой?

– А вы нет? – узнал Войцех с облегчением.

– Нет. Насчет эмблемы. Никакого символа или обозначения нет. Придется обыгрывать название.

– Мне неловко спрашивать, но я до сих не знаю, где работаю. И о каких ценностях говорил пан Берж?

– Трест Злото-Радзиньское, сокращенно «РА». Не ищите логику, так повелось. Какие ценности? Уникальные технологии, причастность к лучшему в мире производству. Шеф же рассказывал на репетиции.

– И как это показать графически?

– Никто еще не придумал. Вернее, задумок хоть отбавляй, но шеф с Тамарой всё зарубили.

– Как мне тогда проскочить со своими доморощенными ящиками?

– Сделайте на вкус китайцев да понаряднее. Но понадобятся ленты, – схватила она ножницы со стола. – Помните, как в детстве? По будням все девочки носили красные банты, но в праздники мама доставала белые, и какое это было счастье.

Оля закрылась в буфетной: расстегивалась и застегивалась молния, шелестела блузка, лязгали ножницы. Войцех успел заждаться, но девушка вернулась не с пустыми руками. Она молча протянула нарезанные белые ленты из искусственного атласа. Блузка на ней теперь не сидела, а болталась, да и сама Оля будто стала тоньше и прозрачней. По всей видимости, рассталась с предметом женского туалета.

– Зачем? Не стоило! Выкрутились бы иначе. Как вы теперь? – опешил Войцех.

– Так даже лучше. Будто собственную кожу порезала.

– Вы меня пугаете. Если захотите поговорить, я рядом.

– Возвращайтесь к ящикам. Объезд скоро кончится, и с нас спросят.

Войцех досадовал, что даже незначительные эпизоды с его участием оборачиваются лишениями и околосмертными переживаниями для других. (Кажется, он был так сконцентрирован на себе, что ставил знак равенства между «после» и «вследствие».) Если врожденное плутовство самого Янека частично нивелировало умышленную Войцехову нечистоплотность (или нет?), то жертва Оли уже не смягчалась обстоятельствами: прояви он твердость с Домбровским, девушке не пришлось бы идти на крайности. Но какова доля его вины и сколько приходится на поручение начальства, непрошибаемость шеф-интенданта и личный выбор самих коллег?

Войцех не решил, как тем временем держаться с Янеком, но уклониться от спуска в подвал было бы малодушием. На лестнице разыгравшийся Тимон чуть не сшиб его, как неустойчивую кеглю в кегельбане. Карликовый доберман оказался удачной находкой в борьбе если не с крысами, то как минимум с нежелательными посетителями. «До чего ускорение компенсирует несоразмерность масс, – подумал Войцех, ощупывая ушибленную надкостницу. – Как бы в жизни применить этот закон так, чтобы из дрожащей твари превратиться… В кого собственно?»

– Чего застрял? – прервал размышления Янек. – Спускайся, пока нас не заметили.

Подвал кадровика представлял собой практически Верещагинское полотно или за счет многомерности инсталляций даже диораму. Сколоченные ящики, готовые принять павших воинов, стояли рядами и ждали лишь отпевания священником. В дни патриотических праздников Янек мог бы зарабатывать школьными экскурсиями на своей экспозиции и нести светлую память в детские массы учащихся. Довершал картину хаотично гонзающий Тимон, словно ищущий на пепелище почившего хозяина.

– Янек, когда вы успели? – изумился Войцех. – Спасибо! Один я бы не справился.

– Потому я и помог. Разве есть твое и мое дело? Оно общее. Нет мне никакого проку, если ты провалишься.

– Однако и выгоды от успеха нет. Да и свое и чужое вы вполне различаете. Вчера вот отказались шатер сторожить.

– Это уж увольте. Вынужден иногда вспоминать о самосохранении. Добрый самаритянин бы тоже отказался, если бы взамен ему сулило обострение радикулита и лежачая дряхлость.

Войцех попросил кадровика об очередной услуге – побелить ящики под стать добытым лентам, а сам сел за эмблему. По студенческим опусам молодой человек знал, что стоящие идеи не приходят первыми, что требуется опровергать каждое новое записанное предложение, хоть поначалу оно и кажется венцом творения. Однако мозговые штурмы и осады требуют свободного полета фантазии и расточительного переключения на праздность, чему обстановка в их с Янеком подвально-ящичном конвейере и шире в металлургическом тресте Злото-Радзиньское препонничала.

Была не была, Войцех занес руку над картонкой, чтобы вывести рекомендованную Олей аббревиатуру официальным шрифтом (ты себе льстишь, Войцех; без n-ого количества попыток и у маститого каллиграфа не получится повторить) космической саги, первый эпизод которой только что долгожданно отгремел. Для дилетанта Войцех сработал похвально, особенно удалась растянутая ножка буквы R. Подработав отдельные штрихи в начертании букв и обтесав всю заметную для глаз несимметричность, Войцех решился на самовольное дополнение: деликатно окаймляющие с обеих сторон строчные буквы S, которые для начальства символизировали бы рукав реки или двух китайских драконов, а насмотренных поклонников (хоть бы таковые нашлись в китайской делегации) отсылали бы к источнику вдохновения.

Войцех вырезал из картонки трафарет, обдумывая аргументы в пользу своего дизайна (модное, но не для англоговорящих словечко, которое широкой кистью можно ляпать в интересующей нас сфере абсурдистского строительства, когда имеешь в виду спроектировать, предусмотреть или разработать): и тебе технологичность, и узнаваемость, и интернациональность, и нескромные нотки успеха. О подсудности использования зарегистрированной торговой марки Войцех не задумывался, да и вряд ли продюсеры картины когда-либо столкнутся с фирменной атрибутикой Злото-Радзиньского.

Вымоченным в графитово-серую краску спонжем (так и быть, это была обычная кухонная губка, уже побывавшая в использовании), Войцех перенес изображение на побеленные ящики и, макнув кисточку в охру, кое-где выборочно обвел по контуру. В законченном виде отсылка потерялась. Буквы больше не уносили в космические дали, а скорее предупреждали: «Не влезай! Убьет» или «Осторожно! Токсичные отходы». В мыслях художника задумка выглядела эффектнее, чем при непосредственной реализации, что Войцеха слегка удручало. Но землемер крепился: разве безопасность не ценность? Да и концепция захоранивать стоки – единственная технология, которая была внятно поименована при Войцехе – как-никак отражена.

Во гробики возложили оставшуюся утварь. Янек чинно заколотил крышки, готовя подопечных в последний путь. Оставалось навязать бантов и бежать за образцами местной флоры. Войцех пользовался монотонной сборкой, чтобы мысленно выкорчевать загвоздку с латинскими подписями будущих препаратов. Казус состоял не только в том, что Войцех бессилен в биологической латыни и недогадлив заранее припасти соответствующий справочник (а еще борется за гордое звание землемера). Даже на родном, самом что ни на есть живом языке Войцех различал, пожалуй, дуб, клен, липу, березу, ель, сосну, тополь, платан и плакучую иву. Распознать ольху или (удар ниже пояса) лещину, а тем более не спутать их с другими какими деревьями – это уж извините, вынужден откланяться.

Существуют ведь еще кустарники! Безошибочно Войцех угадал бы сирень, шиповник и самшит (молодого человека несмотря на университетское образование пора снова записывать к дошколятам играть в развивающее лото с картинками цветов, кустарников и деревьев). Многообразие кустарников, мелькающих у наблюдательных писателей, сейчас ясно увиделось Войцеху бахвальным зазнайством, которое как бы вскользь, походя уличает и высмеивает расплодившихся разночинцев, утративших связь с натурой. Олеандр, жимолость, рододендрон, – Войцех отмечал их пейзажность и певучесть, когда встречал эти названия у классиков, но вряд ли заглядывал в энциклопедию в поисках иллюстраций. «Имений нам не досталось, да и дач не дождались!» – оппонировал родовитым литераторам уязвленный в своем незнании Войцех, в четвертом поколении городской житель и в третьем, хочется верить, интеллигент.

Палка о двух концах еще никогда не была настолько обоюдоострой: землемер не знал реалий ни на родном языке, ни тем более в переводе. По всему выходило, что Войцех опустится до очковтирательства. Это случилось чересчур скоро: добросовестные способы прийти к результату еще не истощились, кто-то на объекте наверняка разбирался в растительности и даже подсказал бы, где справиться о научных названиях. Насколько мы знали Войцеха в пору его юности, ему было презрительно искать обходные пути ради сиюминутной выгоды. (Хотя с тех пор, как его однокашники выучили английское выражение seek shortcuts4, многим оно как будто развязало руки в доселе сдерживаемом лукавстве. Магия языка – узнаёшь слово, и тебе доступнеет явление.)

И всё же о мертвых или хорошо, или ничего. К языкам, кстати, тоже относится. Потому у Войцеха вышел с покойной латынью сговор: общечеловеческое достояние не порочить и на препараты не изводить. При таком раскладе Войцех даже уберегся от позорного разоблачения китайской делегацией, которой выражения In vino veritas и Memento mori, очевидно, были известны, причем не как эквиваленты Винограда культурного и Можжевельника приморского. Единственная латынь, которую знавал Войцех и которая обнаружила неплохие шансы остаться неузнанной, – это гимн студенчества. Землемер придирчиво выцедил из него Gaudeamus igitur для чего-то пышно-торжественного, Humus для семян, приживающихся в глинистой почве, Velociter для изогнутых веточек, Tristitia для стелющихся ростков, Dolores для одинокого стебелька и Diabolus для обманчиво неприметных колючек. «Хорошие художники копируют, великие художники воруют», – оправдывал Войцех свои лингвистические и почерковедческие подражательства, прячась за спиной самого известного живописца уходящего века.

Не откладывая в долгий ящик, тем более что вакантным остался только один, служащий лежбищем для Тимона, Войцех приспособил его крышку под препараты. На стекле смотрелось бы изящнее, по-научному и не так кустарно, но наука нынче бедствовала, а потому стекло находилось в безотзывном услужении псевдогреческим капителям. Войцех прошелся белилами по необработанному шершавому дереву (ох, халтура), расчертил его на шесть равных частей под стать воображаемым биологическим видам и всё той же охряной кисточкой, которая успела высохнуть и встать колом, отчего по тонкости письма уподобилась перьевой ручке, вывел надписи шрифтом из западноевропейских средневековых сводов. Краем уха Войцех уловил хождения кадровика на лестницу и даже приглушенную беседу с кем-то из визитёров, но побоялся обернуться к ним, чтобы не размазать свои художества.

– Дааа, – нарисовался у него за спиной Куба. – Какая же порнография.

– Ты сам отказался помогать, теперь уж придержи язык, – себе под нос буркнул Войцех, чтобы и голосовыми вибрациями не задеть начертанного.

– Тут еще и ленты! Одним словом, черт-те что и сбоку бантик, – потешался Куба.

– Положи на место, это Олины!

– Так это совсем другое дело, – поднес ленты к носу и стал показательно нюхать Куба.

– Всё-таки ты свинья! – подскочил Войцех и отнял ленты.

– Я этого и не скрывал, – смеялся Куба. – Короче, закрывай свой кружок рукоделия, пошли принимать деревья.

– А я каким боком к деревьям? – опешил Войцех.

– Ты должен деревья пересчитать. Осмотреть. Подтвердить, что они здоровы и переживут зиму. Расписаться в приемке. Проконтролировать посадку.

– Я? – ужаснулся землемер. – Как я должен по внешнему виду определить? Да и вообще не знаю я, как по технологии их сажать. Еще и подпись под этим делом!

– Хватит нюни распускать. Назвался землемером, будь добр и посадочный план выполняй, – наседал Куба.

– Я, конечно, в этом деле не особо сведущ, но, по-моему, деревья должен осматривать не землемер, а специальный… – подбирал слова Войцех, – ветеринар для растений.

– Ветеринар для растений! – синхронно покатились Куба с Янеком. – Это называется дендролог, дурень ты!

– Вот пусть дендролог и осматривает. А я, прости господи, землемер.

– А где, позволь узнать, твоя должностная инструкция? – припер его Куба, поглядывая за подтверждением на Янека.

– Не предоставлена, – сделал Янек то, в чем так набил руку за сегодня: всадил гвоздь в крышку Войцехова гроба.

– Шах и мат. Поэтому я как старший по должности отряжаю тебя на приемку пятидесяти лип и высадку аллеи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Увидеть за деревьями лес – и умереть

Войцех поплелся в поля, оглушенный столь неожиданным предательством (за последние дни у него всё, начиная с мало-мальского бытового сокрытия, именовалось предательством, а потому слово поистрепалось, поизносилось и потеряло свою весомость в оценке происходящего как самой крайней аморальности). Правда, раздавлен он был, по-видимому, не столь, раз прихватил ножик на обрезку препаратов. И бумагу с ручкой. Чтобы, если с деревьями совсем беда, составить актик о несоответствии. Войцех и на расстрел шел бы подготовленный – с бинтами, набором для переливания крови и готовой апелляцией.

В поле выстроилась причудливая техника: что-то наподобие тягача с раскрывающимся буром-клешней по размеру взрослых деревьев. Некоторые машины пытались держаться в колоннах, как дальнобойщики перед таможенным досмотром, но основная масса разбрелась кто во что горазд. С уровня глаз человека стволов было не разглядеть, разве что верхушку ботвы поверх ковшей. Вдоль аллеи Войцех заметил свежие ямки на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, а в отдалении курили рабочие в комбинезонах кислотно-зеленого цвета, и все под касками. Кто-то опирался на лопату, прочие побросали инструмент. «Хотя бы разметка и рабочая сила. Есть, от чего отталкиваться», – утешился Войцех.

У первой ямки его нагнал Куба, такой же кислотно-зеленый и увенчанный каской. Он сгрузил Войцеху громкоговоритель – орудие современного главнокомандующего, которому, в отличие от полководцев древности, не нужно беспокоиться о мощи голосовых связок. Войцех предпочел начать с малого: напортачить в счете до пятидесяти сложнее всего. Не помешал бы бинокль, чтобы не бегать до каждого грузовика и не терять из виду остальных, которые тем временем тяготели к немотивированным перестроениям. «Что еще за “кручу, верчу, запутать хочу”? Вдруг действительно не все деревья довезли? Ну что ж, вспомним вожатскую молодость».

– Как правильно называется? – тихо спросил Войцех у Кубы, показывая на технику.

– Эта приблуда? А ты бы как назвал? Не отвечай, я сам догадаюсь: подъемный кран для деревьев! Нет, дендрологический погрузчик! – издевался Куба.

– Мы теряем время. Скажи по-человечески, – закипал Войцех.

– Не надо стесняться своих недостатков. Я тебе как друг на них указываю.

– Как называется машина? – отрывисто произнес Войцех каждое слово.

– Можешь называть пересадчиком, – приготовился к представлению Куба.

– Внимание всем пересадчикам! – обратился Войцех в громкоговоритель. – По обеим сторонам дороги разбито по двадцать пять ям для высадки деревьев. Расстояние между ямами пять-шесть метров. Я буду по очереди вставать на требуемую точку остановки каждой машины. Как только я покажу на конкретную машину, задача водителя подъехать так, чтобы ковш поравнялся с указанной ямой. Когда все пересадчики займут свои места, мы с моим коллегой Якубом пересчитаем деревья. Высажить будем по одному дереву в той же последовательности. Кому непонятно и надо повторить – посигнальте.

Раздалось прилично гудков с разных концов поля. Войцех повторил инструкцию и обещал зачитать еще для дальних машин перед их выездом на точки. За час Войцех кое-как расставил машины по местам, пополнив список своих профессий еще и регулировщиком. Обошли с Кубой всех и сошлись, что деревьев пятьдесят. Парочка лип вызывала вопросы – хиленькие, с куцей кроной и повреждениями на коре. Но запаса не подвезли, и, делать нечего, Войцех согласился их принять. Подпись, однако, поставил и Куба, причем выше Войцеха. Кубу подпись отрезвила, и он взялся командовать посадкой по правую сторону, оставив Войцеху левую. На этой ноте землемер бросил преждевременно хоронить себя и сосредоточился на высадке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Прим. автора: здесь обыгрывается название автобиографической хроники норвежского психолога Арнхильд Лаувенг «Завтра я всегда бывала львом» о ее борьбе с шизофренией.

2

Прим. автора: «темно-синий» (англ.).

3

Прим. автора: «во всем черном» (англ.).

4

Прим. автора: «идти путем наименьшего сопротивления» (англ.)