Пустите детей и не препятствуйте им

– Как умерла?! Вот эта вот бабушка, что…

– Нет-нет, эта бабушка, что живет у нас – это мамина тетя. А та, наша родная – она отравилась из-за несчастной любви, когда маме было шесть лет, а тете Любе – два годика. Напилась разных таблеток. Их было сто двадцать штук.

– Вообще-то, Даша, Кетино хорошая, – осторожно вставляет Нина, – вот помнишь она в прошлый раз, когда мы звали папу со двора, спустилась и дала конфеты. – Я не хочу ее конфет.

– Но ты же их взяла? Взяла, да?..

– Дурында, я их потом выбросила.

Но и тут – побеждала любовь и неистребимая детская доверчивость. Через полчаса после этого рассказа Даша уже хвалилась мальчишкам, с которыми они то играли, то ссорились по десять раз на дню:

– Мой папа – самый сильный и красивый. От сильной силы у него даже выпали с головы почти все волосы. У него – большие усы. Когда мы с Ниной были маленькие, он катал нас на плечах. Вы видели его белую машину? У него там под задним сидением есть пистолет… Честно-честно…Он говорит: «Даша, если что – ты только скажи». – А что ты, что ты можешь сказать? Ну скажи-скажи, если сможешь! – А вот и скажу!

Достав из кармана телефон с потертым экраном, карту для которого купил как раз папа, и как раз сегодня, Даша, не долго думая, набрала его номер и энергично прокричала: – Папа, здравствуй!.. Слышишь, папа, меня мальчики обижают! – Что?..

– Меня мальчики обижают. Ты бы не мог мне помочь?

Из телефона послышалось какое-то глухое ворчание и он, к величайшей досаде Даши, отключился.

– Ну и где твой папа? – торжествующе сказал друг-недруг. – Лично мой папа – он вот он, видишь, стоит с друзьями у магазина. А где папа твой?

Этот вопрос, по-видимому, не на шутку вывел Дашу из себя.

– Я обижена на папу, – хмуро поведала она мне как свидетельнице происшествия, потерянно опустившись рядом на лавочку.

И чуть позже, когда Даша с Ингой ходили за продуктами в универсам, близ которого и жил отец, Даша, заметив его в окружении друзей тоже у какого-то магазинчика, подлетев к нему, вдруг выпалила:

– Папа, у нас дома кушать нечего, а ты – тут!

Отец густо покраснел.

Вскоре на московский телефон матери поступил звонок. Мать, вступавшая в переговоры с отцом своих младших дочерей только через третьих лиц, трубки не взяла. Но звонки продолжали непрерывную атаку. И она поняла – что-то стряслось. Сняв же трубку – услышала брань задыхающегося абонента, который как бы из-за всех сил старался сквозь нее прорваться, материализоваться в комнате. Крикнув в ответ:

– Погоди, я так ничего не слышу! – она отодвинула аппарат на расстояние вытянутой руки. – А теперь говори.

Но трубка, прежде чем оттуда донесся более – менее связный рассказ о случившемся, еще долго извергала проклятия.

Эту концовку, над которой мы все посмеялись, рассказала мне Инга. Ей частенько приходилось являться под балкон отчима, где он жил у своей Кетино, и просить у того денег.

Пара была бездетна, жила тихо и уединенно, причем, Кетино тоже не работала, но то и дело летала к работающей в Украине матери, где, по-видимому, добывала какие-то средства к существованию.

В эти-то периоды стояние Инги, а иногда и всех трех сестер под балконом наглухо зашторенной трехкомнатной квартиры на втором этаже – принимало катастрофические масштабы для скрывавшегося в ее глубине папы. И он просто не выходил на балкон. Выполняя эти поручения, Инга успевала проведать всех своих друзей по старому дому и порой так задерживалась допоздна, что ее собственной матери, когда та еще была здесь, тоже хотелось прорваться сквозь телефонную трубку и, материализовавшись джином между дочерью и ее неизвестным или попросту воображаемым кавалером, устроить им там бурю в пустыне.

Инга в свои пятнадцать лет выглядела на все семнадцать. И все ужасно за нее боялись. Даша часто увязывалась за сестрой, когда та уходила по делам либо на прогулку, причем, не только по просьбе бабушки, но и по собственному почину. – Инга, ты куда?.. – cтрого спрашивала Даша, завидев маневры сестры по отдалению от корпуса.

– Мне подружка позвонила. Будь здесь, а я скоро приду. – Я – с тобой! А то бабуля покажет тебе подружку. И дружка – тоже покажет! – Правильно, Даша, – одобрительно подмигивала я, – Сестру ухажерам – не отдавать!

Вообще же Инга, казалось, была не в семью. Сдержанная и молчаливая, с тонкими чертами лица и фигурой с развитыми формами, плавной походкой, неторопливыми движениями, негромким голосом, никогда не интересующаяся чисто детскими забавами – она проводила свои дни за зеркалом и компьютером, отмахиваясь от семейных забот. Учась в грузинской школе, она и по-русски-то теперь говорила с акцентом. Похоже, что необузданные нравы родни тяготили ее. Настоящие свои чувства эта девочка уже научилась скрывать, прячась, как в домик улитки – в маску равнодушия с присущей тому двойной жизнью.

Это так контрастировало с еще невинным, цельным поведением Даши, у которой, как и у всех еще безрассудных детей, природная доброта причудливо переплеталась с неприкрытыми звериными инстинктами.

Тем не менее, сестры были дружны. Они могли гулять, держась за руки. И у Инги, которая даже во время прогулок была погружена в свои мысли, прояснялось лицо и на губах ее, когда она рассеянно слушала щебет Даши, проступала едва приметная нежная улыбка.

Вот они выходят, взявшись за руки из подъезда. Инга целует сестру и говорит: «Пока-пока», отрывается на шаг-другой и плывет гладкой походкой в свое немного грустное далеко. Там ее подхватят под руки и уведут в свой мир более веселые подруги, а, может быть, и дружки. Пока она просто плывет по течению. Она не знает, чего ей хотеть. Она зависла в закольцованном времени.

Даша же со всех ног кидается в проход на площадку, где я прогуливаюсь со своей пожилой матерью. Разбег – и она повисает у меня на шее.

Моя мама в шоке.

– Деточка, ты же тяжелая, – говорит она Даше с неудовольствием. – И часто это происходит? – оборачивается она ко мне. – Ты же кишки подорвешь. Она еще пытается что-то говорить и даже в сердцах бросает вблизи моего уха: – Да это же не ребенок, а обезьяна. Смотри – она вскарабкалась на забор и уже раскачивается на ветках деревьев.

Но я, отмахиваясь, приветливо улыбаюсь.

Даша, подхватывая эту улыбку, словно расцвечивает ее всеми цветами радуги. Все больше воодушевляясь, она продолжает молча «выделываться» (на взгляд моей мамы). А на самом деле – демонстрирует всевозможные пируэты, и артистизму ее нет предела. Спрыгнув на землю, она в довершении программы делает колесо и садится на шпагат.

– Ее надо отдать на гимнастику, – говорит мама уже спокойнее.

Тут Даша, потянув меня за руку, просит:

– Пожалуйста, отойдем на минутку.

Там, в сторонке, она шепчет:

– Тетя Маша, а почему ваша мама с вами спорит?

–Честно говоря, я не знаю.

Тут надо заметить, что мама не могла простить Даше одного эпизода. Как-то, когда она возвращалась из магазина, сгибаясь под тяжестью продуктовой сумки, мимо прошли Даша со своей матерью – тогда они только вселились в наш корпус и еще никого не знали.

– Прабабушка идет, – бросила на ходу Даша.

Ее мать, покосившись на мою мать, коротко рассмеялась. – Не прабабушка, а бабушка, – уточнила она со смехом. – Нет, это прабабушка, – энергично возразила Даша.

Дети всегда определяют возраст очень точно.

Разумеется, мне тоже не понравилось, когда Даша однажды заметила, что я уже «перехожу к бабушкам».

Но смириться с переходом к прабабушкам – дано не каждому.

Был еще случай. Даша спросила:

– Тетя Маша, а почему бабушка со второго этажа сказала, что у меня противный голос? – Потому что это ненормальная бабушка! Ну, понимаешь, у бабушек в определенном возрасте начинается маразм.

– Нет, тетя Маша, бабушка хорошая. Просто я не понимаю, почему она так говорит. – Поменьше кричи в подъезде. А с голосом у тебя – все в порядке.

Это дашино «нет, бабушка хорошая» заставило меня в дальнейшем выбирать слова. И вообще, я стала относиться к своим повседневным привычкам критичней. Например, мне пришлось заменить рванные кеды, в которых я ходила на огород, а потом – на свою утреннюю прогулку по площадке перед домом, полагая, что все понимают, что это я так– еще с огорода.

Даша вдруг воскликнула:

– Ой, тетя Маша, у вас в кедах дырка.

Я ответила:

– Да, надо сменить.

Но не стала.

Тогда в следующий раз Даша вкрадчиво так спрашивает у меня: – Тетя Маша, а вы знаете, что у вас порвалась обувь?.. Нет-нет, если вы знаете, то – все в порядке. Просто я на всякий случай спрашиваю – вдруг вы не знаете.

Очень удивилась «прабабушка» – моя мама – пилившая меня ровно за то же самое, что я так поддаюсь влиянию Даши.

И почему-то рассердилась.

Но больше всего маму возмущали сцены у продуктовых будок.

– Да-ша!.. – раздавался с балкона монотонный, но пока что еще вежливо-просительный голос Инги.

Этот призыв повторялся по многу раз за день, начиная с первой дашиной прогулки. Причем, вначале он словно не доходил до ушей адресата. Даша продолжала невозмутимо играть.

– Даша! – вновь и вновь развевался как белое полотнище неотвратимый, все более крепнущий, все более властный призыв. Нотки вежливости в нем становились так редки, что соединяющая их струна могла вот-вот порваться.

Даша, наконец, раздраженно выкрикивала:

– Что?!

– Сходи к тете Элисо, возьми в долг кофе, картошку, сигареты и – сама знаешь что. Бабуля просит…

– Ох, Инга, иди сама. Мне стыдно!..

– Даша, бабуля очень просит.

– Пусть Нина пойдет!

– Никуда я не пойду! – орет с другого конца площадки Нина. – И я не пойду!

На некоторое время воцаряется тишина. Инга больше не выходит на балкон. Даша и Нина продолжают настойчиво заниматься своими играми – кто чем.

Но дело сделано. И вскоре Даша, сбросив притворную погруженность в забавы, вздохнув, направляется к будке.

Там она долго переминается с ноги на ногу, ожидая, когда продавщица сама обратит на нее внимание и задаст какой-то вопрос. Тогда Даша, подпрыгнув, обопрется обеими руками на стойку будки и повиснет на них – так ей удобней вести переговоры прямо в окошко.

Потом она потащится в подъезд уже с пакетом. Иногда – с очень тяжелым пакетом.

А, бывало, Инга крикнет сверху:

– Нина, пойди к дяде Серго – передай ему записку… Беги скорее, там папа. – Папа?! У дяди Серго?!

– Да. И пусть еще даст лук и зелень.

Нино проносится через площадку как метеор.

Там, за площадкой, заброшенные огороды. За ними – гаражи. И в одном из них – магазинчик дяди Серго, совсем еще молодого мужчины, который в свободное от покупателей время играет с товарищами в домино и попивает пиво – для этого у них есть стол и скамьи в виноградной беседке.

– О, Даша-Маша пришла, – бросает он скороговоркой. Товарищи улыбаются.

Но среди них почему-то нет папы.

Наверное, он уже ушел.

Эх, надо было бежать быстрее.

– Дядя Серго, мама просила дать в долг… Ну, в общем, вот записка.

Вернувшись на площадку, она кладет в лифт пакет, а Инга потом вынимает его на своем этаже.

– Нина, бабуля еще сахар просит. Возьми еще, пожалуйста, сахар. Но меня уже дома не будет – я ухожу.

– Инга, ты уже надоела!.. Хорошо, допустим, я принесу сахар. Но кто его поднимет? – Твой папа!..

Молчание.

– Эй, Нина!.. Ну быстрей… Мы кушать хотим.

– Обманщики. Не было там никакого папы!

Как-то я услышала такой диалог между случайно налетевшими друг на друга во время игры Ниной и Дашей.

– Ты ей уже приносила?

– Нет, ей сегодня уже больше не надо.

– Ну конечно, она же вчера упала и лежала пока ты ее не подняла. – Я сначала хотела позвать на помощь соседей, но бабуля сказала – не надо, стыдно. Что

мы маме скажем, когда она будет говорить с нами в скайпе?.. – Даша, я ей не приносила. Это все ты.

В такие дни – балкон на пятом этаже пустовал, как заброшенный скворечник. А моя мама высокомерно прикрывалась зонтиком, если ей доводилось совершать пешие восхождения пешком.

В этот день, поднявшись высоко над Землей и обозрев ее в воображении с высоты, любой здравомыслящий землянин мог бы ужаснуться содеянному в Пальмире. Любая женщина разрыдалась бы от увиденного в Донбассе. А любой настоящий мужчина захотел бы разогнать в честном кулачном бою какую-нибудь очередную четырехстороннюю встречу-вечеринку президентов. Шли на работу полицейские и бандтиы, генералы и финансовые магнаты, таксисты и дворники, учителя и доктора.

Спускался на тоненькой струйке слюны огромный черный паук. Летела к своей страшной судьбе муха.

Падал жук вместе с облетевшим тополиным листом. Великие державы привычно демонстрировали друг другу боеголовки. А на площадке перед нашим корпусом, высоко взлетая на качелях, две девчушечки – Даша и Нина – дружно пели популярную в интернете, но не популярную в государственном эфире песенку-шутку про чужого президента и его маму. Но при моем приближении – так же дружно смолкли.

– Ой, здравствуйте, тетя Маша!.. А вы же ничего не слышали, да?.. А то мама нам не разрешает петь на улице.

– А кто вас петь научил – бабушка?

– Нет-нет, что вы – это мы сами.

– Ладно. Считайте, что я вам поверила. Слушайте, вы тут так разогнались, что еще немного – и улетите в космос! Кстати, а вы хотели бы быть космонавтами? – Нет! – звонко выкрикивает Нина.

– Нет! – вторит ей Даша.

Я искренне удивлена:

– Но почему?!

Нина весело отвечает за двоих:

– А мы не готовы покидать Землю!.. И с мамой – тоже расставаться не хотим!

Начинает накрапывать дождь. Прозрачные капли полируют башенки под старой акацией, которые дети построили из оранжевых стеклышек. Шуршат по листве. А потом, припустив, вдруг превращаются в градины. Сильный порыв ветра заставляет градины лететь косо, почти отвесно – ударяясь в прислоненный к стволу лист жести, они звенят с гулким эхом.

Все мы, укрывшись под навесом, заворожено слушаем эту все нарастающую, убыстряющую темп мелодию. Следим, думая о чем-то своем, а точнее – совсем не думая, за танцем белых горошин.

…Все. Небо уже чистое. Горошины стремительно тают, в том числе на наших ладонях. Оранжевые стеклышки таинственно поблескивают, окутанные какой-то тонкой, хрустальной дымкой. Тонко разливается синева. Пробует голос птица. – Лука! – кричит вдруг Даша. Она бросается к подъезду, из которого выходит упитанный мальчуган лет двенадцати. Это их двоюродный брат, пришедший вчера в гости со своей матерью – тетей Любой – и оставшийся с ночевкой.

– Лука, одну минутку!.. – Даша пристраивается к нему сбоку, стараясь приноровиться к его размеренному, солидному шагу.

Но и Нина уже тут как тут. Взяв Луку под руку, она пристраивается с другой стороны. Лука снисходительно усмехается, слушая их болтовню. – А скажи, Лука…э-э-э… ведь мама больше любит меня? – спрашивает в какой-то момент Нина.

– Нет, меня! – тут же вставляет Даша.

– Меня!

– Нет, меня!

Как неуловима эта перемена! От благодушия не осталось и следа. Девочки раскраснелись и вот-вот подерутся.

– Ну вот что – она никого не любит. Понятно?! – ставит свою вескую точку Лука и убыстряет шаг.

Все трое скрываются за поворотом.

Но вскоре появляется раздосадованная Нина. Утирая на ходу слезы, она вбегает в подъезд.

– Нина, что случилось?

– Ничего!

Из-за никогда не закрывающейся балконной двери на пятом этаже долго слышится сердитый рев.

Однажды я застала Дашу гуляющей с какой-то большой фотографией в золотистой рамке. – Это мама, – сказала она немного нехотя. – А это у нее на руках я в первый мой день рождения.

С фотографии глядела в упор задумчивым, не видящим, бесконечно чем-то удивленным, серьезным взором молодая рыжеволосая женщина, державшая в руках зажмуренного младенца так, словно это было облако, до которого она каким-то образом дотянулась. И которое – гляди – растает.

– А я – у мамы в желудке! – гордо пояснила прибежавшая на разговор Нина.

– Ты так хорошо помнишь, что было до рождения?

– Отлично помню! Вы же знаете что у меня… ну это… косоглазие. А знаете почему? Потому что когда я была еще в желудке, папа ударил маму в спину битой. И попал мне прямо в глаз!

– Господи боже мой… Ну а ты, Даша, ты-то где была до рождения? Можешь вспомнить? – тороплюсь я перевести тему.

Дашу этот вопрос ставит в тупик.

Она некоторое время моргает своими огромными ресницами. Потом неуверенно произносит:

– Значит, дело было так. Сначала была Инга. А потом Инге надоело быть одной и она попросила маму, чтобы та родила ей сестру. Ну мама и родила – сначала меня, а потом – Нину.

Она пытливо посматривает на меня, словно на экзаменатора, который должен вынести какой-то вердикт. И уже по этому вердикту станет ясно, верны ли ее воспоминания.

– Хорошо, Даша. У тебя классная помять!… Хочешь, я вынесу шахматы?

– Хочу! Но я рассказала еще не все. Когда я родилась и увидела тетенек в белых халатах, то подумала – «Какие все дураки!».

– Как так – ты же еще не умела говорить.

– Но думать-то я умела.

Это уже стало традицией – наши игры в шашки шахматными фигурками на маленькой магнитной доске. Играет Даша неуверенно, но при этом вид у нее – как у бывалого игрока. Но этот бывалый игрок словно зажмурен, как тот младенец на фотографии. Хотя на самом деле посерьезневшие глаза Даши широко раскрыты. Однако блеск в них – какой-то кукольный.

Нина тоже играет в «шахматные шашки», но сугубо по-своему. Не сумев понять смысла передвижения фигур, она задорно поет:

– Диги-диги-так!… Оп!..

И ставит шашку туда, куда ей захочется. Сметая ею шеренги других шашек. А после – отчаянно хохочет.

Но Даше не нравится ее хохот. Она немного отодвигается от сестры и вдруг, припав к моему уху, шепчет – горячо и в то же время немного падающим голосом: – Тетя Маша, будьте моим Лунтиком.

– Даша, а это кто? – cпрашиваю я тоже шепотом.

– Вы что – не видели мультик про Лунтика? Ну, это такой зеленый человечек, он прилетел с другой планеты. Он дает всем добрые советы. И у него есть друг Кузя – ну, такой кузнечик.

– В общем, старший друг.

– Наверное… Тетя Маша, вы приказывайте мне что-нибудь, а я буду исполнять все ваши желания. Честно-честно. Но пусть это будет нашим секретом, ладно? – По рукам!..

– Жду приказа!

– Вот тебе мой первый приказ: Даша, вырасти, пожалуйста, хорошим человеком. – Есть! Ваш верный Кузя обязательно исполнит это желание!

Даша загадочно улыбается.

Озорно сбросив фигурки с доски, она отбегает вдаль и украдкой – так, чтобы не заметила сестра – посылает воздушный поцелуй.

Она посылает его так осторожно, словно дует на одуванчик.

Придется мне вечером залезть в интернет и познакомиться с этим Лунтиком.

– Знаете, а мама до сих пор не нашла в Москве работу. Боюсь, что из-за этого она приедет только к зиме. Вот я никак не пойму, почему ее все ищут-ищут и никак не могут найти, эту работу? – делится своими мыслями Даша, когда ненадолго подсаживается ко мне на лавочку, отвлекшись от игр с детьми.

– У мамы хоть есть там к кому обратиться в случае чего? – У нас там живут два дедушки. Но они – почти мертвые.

Произнеся последнюю фразу, Даша пожимает плечами и вздыхает. Потом недоуменно спрашивает:

– А почему люди умирают?

– Ну, Даша… Понимаешь… Наверное, так. Земля – она на самом деле маленькая, она умещается у Бога в ладонях. А Бог живет в Раю, которому нет ни конца, ни краю. Там все постоянно меняется, все – волшебное, интересное, захватывающее. Ну, как сейчас у тебя. А дедушки с бабушками на маленькой Земле уже все посмотрели. Все, что хотели – сделали. Или не успели сделать, но – это уже их проблема… И представь – чем бы они еще тут занимались, если б жили вечно?.. Жить на Земле вечно – это значит вечно скучать.

Услышав эти слова, Нина тоже бросает игру и подсаживается ко мне с другой стороны скамейки.

– Тетя Маша, а я боюсь умирать. Я же чуть не умерла, когда меня сбила машина, – говорит она, усмехаясь. В отличие от Даши, которая, вопрошая о том и сем, всегда предельно серьезна, она не чужда черного юмора. – Вы знаете, а жизнь мне правда кажется какой-то… ну… не знаю, как это сказать. Ну, какой-то такой, что прямо – ах!.. Все прямо такое красивое, такое хорошее.

– Волшебное, – подсказываю я.

– Да, тетя Маша!.. А еще знаете, я иногда просыпаюсь ночью и начинаю всех жалеть. И у меня начинает болеть вот здесь, где сердце. И еще в середине живота – прямо под ребрами. Но мне приятно-приятно. А у вас так бывает?

Даша, которая с появлением Нины с другого моего бока, возмущенно выдавила что-то вроде «Э-э!..», крепко прижимается ко мне. Вперившись взглядом в сестру, она зло произносит:

– А что это ты так смотришь тете Маше прямо в глаза?..

Тут надо заметить, что такие же доверительные – без малейшей оглядки – отношения у девочек были не только со мной, но и со всеми взрослыми людьми, которые принимали в их жизни хотя бы мимолетное участие. Они не только приветливо здоровались по многу раз на дню с соседями, продавцами и дворниками, но и немедленно бросались обниматься с теми из них, кто отзывался на это с улыбкой. А Даша даже бегала в соседний двор, чтобы посидеть-поговорить с одной престарелой бабушкой, которая выходила продавать кухонную утварь. Правда, иногда наградой ей – становилось мороженое. Но не в этом суть.

А вот отношения с другими детьми, так же как и отношения друг с другом – складывались у сестер не столь радужно.

Дети могут в один миг, защищая свои кровные интересы, которые кажутся нам, взрослым, смешными – превращаться в маленьких зверьков. А после – тоже вмиг – возвращать свое привычное лицо. И еще не чувствовать за этими переходами – какой-то мучительной для сердца безвкусицы. Мне не раз приходилось, разнимая их, ощущать свое бессилие. Дети не только не улавливали своей противоречивости, но и не имели внутреннего конфликта.

Но как-то меня осенило, что другая – скрытая – конфликтующая с их «я» – сторона конфликта могла бы появиться … в результате моих усилий!..

Да-да, благие намерения показать им, мягко говоря, некрасивость зверька, да так, чтобы они буквально встретились с ним взглядом – и привела бы к его появлению как отдельно существующей субличности.

Которая немедленно отправилась бы в тартар подсознания.

Пока же – тени не было.

Как не было и отдельного, возвышающегося над цельностью эго.

И что мне теперь оставалось делать?..

Это был большой и серьезный вопрос.

Я решила пока что – ничего не делать.

Я просто наблюдала, как камешки медленно перетираются, обтачивая друг друга. И как таким образом – возможно, формируются алмазы.

В конфликты детей я решила вмешиваться, только если они угрожали чьей-либо безопасности. И то – без долгих выяснений того, кто больше виноват, да и вообще – без поисков виновных.

Во всем же остальном я положилась на заложенный внутри нас всех саморазвивающийся механизм Красоты.

Но я не знала, куда выведет такая дорога.

Более-менее понятно было одно – Красота это цветок, который необходимо поливать и подпитывать. А садовники тут пока что – взрослые.

Мне вспоминался один из вариантов древнегреческого мифа о Кроносе-Сатурне.

Когда-то Бог Неба Уран и Богиня Земли Гея были едины.

Но их динамичное супружество было разрушено – и разрушено по нескольким причинам.

Во – первых, Уран был слишком творческим, слишком фантастическим. Он так фонтанировал идеями, что его фантазия создала помимо прекрасных творений немало чудовищ. Которые он, недолго думая, сбрасывал в недра Земли. Мол, не родила бы ты их, матушка, обратно?

Корчась в антиродовых муках, матушка терпела-терпела, да однажды не выдержала, и обратилась за помощью к старшему сыну Кроносу, чтобы тот урезонил папашу. (А может Кронос, был младшим сыном).

Кронос был – прообразом нашего современного требовательного родителя. Который разрешает конфликты тем, что – запрещает их.

Мифологический Кронос и разрешил конфликт отца и матери радикально.

Он попросту оскопил Бога Неба и стал править сам. С тех пор – неожиданностей стало поменьше.

Но и Жизнь перестала бить ключом.

Союз Неба и Земли был разрушен.

И, возможно, как видится мне продолжение этого скорбного сказания – именно в результате этого появился Аид.

В Аиде поселился Фобос.

Миром стал править великий Страх.

Страх и низший, ползучий разум.

Хотя некоторым казалось, что они живут в Золотом веке, так вдруг все стало гладко да ровно.

В наше время эпоху такого правления назвали бы казарменным коммунизмом.

Помня о своем преступлении, Кронос стал страшиться собственных детей и на всякий случай проглатывал их сразу же после их рождения.

И только благостного Зевса он не смог поглотить.