Табакерка. Повести галантных времен

скачать книгу бесплатно


Когда Маланья открыла глаза, граф тотчас склонился над ней и с такой надеждой смотрел, что у Прокопия в душе зародилось некое подозрение. И подозрение это окрепло, когда Погожев неожиданно поцеловал маленькую прозрачную ручку балерины, а как у той из глаз хлынули слезы, даже промокнул их своим платочком. Смотри, пожалуй, промелькнуло в голове у просвещенного камердинера и он, почитая себя не особенно нужным, поспешил выскользнуть за дверь. Следовало порассказать кое-что Степаниде Семеновне. Порассказать поскорее, там уж может и поздно будет.

***

Доктор застал Маланью уже сидящей в постели. Молодой организм да еще привыкший к театральным нагрузкам, когда весь день репетиции до изнеможения, а вечером почти каждый раз новый спектакль, быстро восстановился под воздействием отдыха и наверное еще страха перед повелителем-графом, которого Малаша неожиданно нашла возле своей постели. Страха, того более усилившегося, когда она поняла, что и в постели-то она не в своей, а в графской. Когда же еще выяснилось, что для нее специально вызван доктор, то Малаша чуть снова не упала в обморок. Но все же ее взял интерес- живого доктора она вблизи никогда не видела, а это, говаривали в дворне, люди очень занятные, и всегда с причудами.

Доктор, осмотрев балерину, не нашел у нее ни единой болезни и только покачал головой, когда увидел ярко-красные рубцы и волдыри вокруг правой щиколотки – след от веревки. Велел это место смазывать мазью и тотчас достал откуда-то склянку. Отворять кровь актрисе не стал. Только велел накормить ее крепким куриным бульоном и уложить поскорее спать. Сии рекомендации были тотчас исполнены. Маланье принесли супу, который она с завидным аппетитом смолотила, и оставили все тут же почивать. Граф же, вспомнив, что не имел с одиннадцати утра до девяти вечера во рту ни кусочка, отправился в столовую залу, где отведал обед и ужин сразу.

Успокоенный и сытый, он откинулся на спинку стула и не заметил, как уснул. Сон его был все о том же – о спектакле. Он уже видел ярко освещенную залу, императрицу в платье, усыпанном бриллиантами, сдержанно улыбавшегося Потемкина, вельмож с заострившимися от зависти физиономиями и глазами, беспрестанно скользящими по лицам тех двух первых и стремящихся выказать именно те чувства, которые отражаются на их лицах, как вдруг кто-то потревожил его. Он отверз сонные очи, недовольный тем, что ему не дали досмотреть, что будет дальше, и тут узрел Степаниду, мягко и нежно улыбающуюся.

– Пойдем почивать, солнышко мое ясное, – уговаривала Степанида, – не гоже тебе опосля дня трудов, так-то себя терзать, чай есть для сна постеля.

Граф мягко отстранил ее, все еще не довольный тем, что она не дала ему досмотреть милое сердцу видение и сонно заурчав, зевнул и потянулся.

Но она не уходила, а все манила к себе, говоря мягким голосом, что пора его сиятельству спать и нужно-де идти в опочивальню. Часы в поддержку Степаниды отбили четверть двенадцатого.

Граф нехотя поднялся и поплелся к себе, не сказав Степаниде ни слова. Почти в полусне он миновал несколько комнат, что были на пути к спальне и тут с удивлением увидел в зале, что самым непосредственным образом спальне предшествовала, чинно расхаживавшего Федота Проскурина. Должно у него было дело до графа, касаемое каменьев. Но граф теперь уж так хотел спать, что только поморщился и сказал капризно:

– Поди, голубчик. Все завтра.

Федот поклонился, но не ушел. Во все глаза смотрел на графа и шествующую вслед за ним Степаниду. Графу было уж все равно, пусть хоть до утра ходит. Он распахнул дверь спальни и тотчас огляделся в поисках Прокопия.

О-о-о! То, что он увидел в тусклом свете свечи, заставило его пробудиться. Разметавшаяся и порозовевшая во сне Малаша, была хороша уж не миловидностью пухлощекого божка Амура, а прелестью молодой здоровой девушки, которую крепкий сон сделал столь привлекательной, что никакие белила и румяна не в силах сделать с иной особой женского пола в дневное время. А какова она была в своей роли! Изящна, легка, пластична. Невесомые одежды развевались, открывая взгляду стройные ножки, обтягивая округлые бедра и крепкие ягодицы. А ее взор! Как он горел озорной радостью, когда все удавалось и какой грустью наполнялись ее глаза, когда что-то не получалось. А ведь ее роль была пожалуй самой трудной. Графу страстно захотелось вознаградить ее за старание. Так страстно… что он повернулся к Степаниде, молча взиравшей то на крепко спящую Маланью, то на повелителя, в голове которого бродили совершенно не доступные ей мысли, и проговорил: