Ангел для Нерона. Дочь зари

– Львы благородные животные, но рядом с ними надо быть осторожнее, – как бы невзначай сказал император.

Домиций покорно кивнул.

– Знаешь, я помню времена, когда еще не был императором Рима. Ко мне подослали наемных убийц, их подсылали ни раз, но кто-то темный и крылатый стоял между ними и мной. Интересно, встанет ли он сейчас между нами, если ты вдруг решишься взять меч и накинуться на меня?

– Я не решусь.

– Ну, так похоже ты не безумен.

– К тому же между нами лежит лев.

– И то, правда, – Нерон будто только сейчас заметил зверя. – Значит, тебя больше не тянет кинуться в объятия ко львам.

– Не тянет.

– Выходит, ты можешь уже вернуться домой.

Последнее предложение обожгло его, как огнем. Уехать из дворца это значит не иметь больше возможности видеть Акте и подходить к ней близко. Акте! Домиций тревожно оглядывал помещение, ища глазами ее. Ощущение было таким, что она должна присутствовать здесь. Вероятно, это чувство сформировалось из-за понимания того, что она сейчас находится где-то в покоях дворца. Так близко! В амфитеатре он хотел всего лишь получше рассмотреть ее, поэтому охотно подчинился голосу, зовущему его ступить вниз, на арену, где в самом разгаре шли кровавые игры. Такой шаг был равносилен самоубийству. Не удивительно, что теперь кто-то считает его безумным. Ведь он собирался принести свою жизнь в жертву просто так по воле момента, а не для какой-то оправданной цели. Странно только, что сам император заинтересовался юношей, который кинулся к львам у него на глазах.

Нерон уже во второй раз проявлял к нему интерес, а Домиций не мог понять почему. Какое ему дело до юноши, решившего умереть в разгар игр?

– Знаешь, – Нерон задумчиво смотрел на него. – Сейчас много всего происходит, из-за чего я должен переживать: война с Парфией за Армению, восстание королевы иценов Боудики, секты христиан, которые плодятся по всему Риму, и о которых мне недаром нашептали, что они опасны. В войнах я могу рассчитывать на своих полководцев, в столице на разведчиков, но есть нечто такое, о чем признаться никому нельзя.