Опасное окружение

Ночью он, как обычно, пришел ко мне в комнату. Я принимала его без сопротивления после того, как однажды он избил меня до полуобморочного состояния, а потом все равно использовал. На этот раз он быстро закончил и вскоре, отвернувшись к стене, захрапел. Я отодвинулась, насколько позволяла постель. Его жена не смела протестовать. В первый же день, когда она вздумала поспорить, он наставил ей синяки под каждым глазом, и она знала, что стоит ей открыть рот еще раз, он отделает ее еще крепче. Я думала о ребенке, которого Марта носила под сердцем. Как отреагирует это чудовище, когда узнает? Обычно ребенок сплачивает семью, заставляет вспомнить о, быть может, утраченных чувствах, но Эдвард Хеннесси был выродком. Для него еще один ребенок – это еще один рот, который нужно кормить, и еще одна душа, которую можно терзать.

Я закрыла уши, чтобы не слышать его омерзительного храпа. Нет, я не могу остаться, я должна уйти, и как можно быстрее.

На следующий день Хеннесси объявил, что собирается в Хендерсон, деревушку в пятнадцати милях от фермы, чтобы купить нового мула. Вернуться он должен был через сутки. Наконец мои мольбы были услышаны. Сразу после его отъезда я сказала Марте, что ее муж велел мне заменить ее в поле. Миссис Хеннесси все еще чувствовала себя больной и с удовольствием воспользовалась возможностью провести день в постели. Я быстро собралась: сверток с едой, нож и одеяло. Около восьми утра я уже готова была пуститься в путь. На ферме было тихо. Рабы уже два часа как работали, девочки играли в комнате матери.

Я шла быстрым шагом весь день, останавливаясь только для того, чтобы поесть и немного передохнуть. Сейчас я была рада тому, что на ступнях у меня наросли толстые мозоли: земля была довольно каменистой, и раньше я ни за что бы не прошла весь этот путь, не изранив в кровь подошвы. Я знала, что Хеннесси пустит по следу собак, и поэтому старалась идти вдоль русла ручья, чтобы сбить запах. Я слышала об этом приеме от рабов, вскоре после того как поймали Исаака. Исаак пользовался этим приемом, и тем не менее его поймали. Я старалась не думать ни об Исааке, ни о собаках. Безобразное жестокое лицо Эдварда Хеннесси стояло передо мной весь день, подгоняя меня, когда наваливалась усталость.

Я шла на юг, в направлении Луизианы. Я не имела ни малейшего представления о географии этой части континента. Знала только, что местность здесь камениста и покрыта лесами и что мне, возможно, придется идти не один день, пока я набреду на жилье. Я придумала, как я объясню, почему у меня такой измученный вид: будто мы с семьей, мужем и ребенком, ехали на Запад, но на нас напали разбойники, которые украли все наше имущество, убили мужа и ребенка, а меня бросили умирать. Я надеялась убить сразу двух зайцев: возбудить в людях сочувствие и жалость и отмести от себя всяческие подозрения. Тогда едва ли кто-нибудь подумает, что перед ними не жертва разбойников, а беглая рабыня.

Собак я услышала перед наступлением сумерек. Вначале я не поверила своим ушам. Я замерла, прислушиваясь, и чем отчетливее становились звуки возбужденного лая, тем темнее становилось у меня на душе. Лай звучал для меня как похоронный колокол. Не может быть, чтобы это были собаки Хеннесси, успокаивала я себя. Он должен вернуться только завтра! Но лай приближался. Они хрипели, надрывались… И я побежала. Я бросила мешок, в котором был нож. Поваленные деревья, узловатые корни превратились в моих заклятых врагов, камни осыпались под ногами, я карабкалась на холмы, спотыкалась и скатывалась, а лай между тем все приближался. Я уже слышала хриплый властный голос.

Я поняла: еще немного, и голодные звери раздерут меня на куски. Увидев высокую ель, я с трудом вскарабкалась на нее. Собаки появились словно из-под земли, окружив дерево со всех сторон. Я чувствовала их влажное, учащенное дыхание, лай стоял в ушах сплошным гулом. Я посмотрела вниз: разинутые рты с кроваво-красными языками и острыми белыми зубами; глаза горят голодным огнем. Закричав от страха, я полезла выше. Трудно представить себе смерть страшнее, чем от клыков этих адских созданий.

Тут появился Хеннесси и замахнулся на собак плеткой.

– Слезай, – приказал он. Я покачала головой.

– Вначале пристрели меня, а потом скармливай своим псам.

– Они тебя не съедят, – с довольной улыбкой проговорил Хеннесси. – Они научены загонять добычу, а не есть ее. Слезай оттуда, стерва.

Хеннесси бросил собакам дохлого кролика, припасенного в седельной сумке, и собаки разорвали его в одно мгновение. Мне с трудом верилось, что меня они бы не тронули.

– Слезай, – еще раз позвал Хеннесси. Вцепившись в грубую шершавую кору, я изо всех сил затрясла головой. Я боялась его. Он убьет меня, я знала, что он убьет меня или искалечит, как Исаака.

Хеннесси спешился и подошел к дереву. Очень спокойно он поставил ногу на нижнюю ветку, покачался, проверив ее на прочность, и полез выше. Некоторые ветви обламывались под его тяжестью, но он как-то умудрялся не падать. Он приближался медленно, но неумолимо. Дальше я залезть уже не могла.

Я посмотрела вниз, на его обращенное кверху лицо. Глаза его блестели от возбуждения, он ухмылялся, в уголках рта собралась слюна, совсем как у собак. Он протянул руку и ухватился меня за колено. Я попробовала лягнуть его, но он прочно держал мою ногу. Он потащил меня вниз. Я чувствовала, что медленно, но верно сползаю, и вскоре мы оба тяжело упали на сухую землю под деревом. Он схватил меня молча, зажав огромной ручищей рот, чтобы приглушить мои вопли. Вначале я решила, что он хочет изнасиловать меня, чтобы отпраздновать успешное предприятие, но позже увидела, что в глазах его горела не похоть, а самая настоящая ненависть. Он опустил руку и, когда я снова завопила, ударил меня всерьез. Я провалилась в ночь, и только вкус крови во рту говорил, что я еще жива.

– Стерва, проклятая стерва, – шипел он, поднимая меня на ноги.

Меня качало.

– Почему… ты… не убил… – бормотала я заплетающимся языком.

– Ты удивилась, увидев меня? Мне не пришлось ехать в Хендерсон. Нашелся сосед, готовый продать мне мула. Удача, ничего не скажешь. У тебя не было времени, чтобы уйти далеко. Залезай на лошадь.

– Я…

– Залезай!

Он сгреб меня в охапку и забросил на седло, затем вскарабкался сам и свистом подозвал собак, которые, утолив голод, смотрели на меня уже не так кровожадно.

Дорога назад оказалась на удивление короткой, а ведь мне казалось, что я успела пройти миль сто. На ферму мы приехали, когда почти стемнело. Только здесь, во дворе, я почувствовала, что такое настоящий страх, от которого липким потом покрывается тело. Я знала, что он не оставит мой поступок безнаказанным. Он мог бы избить меня до смерти в лесу, но он этого не сделал. Значит, он готовил что-нибудь похуже.

Хеннесси приказал испуганным рабам развести во дворе костер. Они поспешили выполнить приказание: принесли несколько вязанок хвороста и немного дров. Вскоре в самом сердце поселения запылал высокий костер, осветивший шаткие строения розоватым светом, и длинные уродливые тени легли вокруг построек. Сердце мое бешено забилось. Я в немом отчаянии озиралась вокруг, но Хеннесси стоял рядом и, заметив мой отчаянный взгляд, положил мне на плечо тяжелую руку.

Затем он одним движением сорвал с меня ветхое платье. Меня затрясло. Хеннесси громко приказал всем рабам выйти и смотреть. Вскоре нас окружила стена темных тел.

От стыда я опустила голову, хотя в лицах рабов не было ни осуждения, ни интереса – только жалость и скорбь. Хеннесси связал мне руки и заставил опуститься на колени.

– Прошу вас, – повторяла я, – прошу вас меня отпустить, я больше никогда не попытаюсь убежать, клянусь.

Губы его сжались.

– Ты должна называть меня «господин». Скажи, приказываю. Скажи: «Простите, господин». Скажи, будь ты проклята!

Сжав мою шею огромными ручищами, он стал душить меня, и чем меньше оставалось во мне жизни, тем ближе наклонялось ко мне его злобное лицо. Он все повторял:

– Скажи, или, клянусь, я убью тебя прямо здесь и сейчас.

– Я… Мне жаль, – выдавила я.

– Господин! – ревел он.

Перед моим помутившимся взором все поплыло. Море черных лиц казалось мне одной страшной ухмылкой, ухмылкой самого сатаны. Лицо моего мучителя разрослось до неимоверных размеров, приобрело чудовищные, гротескные очертания – воплощенное зло. Затем на меня навалилась чернота. Я поняла, что умираю.

– Господин, – прохрипела я.

Он отпустил меня, и я упала на землю, жадно глотая воздух. Возле костра суетились какие-то люди. Через некоторое время Хеннесси схватил меня за волосы и притянул голову к коленям.

– Держите ее кто-нибудь, – рявкнул он. – Вы, Айра и Джесс, хватайте за руки.

Они закинули мне руки за голову. Я обернулась, чтобы посмотреть, что происходит, и увидела, как Хеннесси вытаскивает из огня раскаленный докрасна кусок железа. Он нес его ко мне.

Я закричала так громко, будто от одного лишь крика душа моя унесется из тела. Я продолжала кричать, когда услышала шипение и почувствовала запах паленого мяса. А потом пришла боль, боль заполнила меня всю, закружила, понесла и бросила в спасительное забвение.

Я очнулась от страшной боли, будто раскаленное железо все еще жгло меня. Я попыталась заговорить, но слов не было, заплакать, но не было слез. Я открыла глаза. Марта Хеннесси стояла надо мной, сжимая в руках стакан.

– Выпейте, – ласково предложила она. – Это смягчит боль.

Марта и худая седая негритянка, старушка Анна, помогли мне сесть. Я выпила немного бренди и только тогда осознала, что лежу на соломенном тюфяке в каморке у Анны. Лицо Марты еще раз качнулось передо мной. Она опустилась подле меня на колени. В глазах ее не было ненависти – одна лишь безысходность.

– Вы уже несколько дней, как болеете, – сказала мне она. – У вас была лихорадка. Мы думали, вы умираете.

Анна дотронулась до повязки у меня на спине. Я застонала и вцепилась в руку Марты.

– Мы должны перебинтовать рану. Пожалуйста, потерпите. Он… он не должен был этого делать. Он не имел права. Вы ведь даже не…

Марта понизила голос, и я заметила, что Анна перестала работать, прислушиваясь.

– … вы даже не негритянка, – шепотом закончила Марта. – Он не человек, он мразь. Он взбесился, когда обнаружил, что вы сбежали. Он чуть не убил меня. Думал, что я вам помогла. Боже, прости мне мои прегрешения. Бог да простит всех нас и поможет нам всем.

Марта опустила голову и заплакала.

Я отвернулась. Ноша моей собственной беды была так велика, что я не могла сострадать чужому несчастью.

– Я должна была предвидеть все, когда выходила за него замуж, – надломленным голосом сказала Марта. – Он был упрямым и вспыльчивым, но я думала, что он романтик. Он работал на ферме моего отца. Мы были людьми обеспеченными, даже богатыми. Эдвард хотел доказать, что и он чего-то стоит. Он заработал на одной махинации кое-какие деньги и вернулся за мной. Отец ненавидел его. Мы с Эдвардом бежали. И с того момента, – вздохнула она, – у нас не было ни одного счастливого мгновения. Он как-то сказал мне, что не желает ни у кого ходить в должниках. Но он никогда не любил меня, как я теперь понимаю. Он не мог поверить в то, что отец после смерти не оставит нам ни пенни. Я думала, Эдвард сойдет с ума. Он рассчитывал на деньги отца. В глубине души, – Марта печально улыбнулась, – я была рада, что он так задет. Я успела его возненавидеть. Я ненавижу его сейчас.

После ухода Марты я сказала Анне:

– Ты поможешь мне бежать? Прикроешь меня? Я притворюсь больной. Он сюда не ходит. Он никогда не узнает.

– Он заходит сюда каждый день, – хмуро возразила Анна. – Смотрит на вас и ухмыляется, как дьявол. Вы хотите, чтобы нас всех заклеймили, мисси? А сейчас ложитесь-ка и закройте глаза. Вы немного помешались от боли и обиды, только и всего. Поспите, а я пока сварю супчику. Не говорите больше о побеге. В следующий раз он наверняка вас убьет.

– Надеюсь, – сказала я. – Я так жить не могу. Уж лучше умереть.

Я закрыла глаза. Капитан Фоулер достал меня из своих адских глубин. Таково его возмездие. В Эдварде Хеннесси он нашел своего верного последователя.

Со временем рана затянулась. Я уже безболезненно могла дотронуться до шрама рукой. Латинская буква «R» – от английского «Runaway», что значит «Беглая». Итак, я заклеймлена на всю жизнь. Из-за Жоржетты и Арнольда. Из-за того, что я любила Гарта Мак-Клелланда, а он меня предал. Я знала, что больше его не увижу, и не жалела об этом. Он, он был первопричиной всех моих бед и несчастий.

Пришла зима. Рабы большую часть времени проводили в хлипких хижинах, безуспешно стараясь согреться. Мы с Анной грелись у нашего маленького очага, растирая озябшие руки; заткнули щели в стенах под окнами и дверью ветхим тряпьем, чтобы защититься от холодных северных и западных ветров. Ветер с гор продувал хижину насквозь. К середине января землю покрыл толстый слой снега. Вместе с холодами пришел и грипп. Он унес почти половину рабов и одну из дочерей Хеннесси – маленькую Сару. Я подозревала, что потеря рабов огорчила его куда больше, чем смерть собственного ребенка. Хозяин отсутствовал на ферме неделями, ставил капканы и стрелял зверя, чтобы весной привезти мех в Уилинг и продать на аукционе. Он мог не беспокоиться: зимой никто из рабов и не помышлял о бегстве, понимая всю самоубийственность затеи: в нашей одежде и обуви любой из нас уже через несколько часов пребывания на улице превратится в ледышку, да и по сугробам далеко не уйдешь.

Временами рабы собирались вместе. Мы разговаривали и пели. Я рассказала свою историю, рассказала о Франции и о «Красавице Чарлстона». Многие узнали капитана Фоулера. Чернокожие слушатели качали головами, дивясь превратностям судьбы, занесшей меня на эту забытую Богом ферму. Я в подробностях расписала им красоты замка Лесконфлеров, свою привольную жизнь у Лафита. Рабы охали и ахали, слушая рассказы о моих пиратских забавах. Лафит был для них настоящим героем, как, впрочем, и для меня.

Я рассказала моим товарищам по несчастью и о восстании рабов на Гаити, о том, как черные сбросили своих белых угнетателей. Этим рабам не пришлось убегать, чтобы обрести свободу: они добыли ее для себя и своих детей сообща, раз и навсегда, вырвали ее у белых хозяев, пусть ценой собственной жизни.

Когда я закончила рассказ о гаитянах, лица моих слушателей засветились надеждой.

– Но их были сотни, – возразил Аира, – а нас осталось только около двадцати.

Мечта о свободе гасла, стоило лишь подумать о Хеннесси, его собаках и ружьях.

Я обвела взглядом собравшихся.

– Да что вы! – воскликнула я. – Он всего лишь человек! Он один, а нас много! И такого негодяя, пожалуй, не сыскать. Почему вы так трусливы?

Мои слова были встречены молчанием.

– Вы все знаете, на что он способен, – продолжала я. – Все происходит у вас на глазах. Исаак не может ходить. Милли едва таскает ноги от голода и болезни. Айра, помнишь, он сломал тебе руку. Просто так, для забавы. А ты, Джесс, у тебя тоже клеймо, как и у меня. Разве в вас нет ненависти? Я ненавижу его, ненавижу всеми фибрами души.

– Они убьют вас за то, что вы осмелились поднять руку на хозяина, мисси. Я видел, как другие ребята болтались на деревьях: они убили хозяина и убежали.

– Он не мой хозяин, – с нажимом произнесла я. – Я свободна, что бы он ни сотворил с моей душой и телом. Слышите? Я все равно убегу рано или поздно, клянусь.

Я подошла к окну. На дворе падал снег. Я была одинока в своей ненависти и отчаянии. Один за другим рабы расходились по своим баракам. Когда мы остались одни, Анна сказала:

– Эти разговоры не доведут до добра, мисси. Если хозяин узнает…

– Мне все равно, – запальчиво перебила я. – Неужели ты не понимаешь? Что с вами происходит? Вы – как овцы, как ягнята, которых ведут на бойню. Я убью его. Убью. И буду этим гордиться. И пусть меня повесят!

– Они вас не повесят, – тихо сказала Анна. – Вы – белая, а белых они не вешают.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Гнев мой погас.

– Прости, Анна, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.

– Вы просто никогда не были рабыней, мисси, – сказала Анна. – Вам труднее, вы знаете, что такое свобода.

Зима свирепствовала. Холод и мрак сковали наши души. Казалось, весна уже никогда не наступит. Хеннесси наведывался в бараки каждый день, когда был дома, просто для того, чтобы пересчитать нас по головам. Он ни разу не сказал мне ни слова, и я была ему за это благодарна, однако временами он отсылал Анну и насиловал меня. Я придумала для себя игру и всякий раз, когда он использовал меня, представляла его смерть, и это помогало мне выжить.

В декабре Анна приходила к хозяевам присмотреть за младенцем.

– Он очень слабенький, – рассказывала она мне. – У Марты ни капли молока, а коровье мальчик не пьет. Он не доживет до весны.

Потеряв ребенка, Марта едва не лишилась рассудка. Даже до наших бараков доносились ее траурные причитания и плач.

Весной Эдвард Хеннесси не повез меха в Уилинг, а продал заезжему торговцу. Все с большей неохотой он покидал дом. Я стала замечать за ним странности. Настроение его менялось ежечасно, он отдавал приказания, которые противоречили друг другу, и наказывал, когда мы не подчинялись.

Временами на него накатывала ярость, иногда он погружался в мрачную меланхолию. Он становился все более подозрителен и мелочен, ходил вонючий, небритый и вечно пьяный.

Когда земля оттаяла, настала пора посевной. Однажды после полудня, разбивая каменистую землю мотыгой и кляня Хеннесси при каждом взмахе, я заметила, что всего в десяти шагах от меня работает Марта. Жена хозяина или рабыня, белая или черная – Хеннесси не делал различий. Он не щадил ни тел наших, ни рассудка, ни душ.

– Я вам сочувствую, – сказала я, повинуясь внезапному душевному порыву, – из-за ребенка.

– Сочувствуете? – переспросила она, подслеповато моргая. – Не надо. Ему лучше там. Хотела бы я уйти вместе с ним.

– Так не может продолжаться, – сказала я. – Что-то должно произойти, и жизнь изменится.

– Вы так думаете? – Голос Марты был глух и безжизнен. – Я жила этой верой десять лет. Каждый день я говорила себе, что Бог должен положить конец моим страданиям. Но напрасно. Конец наступит только со смертью, не раньше.

Но конец наступил. Это случилось в июне. Боб, негритянский паренек, купленный Хеннесси на деньги, вырученные за мех, попытался убежать. Хеннесси пустил следом собак и привел его несколькими часами позже. Он привязал раба к забору поблизости от наших бараков, там, где начиналось поле. Всех нас выгнали смотреть на экзекуцию. Мы собрались в плотное молчаливое кольцо. Хеннесси вынес из дома огромную плеть, которой загоняют быков. Из-за пояса у него торчал пистолет.

Солнце палило, не было ни ветерка, тишину нарушали лишь учащенное дыхание юноши да негромкий топот наших босых ног, переминающихся в пыли. Марта тоже была здесь, но Дженни она предусмотрительно заперла в доме.

Хеннесси замахнулся и со свистом опустил бич на обнаженную спину негра. На месте удара появилась кровавая полоса. И в это мгновение что-то сместилось во времени и пространстве. Хеннесси занес плеть, и вместо чернобородого грязного фермера я увидела капитана Фоулера. Люди, невольные зрители экзекуции, из чернокожих рабов превратились в очерствелых моряков, матросов «Красавицы Чарлстона». И били не Боба, нет, били раба, которого я позже нарекла Джозефом.

При втором ударе Фоулера из моего горла вырвался крик.

– Мерзавец, – завизжала я, – дьявол, кровожадное чудовище!

Он повернул ко мне лицо на долю секунды. Его глаза горели, как красные уголья, он рявкнул, приказывая мне замолчать. В этом лице не осталось ничего человеческого – одна лишь животная ярость.

Анна положила руку мне на плечо.

– Т-с-с, хотите быть следующей?

Я потеряла чувство реальности, уже не понимая, где я – на «Красавице Чарлстона» или на ферме в глухих лесах.

Очередной вопль жертвы послужил для меня сигналом к действию. Я вырвалась из рук испуганной Анны и встала между хозяином и рабом.

– Прекрати! – закричала я, хватаясь за бич. Хеннесси презрительно смерил меня взглядом и одним движением отшвырнул прочь, словно докучливое насекомое. Вмиг я очутилась на земле. Надо мной раздался дьявольский смех, свистнула плеть, я откатилась в сторону, и удар лишь поднял пыль рядом со мной.

– Не лезь, девка, – предупредил хозяин, – не то и тебя выпорю.

И снова он опустил кнут на спину бедняги. Крики парнишки слабели. Спина его превратилась в сплошное кровавое месиво.

Я вновь бросилась на Хеннесси, но на этот раз, когда он отшвырнул меня, в руках у меня был его пистолет. Я упала на землю.

– Ты подохнешь, стерва, – просипел он. – Я долго ждал этого часа.

Я подняла пистолет и не целясь выстрелила.

В центре его опаленного порохом лба показалась красная дырочка. Кровь заполнила отверстие, вздулась красным пузырем и струйкой потекла по лицу. Раздался чей-то истошный крик, Хеннесси закачался и рухнул на пропитанную кровью землю у ног своего раба.

Я поднялась и подошла к своему, теперь уже мертвому мучителю. Ненависть ушла. Я не чувствовала ни жалости, ни раскаяния. Скривив рот, я плюнула в лицо мертвеца и недоверчиво оглядела молчаливую толпу. Встретившись с Мартой взглядом, я прочла в ее глазах прощение всех моих грехов. Затем я швырнула пистолет в пыль и, раздвинув толпу, пошла к лесу, ни разу не оглянувшись. Я не посмотрела назад и тогда, когда послышались истерические крики и выстрелы и запах дыма защекотал ноздри. Рабы, наверное, жгли постройки и стреляли собак в припадке слепой ненависти.

Глава 16

ГЕНЕРАЛ

Оставив позади табачные плантации, я пустилась бежать. Свобода! Мне не хотелось думать о том, какую цену я заплатила за нее. Главное – никто не будет преследовать меня. Собаки мертвы, как и их хозяин.

Вдруг из-за деревьев вышел огромный черный детина и преградил мне путь. Испуганно вскрикнув, я бросилась наутек.

– Мисс Элиза, – позвал он.

Негр догнал меня и обхватил сзади за талию. Я пиналась и вырывалась, но он не отпускал.

– Эй, не пинайтесь так, мисси, – со смехом сказал он. – Не хотите же вы сказать, что меня не знаете?

Он отпустил меня. Я отступила на шаг и уставилась на него, не веря своим глазам.

– Вы… Джозеф! Но… Этого не может быть!

– Да, мэм, Джозеф Мак-Клелланд, к вашим услугам.

Ноги мои подкосились. Я присела на бревно.

– Джозеф, дорогой, ты все знаешь?

– Я видел, – сказал он. – Наблюдал из-за амбара. Иду своей дорогой в Ричмонд и тут вижу, собралась толпа вокруг черного паренька. А потом смотрю и не верю своим глазам – вы, да еще стреляете. Вот я и побежал за вами следом.

Я закрыла лицо и простонала.

– Я даже не думала, что у меня получится… вот так его пристрелить. Я так долго мечтала об этом. А теперь… когда моя мечта сбылась, я не знаю, что я чувствую. Знаю только, что убийство – грех.

– Вы спасли сразу две жизни: вашу собственную и этого черного парня. А может, и больше. Ваш Хеннесси имел репутацию подлеца, мисси. Однако нам надо отсюда выбираться. Эти рабы одурели от ненависти и взбунтовались, а зачинщицей назовут вас. Белые с соседних плантаций будут искать вас: надо же им кого-нибудь повесить в назидание.

– Он… Он заклеймил меня, Джозеф, – заплакала я. – У меня на спине клеймо беглой рабыни. Если его увидят, меня снова могут обратить в рабство. Господи, – простонала я, – неужели это никогда не кончится? Я не могу, не могу!

– Я слышал от рабов, что у Хеннесси в рабынях белая женщина, – сказал Джозеф, покачав головой. – Но ни за что не подумал бы, что это вы! Пути Господни воистину неисповедимы. Я знал кое-что о вас от Гарта.

– От Гарта? Не понимаю.

– Из его писем. Он писал, что нашел вас. Я был очень рад об этом услышать. Вообще-то я был уверен, что этот капитан вас убьет.

– Ему это почти удалось. Гарт писал тебе письма?

– И деньги отправлял, – засмеялся Джозеф. – Для выполнения моей миссии. Я теперь человек Господа, мисси, и тружусь ради освобождения рабов.

– Ты назвал себя Мак-Клелланд. Гарт что, усыновил тебя?

– В некотором роде. Он сказал, что в этой стране принято, чтобы у человека было имя и фамилия. После того как мы бежали с «Эврики», Гарт дал мне денег и помог добраться до своих друзей в Филадельфии. Они оказались людьми очень добрыми и отнеслись ко мне как к родному сыну. Ричард Хедли рассказал мне о Боге и о том, что Господь всех любит одинаково. Научил меня читать и писать. Я ведь даже говорить на английском не мог. Сейчас мне с трудом верится, что на борту «Эврики» нам приходилось объясняться с Гартом жестами. Но и Гарт многому меня научил. Мы пробыли на том корабле примерно год, но, я думаю, он рассказал вам обо всем. Они били его, и морили голодом, и чуть было не заморили насмерть. Но Гарт держался молодцом. Им так и не удалось его сломать. Когда он слег, у него начался жар, и он говорил со мной часы напролет, а я не понял ни слова. Только ваше имя – Элиза. Это было единственное слово, которое я понимал.