Форточница

скачать книгу бесплатно


– Хоба! – подлетел кто-то ко мне со спины. – Приветики…

– Уй, ё-моё! – от неожиданности вскрикнула я.

Это был Матвей. Птицы, которые в считанные секунды поглотили корм, испуганно взмыли вверх и…

Бдыщ! Бдыщ! – что-то шлёпнулось мне на пуховик.

Матвей, который ещё секунду назад стоял в метре от меня, как-то очень быстро отступил ещё на два и переменился в лице.

Вместо него ко мне подошли под ручку Таня с Димой. Моя соседка, взглянув на меня, залилась смехом:

– Суженая-ряженая… а-ха-ха! Птичками обгаженная! – и давай дальше ржать.

Ну вот говорила же я, что не хочу на свиданку. Надо было слушать интуицию, а не поддаваться на уговоры и шантаж Таньки. Ишь, она личную жизнь с моей помощью решила устроить.

Недолго смеялась моя соседушка. Жиденькие зеленовато-коричневые лепёхи внезапно решили итог встречи. Ибо снегом я только размазала голубиный помёт по многострадальному пуховику, и смотрелось это колоритно, и внимание привлекало куда сильнее, чем Танина мини-юбка.

Матвей ко мне больше не подходил, хотя сам же, гад, напугал меня, а я из-за этого напугала птиц.

Дима, которому было как-то неловко крутить шуры-муры, когда у друга облом, тоже отвалился.

Ну а спустя полчаса унылой бродильни по центральным улицам у Матвея вдруг «заболел братик», и ему потребовалось срочно бежать в аптеку за лекарствами, а потом домой.

Нас не проводили даже до автобусной остановки. Срочные дела – они такие.

Таня вслух проклинала голубей, мол, столько стараний – и псу под хвост. А ведь из них с Димой вышла бы красивая пара! И у Машеньки появился бы папа, и общие детишки родились бы… Но из-за тупых летающих куриц и обгаженной подруги счастье махнуло крылом и скрылось в облаках.

А мне почему-то было радостно. Какашки ведь к деньгам. А парни меня и в самом деле не интересуют. Из них вырастают всякие там козлы.

Глава 9. Школьная любовь

Я думала, что в девятом классе девочки ещё не умеют дружить с мальчиками, но нет: умеют, и не только дружить, но и встречаться.

Так я узнала, что Герман (имя-то какое! Вау!) встречается с Линой и у них любовь. Герман даже на уроке физики вставал перед Линой на одно колено и кричал, что любит её. Надо же… Он такой красивый. Как Лина там в обморок не упала от счастья? А она просто мило улыбнулась ему, словно признания в любви для неё – обычное дело.

Мне вот никогда ещё не признавались в любви. А ведь это так здорово, когда тебя любят. Да ещё такие красавцы расписные. Это ж нужно набраться смелости, чтобы открыто перед всеми прокричать о своей любви. Не шутки ведь.

Я бы сама влюбилась в Германа, но он уже занят. Да и, чего уж там, слишком красив для меня. Я гожусь разве что отпугивать прекрасных девочек-бабочек, что порхают и липнут к нему, как мухи… к мёду.

Нет, ну серьёзно, полюбоваться на Германа прибегали даже девицы из других школ, не говоря уж о женской половине нашего класса. Ах, хорош!

Мой же удел – полюбоваться, получить эстетическое удовольствие и… отойти в сторонку.

***

Класс, в который меня перевели из старой школы, был как на подбор: детки из обеспеченных благополучных семей. Одна я сиротка, да ещё Оксана из многодетной малообеспеченной семьи.

Девочки на переменках развлекались тем, что выбирали себе обновки из каталогов с одеждой. Я же довольствовалась теми вещами, которые мне купил один… Как там его зовут?

Остальные необходимые принадлежности и предметы одежды мне предоставило государство.

Больше всего мне нравился мой спортивный костюм-тройка. Чёрный, с белыми полосками. Удобный, красивый, почти невесомый. Какой-то фирменный. Не я его выбирала, мне его принесли в пакете уже купленный, и он идеально подошёл. Чудеса, да и только! Я поклялась себе беречь его и стирать только руками.

***

Однажды Эля, лучшая подружка Лины, забыла дома физкультурную форму и попросила у меня олимпийку, чтобы ей не поставили прогул (ибо в белой блузке на физру не пустят).

Я поделилась. Как от сердца оторвала.

После урока Элю, как назло, оставили дежурить в зале на целую перемену, поэтому я, переодетая, осталась ждать её в раздевалке.

Очень странное помещение было отведено нам под переодевание: коморка без окон с фанерной перегородкой посреди комнаты. А лампочка горела так тускло, что там вечно кто-нибудь что-нибудь забывал.

Прозвенел звонок на урок. Хорошо, что мне никуда торопиться не надо, физкультура стояла последней.

Вдруг в дверь ввалились двое, и один из них был явно не девочка.

Сначала я подумала, что кто-то решил подраться, но, когда парочка приблизилась ко мне, я поняла, что они целуются!

Двое закрыли дверь раздевалки изнутри на массивную кованую щеколду. Она очень скрипуче закрывается и открывается. Свет выключили. Лишь из-под потолка пробивалось коридорное освещение.

«Ну всё. Буду невольной свидетельницей чьих-то шур-мур», – с содроганием подумала я.

Высокий и сложенный, как аполлон, парень в оранжевой футболке – Герман. А на девушке… была моя олимпийка! Эля! Но как же так: ведь Герман – парень Лины, её лучшей подруги! Ну дела!

Двое так охали и ахали во время поцелуя, что не заметили меня в потёмках. Я на цыпочках пробралась за перегородку, подальше от них, но любопытство заставило меня выглянуть.

Олимпиечка моя, небрежно брошенная на скамейку, начала сползать на пол. Буквально в метре от меня – только руку протяни. Эх, подхватить бы её и убежать прочь… Так ведь заметят, и несдобровать мне будет после увиденного.

Как в боевике: меня убьют за то, что я слишком много знаю.

Герман и Эля устроились на узкой скрипучей скамейке, которая будто бы озвучивала мои мысленные взывания о помощи. Чем они там занимались, можно только догадываться.

Больше я не выглядывала. Вжалась в перегородку и старалась дышать медленно и через раз. Я – мебель. Я ничего не вижу и не слышу. Отпустите меня домой…

Вот было бы эпично, застукай их здесь кто-нибудь, кроме меня. Ишь, взрослыми себя возомнили! Но ведь предусмотрительно закрылись изнутри, этакие пакостники.

– Ох, чёрт, ты забрызгал Пестовскую олимпийку… – сказала Эля, и они с Германом засмеялись без капли сочувствия к моей любимой вещице.

– Круто было, да? – довольный собой, спросил Герман.

– Улёт, – ответила наша одноклассница.

Они зашуршали одеждой, собираясь. А я вздохнула с облегчением, ожидая, что они вот-вот уйдут.

Вдруг перегородка, которую я подпирала плечом, с громким «пуньк!» отвалилась, и я вместе с ней полетела на пол, прямо к ногам малолетних развратников.

Эля завизжала, затем выдала:

– Она же всё видела! Твою мать! Я же говорила, что надо было идти ко мне!

– Ага, чтобы нас спалили по дороге? – огрызнулся Герман, затем посмотрел на меня и угрожающе прошипел: – Одно лишнее слово, и тебя не найдут. Ясно тебе, шмара подзаборная?

Может, я и подзаборная, но уж точно не шмара. Я, в отличие от некоторых, не предаю тех, кто мне дорог.

Но Герману нужно было что-нибудь ответить, и я отважилась:

– Шмарами подружек своих называть будешь, – голос у меня дрогнул, и я шмыгнула к двери, громко щёлкнула щеколдой и убежала. А моя многострадальная олимпийка так и осталась лежать на полу в раздевалке. Эх я, растяпа трусливая…

***

На следующий день Эля не вернула мне вещь по одной простой причине: она не потрудилась её поднять.

Когда я спустилась в раздевалку за олимпийкой, всё оказалось ещё хуже: её подобрала уборщица, она же обнаружила свежие следы того самого белого вещества и пошла со скандальным известием к директрисе, Елене Сергеевне.

И вот я вместо того, чтобы слушать на литературе лекцию про М.Ю. Лермонтова, стою в кабинете директора, а на меня смотрят с укором, как на падшую женщину:

– Наталия, вы же понимаете, что мне придётся сообщить об инциденте тем, кто вас опекает? – спросила она.

– Всё не так… – начала было я, но Елена Сергеевна жестом показала, что мои оправдания ей даром не сдались.

– Свернуть с верной дорожки совсем не трудно. Сложнее потом разгребать последствия.

Это она о чём? О детях что ли? Ну уж нет! Видела я, как Танька со своим дитём мается. Чур меня, чур! Не нужны мне хахали.

И я, пристыженная за то, чего не совершала, была отправлена думать над своим поведением. Рассказать кому – Герман мне шею свернёт, а не свернёт, так превратит мой учебный процесс в кошмар.

На урок я не вернулась. Решила, что самое верное – это пойти в туалет и проплакаться как следует. Кроме вонючих школьных унитазов и раковин, и открыться некому. Ну что за жизнь…

Кому ещё хуже, чем мне, так это Лине. У неё подруга-предательница и парень-изменник. Только она об этом ещё не знает. А так как я буду молчать, то истина ей откроется ещё не скоро.

***

Несмотря на то, что я молчала и по широкой дуге обходила Германа и Элю, моя школьная жизнь превратилась в кошмар.

Лина как-то обо всём узнала. И понеслось…

После школы меня выловили, завели за гаражи, схватили за шкирку и натыкали носом в снег. Герман был вдвоём со своим другом, который помогал держать меня.

Они ещё хотели закидать меня снежками, но снег из-за внезапных мартовских морозов был не липкий, так что я отделалась десятиминутным унижением. Но и этого мне хватило сполна. Снег был грязный, весь в каком-то мазуте.

Наревелась я вдоволь, когда отстирывала свой прекрасный некогда бежевый пуховичок от чёрных масляных пятен.

И нажаловалась бы на обидчиков, только кто меня с моей репутацией падшей женщины будет слушать?

Но к тому, что ждало меня в детдоме, я точно не была готова: мне не поверили! Даже Нина Алексеевна, которую вызывали к директору школы, сказала мне так:

– Ты уже разочаровала всех нас. Можешь не оправдываться.

«Оправдываться? Вот ещё!» – хмыкнула про себя я.

В конце концов, моё тело – моё дело.

Дальше – больше. Меня отправили в женскую консультацию в смотровой кабинет, где выяснилось, что я… не девственница.

«Э-э… Что?» – в недоумении раскрыла я рот, когда мне предъявили за обман. Я начала судорожно припоминать, когда я могла потерять сознание или впасть в беспамятство, чтобы не запомнить такого яркого события, как первый секс, но ничего не пришло на ум.

Пусто.

Я всегда была в здравом уме и ясном сознании. Кроме дядьки Сашки, ко мне никто никогда не приставал с непристойными предложениями.

Вывод один: гинеколог перепутала. Может, у неё в этот момент глазки в кучку сошлись или она вспомнила, как от неё муж ушёл к молодой любовнице. Вот и подсуропила мне…

Но в ещё большее недоумение меня привело другое: откуда к моей девичьей чести такой интерес? Соседка моя, вон, ребёнка в подоле принесла – и ничего. А почто меня-то так пасут? Мне, на минуточку, уже семнадцать. Ещё годик – и тю-тю!

***

Таня, к слову, мне поверила. Именно она встретила меня, рыдающую после тыканья лицом в сугроб, и отвела домой.

– Вечно ты, Наташа, влипаешь в истории, – вздыхала Таня. – Это ж нарочно не придумаешь…

– Ненавижу парней! Ы-ы-ы… – рыдала я.

– Да ладно? Тебя сам Герман Маркелов мордой в сугроб натыкал. Толпы его поклонниц могут только мечтать об этом, – то ли в шутку, то ли всерьёз выдала Таня.

– И его в первую очередь ненавижу!

– Надо же, Константин Николаевич слетел с пьедестала ненавидимых мужчин?

– Хватит меня уже дразнить! Не видишь, мне плохо? – срывающимся голосом провыла я.

– Эх, да забей ты на них. Зато теперь у тебя иммунитет против маркеловских чар.

Тут Таня была права. С того дня Герман перестал казаться мне красивым. Улыбка эта его белозубая, пластмассовая, и сам он весь фальшивый. Фу! Даром такого не надо! Даже если на коленях приползёт.

Я представила, как Герман по иронии судьбы каким-то чудом влюбляется в меня и умоляет его простить. А я, такая холодная, отвергаю его. На душе как-то сразу стало радостнее.

***

Лина узнала правду не от меня, так что зря Герман с его дружком отмудохали меня.

Ключиком к правде стала всё та же неравнодушная уборщица. Подробностей я не знаю, но через знакомых знакомых Лина узнала эту грязную историю и сложила дважды два: моя олимпийка в тот день была на Эльке, да и ко мне Герман не проявлял ровно никакого интереса. С чего бы ему крутить шашни с серой мышкой? А вот Элька – та ещё вертихвостка.

Так закончилась школьная любовь Германа и Лины. А в новые лучшие подруги Лина избрала себе новенькую по имени Катя.

Передо мной так никто и не извинился. В глазах учителей я так и осталась лживой детдомовской оторвой. По школе расползлись слухи, что я распёха. Обидно, блин. Хоть школу меняй…