скачать книгу бесплатно
– Нет, не хочу мешать его с джином. – Я оглядываю зал. – Как успехи в студии? Процветает?
– Хм, да не сказал бы. После смерти Мередит дух этого место истощился.
– Да, мамаша и здесь знатно подгадила…
– … что ты такое говоришь, милая?
Хатчерсон шокировано таращится. Ну да, он же не привык к моим перлам. Да это и хорошо, хоть кому-то не пришлось видеть всего кошмара.
– Да так, не бери в голову, Брайан. Приятно было тебя увидеть.
На самом деле мне пофиг. Ну, вы поняли.
– Уже уходишь? – разочарованно спрашивает он.
– Нет, это вы уходите.
– В смысле? – Следует нервный смешок.
– Я хочу побыть здесь одна, если позволите.
– Хорошо, Дакота, но ты обещаешь не пропадать?
Боже правый, к чему эти слащавые манеры? Кому они нужны? Лишняя обязаловка. Я нафиг ему не сдалась, как и он мне. Единственное связующее нас звено покоится под семью футами земли.
– Отцу не спешите звонить, – поворачиваясь к нему спиной и встречаясь со своим напряженным отражением, лишь отвечаю я.
Брайан уходит. У меня остается максимум двадцать минут спокойствия, потому что потом сюда вломятся охранники, обчесывающие до этого весь город в поисках меня.
***
Четыре года назад
– Дакота, повтори последнюю связку. Она какая-то грязная!
– Мам, я уже ног не чувствую… – чуть ли не вою я от усталости, сидя на полу.
– Приемной комиссии в Джулиарде ты тоже так скажешь? Девочка, соберись!
Я готовлюсь к поступлению. Одного таланта для этой школы мало, там важен результат многолетних усердий. Программа репетиций жесточайшая. Мать меня не щадит. Оно и понятное дело: дочь известного хореографа не должна ударить в грязь лицом. Именно она стала моим первым наставником, она научила меня двигаться, она заложила базу.
Ко мне всегда было больше требований, больше замечаний. Но через боль и слезы я добивалась высот, поэтому не злюсь на нее. Я знаю, что каждое ее слово небезосновательно.
Я поднимаюсь. Сто раз про себя повторяя, что танец – не набор движений, а смесь эмоций. Важно не только правильно двигаться, важно вложить в это действие себя. Джаз-модерн – танец баланса между полетом и гравитацией. Это момент возвышения и падения навзничь. Здесь важна каждая деталь.
Четыре восьмерки (2). Вступление. Спина прямая, руки во второй позиции. Резкий выпад в сторону с зависанием одной ноги в воздухе. Вперед…
Я должна отточить каждое движение.
***
Помню каждый кусок хореографии того номера. Я выстроила в нем определенную политику движений и чувств. Все было идеально. Меня приняли, похвалив отличную технику.
Помню счастливые и гордые глаза мамы, когда она узнала, что я поступила в самую лучшую школу искусств. Тогда весь мир заиграл яркими красками, засиял светлыми лучами, закипел жизнью. Я была счастлива. Я обожала танцевать и только в этом деле видела свое будущее.
В ушах зашумела кровь. Перед глазами встала мутная пелена. По холодной щеке скатилась скупая слеза боли. В зале эхом пронесся родной голос матери, вылезший из глубин памяти. Дрожащие руки сжались в кулаки. Ногти вонзились в кожу, прокалывая внутреннюю сторону ладони.
Она была моим воздухом, но потом исчезла, а я получила кислородную недостаточность.
Не смей реветь.
Это все равно не поможет.
Легче не станет.
Вместо того, чтобы поддаться слабости, неожиданно для самой себя, я начинаю двигаться, повторяя движения того самого танца. Как сахар в кипятке, все вокруг растворяется, перестает быть видимым.
Прыжок. Нога вытянутая. Прогиб. Ее лицо.
Ох, моя спина!
Кажется, там что-то хрустнуло. Только идиот станет танцевать, не размявшись перед началом. Мой длительный перерыв сказался на форме. Я закостенела. Впрочем, это касается не только растяжки…
Услышав шорохи за дверью и тяжелый голос Стива, я оборачиваюсь.
За мной приехали.
Точно в срок. Слишком ожидаемо.
2. Счет – немаловажное понятие, без которого трудно разобрать танец на составные части. Чтобы просчитать музыку, нужно услышать ритм. Обычно на восемь счетов приходится одна строчка куплета песни.
Глава 4
Я устал. Я правда устал. Она сводит меня с ума. Каждая её выходка стоит многого: нервов, бессонных ночей, финансов. Мне не жаль денег для дочери, но когда они уходят на оплату ущербов, нанесённых в порыве гнева…
Проще ограбить банк, нежели достучаться до нее. Она уничтожает себя. Медленно, но уверенно двигается в сторону бездонной пропасти. И я боюсь, что однажды не смогу ее спасти, не успею подать руку помощи. Я боюсь, что однажды потеряю ее так же, как потерял Мередит.
Ее уход для многих стал болезненным. Я не исключение. Я горевал, не спал сутками, вспоминая наше счастливое, полное радости и любви, прошлое. Но я смог совладать с собой и справиться. У меня был стимул продолжить жить, не простаивать на месте, упиваясь болью, и этот стимул – две мои дочери. Но Дакота… моя маленькая девочка потерялась, заблудилась так далеко, что я уже не знаю, где и как ее найти.
Это не она.
Ее нет рядом.
В ее, казалось бы, знакомых глазах нет ничего родного. Единственное, что в них отражается, – это ненависть. Ненависть ко всему. И никакие способы вернуть ее в прежнее состояние не работают.
Я часто вспоминаю ее прежнюю. Задорную, веселую, инициативную, уверенную в себе девушку я видел каждый день до того самого момента… Потом он стер из нее эти качества. Во мне еще теплится надежда, что они не исчезли бесследно, что однажды она сможет перебороть свою темную сторону.
После того, как мы вернулись из Нью-Йорка, она опять замолчала. Она и раньше уходила в себя, но с каждым разом эти путешествия затягивались все дольше и дальше. Уж не знаю, что лучше – животные крики или храм тишины за дверью.
О чем она думает? Что ее тревожит? Что она хочет сказать, но не может?
Дакота просто там сидит и ничего не делает. А ведь и дня не было, чтобы она не проводила его в движении. Она постоянно танцевала. Это занятие всегда помогало ей в трудные минуты. Кажется, что когда включалась музыка, и она начинала двигаться, то все плохое, посетившее ее душу, тут же испарялось. Но только не в этот раз. Она уже как год забросила все, что связано с танцами. Переехав в Филадельфию, я даже оставил одну комнату для хореографического зала, но она туда так ни разу и не заглянула.
– Милая, открой! – Я стою под дверью, стараясь достучаться хоть до какого-нибудь чувства дочери. – Я принес твою любимую пиццу с морепродуктами.
Но в ответ, как обычно, тишина.
А вдруг она что-нибудь сделала с собой?!
Эта мысль неожиданно въелась в мозг и заставила сердце забиться в два раза быстрей.
Тело покрывается холодным потом. С колющим страхом в душе я начинаю неистово колотить в дверь, пинать ее ногами, выбивать. Она не сдерживает напора и срывается с петель, с грохотом падая на паркет.
– Стив, немедленно сюда!
Дакота, зачем ты так со мной? Что же ты творишь?
***
Иногда кажется, что мое путешествие по этому миру закончилось. Моя душа отправилась в свободный полет, оставив искалеченное тело на произвол судьбы доживать остатки дней.
Мост Бенджамина Франклина, конечно, не Бруклинский – жалкая замена, но тоже ничего. Яркая подсветка отражается в водах реки, усыпая ее голубыми и желтыми пятнышками. Небо сейчас такого глубоко темно-фиолетового цвета, что хочется протянуть к нему свои руки и дотронуться, а еще лучше устремиться ввысь. Взлететь, как птица или, на худой конец, как кленовый лист, гонимый ветром. Мне хочется туда, где не будет ни одной живой души, ни единого звука. Я хочу отдаться пустоте, как моя никчемная душа. Я хочу почувствовать невесомость. Я хочу стать невесомостью.
Окруженная сотнями разных звуков городской суматохи, я сижу на одинокой скамейке возле ветвистого дуба. Его темные ветки по-хозяйски протягивают свои длинные лапы. И, думаю, если бы они могли двигаться, то удавили бы меня, подняв над землей за шею.
Все вокруг незнакомое и чужое. А я сбежала из дому. На этот раз незаметно. Вылезла через окно, как мелкий воришка или строптивый подросток. На это раз мне не хотелось выбивать мнимую свободу скандалом. Я просто тихонько ушла.
Не знаю, куда держать путь. Я устала. Я очень устала. Может, взять и уехать отсюда? Сменить не город, а страну? Свалить в какую-нибудь Канаду или Мексику? Денег у меня достаточно, я была не дурой и переводила все, что давал мне отец, на левый банковский счет. Там накопилась приличная сумма. Жить на нее можно спокойно год. Но только вот есть ли смысл в том, чтобы сесть в самолет и покинуть все? Оставить прежнее, забыть? Есть ли смысл хоть в чем-то?
– Жизнь – дерьмо?
Устремив свой взгляд вдаль, погрузившись в размышления, я и не заметила, как мое одиночество нарушила молодая женщина, одетая так, словно бросить вызов всему обществу – идея фикс. То ли юбка, то ли брюки до пят никак не сочетаются с фетровой жилеткой в цветочек. А шляпа, как у Гендальфа, вообще стала бы последней каплей к сердечному приступу какого-нибудь модного кутюрье.
– Это вообще-то моя скамейка, но, так уж и быть, сегодня я разрешу тебе здесь остаться, – продолжает она.
– Разве это твоя собственность? Ты ее купила? – сухо замечаю я, отведя от нее глаза.
– Ишь ты какая! Сразу видно – стерва. Но только меня этим не спугнешь, я знаю, почему такими становятся, и тебя не сужу.
– Мне плевать.
– Мне тоже.
Она замолкает и бесцеремонно усаживается рядом, снимая с плеча мешковатую сумку, в которой начинает дребезжать все ее барахло.
– Я пришла в твой дом? Ты живешь здесь что ли? – Раздраженно отодвигаюсь от нее, благо скамейка не маленькая.
– Я что, на бомжиху похожа? – заряжается смехом она.
– Похожа.
– Не суди человека по одежке.
– У-у-у, древней мудростью запахло.
– Раз хочешь сидеть здесь, то придется нюхать.
– Кому придется? Мне? Если я захочу, то тебя к этой скамейке на пушечный выстрел не подпустят!
Незнакомка ничего не отвечает, а лишь про себя ухмыляется и достает из саквояжа вечного странника бутылку виски. Я слышу, как она делает пару глотков, затяжно вдыхая воздух, словно закуску.
– Пей! – протягивая мне емкость, твердо говорит она.
– Еще чего!
Я резко отмахиваюсь. Бутылка чуть не падает, но все-таки не встречается с землей, спасаясь ловкостью своей хозяйки.
– Я знаю твой диагноз.
– Ты что, доктор Хаус?
– Хочешь, скажу, кого ты из себя представляешь?
– По мне видно, что я питаю желание? Повторюсь, мне плевать. А на твои мысли, так подавно.
– Твоей стервозности можно монумент поставить. Ты избалованный ребеночек папашки с толстым кошельком. Тебе позволено в этом мире все. Уверена, что даже если ты прикончишь кого-нибудь, то выйдешь сухой из воды. Но это неважно. Деньги тебя не греют. Суть вот в чем: ты больна. Понимай это как хочешь, но ты всего лишь психопатка. И причина этого заключения лишь одна – боль. Не знаю, может это рак или что-то другое, да и плевать.
Она делает еще пару глотков и затыкается.
Рак. Неплохая метафора. Все, что со мной происходит, – это злокачественное новообразование. Оно появилось год назад, дало метастазы и медленно ведет меня к тетке с косой. Когда-нибудь опухоль коснется жизненно важного органа, и никакая химиотерапия или операция не спасет этого тела.
– Ну что? В точку?
Я впервые бросаю на нее внимательный взгляд. Из-за того, что она сейчас близко, я могу рассмотреть ее лицо. Она не красавица, да и страшилищем тоже не назовешь, но есть в ее внешности что-то уродское, грубое. Скорее всего, это длинный горбатый нос, как у вороны, встретившейся с лобовым стеклом. Ей и тридцати не дашь, но шмотки все-таки знатно прибавляют возраста.
– Больная здесь только одна, и я с ней сейчас разговариваю, – закатывая глаза, язвлю я.
– Не отрицаю первого, но с последним не соглашусь: нас двое.
– Да пошла ты!
Я резко встаю, собираясь покинуть ненормальную, но она напористо хватает меня за запястье и рыком усаживает обратно.
– Надо же как! Послала меня, а сваливаешь сама. Противоречивая или глупая?
– Да что ты от меня хочешь? Денег? Сколько тебе нужно, чтобы ты свалила отсюда на ночь?
Она начинает меня бесить не на шутку. Ненавижу людей, сующих нос не в свои дела, как собаки в тарелку с кормом. Лишь бы нажраться чужого дерьма, чтобы потом казалось, что свое не такое вонючее.
