Усы за двенадцатью замками

Ну и так клюнул Ящер. Пригласил кататься до номеров. Я, не будь дураком, проверил свой «макаров». С пистолетом как-то надёжнее, даже в потустороннем мире. Но я больше не на силу надеялся.

Изобразил обморок, когда Змеев в Горыныча обратился. Та ещё образина: здоровый, как пятиэтажка, когти гнутые, жёлтые, смердит, как горящая покрышка. Подхватил он меня огромной лапой и в небо. А там переместился из нашей Яви в царство тёмное своё. Приволок в зал, что в камне вырублен был.

– А теперь, красавица, развлекай меня! – и пялится глазами своими аспидными, всё под юбку залезть хочет.

Я заметил коридор, что от зала вёл. Услышал плач девичий – не иначе замучил бедняг. Но пока Змея не обезвредишь, Фирсанова с миссками не спасти.

– Так я ничего не умею, – потупился я и покрутил на пальце кокетливо рыжую прядь парика. – Может вам чаю заварить вкусного? Мне мама рецепт передала. Он и настроение поднимает, и силу мужскую.

Хмыкнул ящер, обратился в человека, подошёл и по заднице накладной ударил:

– Ну что ж, Снежана, угощай. Потанцуем после?

Стерпел я тогда, но решил, что потом вволю пройдусь по его почкам змеиным, когда засадим в камеру. А насчёт рецепта я не соврал. Был у меня один, для выведения гадов ползучих. Вся соль в том, что туда нужно волос палёный добавлять. Тогда-то мои усы родимые и пригодились. Запалил я их, заварил с травкой, что нашёл, пошептал. Приношу Змею чашку и блюдечко.

– Странно пахнет, – он принюхался.

– Так чем сильнее запах, тем потом действие лучше будет, – выкрутился я. Не хотелось «макаров» доставать, как-никак нелегально на тот свет перенёс. И не докажешь же потом, что меня похитили.

Скривился Ящер, но глотнул. Одну чашку, вторую. Вытаращился своими пошлыми глазюками, руки тянет. Я весь похолодел. Но не успел он меня облапать, как зелье подействовало. Помчался Змей прямиком к «белому другу». Меня бросил, про похищенных девок забыл. Забористый отвар на усах получился: просидел Ящер в туалете до тех пор, пока подкрепление из Нави не подъехало.

С девушками всё в итоге хорошо сложилось, вернулись домой. Только Фирсанов неделю дулся: ему пришлось Змею ноги мять и танец живота перед сном исполнять, пока был в заточении. Но дело мы успешно закрыли.

***

– Так а зачем вам снова в Навь надо? – спросил Фергус.

– А это всё Серафима Ивановна, будь она неладна, – Валериан Васильевич залпом выпил стопку, крякнул, занюхал рукавом. – Пришлось нам со Степаном одну ночь в Нави переночевать. У старухи дряхлой в апартаментах на курьих ногах. И я забыл чек взять. А без него как за командировку отчитываться? Бухгалтерия все расходы закрывает. Не принесу до конца года квитанцию – сожрёт меня Серафима Ивановна похуже Змея. Проблема ещё в том, что прямой путь из Яви в Навь только два раза в год открыт. И приходится окольными путями добираться.

Фергус понимающе улыбнулся. Бюрократия во все времена поставляет мучения для рода человеческого и не только.

– Ну что ж, бывай, – улыбнулся Валериан Васильевич, накинул на плечи пиджак. – Спасибо за угощение. И удачи в поисках.

Бегите, девушка! Бегите!

Девять из десяти гостей легко попадает на Перекрёсток миров. Словно он, как любящая мать, всегда ждал их с распростёртыми объятиями. Но этой девушке повезло меньше, чем всем остальным…

Катажина, задыхаясь, вбежала в тёмную, пропахшую сыростью подворотню не самого благоприятного из миров. Бежалось тяжело: мешало неповоротливое, рыхлое тело, позабывшее о том, что когда-то было юным, сильным и гибким. Да ещё эти чёртовы кандалы на щиколотках! Позвякивая цепями и путаясь в трёх длинных, почти до самой земли, юбках, Катажина подбежала к деревянной двери. В этом месте других дверей и не было: только одна, неправдоподобно узкая и высокая. Она была словно наклеена на грязную стену старого здания на улице Клёнов.

В подворотне было тихо. Так тихо, что тяжёлое дыхание, вырываясь из горла, заполняло хриплыми звуками узкое пространство между глухими стенами близко расположенных зданий. Проход в глубине был заставлен ржавыми контейнерами.

Вниз по улице Клёнов, мимо подворотни, эхом катились звуки захолустного городка, среди которых Катажина различила топот нескольких пар ног. От мысли о погоне сердце девушки заколотилось, а на лбу выступили капли ледяного пота. Катажина быстро приблизилась к нужному дому и ухватилась за ручку. Дверь с тихим скрипом поддалась, и девушка юркнула в тёмный проход. Обернувшись, чтобы поспешно захлопнуть за собой дверь, девушка на мгновение замерла: дверь исчезла.

Катажина оказалась посреди Перекрёстка миров, щурясь от яркого света, излучаемого пролетающим рядом щенком. Собака, заметив девушку, принялось ластиться к рукам, пытаясь успокоить её. У неё это неплохо получалось. Вскоре дыхание Катажины стало глубоким, а сердцебиение ровным, и щенок повёл её в сторону единственного в округе здания – бара.

Это было невысокое строение, примечательное только тем, что других рядом попросту не было. Над дверью красовалась какая-то вывеска, но Катажина не смогла разобрать слов. Щенок подгонял девушку, толкая головой в спину, но та всё равно медлила, боясь зайти. В конечном счёте, пёс победил. Когда обувь носками уже упёрлась в порог, у Катажины не оставалось другого варианта, кроме как толкнуть голубую дверь и скользнуть внутрь.

Визит девушки объявил переливающийся звон колокольчиков. Впереди, шагах в пяти от неё, подсвеченная мягкими жёлтыми лампами на длинных медных проводах, посреди темноты пустого зала стояла барная стойка. «Словно островок света в темноте», – подумала Катажина. За стойкой, повернувшись к Катажине боком, стоял высокий смуглый мужчина. Он привычными движениями вытирал изящный пивной стакан полотенцем. Стену позади бармена занимали стеклянные полки с богатейшим ассортиментом выпивки: виски, коньяки, бурбон, водка, ликёры разной крепости и вкусов…

Катажина уловила звуки музыки, но откуда лилась тихая джазовая мелодия – не разобрала. Стойка из красного дерева, мягко бликующая в тёплом свете ламп, так и манила подойти ближе, положить ладони на отполированную до блеска поверхность, забраться на барный стул, обитый тёмно-зелёной кожей… А потом выпить чего-нибудь крепкого!

– В первый раз здесь? – спросил бармен. Катажина в ответ слегка кивнула и постаралась усесться поудобнее, но это было довольно непросто сделать с цепями на ногах.

Мужчина перегнулся через барную стойку и увидел, что именно мешает гостье. Сочувственно вздохнув, он перебросил полотенце через плечо и начал что-то искать в многочисленных ящиках под витриной с алкоголем. Найдя набор с отмычками, он обошёл барную стойку и, спросив у девушки разрешения, принялся снимать кандалы. Освободившись от цепей, Катажина не удержалась и потёрла онемевшую под оковами кожу.

– Так намного лучше, спасибо, – она наградила мужчину благодарной улыбкой и наконец расположилась за стойкой.

– Фергус.

– Катажина.

– Налить что-нибудь?

– Виски, пожалуйста.

Спустя мгновение бармен поставил перед Катажиной низкий стакан с толстым дном, на четверть заполненный жидкостью тёмно-янтарного цвета. Когда гостья потянулась за напитком, Фергус накрыл его рукой.

– За выпивку придётся заплатить историей, – растягивая гласные, протянул бармен и улыбнулся. Пухлая верхняя губа его подпрыгнула, открывая крупные белоснежные зубы. Янтарные глаза блеснули и снова погасли под тенью густых ресниц.

Девушка кивнула, и Фергус убрал руку.

– Историей, – повторила Катажина, поднося тяжёлый стакан к губам и вдыхая сладковато-дымный аромат напитка. – Да, есть у меня одна…

Эту историю Катажина много раз рассказывала самой себе холодными и одинокими ночами, и вот сегодня у неё появилось продолжение. Скользнув невидящим взглядом по стеклянным полкам бара, она пригубила виски. Напиток приятно обжёг язык и горло, оставив на губах тягучее карамельное послевкусие. Катажина кончиками пальцев дотронулась до верхней губы, которую украшали пышные усы. Отливающие на свету золотом, они казались мягкими и воздушными. Сделав ещё один глоток, она покрутила стакан в руке, любуясь медовым цветом напитка, и начала свой рассказ.

Катажина

Автор: Мару Аги

Я родилась в шапито. В семье гадалки и безрукого канатоходца…

Я плохо помню отца: он погиб, когда мне было не больше пяти лет от роду. Сорвался с каната во время представления – страховочную сетку не закрепили, как следует… Тогда-то наша маленькая семья и потеряла всякую надежду покинуть цирк: вдвоём с матерью мы бы никогда не сумели выкупить свою свободу.

Мама потихоньку передавала мне своё мастерство и медленно угасала: после смерти отца она так и не смогла оправиться. Но гадалка из меня получалась совсем никудышная. Карты вечно путались, руны пропадали, кости становились на ребро, кофейная гуща бессмысленно размазывалась по дну чашек, а шар то и дело показывал всякие ужасы.

Прямо как в тот день, когда в шатёр вошла чудесная молодая пара, желающая узнать пол будущего ребёнка. Шар показал им зубастого монстра, разрывающего плоть несчастной роженицы. Женщина лишилась чувств, а мужчина так разозлился, что чуть не придушил меня. Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не мама – только она могла так ловко и изящно успокоить взбесившегося клиента.

С тех пор всё стало только хуже, ведь вести разносятся по миру так быстро. «В шапито бездарная гадалка показывает монстров в хрустальном шаре», – ха! Клиенты приходили лишь затем, чтобы поглумиться надо мной, а потом поднимали крик и требовали назад свои деньги…

Мама никогда не упрекала: какой смысл ругать человека за отсутствие таланта? Но она и не сдавалась, упорно продолжая наставлять меня. «Талант – это только туго натянутый канат под ногами канатоходца. А умение пройти по нему – мастерство, добываемое трудом», – так она говорила.

А когда мне исполнилось пятнадцать, появились они. Просто взяли и выросли за одну ночь! Я ужасно испугалась, а мама, обняв меня, заплакала, ведь с этими усами я стала ещё больше походить на отца.

Меня тут же заставили выступать, но публике было не интересно смотреть на усатую девицу, а ничего особенного делать я не умела. Зато им понравилось, когда меня раздели по пояс и пустили в одних панталонах в клетку – водить на тяжёлой цепи старого льва.

Публика по ту сторону клетки смеялась и свистела. Однажды кто-то бросил в нас с Говардом камешком. Потом ещё и ещё… С большим трудом зрителей удалось утихомирить. Это было так унизительно. Так больно. И ужасно страшно. Страшно, когда твоя жизнь зависит от того, сумеет ли вовремя остановиться беснующаяся толпа.

Говард вскоре умер, и одна, без льва, я стала никому не нужна. Тогда меня, наконец, оставили в покое и посадили в шатёр гадалки. К тому времени мамы уже не стало.

В шатре дела шли не лучше, чем в клетке. К молодой усатой гадалке-неумехе люди шли неохотно, зато по-прежнему с большим азартом скандалили и требовали вернуть свои жалкие монеты, если им не нравился карточный расклад или предсказание. А им никогда ничего не нравилось. Во всех захолустных городках, куда бы ни приехал цирк, было одно и то же: будто менялся только ландшафт и названия, но не люди.

Однажды ночью, когда толпа гуляющих отхлынула от шапито и разошлась по домам, я услышала разговор пьяных акробатов. Они сидели у костра за моим шатром и говорили про некий Перекрёсток миров со множеством дверей, каждая из которых приведёт открывшего её в другой мир, какой ни пожелаешь.

– И что, – икнув, уточнил один, – можно попасть, куда угодно?

– О чём я и толкую, дурень, – заплетающимся языком ответил другой, – только попробуй-ка найти этот П-перекрёсток…

Я слушала не дыша, притаившись за кустом азалии, но разговоры смолкли, и вскоре над шапито разнёсся раскатистый храп.

Как же мне захотелось оказаться в другом мире! Прожить жизнь, в которой у меня был бы выбор. Свой собственный выбор.

Вернувшись в шатёр, я расплакалась, ведь мне ни за что и никогда не удастся покинуть шапито и обрести свободу. Я схватила магический шар, подняла над головой – хотела швырнуть его на землю, разбить вдребезги и растоптать осколки! – как вдруг он засветился.

Этой ночью магический шар впервые по-настоящему ожил в моих неумелых руках и показал мне Перекрёсток миров. Бросив кости и разложив карты, я так ясно увидела путь, что в груди моей стало легко-легко, а голова закружилась, словно от аромата того терпкого и плотного красного вина, которое по субботам пила мама. Чёрные свечи в кои-то веки не коптили и не трещали, а окутали меня с ног до головы серым бархатным дымом.

Быстро побросав свои пожитки в старую холщовую сумку, расшитую розовыми и фиолетовыми цветами прабабушкиной рукой, я бросилась бежать. Оберегающей силы чёрных свечей хватило ровно на столько, чтобы добраться до переулка, где нашлась старая узкая дверь, за которой оказалось это странное место и этот самый бар.

***

– И вот я здесь, – прошептала Катажина.

– В нужном месте и в нужное время… – так же негромко продолжил за неё Фергус.

– Что ты имеешь в виду?

В ответ Фергус лишь кивнул в сторону красной двери. Про себя он отметил, что сегодня она пользуется большой популярностью.

– Эта дверь, – бармен решил пояснить Катажине, – приведёт тебя в желанный мир, где ты сможешь начать жизнь с чистого листа. Ту, которую ты хотела.

Гостья замялась. Она лишь переводила взгляд с Фергуса на дверь и обратно, не веря, что счастье оказалось так близко. Сердце её наполнилось предвкушением, заставляющим душу трепетать перед неизвестностью. Желанный мир мог оказаться как лучшим, так и худшим – она не могла знать наверняка.

Вдохнув полной грудью, девушка сползла со стула и нерешительно направилась к двери, судорожно поправляя сумку на плече. На полпути она остановилась и бросила на Фергуса полный отчаяния взгляд, а после произнесла:

– Фергус, проводишь? Мне так страшно идти туда одной.

Бармен кивнул и, обойдя барную стойку, присоединился к Катажине. Вместе они подошли к красной двери вплотную. Ладонь Фергуса замерла на ручке, давая Катажине собраться с духом прежде, чем сделать столь важный шаг.

– Готова?

Девушка кивнула и дрожащей рукой снова поправила сумку на плече. Бармен повернул ручку, и дверь тихо отворилась. В глаза ударил свет, и потребовалось какое-то время, чтобы разглядеть, что находилось по ту сторону.

Секунду было тихо. А потом на Фергуса и Катажину со всех сторон обрушились звуки: плеск воды, пение птиц, голоса. Стук, звон, возня, шелест. Следом пришли запахи: свежей выпечки, костров, озёрной воды, лошадей и горьких полевых трав. Перед Фергусом и Катажиной простиралось огромное поле. Слева, за лесом, виднелись верхушки разноцветных шатров. Впереди лежало гладкое зеркало озера, а за ним – деревушка. По правую руку, вдалеке, прятались за сизой дымкой высокие хребты зубчатых гор. Катажина и Фергус переглянулись. На лице бармена красовалась подбадривающая улыбка. Он галантным жестом предложил гостье войти, пропуская девушку вперёд.

Катажина набрала полную грудь воздуха, переступила порог, и тело её тут же начало меняться. Фергус молча наблюдал за преображением, оперевшись о дверной косяк.

Раскинув руки, Катажина закружилась на месте. Ноги её были легки – ничто их больше не тяготило, а рыхлое и неповоротливое тело вновь стало юным, гибким и сильным. Катажина вдруг в ужасе остановилась и поднесла руки к лицу. Но всё было в порядке: мягкие и пышные усы по-прежнему украшали её верхнюю губу. Такие же пшеничные, как у отца, сладко пахнущие сливочной карамелью.

В последний раз она обернулась к бармену, показывая новую себя, и благодарно улыбнулась. Фергус одобрительно кивнул и отсалютовал гостье, после чего закрыл красную дверь. Он был уверен, что всё с Катажиной теперь будет в порядке. Больше, чем когда-либо.

Хоть кто-то заказал горячее!

Бам! – Фергус едва заметно вздрогнул: что-то большое врезалось в дверь паба с наружней стороны. Резко, но мягко и как-то шуршаще, словно птица ударилась в начищенное стекло.

Дверь распахнулась через мгновение с виноватым скрипом. На пороге показался мужчина. Длинный и стройный, широкоплечий, в тёмно-синем мундире, отдалённо похожем на форму офицеров английской гвардии. Фергусу доводилось встречать таких офицеров – в груди колыхнулось то странное, забытое тепло. Но пришедший явился совсем не из Дублина 1754-го. И даже не из Англии. И более того – совсем не с Земли.

– Прошу прощения, – чётко, но вяло промолвил он, ещё не успев найти глазами своего слушателя. – Ваша дверь так похожа на небо в безоблачную погоду, что я по привычке в неë влетел… Могу я войти?

– Пожалуйста, – бармен довольно ухмыльнулся: на бледном лице военного отчётливо чернели густые, залихватски подкрученные усы. Не менее чёрными были и волосы, убранные в длинный хвост. Они колыхались так странно, как если бы у двери бродил сквозняк. Фергусу показалось даже, что это не волосы вовсе, а чёрные перья – гладкие, как у ворона – первая птица, какую он смог припомнить. Но морок этот быстро рассеялся.

– Что будете пить?

Гость нетвердой походкой двинулся ближе. Медленно уселся за стойку и огляделся по сторонам, как видно, не находя в окружающем пространстве ничего необычного. Смутил его, кажется, только трехцветный флаг, висящий над головой.

– Грог… Есть у вас грог? – он похлопал правой рукой по карманам: левая висела на перевязи под накинутым на плечо мундиром. Из-под плотной ткани на мгновенье выглянула ладонь – вся чëрная, на первый взгляд обгоревшая до состояния уголька, но на деле живая. Кожа слегка шершавая, пальцы неестественно вытянутые, с загнутыми ногтями.

Фергус тактично отвёл глаза, продолжив натирать и без того чистый бокал.

– Чем можно здесь расплатиться? – мужчина с перебинтованной птичьей лапой достал из кармана кожаный кошелёк.

– Денег не нужно. Расскажите лучше что-нибудь интересное, – бармен улыбнулся одними губами, янтарные глаза впились в лицо гостя, пониже носа. – Я люблю, например, истории, связанные с усами. Всех видов, размеров, цветов.

Гость кивнул:

– Историю? Хорошо.

Фергус довольно пристукнул ладонями по столешнице и, повернувшись к гостю спиной, потянулся к полке с бокалами для горячих напитков. Жалко, что не ирландский кофе, но пусть хоть так. Горячего давно никто не просил – его стеклянные друзья с толстыми ножками успели здесь порядочно заскучать.

– Как вас зовут?

– Тедо́р. Офицер Тедо́р.

– Откуда вы, офицер?

– Откуда?.. – задумчиво повторил мужчина. Он коснулся головы, словно не веря, что в ней вдруг стало так непривычно пусто.

Фергус помог:

– Откуда вы прибыли? Или куда идёте? Ну или же, – он хитро обернулся, – где находитесь?..

Последний вопрос словно вывел гостя из тревожного забытья. Он облегченно ухмыльнулся:

– Лежу в палате в ирри́тском госпитале.

– В ирри́тском? Никогда не бывал.

– С чем вас и поздравляю. – Гость рассмеялся. – Хотя медсестры там приятные. – И вдруг задумался, как часто бывает с людьми влюбленными. – В особенности одна…

Предводитель стрекоз

Автор: Ная Йежек

Так, значит, рассказать вам историю про усы? Хм… Мне не трудно вспомнить – так уж получилось – труднее выбрать, какую из них. В нашей армии нынче почти невозможно встретить офицера без какой-либо растительности на лице. А у любого человека с растительностью на лице имеется хоть одна интересная история с этой растительностью связанная. Повальная мода среди солдат на бороды, усы, бакенбарды… Но почему?

Ответ, казалось бы, очень прост: на войне трудно бывает выделить время на то, чтобы хорошенько побриться. Любой офицер, скажете вы, предпочтет скорее поспать, поесть или поиграть в карты. Но я открою вам небольшой секрет: стрижка усов отнимает куда больше времени, чем тщательное бритьё. Я молчу ещё про укладку: уж если носить усы, то непременно как следует подкрученные.

Бывает, собьют в полёте одного из моих товарищей – птичьих офицеров. Он, падая на землю, успеет весь обгореть – тело светится среди пыльного поля битвы, крылья полыхают смолистым факелом. Солдат разбивается по снегу, чёрный, как головёшка, и обретает перед смертью человеческое обличие. – Так уж у нас заведено, чтобы легче было узнать. – А узнают погибшего вовсе не по лицу – на его месте застыла маска из горелой коры. И вовсе не по росту – тело его скрючено от страшной боли. Смешно и горько, но вычисляют офицера как раз по бачкам или усам. Вот какой хороший воск для укладки варят наши колдуньи – выдерживает даже цветные снаряды… Но действует, к сожалению, только на волосах.

Как вы смешно застыли! Нальёте мне поскорее? Я обычно не такой разговорчивый – это, наверное, от лекарств. Но рома вы не жалейте! Спящему лишняя капля точно не повредит. А я продолжу… Только говорить про офицеров я не хочу: я от войны устал. – Наверное, поэтому здесь сижу? – На моëм веку это уже вторая. А век короткий – мне нет еще тридцати.

Слава богу, есть у меня в запасе одна история, с войной и офицерами никоим боком не связанная. Мне её рассказала одна старушка. – Нет, не бабушка. Чья-то – может, но, к сожалению, не моя. У моей были чёрные крылья и вдовий, вечно печальный взгляд. А эта, первая старушка, лучилась светом. Так ярко, будто бы добралась до солнца и кусочек этого солнца своей улыбкой отвоевала. Хотя летать она не умела – жила простым человеком. Так часто бывает: у одного есть крылья, но нету счастья, а у другого нет ничего – но счастье с рожденья есть.

Старушку звали Варвара. Она была в нашем доме кем-то вроде кормилицы. Любимым её занятием было водить нас по вечерам смотреть на ойкума́нских стрекоз… – Что говорите?.. Нет. Усов у тех стрекоз не было. Но не волнуйтесь! Скоро, уже очень скоро я доберусь до предмета вашего интереса.

У пруда – где и водились те безусые стрекозы – возле еловой рощи, прятался домик. И жил в том домике один пожилой господин. Это тогда мне казалось, что пожилой. А на деле, было ему не больше, чем сорок лет… – Нет. Усов у господина не было тоже. По крайней мере, их не было в те года, когда мне доводилось глядеть каждый вечер на его задумчивое лицо.

Господин этот с нами толком не разговаривал. Только подходил раз за разом, приводя за собой полчища насекомых. Говорят, есть на свете люди, чья кровь намного слаще, словно в ней развели нектар. Но отчего она слаще – никто не знает. Может от приторных свойств души? Как раз таким был этот мужчина. Его облепляли голодные комары… – Нет. У этих созданий тоже не было никаких усов. – А вслед за комарами летели стрекозы, так любимые нашей Варварой.

Она кричала:

– Вот он идёт – Георгий – предводитель стрекоз! – И тут же наливала из термоса ему чай.

Такой приём Георгию, верно, нравился. Хмурость ненадолго перерастала в скомканную улыбку – вернее сказать, беззлобный оскал. Лицо его было сложным: жизнь отшельника наложила на тонкие аристократические черты отпечаток угрюмой грубости. Притом запомнить эти черты было практически невозможно. Лицу как будто не доставало той особенной изюминки или изъяна, какие бы сделали его узнаваемым и живым. Вот у меня, например, кривоватый нос – эта горбинка всем мгновенно запоминается. А у вас – чудесного цвета глаза. Георгий же был подобных даров лишен. Стоило ему отойти на три шага подальше, как лицо его немедленно забывалось.

Я подолгу глядел в спину этому загадочному господину. Глядел, как он шёл по поляне в ореоле из трепещущих крыльев. Глядел до тех пор, пока он, отряхнувшись, не скрывался за дверью своего небольшого домика. Я не знал, что так привлекало меня в этой сгорбленной спине, в этом мгновенно забытом лице. Но понял однажды, что грудь мне чешет нестерпимое любопытство и решил его немедленно утолить.

Я спросил:

– Что стало с этим мужчиной? Отчего, Варвара, он живёт на опушке ойкума́нского леса, так далеко от городишек и деревень? И отчего же встретить его можно лишь на пруду, в окружении насекомых?

– О… – вздохнула старушка, – мой милый мальчик. – Вид её сделался радостным, взгляд – печальным. Она до безумия любила рассказывать нам истории, и до слёз умела героев своих жалеть.

Мне до сих пор не ясно: правда всё это или невинная выдумка сказочницы Варвары. Но рассказ её начинался так…

***

Одним воздушным солнечным днём в столицу Ирритской империи въехал небольшой дорожный экипаж. Он остановился у ворот Королевского парка, в пруду которого развелось тем летом на удивление много наяд – стрекозиных личинок. А по ступеням этого экипажа спустился молодой господин. Он вручил кучеру солидную горсть монет – видно, ехал издалека, – медленно огляделся, вдохнул полную грудь воздуха, пропахшего розовыми кустами, и зашагал по площади в сторону Гостиного двора.

Представьте, что посреди непроглядной тьмы вдруг зажегся яркий, но маленький огонек. Будь жители столицы беспечными насекомыми, они бы тотчас на него слетелись. Но были они людьми – в большинстве своём. И потому лишь загляделись и зашептались, не понимая сами, чем был так примечателен этот новоприбывший господин.