скачать книгу бесплатно
– Нет, Ник, нет… Я столько мечтала об этом… Я столько мечтала! Все эти годы я только и видела в мечтах и во сне, что у меня есть собственная большая, большая комната… Большая! Что у меня собственная шикарная квартира… Собственная машина… Что я не считаю эти проклятые деньги! Я никогда, может быть, по-настоящему не голодала, но разве можно, Ник, разве можно изо дня в день есть одни бобы и сосиски! Одни бобы и сосиски! От них портится цвет лица… Они, проклятые, не лезут в горло, а их надо есть, надо жрать, иначе не выстоишь целый день за прилавком с этими дурацкими бумажными цветами!.. Нет, Ник, нет… Сколько раз я плакала в кино только потому, что там показывали людей, которые живут во дворцах, едят, что пожелают, и переодеваются несколько раз на дню… Я кусала губы до крови, чтобы не смешить рыданиями соседей… Я готова была визжать от зависти… Да, от зависти! – почти уже кричала Энн. – И теперь, когда моя мечта – вот она, в руках, ты предлагаешь, Ник, от неё отказаться? Жить в лачуге?..
Энн резко повернулась лицом вниз и заплакала.
– Энн, крошка, – Ник осторожно гладил её по матовому плечу. – Ты неправильно поняла меня. Дурашка. Будем жить, как ты хочешь… Ну, что ты? Успокойся…
– Нет, Ник, – смешно всхлипывая и по-детски утирая слёзы кулачком, сказала Энн, – я не хочу, чтобы тебе из-за меня было плохо. Ты просто не привык к этому… Ты просто не мечтал об этом и потому меня не поймёшь. Мы вот что сделаем, – она последний раз всхлипнула, глубоко, во всю мощь своих маленьких лёгких вздохнула и деловито начала загибать пальчики. – Заработаем много-много денег… ну, тысяч сто пятьдесят или двести – раз! Потом ты бросишь этот дурацкий хоккей – два! И тогда мы купим где-нибудь в Швейцарии или в Болгарии небольшую виллу – три! Хорошо? Только, Ник, тебе надо сразу же потребовать надбавки – теперь они не откажут. Завтра же, хорошо?
– Хорошо, Энн… Спи. Завтра так завтра. Только, девочка, виллы в Болгарии не продаются, – грустно улыбнулся Ник и подоткнул под плечо милой деловитой Энн атласное одеяло.
9
Уже на следующем матче благодаря фоторепортажу в «Колизее» с обширной подписью общее внимание было приковано к воротам «Гладиаторов».
Дотошный фоторепортёр сумел не только запечатлеть момент, когда шайба находилась в метре от вратаря, а он ещё и не думал к ней бросаться, но журналист умудрился рассыпать в подписи такие странные намёки, предположения, вопросы (во многом ему помог разговор со сторожем ледового зала), что слухи разрослись, словно грибы после дождя. Это была странная картина: когда Ник Раш брал шайбу и потом выкидывал её под ноги, слышно было, как она ударяется об лёд. И зрители, и судьи, и даже игроки чувствовали себя как-то неуютно. Все были скованы.
Но игра не останавливалась. «Гладиаторы», верные избранной тактике, начали решительно наседать на противника. В этот раз они дрались с «Титаном». Команда эта была знаменита тем, что в её составе играл Билл Фрош. Легендарный Билл Фрош! Убийца Билл Фрош!..
Убивал он или не убивал кого-нибудь – вопрос спорный, но удар у него был чудовищный. Любители хоккея даже и не припомнят, когда Билл последний раз уходил с площадки без «банки». Все вратари лиги молили Бога, чтобы он не выставил их один на один с Биллом Фрошом.
И момент настал.
Боб Бюффель не дотянулся, растяпа, до шайбы, посланной ему Диком Обманном, и её перехватил у красной линии Билл Фрош. Лягушкой, огромными скачками помчался он к воротам «Гладиаторов». Зал умер. Негромкий щелчок – шайба даже вроде бы с шипением исчезла в направлении Ника… И отскочила от подставленной клюшки. Билл, не сбавляя скорости, ударил по шайбе со звериной силой ещё раз. Его клюшка неминуемо должна была врезаться в голову вратаря. Но Ник успел нагнуться и снова отбить шайбу, а убийца Билл снёс ворота «Гладиаторов», опрокинулся вместе с ними и влип с грохотом в борт коробки…
И зал взорвался. Свист, хохот, аплодисменты, крики, кукареканье, дудки…
– Молодец, Нии-ик!.. По хребту-у их!.. Дава-а-ай!..
В одно мгновение вратарь «Гладиаторов» стал любимчиком трибун.
10
«Гладиаторы» с курьерской скоростью совершили рывок из нижней части таблицы в верхнюю и вскоре уселись прочно на самой её крыше.
Команда и так не страдала от отсутствия обожателей, теперь же на игры с её участием приходилось бросать дополнительные отряды полицейских. Имя Ника Раша не сходило с уст людей на стадионах, в метро, в кафе, на улицах… Заключались пари: пропустит хоть одну шайбу или нет? Газеты давились броскими заголовками, в которых чаще всего мелькало слово «супервратарь». Но в большинстве своём заметки были так нелепы, издавали такое откровенное «кря-кря!», что ушлая публика старалась им не верить.
Разгадки же феномена ждать было неоткуда: сам Ник Раш категорически отказывался от встреч с журналистами, «гладиаторы» и даже сам Фреди Анвайзер толком ничего объяснить не могли. Всё тот же репортёр из «Колизея» сумел пронюхать о существовании Энн Лаллен, сподобился встретиться с ней и даже умудрился сфотографировать подругу супервратаря в фривольном домашнем неглиже, но и он вынужден был признать, что ни на йоту не приблизился к секретам Ника Раша. На все вопросы Энн только ответила:
– Я сама ничего не знаю. Ник сказал мне, что он может быть лучшим вратарём во вселенной, и я ему верю… Нет, в хоккей, как я знаю, он никогда не играл… Он учился в университете и что-то там исследовал, вот и всё… А его лучше не расспрашивайте, скрытный – страсть!..
«Загадочным Сфинксом» окрестил Ника эмоциональный репортёр «Колизея». И Загадочный Сфинкс оправдывал свой титул – он методично и неуловимо для глаз продолжал забирать любые шайбы, лишь изредка отбивая их клюшкой. Всем было ясно, что «Гладиаторы» заберут кубок континента. Борьба в лиге теперь велась только за второе и третье места.
Фреди Анвайзер купил себе в центре города солидный особняк и красивый прогулочный самолёт.
11
Играли на своём поле.
Комната «Гладиаторов» почти опустела. Вся команда уже разминалась в коробке. Остались только Фреди Анвайзер, Дик Обманн и Ник Раш – уже в полном вратарском снаряжении. Он всегда выходил на лёд ровно за десять минут до начала матча, а сейчас оставалось ещё с четверть часа. Он по обыкновению молчал, но был в этот раз уж чересчур угрюм и задумчив.
– Что с тобой, Ник? – притронулся к его плечу капитан (только ему дозволялась подобная вольность). – Ты словно как боишься?
Ник вяло пожал плечами, продолжая вертеть в руках маску-череп, как две капли виски похожую на маску Фола Брауна.
– И правда, мистер Раш, вы сегодня хреново выглядите. С перепою или заболели? – счёл нужным поинтересоваться менеджер.
– Пить я не пью, вы знаете. И болеть пока не болею. Но меня хотят заразить. Свинцовым вирусом.
Ник вытащил из кармана куртки, висевшей на спинке стула, листок бумаги. «Получил по почте», – буркнул он и протянул его Анвайзеру. Тот вслух прочитал:
«Сегодня ты или же в первые десять минут пропускаешь банку или во вторую десятиминутку получаешь пулю в свой ослиный лоб. Выбирай. Доброжелатель».
– Ник, тебе нельзя выходить на лёд! – вскричал Дик Обманн.
– Почему же? А кем мы заткнём ворота? – встревожился Анвайзер. – Это пустые угрозы, блеф, шутка! Кто ж так подписывает, если всерьёз? Пусть для страховки проглотит одну банку, нам от неё ни тепло ни холодно…
Ник устало дождался, пока тот выплюнет все слова.
– Нет, мистер Анвайзер, о «банках» не может быть и речи. Я уже сказал это однажды. Времени мало. Слушайте, не перебивая. Я надеюсь увернуться от пули. Особенно, если будут стрелять с противоположной трибуны… Как? Я же сказал – никаких вопросов. Это будет трудно. Прошу тебя, Дик, особенно во второй десятиминутке не давайте мне играть. Нажмите посильнее. Вы, мистер Анвайзер, приготовьте пару полицейских и не спускайте с меня глаз. Я покажу клюшкой, откуда стреляли.
12
Ник подкатился к воротам, облокотился на них и начал, как он называл это, взвинчивать себя.
Сегодня надо было достичь сверхпредела этого состояния. Он закрыл глаза, отрегулировал дыхание, напряг все мышцы тела и начал первый этап самовнушения. Он ощущал, как всё быстрее и быстрее бьётся сердце, как по рукам, по ногам, по спине пробегают судороги (не все мышцы одновременно начинали ускорение). Когда к горлу подступила тошнота и перед закрытыми глазами заискрились радужные диски, он резко перешёл ко второму этапу и, чуть погодя, – к третьему. Сразу наступила лёгкость, всё тело словно приподнялось надо льдом, и он стал чувствовать каждую клеточку своих мышц. Шум на трибунах начал замедляться и наконец сгустился так, словно виниловый диск 78 оборотов в минуту врубили на 33 оборота.
Ник умышленно затянул третий этап, чтобы подняться к вершинам своих возможностей. Он открыл глаза. Люди на трибунах для него теперь застыли в неподвижности, а хоккеисты плавали надо льдом с такой неестественной медленностью, словно это был киношный трюк. Всё в порядке. Ник постарался, как и всегда это делал, скоординировать свои движения, сделать их как можно более плавными, чтобы хотя бы маленько замаскироваться, и всё же, он знал, с трибун его движения выглядят более чем странно.
Потекло томительное время. Он так и не привык к тому, что в этом состоянии минуты и часы для него растягиваются в тошнотворную бесконечность. Он уже прожил на площадке около двух часов, а на табло горела цифра «6».
Всего шесть минут! Обычно за матч он прожигал около двадцати часов собственной жизни, но сегодня эта цифра должна увеличиться в полтора-два раза. Не свалиться бы от усталости. Но тут в памяти возникло лицо Энн с её трогательно пухлой нижней губкой, и Ник взбодрился.
Он заметил, что к нему со скоростью бегущего муравья крадётся по льду шайба. Ник рассчитал примерно угол и плавно отослал её клюшкой в направлении Боба Бюффеля. «Что-то Цвиста сегодня не видно», – машинально подумал он и взглянул на часы: ещё чёрная бездна времени впереди!
Наконец, через несколько вязких часов на табло высветилась десятка. Теперь надо было напрячься. Он надеялся, что убийца постарается выстрелить в первые же секунды, и начал внимательный осмотр трибун по часовой стрелке. Во взвинченном состоянии зрение у него становилось в несколько раз острее. Он без труда видел каждую пуговицу на одеждах зрителей в верхнем ряду противоположной трибуны, так что пистолет он заметил бы сразу. Но всё было нормально.
И вдруг что-то заставило Ника резко обернуться. Он увидел в окошечке рядом со служебной дверью бездонную дырочку дула, увидел, как напрягся палец, нажимающий собачку, и заметил искорёженное страхом лицо над пистолетом. Он мгновенно узнал его и тут же понял, что спусковой крючок нажат. Он даже вроде бы успел разглядеть пулю, вырвавшуюся из дула, броском упал на лёд и в падении ощутил удар по шлему. Это было похоже на удар приличным камнем. К счастью, пуля скользнула по верху шлема и зажужжала к потолку. «Кто сейчас смотрит на меня с трибун, наверное, выпучил глаза», – мельком подумал Ник. Он встал и успел заметить, как медленно уплывает из окошка бледное лицо убийцы-неудачника. Это был Джимми Цвист. Ник мгновение поколебался, но потом всё же упёрся в направлении исчезающего лица клюшкой.
И держал её до тех пор, пока на это не среагировал Фреди Анвайзер.
13
Цвист польстился на пятьдесят тысяч монет.
Из предосторожности, что могут ещё найтись подобные доброжелатели, Нику приходилось теперь перед каждым матчем взвинчивать себя до упора. Но больше покушений пока не было. Зато объявился неумолимый враг внутри его самого – сердце. Оно не выдерживало таких циклопических нагрузок. Теперь после каждого матча Ник находился в полной прострации почти сутки. Во рту всё сильнее и постояннее ощущался вкус стеарина. Так долго продолжаться не могло.
Надо было кончать это медленное самоубийство.
14
Энн сидела с ногами в кресле, листала какой-то порнографический журнал, который только что купила на бульваре, то и дело всплёскивала руками и заливалась смехом.
– Ну и хохмачи!.. Ник, посмотри, умора!..
Халатик у неё задрался, и голые ноги с круглыми девичьими коленками трогательно и бесстыдно розовели в свете торшера. От неё веяло непосредственностью, уютом и чем-то родным-родным.
Ник, лёжа на неприбранной постели, любовался ею и никак не мог решиться начать разговор. Наконец он зачем-то откашлялся и сказал:
– Энн, послушай, нам надо поговорить. Дело в том… Понимаешь, Энн, я помню твои мечты, наши планы, но… мне надо бросать игру… Надо.
– Но, Ник, – ужасно удивилась Энн, – у нас же не больше тридцати тысяч отложено! Ещё год – не меньше! – надо играть…
– Энн, пойми, я не могу… Я умру. Это не шутки, Энн. Мы с тобой вместе уже год, но ты так толком и не знаешь, чем я занимался раньше и почему обо мне сейчас так шумят. Я понимаю, тебе это неинтересно, поэтому я и не рассказывал… Ещё в университете, Энн, я задумался над возможностями человеческого тела. Они безграничны. Или почти безграничны. Я начал копаться, Энн, изучать спартанскую систему, систему индийских йогов, начал штудировать разные научные работы, делать опыты… В общем, всё это долго объяснять, да и ты (не обижайся, Энн!), ты многого не поймёшь. Я выработал систему тренировок и начал работать над своим телом. Шесть лет упорнейшего труда! Шесть лет – и я достиг своего, Энн. Я в течение десяти минут могу привести своё тело в такое состояние, что оно начинает жить в несколько раз быстрее… Понимаешь? Я могу обогнать кролика и поймать его руками, могу догнать поезд… Да мало ли чего. О практическом применении своего изобретения я много думал, но не об этом сейчас речь. Мне хотелось, Энн, сделать тебя счастливой и богатой. Я отложил все планы и решил заработать деньги хоккеем. Но, Энн, я не учёл одного – сердце не выдерживает… Мне только тридцать один год, а сердце, я чувствую, старее меня уже раза в два… И притом все эти медкомиссии, угрозы (о покушении он не рассказывал) – кто-то хочет меня убрать или объявить ненормальным… Вот так-то, Энн.
Энн смотрела на него, широко раскрыв тёмные глаза и прижав к груди журнал с голой женщиной на обложке. Она о чём-то напряжённо думала, выпятив нижнюю вишнёвую губку. Слышала ли она?
– Ник, если я правильно поняла, ты так быстро можешь двигаться, что остальные для тебя, как торчащие манекены – да? Ник, что ж ты мне раньше не сказал! Ведь это потрясающе!
Она вскочила с кресла, кинулась на Ника ничком и, прижавшись к нему всем горячим телом и дурачась, облизала ему лицо. Потом она села на постели по-турецки, подняла вверх ладошки и воскликнула:
– Ну и дураки-и-и мы! Собираем эти несчастные крохи, а перед нами – миллионы! Миллиарды! Ведь, Ник, голубчик, когда ты взвинтишься, или как там это у тебя называется, ты же можешь куда угодно пройти, и никто, никто, никто тебя не остановит… Никто! В магазин! В банк! В любой дом! Ник, это же сказка!..
Она закрыла глаза, откинула голову, упиваясь воображением, и не видела взгляда Ника.
– Энн, – тихо сказал он, – Энн, никогда, прошу тебя, никогда больше не заикайся об этом. Я буду играть ещё год. Потребую ещё увеличить гонорар. Буду сотрудничать, быть может, с рекламой… Но разговора этого больше быть не должно, Энн.
– Но, Ник, мы же будем только богатых, – вскричала было Энн, но сразу же осеклась.
Правда, позже, ночью, после бурных и нежных ласк, которыми каждый из них заглаживал свою вину, когда Ник уснул, Энн заперлась в ванной и долго-долго там плакала. Потом убеждённо сказала сама себе в зеркало:
– Ничего, ещё не всё потеряно!
15
Ник только-только начал первый этап самовнушения, как вдруг раскалённая игла впилась в сердце и начала там шевелиться.
Он сразу расслабился и осторожно вдохнул. Подождав минуты две, он снова напрягся и начал взвинчиваться. На этот раз первая стадия миновала благополучно. Ник переключился на вторую, и в ту же секунду в сердце впился уже огромный гвоздь. От нестерпимой боли Ник резко переломился пополам. Сердце громило грудную клетку.
Как только боль утихла, он осторожно распрямился. Ему что-то кричал Анвайзер. Ник посмотрел на площадку – игра началась. С кем играли, он не знал (давно уже перестал интересоваться), но он знал, что «Гладиаторы» сегодня играют в белой форме. Значит, противники на этот раз – красные.
Что же делать? Он хотел подъехать к Анвайзеру, чтобы всё объяснить, но зачем-то решил попробовать ещё раз. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул несколько раз и начал. Сердце молчало. Ник уже заканчивал второй этап, уже прошла тошнота, как вдруг:
– Ни-и-ик!!!
Он очнулся. К нему мчались двое красных, и у одного под ногами болталась шайба. Ник удивился и растерялся – так всё было неожиданно. Он скинул на лицо маску и вдруг подумал, что если резко перескочить на третий этап, то, может быть, успеет…
Он сомкнул глаза, колоссальным усилием напряг все мышцы тела, и тут же толстый гранёный прут втиснулся в сердце и повернулся в нём. Ник почувствовал, как ворота ударили его в затылок, как ноги отрываются ото льда и как что-то задело его по маске…
Последнее, что он услышал – взрыв трибун. Шайба была в воротах…
ТВАРЬ
Рассказ
1
Кривить душой не буду: сердце у меня ёкнуло.
Ещё бы!
Так всё неожиданно, нелепо. Любой бы на моём месте струхнул. И, главное, я сразу понял: это – не галлюцинации, не бред. Вот что самое жуткое. Хотя я, конечно, поначалу и пытался себя убедить: мол – допился, голубчик, допрыгался.
Но я в тот день не так уж много выпил. Утром пива три кружки. В обед бутылку на двоих с приятелем разлили. Потом в кафе «Лель» я таки выпросил у Нинки, буфетчицы, сто пятьдесят, хотя кобенилась, сучка, кричала: пока, видите ли, пиво не продаст, водкой торговать не будет. Паскуда! Хлебом её не корми, дай человека унизить. Это она со мной, с приятелем, хотя и бывшим, так, а что она с простыми похмельными бедолагами вытворяет?
Тьфу!
Так вот, домой я пришёл вполне в норме. Себя помнил. Разогрел суп. Распечатал банку бражки. Сам её квашу: слабовата, ещё не дозрела, но к водке чуть добавит градусов. Пойдёт. Выпил кружку, супу похлебал. Супец жиденький, из консервов, третий день уже на лоджии киснет, но вроде ничего, есть можно. Я ведь потом, когда это началось, ещё подумал между прочим: не отравился ли я супцом?
Похлебал, посуду сполоснул – с этим у меня строго: порядок в доме какой-никакой должен быть, иначе очень легко окончательно в свинтуса превратиться. Животным быть не хочу.
Нацедил ещё порцию бражки, прихватил в комнату, включил телевизор. Жена с собой много чего забрала, «Горизонт» цветной тоже прихватила, так что мне вот этот недокормыш маленький и бесцветный остался – «Сапфир». Сверкает, долдонит чего-то и – ладненько. Засветил я его, кресло любимое откатил от стены, устроился. Сижу, потягиваю хлёбово, смотрю. Какой-то мордатый дядя в галстуке, с щетинистой причёской, на кабана похож, нагло убеждает: мол, чтобы жить лучше – надо цены снова повысить. Осклабился похабно, харя мясистая лоснится: голодать, товарищи, полезно – врачи советуют…
Мерзавец!
Переключил на второй канал. И вот странно: телек бормочет, за стеной, слышно, вода в ванной у соседей журчит, за окном дети кричат и взвизгивают, а в комнате – тишина. Как бы луч звуковой от «Сапфира» падает, от стены лучик пульсирует, мелкие волны-крики из-за открытого окна всплёскивают, а в остальном пространстве моей квартиры – вязкая масса тишины. Давящей тишины. Я то и дело без нужды откашливаюсь, нарочито соплю, всхохатываю якобы над фильмом, гмыкаю, а порой даже и бросаю два-три слова в сторону экрана. Чёрт, надо было хоть Нинку сегодня вечером к себе затащить – всё живая душа. Чего там говорить, одному по вечерам тошно…
И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я как раз допил брагу, потянулся поставить кружку на журнальный столик, отвернулся от «Сапфира» и уловил отблеск зрачков. На меня кто-то пристально из полумрака смотрел.
Вот тут-то я ухмыльнулся и сказал себе: поздравляю, голубчик, – допился, допрыгался.
Я постарался сохранить беспечный вид, откинулся на спинку кресла, напряжённо уставился в экран. Напрасно: я всё время чувствовал – кто-то в упор на меня смотрит. Притом откуда-то снизу, почти от пола. Спину враз защекотали мурашки. Я передёрнул плечами, резко повернулся в ту сторону: два горящих в полутьме зрачка вперились в меня из угла.
Я громко произнёс в пространство:
– Так-так-так! Берём себя в руки. Ус-по-ка-и-ва-ем-ся. Три раза глубоко вдыхаем. И – смотрим телевизор.
Трижды вдохнув, я демонстративно потянулся, резво подрыгал ногами и старательно приклеил взгляд к дрожащему студню телеэкрана.
Безуспешно. Через минуту я, не выдержав, скосился – светящиеся точки из темноты угла буравили меня.
Чёр-р-рт! Я вскочил, опрокинув кресло, кинулся к стене, врубил верхний свет. Обернулся: угол – пуст.
Переведя дух, я погладил через рёбра прыгающее сердце, ещё раз, уже облегчённо, чертыхнулся: нервы, чёрт бы их побрал! Впору валерьянку начать пить вместо водочки и бражки. А кстати – хлебнуть бы надо, для успокоения.
Свет я не выключил. Пошёл к столику за кружкой. И вдруг решил: дай-ка гляну за шифоньер. На всякий случай. Между боковиной шкафа и стеной чернела ниша. Сверху заглянуть в неё трудновато: труба отопительная мешает. Внизу же она изгибается к батарее, пространство – пошире. Я встал на колени, подсунул голову под трубой к самой стене, посмотрел в нишу…
– Ах! Ой!..
Отпрянув, я шарахнулся виском о проклятую батарею. В глазах потемнело.
