скачать книгу бесплатно
Челябинск, 20 марта 2022
Часть I. Давайте знакомиться: о (не)написанной книге и ее авторах
Не следует ли стремиться писать тексты, учитывая собственную включенность в процесс, то есть в ту историю, которую сам изучаешь? Твой взгляд – взгляд участника. Это прожектор, высвечивающий отдельные места. Направление света определяется познавательным интересом пишущего (пишущей), но и жизненным опытом, принадлежностью к поколению, позицией в социально-историческом пространстве.
Наталья Козлова[10 - Козлова Н. Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005. С. 18.]
ГЛАВА 1. ЧЕЛОВЕК НА БЛОШИНОМ РЫНКЕ, ИЛИ ПРИВАТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПРОШЛОГО (И. Нарский, Н. Нарская)
Разнообразие исторических свидетельств почти бесконечно. Все, что человек говорит или пишет, все, что он изготовляет, все, к чему он прикасается, может и должно давать о нем сведения.
Марк Блок[11 - Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. 2-е изд. М., 1986. С. 39.]
Блошиный рынок среди других хранилищ вещей[12 - Конфигурация этой главы в целом и появление этого эссе в частности – благодарная реакция на критические размышления Юрия Слёзкина.]
Немецкий блошиный рынок достоин специального изучения. Это стало ясно западногерманским, австрийским и швейцарским экономистам, социологам и антропологам несколько десятилетий назад, когда современный блошиный рынок только начинал формироваться[13 - См., например: Heller H. ?ber den Umgang mit Tradition auf Tr?delm?rkten. Otto Koenig 70 Jahre. Kulturwissenschaftliche Beitrage zur Verhaltensforschung. Matreier Gespr?che. Wien; Heidelberg, 1984. S. 199–210; J?ngst P. Zu den Einkaufs-, Freizeit- und Kommunikationsstrukturen auf ?ffentlichen und privaten Flohm?rkten – vorl?ufige Ergebnisse anhand zweier Fallstudien in Kassel und Marburg // Urbs et Regio. 1984. № 32. S. 97–120; Hard G. u. a. Ein Flohmarkt im Bonner Hofgarten – Zur Wirklichkeit und zum Alltagsmythos eines Flohmarktes // Ibid. S. 121–176; Porath Y. u. a. Ein Flohmarkt f?r Kassel // Ibid. S. 177–208; Porath Y. u. a. Kurzportraits deutscher Gro?stadtflohm?rkte – Stuttgart, Frankfurt/M., M?nster, Bielefeld und Hannover // Ibid. S. 209–246; J?ngst P., Rabem?ller T. Zur Rezeption «?ffentlicher» und «privater» Flohm?rkte in Bev?lkerung von Stand und Umland: Fallbeispiele Kassel und Marburg // Ibid. S. 247–264; Gebhardt P. Der Markt gebrauchter G?ter, theoretische Fundierung und empirische Analyse. Hamburg, 1986; Karl W. Flohmarkt. Tr?ume aus zweiter Hand. Freiburg i. Br., 1988; Winter G. Tr?delm?rkte: eine empirische Untersuchung zur sozialen und ?konomischen Struktur einer Institution privater ?ffentlichkeit. G?ttingen, 1996; Damsar. «Fleamarket» in a German town: A Study in Economic Sociology. Bielefeld, 1998; Item. Der Flohmarkt als Spiegel sozialer Komplexit?t // Inspecting Germany. Internationale Deutschland-Ethnographie der Gegenwart / Hg. von T. Hauschild, B. Warneken. M?nster, 2002. S. 141–171.]. На этом новом рынке тон стали задавать материальное благополучие, экологическое сознание и уважение к старым вещам, а не бедность, стремление выжить и вынужденная ориентация на дешевизну.
Современный блошиный рынок оказался сложно связанным со многими другими хранилищами вещей. Прежде всего, с домашним хозяйством. Он позволил безболезненно расстаться с домодерной традицией ношения одежды и обуви до износа, он разрешил отказаться от использования домашней утвари, мебели и инструментов до выхода из строя[14 - О живучести этой традиции в СССР, который исследователи предметной среды характеризуют как «общество ремонта» или «общество без мусора», см.: Герасимова Е., Чуйкина С. Общество ремонта // Неприкосновенный запас. 2004. № 3. С. 70–77; Schl?gel K. Das sowjetische Jahrhundert: Arch?ologie einer untergangenen Welt. M?nchen, 2017. S. 245–249.]. Рынок подержанных вещей покончил с привычкой латать, починять и передавать домашний скарб по наследству. В условиях массового производства готового платья, мебели, посуды и прочей домашней утвари наследование бабушкиного платья, родительского шкафа и кухонных чугунков более далеких предков превратилось в анахронизм. Блошиный рынок создал важный канал для избавления от вещей, годных для употребления, но устаревших, вышедших из моды, громоздких, захламляющих жилые, чердачные и подвальные помещения, мешающих новым приобретениям. То, что раньше передавалось родственникам и раздавалось соседям при переезде или уходе владельцев из жизни, теперь, с середины ХX века, уходило на свалку – и на блошиный рынок.
В отличие от США в немецкоязычном пространстве традиция гаражных распродаж (garage sales) и посмертных распродаж (estate sales) не получила распространения. Вещи из домашних хозяйств, по каким-либо причинам прекративших свое существование, готовили и продолжают готовить к продаже в специальных магазинах (Secondhand-Laden, Brockenhaus, Altwarentandler и др.), на аукционах и на блошином рынке профессиональные «ликвидаторы»[15 - Подробнее об этом см. эссе «Ликвидация домашних хозяйств» (ч. II, гл. 4).] и благотворительные организации[16 - Подробнее об организации ликвидации домашних хозяйств в немецкоязычном пространстве см.: Haushaltsaufl?sung richtig planen & organisieren. https://raeumungen.at/haushaltsaufloesung-tipps-checklisten/ (дата обращения: 18.10.2022); Aufl?sung des Haushaltes. M?bel und private Gegenst?nde entsorgen. https://www.trauerundgedenken.de/trauer-und-trost/imtodesfall/aufloesunghaushalt (дата обращения: 18.10.2022); Entr?mpeln kann teuer werden, Merkur.de, 15.03.2020. https://www.merkur.de/leben/wohnen/haushalt-von-einem-verstorbenen-aufloesen-zr-11862432.html (дата обращения: 18.10.2022).]. Часто вещи из домашних хозяйств в качестве товаров попадали на вторичный рынок не напрямую, а стараниями старьевщиков – со свалок. Так блошиный рынок взял на себя благородную миссию, предоставив старым вещам шанс на вторую жизнь. Тем самым он облегчил расставание с умершими близкими. Предметы, которые образовывали их среду и поддерживали память о них, не нужно было недрогнувшей рукой выбрасывать на помойку. Их можно было отправить на рынок вещей, бывших в употреблении, с надеждой, что они попадут в добрые руки и еще послужат людям.
Наряду с домашним «хламом» на блошиный рынок могут попасть дорогие предметы антиквариата. Их может привести туда неосведомленность владельцев об их ценности. Они могут быть приобретены профессиональными перекупщиками во время ликвидации выморочных домашних хозяйств и из-за спешки чудом миновать аукционы и антикварные салоны и лавки. Профессиональные покупатели-коллекционеры и непрофессиональные завсегдатаи блошиных рынков надеются на такую удачу.
В последние десятилетия самым серьезным конкурентом блошиного рынка стало виртуальное «хранилище» бывших в употреблении вещей – интернет-аукционы, прежде всего eBay[17 - О принципах организации eBay см.: Сафонова Е. А. Секреты международного аукциона eBay для русских. Домашний бизнес. М., 2008; Кольер М. eBay для чайников. М., 2013; Kiefer P. u. a. Das gro?e eBay Handbuch. D?sseldorf, 2004.][18 - Подробнее см. эссе «Альтернатива блошиному рынку: eBay» (ч. II, гл. 5).].
На барахолке встречаются вещи, место которым не только на аукционе, в антикварном магазине, художественной галерее или музее, но и в (семейном) архиве[19 - О музеях, аукционах и архивах как местах хранения вещей см.: Музеи мира. М., 1991; Медушевская О. М. Архивный документ, исторический источник в реальности настоящего // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 9–13; Юренева Т. Ю. Музей в мировой культуре. М., 2003; Бернат А. Архивы, библиотеки и музеи – институты общественной памяти. Что их различает и сближает // Отечественные архивы. 2005. № 2. С. 60–66; Люббе Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоящем. М., 2016; Майстровская М. Т. Музей как объект культуры: Искусство экспозиционного ансамбля. М., 2016; Роль архивов в информационном обеспечении исторической науки. М., 2017; Krishna V. Auction Theory. San Diego, 2002; Schulze M. Wie die Dinge sprechen lernten: Eine Geschichte des Museumsobjektes 1968–2000. Bielefeld, 2017; Pauritsch W. Der Auktionator. Mein Leben zwischen Tr?del, Kunst und Leidenschaft. G?tersloh, 2018.]. Но на блошином рынке все эти личные документы, письма, дневники, фотоальбомы, как правило, не атрибутированы. В отличие от музея или аукциона они не сопровождены «легендой» или провенансом – историей их происхождения, которая продается вместе с вещью и повышает ее цену. Это предметы, лишенные контекста, подешевевшие, осиротевшие: неизвестно, кто и кому писал письма, кто и зачем вел дневник, кто смотрит с фотографий.
Однако блошиный рынок питается не только домашним «хламом». Большие сетевые магазины могут использовать рынок вторичных товаров для освобождения складских помещений от залежавшейся продукции из прошлого сезона. Так возникают рынки новых товаров, которые по недоразумению и инерции продолжают называться «блошиными» и от которых дистанцируются организаторы «настоящих» блошиных рынков, дабы не утратить реноме и не отпугнуть завсегдатаев.
* * *
Современный блошиный рынок подобен ярмарке: в отличие от классического рынка или базара[20 - О базарах см.: Калугин В. К. Вселенский базар: Книга о рынках, базарах и ярмарках, их истории и многообразии. СПб., 1998; Weiss W. M. The Bazaar: Markets and Merchants of the Islamic World. London, 1998; Gr?ner F. Microcosm Bazaar. Markets as Places of Cultural Encounters and Areas of Conflict // Engaging Transculturality: Concepts, Key Terms, Case Studies / Ed. L. Abu-Er-Rub, C. Brosius. London; N. Y., 2019. Р. 122–135.] это рынок праздничный, рынок выходного дня. Поэтому на нем можно встретить торговцев и товары, которые на протяжении рабочей недели выставляются в антикварных магазинах и в пунктах торговли подержанной одеждой и обувью. Их владельцы таким способом обходят запрет на работу в выходные дни, превращают субботу или воскресенье в доходный рабочий день, обзаводятся новыми связями и клиентами.
В свою очередь, товары с блошиного рынка перекочевывают в другие частные домашние хозяйства людей, только что переехавших на новое место, часто – молодых семей и мигрантов с худыми кошельками. Так было и в XIX веке, и в первой половине ХХ. Но значительная часть вещей с блошиных рынков приобретается покупателями не бедными. Это могут быть владельцы и менеджеры галерей, антикварных магазинов и аукционов в поисках пополнения коллекций случайными ценными находками. Завсегдатаями блошиных рынков являются коллекционеры, готовые выложить круглую сумму за вожделенный предмет собирания. Среди покупателей встречаются модельеры – экспериментаторы в области винтажной моды. В поисках подходящих исторических костюмов и реквизитов заглядывают туда создатели спектаклей и фильмов. Там бывают организаторы постоянных и сменных музейных экспозиций, ведомые надеждой найти исключительно редкий и вместе с тем типичный для определенной эпохи предмет.
Получается, что блошиный рынок дает старым вещам шанс повысить свой «мусорный» статус до предмета антиквариата и даже до музейного экспоната. Но может случиться и обратное: невостребованный товар может закончить свой век там, где бы он и оказался, если бы не блошиный рынок, – на свалке. Такая судьба поджидает даже старинный предмет, который при небрежной упаковке, неосторожной транспортировке и поспешной распаковке может сломаться, разбиться, потерять цену и потенциального покупателя.
В общем, блошиный рынок занимает важное место среди прочих хранилищ вещей, с которыми тесно связан, – будь то домашнее хозяйство или товарный склад, музей или аукцион, антикварный салон или магазин одежды секонд-хенд. Поэтому легко предположить, что блошиный рынок – относительно давний объект устойчивого научного интереса и интенсивного исследования. Однако это не совсем так – или совсем не так.
Какую книгу о блошином рынке мы не написали
Читателю придется набраться немного терпения, а пока поверить нам на слово: о блошином рынке написано много и одновременно с точки зрения историка – удивительно мало. Другими словами, существует некоторая традиция в описании блошиных рынков, и мы ее учитываем, но ей не следуем, потому что она не позволяет нам убедительно ответить на вопросы, которые возникли при близком знакомстве с рынком подержанных вещей.
В соответствии с этой исследовательской традицией, нам нужно было найти точку зрения и научный инструментарий, гарантирующие дистанцию, эмоциональную сдержанность и независимость от объекта исследования. Мы разработали бы сложную анкету, расставляющую силки для потенциальных участников опроса, ловящую их на неискренности и якобы гарантирующую «научность» исследования и «объективность» полученных данных. Мы проанкетировали бы статистически релевантное количество посетителей блошиных рынков – организаторов, продавцов, покупателей, фланеров – и произвели бы количественную обработку полученных данных по ряду критериев. Мы провели бы основанные на вопросах этой анкеты короткие интервью на блошином рынке. Мы проанализировали бы детально классификацию блошиных рынков, этапы их развития, механизмы ценообразования, мотивацию посещения, разделение труда по возрасту, полу, уровню благосостояния и национальной принадлежности. И в результате мы издали бы ученый труд, написанный строго научным, эмоционально нейтральным языком, с графиками и таблицами, приложениями и схемами[21 - В Западной Германии этой традиции следовали социальные науки 1980–1990-х годов. См., например: J?ngst P. Zu den Einkaufs-, Freizeit- und Kommunikationsstrukturen…; Hard G. u. a. Ein Flohmarkt im Bonner Hofgarten…; Porath Y. u. a. Ein Flohmarkt f?r Kassel…; Porath Y. u. a. Kurzportraits deutscher Gro?stadtflohm?rkte…; J?ngst P., Rabem?ller T. Zur Rezeption «?ffentlicher» und «privater» Flohm?rkte…; Winter G. Tr?delm?rkte…; Damsar. «Fleamarket» in a German town…; Item. Der Flohmarkt als Spiegel sozialer Komplexit?t…].
* * *
Нет, такой книги мы не написали. Потому что блошиный рынок этим десятилетиями отработанным исследовательским практикам активно сопротивлялся. Люди отказывались говорить с нами, подозревая в нас то ли переодетых полицейских, то ли налоговых инспекторов, то ли агентов русской мафии. А те, кто соглашался ответить на наши вопросы, категорически отказывались говорить под диктофонную запись и даже не разрешали нам воспользоваться блокнотами и ручками. Те, кто вчера покупал на блошином рынке, сегодня выступали продавцами купленного накануне. Рассказчики не могли вспомнить и воспроизвести то, что рассказывали неделей раньше, заставляя усомниться в надежности предоставленных сведений.
Ценообразование на блошином рынке восставало против экономической целесообразности и оказывалось продуктом причудливого сочетания материальных и нематериальных факторов. Среди них принадлежность предмета к определенной группе товаров, наличие или отсутствие повышающей цену сопроводительной истории, степень сохранности или износа, возраст, единичная или оптовая покупка, начало, разгар или завершение рабочего дня на рынке, погода, настроение продавца, внешний облик покупателя, знакомство с торговцем и умение торговаться. В отношении антиквариата действовали дополнительные факторы: наличие аналога в музейных экспозициях, прецедент удачной продажи подобного товара на интернет-аукционе или в телешоу. Словом, мы наткнулись на «порядок порывистого ветра или уличного рынка», в котором не обнаруживалось «ничего, что можно измерить»[22 - Гирц К. Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог. М., 2020. С. 8.].
* * *
Кроме того, мы решили отказаться от одной традиции, характерной для «профессионалов» практически в любой сфере деятельности. Мы не стали конструировать объект исследования по иерархической вертикали. В такой конструкции компетентный, то есть наделенный знанием, чутьем и стигмой исключительности субъект дистанцируется и противопоставляет себя некомпетентному, слабому, аморфному объекту[23 - См.: Щепанская Т. Б. Антропология профессий // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. VI. № 1 (21). С. 139–161.]. Подобное конструирование объекта предполагает выстраивание отношений подчиненности. Ведь оно осуществляется так, «чтобы обосновать право вмешательства (воздействия) со стороны „институционально поддерживаемого и узаконенного“ профессионала, его власть над теми, кто в дискурсе идентифицирован с объектом»[24 - Там же. С. 143.]. Следование такой традиции неизбежно ведет к позиции исторического превосходства и нравоучительной назидательности по отношению к историческим акторам, ставшим объектами изучения и героями повествования.
Мы дистанцировались также от эссенциалистской традиции исторического исследования, которая превалировала в советское время и вновь набирает обороты в преподавании, проектной деятельности и исторической политике последних лет. Согласно ей, историк имеет непосредственное дело с «реальностью», а не с ее следами, остатками и посредниками. Нарратив якобы следует за непреложными «объективными» фактами и закономерностями, а авторское вмешательство исследователя в его «течение» представляет собой антинаучное святотатство и фальсификацию. Именно такая историческая наука отстаивает принципы «научности», «объективности» и «историзма», воспринимает автора как нейтрального «летописца», обязанного изгнать субъективность как помеху честному исследованию. Именно она отрицает ценность исследовательской авторефлексии и, более того, любой методологии по ту сторону простодушного позитивизма. Такая наука выстраивает иерархию источников по принципу надежности и достоверности, расценивает результаты научной деятельности в категориях «истинности – ложности», воздвигает дисциплинарные границы и блюдет «чистоту рядов».
Нет, такую книгу мы писать не хотели.
Что мы задумывали: предыстория и границы исследования
Нам важно познакомить читателя не только с результатом исследования, но и с его течением, с событиями и обстоятельствами, менявшими замысел, ход мыслей, логику и стилистику их воплощения и изложения.
Есть общая закономерность, – писал один из столпов социологии знания Альфред Шютц, – каждый, кто пытается записать свои тщательно обдуманные мысли… обнаружит, что во время записывания возникают новые важные темы, которые упорядочивают и шлифуют мысль. Результатом становится то, что готовый продукт неизбежно выглядит иначе, чем замысел. Общий принцип теории действия в том и состоит, что исполненное действие отличается от задуманного[25 - Sch?tz A. Das Problem der Relevanz. Frankfurt/M., 1982. S. 154.].
От первоначальной идеи написать вымышленную историю реальных вещей, найденных и приобретенных на блошином рынке, пришлось отказаться в пользу истории «плавания» по блошиному рынку в сопровождении опытного «лоцмана», уверенно ведущего по фарватеру неписаных, но непреложных правил и обходящего все подводные камни.
После неожиданной смерти надежного провожатого нам потребовалось по-новому, кардинально переосмыслить наш проект. Теперь задача виделась нам не в том, чтобы с помощью опытного следопыта расследовать жизнедеятельность блошиного рынка. Мы решили пойти в противоположном направлении: разузнать о жизни и смерти нашего «проводника» через изучение места его обитания.
Однако по ходу работы над книгой ее тематика стремительно расширялась за счет многочисленных проблем и разнообразных сюжетов повседневного обращения «обычных» людей с материальными следами прошлого. Первоначальное авторство превратилось в соавторство. Нам стоило усилий ограничивать рассматриваемую проблематику. Не без сожаления были отсечены многие сюжеты, которые грозили сделать исследование необозримым и бесконечным. В книге практически не затрагивается ряд тем центральных для публичной истории – истории популяризаторского обращения профессионалов к прошлому, равно как и непрофессиональной переработки былого. К таким обойденным в книге темам относится, например, инструментализация вещественных следов прошлого в историческом романе и киносериале, в детских игрушках и взрослых исторических реконструкциях.
* * *
В самоограничении мы руководствовались несколькими соображениями. Во-первых, наличие исследований, затрагивающих эти и многие другие практики публичной и прикладной истории, избавляло нас от необходимости специального обращения к ним[26 - Подробнее о состоянии исследования публичной и прикладной истории см.: Аккерманн Ф., Аккерманн Я., Литтке А., Ниссер Ж., Томанн Ю. Прикладная история, или Публичное измерение прошлого // Неприкосновенный запас. 2012. № 3 (83). https://magazines.gorky.media/nz/2012/3/prikladnaya-istoriya-ili-publichnoe-izmerenie-proshlogo.html (дата обращения: 18.10.2022); Косенко А. Почему история больше не в руках ученых и политиков. http://www.lookatme.ru/mag/how-to/inspiration-howitworks/206933-public-history (дата обращения: 18.10.2022); Сальникова А. История елочной игрушки, или Как наряжали советскую елку. М., 2011; Все в прошлом: Теория и практика публичной истории / Под ред. А. Завадского и В. Дубиной. М., 2021; De Groot J. Consuming History. Historians and Heritage in Contemporary Popular Culture. London, 2016; Cauvin T. The Rise of Public History: An International Perspective. https://doi.org/10.7440/histcrit68.2018.01 (дата обращения: 18.10.2022).].
Во-вторых, поле нашего интереса ограничено двумя странами – Германией[27 - Несколько событий, описанных в книге, происходят в немецкой части Швейцарии, на двух базельских рынках, посещения которых дополняют немецкий опыт авторов.] и, в меньшей степени, Россией. В книге лишь упоминаются, например, парижские и лондонские блошиные рынки, имеющие репутацию самых богатых и интересных. При этом термин «блошиный рынок» используется как понятие, синонимичное «барахолке», «толкучке» и другим обозначениям рынка под крышей или под открытым небом, который в различном сочетании выставляет на продажу бывшие в употреблении предметы[28 - Этот подход соответствует предложению немецкого социолога Гюнтера Винтера, который в диссертации о барахолках использует этот термин синонимично с другими названиями рынка вторичных товаров. См.: Winter G. Tr?delm?rkte: eine empirische Untersuchung zur sozialen und ?konomischen Struktur einer Institution privater ?ffentlichkeit. G?ttingen, 1996. S. 249.]. Важным, однако, для ограничения объекта исследования является хотя бы минимальный шанс, что на такой рынок попадут предметы старины. Поэтому из поля внимания исключены рынки товаров из складских остатков и новых товаров мелких производителей, иногда также именуемые «блошиными рынками». С таким явлением мы, к нашему разочарованию, столкнулись в Италии, на огромных субботних «блошиных рынках» в Больцано, Форли и Римини.
В-третьих, мы старались отсеять практики обращения с предметами старины, которые не были так или иначе связаны с деятельностью блошиного рынка. Поэтому мы оставили в стороне музейные практики, в действительности центральные для изучения предметной среды, а среди многочисленных немецких телепередач об антиквариате выбрали лишь одну, которая, подобно блошиному рынку, организована вокруг купли-продажи старых и редких вещей из семейных запасов.
В-четвертых, мы решили сосредоточиться не на любых бывших в употреблении предметах, представленных на блошином рынке, а на сегменте старых и старинных вещей в возрасте 75–100 лет и старше. В книге применительно к рынку подержанных предметов используется термин «приватная общественность»: он был введен социологами для обозначения промежуточной зоны между приватно-досуговой и общественно-трудовой деятельностью[29 - R?lcker C., Winter G. Kulturelle Nebens?chlichkeit und private Geselligkeit: Zu institutionellen Formen einer beliebten Koalition, Vor?berlegungen zu einem theoretischen Orientierungsrahmen f?r die Deskription und Analyse privater ?ffentlichkeit // Duisburger Beitr?ge zur soziologischen Forschung. 1994. № 2. S. 5; Winter G. Tr?delm?rkte… S. 16–24.]. Однако мы используем его с важной оговоркой. Авторы концепции «приватной общественности», как правило, недооценивают значение прошлого в свободном времяпрепровождении, связанном с блошиным рынком. В производимой ими интерпретации столкновения человека с прошлым на рынке старых вещей акцент неизбежно смещается с приватного на общественное: важно, что предметы из домашнего, семейного обихода и владения выставляются на продажу и напоказ. Между тем рынок бывших в употреблении предметов поощряет, по нашему убеждению, не публичное, а приватное, неприметное для (научной) общественности обращение с прошлым, материальные следы которого лишь мимолетно появляются на рыночных прилавках, чтобы поменять одного частного владельца на другого и перекочевать из одного приватного пространства в следующее.
Не случайно для подзаголовка этой главы («Приватное измерение прошлого») выбран контрастный парафраз заглавия известного программного текста по прикладной истории[30 - Аккерманн Ф. и др. Прикладная история, или Публичное измерение прошлого…]. На примере блошиных рынков мы предлагаем более внимательно присмотреться к невидимым для публики практикам приватного обращения с прошлым, сокрытым по причине их использования в домашнем, семейном интерьере, или из-за того, что торговцы и посетители блошиного рынка часто прибегают к полулегальным и даже преступным действиям. Важным ресурсом и местом приложения таких практик и выступает рынок подержанных вещей.
* * *
В итоге книга, которую держит в руках читатель, посвящена не всем предметам, которые продаются на рынке подержанных вещей, и, с другой стороны, не только блошиным рынкам. А значит, наша исследовательская миссия не ограничивается данью памяти Манни. Ключевая тема книги – альтернативное, приватное обращение с прошлым через посредничество материальных носителей прошлого. Ее герои – вещи с историей, волею судеб очутившиеся на блошином рынке, и люди, наделяющие историями продаваемые или купленные предметы. Это обычные люди, с уже сформированными представлениями об истории, вовсе не обязательно совпадающими с прописными истинами, усвоенными в школе или с помощью СМИ. Это инициаторы своеобразных форм поддержания памяти о былом, зачастую весьма далеких от официального государственного репертуара праздников и ритуалов.
Среди наших героев помимо продавцов и покупателей блошиных рынков встречаются люди, которые ассоциируются в нашей памяти с хранимыми или утраченными предметами, даже если эти обладатели материального наследия относились к блошиным рынкам равнодушно и никогда их не посещали. Среди «обитателей» блошиного рынка читатель встретит, наконец, и самих соавторов. Мы побывали на нем в различных ролях – покупателя и продавца, эксперта и зеваки, завсегдатая и случайного посетителя[31 - У И. Нарского, постоянно проживавшего в Мюнхене, этот опыт, естественно, был более интенсивен, многообразен и рутинизирован, чем у Н. Нарской, время от времени приезжавшей в гости и на первых порах не владевшей немецким языком.]. Наша память – главный побудитель и источник этого проекта. Собственный жизненный опыт, включая социологический и этнологический опыт включенного наблюдения, а также опыт работы с историческими источниками – один из главных исследовательских инструментов, примененных в этой книге.
Текст – научный или художественный?[32 - Мы признательны Константину Богданову за идею написать теоретическое эссе о причинах и принципах соединения в этой книге научного текста и беллетристики.]
После смерти Манни мы переформатировали свой проект из научного в литературно-художественный. Явные следы этого замысла видны в тексте книги. Мы решили отказаться от птичьего языка «посвященных» профессионалов и прибегнуть к прямому обращению к читателю, минуя экспертное сообщество. Мы не постеснялись опереться на собственные память и опыт, а текст сконструировать экспериментально – нелинейным способом. Мы намеренно записывали прямую речь в виде реплик диалога даже в тех случаях, когда в тексте фигурирует реплика лишь одного персонажа, – такая запись даже визуально приближает наше повествование к беллетристическому.
И тем не менее произведение, которое держит в руках читатель – соединение литературы и науки. Оно является научным, но принадлежит науке особого рода: ее один из нас назвал «лирической историографией»[33 - Подробно о лирической историографии см.: Нарский И. В. Антропологизация авторства: приглашение к лирической историографии // Новое литературное обозрение. 2012. № 115 (3). С. 56–70.]. В начале XXI века историк и социолог Дина Хапаева сформулировала предположение о возможности «возникновения новой тенденции, свидетельствующей о переходе от социальных наук к постнаучному состоянию, к новой форме интеллектуального творчества». По мнению Хапаевой,
мы присутствуем при возникновении интеллектуального письма, чья правдивость не сводится ни к выяснению того, как «было на самом деле», ни к неукоснительному следованию правилам Вульгаты социальных наук. Одной из его особенностей может стать способность наделить прошлое и настоящее смыслом сквозь призму современного политического и художественного восприятия, другой – возникновение «лирического героя», «я-рассказчика» интеллектуального письма, а способность раскрыть интеллектуальную или событийную интригу вытеснит страсть к отражению «объективной реальности»[34 - Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий. М., 2005. С. 187.].
Нашу книгу позволяет отнести к «лирической историографии» прежде всего присутствие авторов – активных рассказчиков[35 - В последние годы присутствие автора в качестве активного и неравнодушного героя исторического исследования особенно заметно в англоязычном научном пространстве. См., например: Brown K. Manual for Survival: A Chernobyl Guide to the Future. London, 2019; F?rst J. Flowers through Concrete: Explorations in the Soviet Hippieland and Beyond. Oxford, 2021. Мы признательны Б. Шенку за то, что он обратил наше внимание на стилистику этих трудов.]. Иначе и быть не могло: мы воспринимаем себя как часть пространства блошиного рынка, мы не желаем дистанцироваться от персонажей, в реальной жизни ставших нашими друзьями и добрыми знакомыми. Подобно литераторам, мы конструируем текст, опираясь на собственный и чужой опыт.
Мы придерживаемся убеждения, что эксплицитная и отрефлексированная включенность опыта ученого в исследовательский процесс не мешает, а помогает исследованию. Или, еще точнее: без осознания своей включенности в историю, которую изучаешь, нет научного исследования.
* * *
В пользу этой позиции имеются и теоретические аргументы, и впечатляющие результаты конкретных исторических исследований. Так, создатель философской герменевтики Ганс-Георг Гадамер систематически обосновал гипотезу о том, что исследователю не дано избрать позицию объективного наблюдателя, поскольку он не в состоянии избавиться от своих донаучных знаний, обозначенных философом как «предрассудки». Но именно они-то и позволяют ученому установить диалог с источником, узнать и объект изучения, и самого себя. Важно ясно видеть собственные «предрассудки как условие понимания» и понимать их происхождение, чтобы не представлять их себе в виде абсолютной истины, в столкновении со следами прошлого высокомерно проходя мимо всего, что этой истине не соответствует:
Подлинно историческое мышление должно осознавать и собственную историчность. Только в этом случае оно не будет гоняться за призраком исторического объекта, который является предметом продвигающегося исследования, а сможет научиться познавать в объекте Иное Своего, а тем самым – и то и другое. Подлинный исторический предмет – не предмет, а единство Своего и Другого, соотношение, в котором заключается и правда истории, и правда исторического сознания[36 - Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzuege einer philosophischen Hermeneutik. 6. Aufl. Tuebingen, 1990. S. 305.].
Таким образом, субъективность исследователя прошлого может превратиться из недостатка, с которым ведется тщетная борьба, в плодотворный инструмент познания.
С работой литератора усилия «историка-лирика» сближает ориентация не на достижение «объективности» как цели исследования, а на создание «эффектов реальности» (Ролан Барт), наглядности, «ощущения подлинности воскрешенного прошлого»[37 - Козлова Н. Н. Советские люди… С. 18.]. Как подчеркивал Йохан Хёйзинга, «исследование истории и создание произведений искусства объединяет определенный способ формирования образов»[38 - Цит. по: Burke P. Augenzeugenschaft. Bilder als historische Quellen. Berlin, 2003. S. 11.].
Это не означает, конечно, что эффект подлинности научного текста может достигаться за счет замалчивания отдельных фрагментов источника или его искажения – это свойство придворных историографов и героев недобросовестной исторической политики. Вместе с тем мы не считаем, что историку заказана дорога к авторскому воображению, фантазии и вымыслу. Если понимать изложение истории как часть процесса осмысления былого, использование фикции перестает быть операцией, недопустимой для историка. Более того, авторская фантазия может усилить эффект подлинности рассказываемой истории. В этом нетрудно убедиться, почитав, например, как Ален Корбен «дописывает» исторические документы, создавая художественную биографию башмачника[39 - См.: Corbin A. Auf den Spuren eines Unbekannten. Ein Historiker rekonstruiert ein ganz gew?hnliches Leben. Frankfurt/M.; N. Y., 1999.], или как Карло Гинзбург и Натали Земон Дэвис вступают в виртуальные диалоги с героями своих книг[40 - Гинзбург К. Сыр и черви: Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М., 2000; Дэвис Н. З. Дамы на обочине: Три женских портрета XVII века. М., 1999.].
* * *
Нелишним будет напомнить, что фантазию историка от фантазии литератора отличает известная «дисциплинированность», задающая допустимые пределы ее полета. Ханс Юрген Гетц заметил, что сила воображения исследователя – это
научно-исторически необходимая сила познания. Таковой она является в трех отношениях: во-первых, она заполняет пропуски, которые имеются в источниковом материале, свидетельствующем о прошлом. Во-вторых, она учитывает то обстоятельство, что история доступна нам не как предметная «действительность», а только как отношение между прошлым и настоящим, между чужим и своим, между целостным и лишь частично воспринимаемым. В-третьих, она указывает на то, что в форме рассказа она создает средство адекватного выражения перехода из настоящего времени в прошедшее – перехода, который меняет, так сказать, агрегатное состояние людей и вещей или обусловливает потерю реальности[41 - Goertz H.-J. Umgang mit Geschichte. Eine Einf?hrung in die Geschichtstheorie. Hamburg, 1995. S. 103.].
Такое определение функций воображения историка позволяет ясно разграничить стратегические установки и процедуры «дисциплинированной фантазии» историка и воображения романиста. Несколько упрощая, можно утверждать, что ученый исходит из источников, «отшелушивая» которые, силой собственного воображения создает один из возможных рассказов о прошлом. Литератор же исходит из авторской фантазии, которая прибегает к исторически достоверным для читателя деталям (в том числе почерпнутым из документального материала) для придания убедительности плоду писательского воображения.
Мы разделяем тезис Александра Эткинда, что «миссия интеллектуала состоит в том, чтобы делать идеи интересными»[42 - Эткинд А. Два года спустя // Новое литературное обозрение. 2001. № 47. С. 111.]. Чтобы сделать книгу интересной, мы воспользовались, наряду с литературным языком, рядом стратегий. Среди них комбинирование разнообразных форм изложения и создание на их основе мозаик и коллажей, допускающих нелинейное чтение текста. Другая стратегия – включение в текст автобиографических размышлений и записей из полевых дневников; так мы открываем нашу исследовательскую лабораторию для читателя. С этим же намерением книга начинается с интригующей детективной истории, содержащей событийную, логическую и интеллектуальную загадку:
Отсутствием интриги обычно и скучны «научные тексты». ‹…› Интрига способствует превращению текста в квазилитературный, изменяя его жанр по сравнению с дискурсом социальных наук[43 - Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов… С. 178–179.].
Фикциональность и документальность, литературность и научность представляются контрастными программами лишь при поверхностном рассмотрении:
Хотя история аморфна, она содержит кое-что сопротивляющееся тотальному разложению и защищающее ее от превращения в игрушку нашей произвольности. Но это – не поддержание альтернативы «факт или фикция», а осознание взаимосвязи фактов и фикции[44 - Goertz H.-J. Umgang mit Geschichte… S. 104.].
Эффекты реальности в конечном счете рождаются не из представленных документов, а из связывающей их авторской интерпретативной логики, содержащейся не в источниках, а в авторском воображении. По аналогии можно признать некорректность вопроса, которым озаглавлено это эссе: этот текст не научный или художественный, а научный и художественный. В этом одна из особенностей нашей книги.
Достижения и дефициты
Кратко обозначив основные повороты в развитии этого исследования, границы предмета и принципы его изучения, пора очертить в самом общем виде состояние исследования интересующей нас тематики, постановку вопросов и структуру книги, ее источники и методологию.
Среди исследований, послуживших отправной точкой для создания этой книги, наиболее значимыми являются некоторые изыскания о блошиных рынках, об истории вещей, о проблемах коллективной памяти и репрезентации прошлого.
Настаивать на отсутствии литературы о блошиных рынках было бы недопустимым преувеличением. Напротив, о них написано довольно много[45 - Ниже упомянута ничтожно малая часть этой литературы, посвященная преимущественно немецким и русским блошиным рынкам. Значительная ее часть – справочная и рекламная литература, туристические путеводители по знаменитым барахолкам, периодика и художественная литература – относится к источникам, использованным в этом исследовании.]. Палитра жанров, в которых писалось и пишется о блошиных и антикварных рынках, толкучках и барахолках, весьма широка. Она простирается от путеводителей по знаменитым блошиным рынкам и рекламных проспектов для туристов[46 - См., например: M?ser M. Das Tr?delbuch: Die sch?nsten M?rkte Europas. Frankfurt/M., 1991; Die sch?nsten Antik- und Flohm?rkte Europas: Termine, Angebot, Anfahrtswege. 2. Aufl. M?nchen, 2000; Grigoleit H. Th. Die 100 sch?nsten Flohm?rkte Europas mit Reisef?hrer. Regenstauf, 2006.] до ученых социологических, антропологических, экономических и лингвистических трудов[47 - См., например: Maisel R. The Flea market as an action scene // Urban Life and Culture. 1974. № 2 (4). P. 488–505; Fischer V. Nostalgie, Geschichte und Kultur als Tr?delmarkt. Luzern; Frankfurt/M., 1980; Anderegg U. Flohmarkt. Spazierg?ngen durch den Alltag. Z?rich, 1981; J?ngst P. Zu den Einkaufs-, Freizeit- und Kommunikationsstrukturen…; Hard G. u. a. Ein Flohmarkt im Bonner Hofgarten; Porath Y. u. a. Ein Flohmarkt f?r Kassel // Ibid. S. 177–208; Porath Y. u. a. Kurzportraits deutscher Gro?stadtflohm?rkte…; J?ngst P., Rabem?ller T. Zur Rezeption «?ffentlicher» und «privater» Flohm?rkte…; Gebhardt P. Der Markt gebrauchter G?ter…; Karl W. Flohmarkt…; Winter G. Tr?delm?rkte…; Damsar. «Fleamarket» in a German town…; Item. Der Flohmarkt als Spiegel sozialer Komplexit?t…; Bromley R. Street vending and public policy: a global review // The International Journal of Sociology and Social Policy. 2000. № 20 (1/2). P. 1–28; Бредникова О., Кутафьева З. Старая вещь как персонаж блошиного рынка // Неприкосновенный запас. 2004. № 34. С. 91–96; Паченков О. Блошиный рынок в перспективе социальной политики: «бельмо на глазу» города или институт «повседневной экономики»? // Социальная политика: реалии XXI века. Вып. 2. Независимый институт социальной политики. М., 2004. С. 271–314; Паченков О. В., Воронкова Л. В. Блошиный рынок как «городская сцена» // Микроурбанизм. Город в деталях: Сб. ст. М., 2014. С. 132–169; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»: игра с форматами // Практики и интерпретации: Ж-л филологических, образовательных и культурных исследований. 2016. Т. 1. № 4. С. 142–184; Харитонова Т. В. Блошиный рынок – тоже рынок // Российские регионы: взгляд в будущее. 2016. № 4 (9). С. 38–49.], от практических пособий и каталогов для начинающего продавца или покупателя на блошином рынке[48 - См.: Antiquit?ten. Flohmarkt / Hg. von A. Bangert. M?nchen, 1976; Oberbeil K. Kaufen und Verkaufen auf dem Flohmarkt. D?sseldorf, 1985; Tips & Trends f?r Flohmarktfans. Second-Hand-Infos aus absolut erster Hand. M?nchen, 1991; M?nz S. Das schlaue Buch vom Flohmarkt: Was der Profi alles wei?. M?nchen, 2008.] до описаний в мемуарах и художественных текстах[49 - См.: Кетлинская В. К. Здравствуй, молодость! // Новый мир. 1975. № 11. С. 80; Нагибин Ю. М. О Галиче – что помнится // Рассказ синего лягушонка. М., 1991. С. 219–220; Kirshenbaum B. Flom?rkte: Kleine Philosophie der Passion. M?nchen, 2003; Малапарте К. Бал в Кремле. М., 2019. С. 134–150.], от журналистских расследований и репортажей[50 - См.: Picker G. F?lscher – Diebe – Betr?ger, Die Kehrseite des Kunst- und Antiquit?tenmarkts. M?nchen, 1994; Kampmann S. Flohm?rkte, in: Planet-Wissen. http://www.planet-wissen.de/kultur_medien/sammeln/flohmarkt/index.jsp (дата обращения: 18.10.2022); Жарова Л. Блошиный рынок в Болшеве: дешево и удобно или рассадник болезней? https://korolevriamo.ru/article/278660/bloshinyj-rynok-v-bolsheve-deshevo-i-udobno-ili-rassadnik-boleznej-.xl (дата обращения: 18.10.2022); Оболенцев В. На блошиный рынок у «Удельной» наступает «цивилизация»: ее инициатор – загадочный фонд инвалидов: http://www.online812.ru/2015/04/23/011/ (дата обращения: 18.10.2022); Силина Ю. Закроется ли блошка «Левша»? https://cbsmedia.ru/v-moskve/zakroetsya-li-bloshka-levsha/ (дата обращения: 18.10.2022).] до детских рассказов с картинками[51 - См.: Ferra-Mikura V. Ich wei? einen Flohmarkt. Wien; M?nchen, 1984; Hacks P. Die Kindergedichte und -Dramen / Werke. Bd. 10: Der Flohmarkt. Die Sonne. K?nig, Kasper, Krokodil. Berlin, 2003; Hill N. S. Warum es auf dem Flohmarkt keine Fl?he gibt: 365 Andachten mit Aha-Effekt. 2010.]. Часто публикации о блошиных рынках комбинируют несколько жанров[52 - См., например: Kirshenbaum B. Flom?rkte…; M?nz S. Das schlaue Buch vom Flohmarkt…]. Одним только мюнхенским блошиным рынкам посвящено множество интернет-ресурсов и интернет-публикаций[53 - См., например: Winkler C. Die 10 aktuell (wirklich) besten Flohm?rkte in M?nchen. https://www.mucbook.de/die-10-wirklich-besten-flohmaerkte-muenchen (дата обращения: 18.10.2022); Schauberger A. 11 wunderbare Flohm?rkte in M?nchen, die ihr kennen solltet. https://muenchen.mitvergnuegen.com/2017/11-flohmaerkte-muenchen (дата обращения: 18.10.2022); Murthy B. Die besten Flohm?rkte in M?nchen. https://prinz.de/muenchen/artikel/116865-flohmaerkte-muenchen/ (дата обращения: 18.10.2022); Flohmarkt. https://www.pomki.de/auf-gehts/ins-erlebnis/flohmarkt/ (дата обращения: 18.10.2022).].
Многожанровая литература о блошиных рынках сама по себе указывает на отнюдь не маргинальное место этого явления в современной культуре. Этнологические, социологические, экономические исследования этого феномена ставят и отчасти решают вопросы об организации и функциях блошиного рынка в жизни современного человека. Однако большинство из них недооценивает обращение с прошлым как важную функцию рынка старых вещей и серьезный мотив его посетителей[54 - Симптоматично, что Г. Винтер отнес рынок подержанных вещей к такой сфере досуга и «приватной общественности», как народные увеселения, поместив барахолки в один растер с цирком и ярмарочными качелями-каруселями! См.: Winter G. Tr?delm?rkte… S. 17.]. Среди немногих исключений, в которых изучение барахолок в той или иной степени учитывает обращение его посетителей с прошлым[55 - См.: Fischer V. Nostalgie…; Heller H. ?ber den Umgang mit Tradition…; Паченков О. В., Воронкова Л. В. Блошиный рынок…; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»…], особо следует отметить проект петербургских социологов Л. В. Воронковой и О. В. Паченкова. От других социологических исследований блошиных рынков его отличает, во-первых, длительность. В разных составах исследователи анализировали отдельные рынки в России и Германии и сопоставляли их в течение полутора десятилетий XXI века. Во-вторых, этот проект апробирован в различных жанрах от академических исследований до выставок, перформансов и компьютерной игры[56 - См.: Воронкова Л. В. «Социологические выставки»: визуальные презентации в социальных науках // Визуальная антропология: настройка оптики / Под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М., 2009. С. 149–172; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»… С. 165–171.]. В-третьих, авторов интересуют различные типы ностальгии у посетителей блошиных рынков, что имеет прямое отношение к сфере интересов авторов этой книги: к вопросу об альтернативной, непрофессиональной и приватной работе с прошлым на рынке подержанных вещей.
Первые шаги в изучении антикварных и винтажных рынков делают критические исследования наследия (critical heritage studies)[57 - См., например: Petkova G. How to get a 2,000 % profit from selling an object // International Journal of Heritage Studies. 2004. Vol. 10. P. 361–367; Brembeck H., S?rum N. Assembling nostalgia: devices for affective captation on the re: heritage market // Ibid. 2017. Vol. 23. P. 556–574; Handapangoda W. S., Bandara Y. M. H. M., Kumara U. A. Exploring tradition in heritage tourism: the experience of Sri Lanka’s traditional mask art // Ibid. 2019. Vol. 25. P. 415–436.],[58 - Симптоматично, что в специальной тематической подборке «Культурное наследие и проблема наследования» журнала «Неприкосновенный запас» (2017. № 4. С. 133–235) блошиные рынки как потенциальный объект исследования практик создания и циркуляции предметов «исторического наследия» снизу не упомянуты ни разу.]. В западных исследованиях истории моды последних десятилетий блошиный рынок рассматривается в контексте интереса к винтажной одежде. В исследованиях винтажа сделаны важные наблюдения, требующие дальнейшего осмысления. Например, весьма продуктивен тезис о том, что, став на Западе с 1960-х годов источником креативных модельерских идей и объектов для винтажной моды, барахолка начала утрачивать статус рынка для бедных, дав толчок бурному развитию блошиных рынков[59 - См.: Old Clothes, New Looks / Ed. by A. Palmer, H. Clark. Oxford, 2005; Jenss H. Sixties Dress Only! Mode und Konsum in der Retro-Szene der Mods. Frankfurt/M., 2007; Item. Fashioning Memory. Vintage Style and Youth Culture. London e. a., 2015; Baker S. E. Retro Style: Class, Gender and Design in the Home. London; N. Y., 2013.].
Место блошиного рынка в обращении с прошлым, как ни странно, почти не рассматривается историками в качестве самостоятельной проблемы. Барахолки изредка упоминаются в связи с исследованием истории предметной среды, источников пополнения музейных и частных коллекций[60 - См., например: Юренева Т. Ю. Музей в мировой культуре. М., 2003; Люббе Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоящем. М., 2016; Майстровская М. Т. Музей как объект культуры. Искусство экспозиционного ансамбля. М., 2016; Игнатьева О. В. Антропология коллекционирования. Пермь, 2021. http://www.psu.ru/files/docs/science/books/uchebnie-posobiya/ignateva-antropologiya-kollekcionirovaniya.pdf (дата обращения: 16.08.2021); Hudson K. A Social History of Museums. London, 1975; De Groot J. Consuming History…; Schulze M. Wie die Dinge sprechen lernten: Eine Geschichte des Museumsobjektes 1968–2000. Bielefeld, 2017. S. 258–262.]. Некоторые исследователи рассматривают блошиные рынки при изучении состояния экономики и общества в кризисных ситуациях. Например, истории советской повседневности, девиантного поведения советских граждан, рынка в эпоху сталинизма, стратегий выживания в социализме и после его краха, в условиях глобализации и нарастающей международной коммуникации[61 - См., например: Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 2-е изд. М., 2008. С. 189–191; Она же. Небесная голубизна ангельских одежд: Судьба произведений древнерусской живописи. 1920–1930-е годы. М., 2018. С. 479–482; Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 55–57, 347–349; Schl?gel K. Marjampole oder Europas Wiederkehr aus dem Geist der St?dte. Frankfurt/М., 2009; Item. Das sowjetische Jahrhundert… S. 28–37.]. Специальные исторические исследования блошиных рынков остаются делом будущего[62 - Карл Шлёгель предлагает историю блошиного рынка как многообещающую, но пока нереализованную перспективу. См.: Schl?gel K. Das sowjetische Jahrhundert… S. 33. См. также: Нарский И. В. Анонимная жизнь, анонимная смерть, анонимные вещи: О блошином рынке и вторичной материальности // Вестник Пермского университета. Сер. История. 2019. Вып. 1 (44). С. 101–113; Он же. Блошиный рынок – барометр состояния общества и пространство ритуалов // Magistra Vitae. 2020. № 2. С. 94–108. http://magistravitaejournal.ru/images/2_2020/94-108.pdf (дата обращения: 22.12.2020); Он же. Офицер вермахта в советской униформе: Полифония эго-документов из одного семейного архива // Эго-документы: межисточниковые диалоги о России первой половины XX в. в историко-литературном контексте. Екатеринбург, 2021. С. 369–387; Он же. Коротко о сомнениях научного руководителя и об исследовательском потенциале вещей с блошиного рынка // Путь и выбор историка: К 80-летию профессора В. В. Шелохаева: Сб. статей. М., 2021. С. 554–570; Нарский И. В., Нарская Н. В. Скудость предметной среды как исторический источник, или Казус двух телешоу // Роль вещественных источников в информационном обеспечении исторической науки: Сб. статей / Авт. – сост. Е. А. Воронцова. М., 2020. С. 666–677; Они же. Разговорчивые вещи: Об источниковедческой ценности предметов, найденных на блошином рынке (фрагменты из будущей книги) // Архив в социуме, социум в архиве: Материалы четвертой Всерос. научн. – практ. конф. / Сост., научн. ред. Н. А. Антипин. Челябинск, 2021. С. 372–375; Они же. Человек на блошином рынке, или Приватное измерение прошлого // Ученые записки Казанского университета. 2021. № 6. 16–30; Они же. Незамеченная история: блошиный рынок как место, источник и проблема исторического исследования // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: Социально-гуманитарные науки. 2022. Т. 22. № 3. С. 29–35.]. Книга, которую держит в руках читатель, – первое историческое исследование блошиного рынка. В этом ее вторая (после научно-художественного характера) особенность.
* * *
История блошиных рынков неразрывно связана с историей вещей[63 - См.: Кнабе Г. С. Вещь как феномен культуры // Музеи мира… С. 111–141; Люди и вещи в советской и постсоветской культуре: Сб. статей. Новосибирск, 2005; Ромашова М. В. Вещи и слова советского детства 1940–1950-х гг.: провинциальное измерение // Какорея: Из истории детства в России и других странах: Сб. статей и материалов / Сост. Г. В. Макаревич. М.; Тверь, 2008. С. 207–216; Чащухин А. В. Маникюр – «битлы» – часики: Культовые вещи советского подростка 1960-х годов // Там же. С. 217–231; Роль вещественных источников в информационном обеспечении исторической науки: Сб. статей. М., 2020; The Social Life of Things / Ed. A. Appadurai. Cambridge, 1996; Schechter B. M. The Stuff of Soldiers: A History of the Red Army in World War II through Objects. Ithaca, NY, 2019; Голубев А. Вещная жизнь: материальность позднего социализма. М., 2022.]. В отношении изучения «биографии вещей» есть немало предложений со стороны философов, социологов, филологов и антропологов[64 - См.: Третьяков С. Биография вещи // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа. М., 1929. С. 70–71; Пирс С. Новый взгляд на старые вещи // Museum. 1999. № 4. С. 12–17; Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 2001; Социология вещей: Сб. статей / Под ред. В. Вахштайна [Внесен Минюстом РФ в реестр физических лиц, выполняющих функции иностранного агента]. М., 2006; Латур Б. Об интеробъективности // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2. С. 79–96; Дескола Ф. По ту сторону природы и культуры. М., 2012; Артюшина А. В., Баранов Д. А., Вахштайн В. С. и др. Незамеченные революции // Антропологический форум. 2015. № 24. С. 7–92; Вахштайн В. С. Три «поворота к материальному» // Там же. С. 22–37; Соколовский С. В. К самим вещам? (Об онтологическом повороте в социальных и гуманитарных дисциплинах) // Этнометодология. Вып. 21. 2016. С. 10–35; Российская антропология и «онтологический поворот» / Под ред. С. В. Соколовского. М., 2017; Голубев А. Вещная жизнь… С. 12–28; Kopytoff I. The Cultural Biography of Things: Commodititazion as Prozess // The Social Life of Things / Ed. Appadurai. Cambridge, 1986. P. 64–91; Brown B. Thing Theory // Critical Inquiry. 2001. Vol. 28. № 1. P. 3.]. В нашей книге вещи будут выступать «следами» историй и людей, участвовавших в этих историях. «Следами» в том смысле, в каком этот термин использовал Карло Гинзбург, отнеся историческую науку к области индивидуализирующего качественного знания, основанного, наподобие палеонтологии или криминологии, на распутывании следов[65 - См.: Гинзбург К. Приметы: Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы – эмблемы – приметы: Морфология и история. М., 2004. С. 189–241.].
Люди и вещи находятся в сложных и напряженных, но равноправных отношениях. По убеждению французского социолога и философа науки Бруно Латура, «объекты – это не средства, а скорее посредники… Они не передают покорно нашу силу – во всяком случае, не больше, чем мы покорно выполняем их указания»[66 - Латур Б. Об интеробъективности… С. 96.].
Человеческое отношение к вещам, обращение с вещами, включая разговоры или молчание о них, предательски красноречивы. Взаимодействие людей и вещей способно рассказать о людях, об их буднях и праздниках, о публичном и интимном, о надеждах и страхах, о радостях и печалях больше, чем может представить себе самый словоохотливый рассказчик. В этом контексте метафора говорящей или молчащей вещи перестает быть литературным приемом и становится самостоятельной исследовательской проблемой. Об этом свидетельствует, помимо прочего, «онтологический», или «материальный, поворот» (одним из идеологов которого и выступил Бруно Латур) в науках об обществе и культуре. Он отражает стремление ученых преодолеть характерное для модерной науки и культуры господство языка и противопоставление объекта и субъекта, натуры и культуры, тела и разума. «Материальный поворот» нацелен на целостное изучение вещи как материального и культурного, природного и рукотворного феномена.
Под целостным анализом предмета в данном случае подразумевается рассмотрение его из двух перспектив – исходя из того, что человек вкладывает в него как в материальный объект, и из инвестиции человеческого сознания в придание предмету культурного смысла. Этот подход принципиально близок структуралистскому предложению Жана Бодрийяра рассматривать систему вещей на двух уровнях – невербальном (технологическом) и вербальном (дискурсивном)[67 - Бодрийяр Ж. Система вещей… С. 5–8. См. также: Гурова О. Советское нижнее белье: Между идеологией и повседневностью. М., 2008. С. 17–19.].
Конечно, возможности целостного анализа вещи, исходя из свойств предмета и из представлений человека о нем, напрямую зависят от обилия информации о ней, от потенциала ее атрибуции – то есть от контекста ее создания и от ее владельцев. Теоретические установки на практике могут использоваться лишь приблизительно – настолько, насколько это позволяет источниковая база. Тем не менее история блошиного рынка наверняка может внести свой вклад в осмысление места вещи как исследовательского объекта, источника и инструмента.
* * *
Благоприятная конъюнктура для изучения вещей, в том числе в нашей стране, отразилась, помимо прочего, в деятельности наиболее продвинутых российских издательств. Так, среди семи десятков книг в продолжающейся серии «Культура повседневности» издательства «Новое литературное обозрение», увидевших свет между 2002 и 2023 годами, несколько публикаций посвящено истории предметов – куклы Барби, зеркала, унитаза, велосипеда, елочной игрушки и т. д.[68 - См.: Горалик Л. Полая женщина: Мир Барби изнутри и снаружи. М., 2005; Мельшиор-Бонне С. История зеркала. М., 2006; Богданов И. Дым отечества, или Краткая история табакокурения. М., 2007; Он же. Unitas, или Краткая история туалета. М., 2007; Он же. Лекарство от скуки, или История мороженого. М., 2007; Рубинов А. История бани. М., 2006; Он же. История трех московских магазинов. М., 2007; Крейк Д. Краткая история униформы (Форма напоказ: от традиционализма к вызову). М., 2007; Херлихи Д. История велосипеда. М., 2009; Сальникова А. История елочной игрушки…; Архипова А., Кирзюк А. Опасные советские вещи: Городские легенды и страхи в СССР. М., 2020 Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней. Под ред. М. Брендоу-Фаллер. М., 2021.] Библиотека журнала «Теория моды» этого же издательства предлагает в числе четырех десятков книг несколько исследований об одежде и обуви[69 - См.: Гурова О. Советское нижнее белье…; Стил В. Корсет. М., 2010; Бар К. Политическая история брюк. М., 2013; Обувь. От сандалий до кроссовок / Ред. П. Макнил, Дж. Риелло. М., 2013.]. Издательство «КоЛибри» выпустило небольшую и, к сожалению, завершившуюся серию из одиннадцати книг с красноречивым названием «Вещи в себе», предложив читательскому вниманию книги об истории культуры питания и одежды[70 - Келли Д. Порох. От алхимии до артиллерии: История вещества, которое изменило мир. М., 2005; Сэффрон И. Икра: Светлое прошлое и темное будущее великого деликатеса. М., 2006; Курлански М. Всеобщая история соли. М., 2007; Локхарт Р. Виски: Шотландский секрет глазами английского шпиона. М., 2007; Реброва Д. Происхождение вилки: История правильной еды. М., 2007; Хотторн Р. Неглиже. Нескромный взгляд под… М., 2008.].
Хотя исторический цех, в отличие от социологов и антропологов, в меньшей степени оказался затронутым веяниями «материального поворота» в науках об обществе и культуре, в последние годы вышло значительное количество исторических исследований, в которых предметы являются объектами и отправными точками широких исторических обобщений. Рамку традиции в исторической интерпретации предметной среды задают исследования, ставшие бестселлерами и классикой среди работ этого направления. Среди них, например, книга Сиднея Минца о культурной истории сахара[71 - См.: Mintz S. Sweetness and Power: The Place of Sugar in Modern History. N. Y., 1985.]. К каноническим историческим исследованиям вещей принадлежит и панорамное изображение всемирной истории через музейные объекты, вышедшее из-под пера бывшего директора Британского музея Нила Макгрегори[72 - См.: Макгрегор Н. История мира в 100 предметах. М., 2012.].
Показательно, что именно те исследователи, которые обратили внимание на блошиные рынки как достойный объект научной рефлексии историка, практикуют историю вещей как важный подход к познанию прошлого – правда, как всегда немного не успевают за литературно-художественными экспериментами в анализе советского прошлого[73 - См., например: Макин А. Французское завещание // Иностранная литература. 1996. № 12. С. 18–127; Гранин Д. Керогаз и все другие: Ленинградский каталог. М., 2003; Брускин Г. Мысленно вами. М., 2003. Анализ художественной рефлексии о советском прошлом см.: Бойм С. Конец ностальгии? Искусство и культурная память конца века: Случай Ильи Кабакова // Новое литературное обозрение. 1999. № 5. https://magazines.gorky.media/nlo/1999/5/konecz-nostalgii.html (дата обращения: 18.10.2022).]. Так, Наталия Лебина избрала форму энциклопедии или справочника о вещах и связанных с ними явлениях в качестве формы изложения советской истории – будь то продукты питания, предметы быта и культа, объекты и образы, обеспечивающие или символизирующие труд и отдых, будни и праздники[74 - См.: Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей…; Лебина Н. Б. Пассажиры колбасного поезда: Этюды к картине быта российского города: 1917–1991. М., 2019.]. В трудах Елены Осокиной о поисках Советским государством средств для индустриализации важными, если не главными героями являются драгоценности и православные иконы[75 - См.: Осокина Е. А. Золото для индустриализации: Торгсин. М., 2022; Она же. Небесная голубизна ангельских одежд…]. А Карл Шлёгель представляет в фундаментальном труде о советской цивилизации предметы – от орденов до оберточной бумаги, от духов до мусора, от Большой советской энциклопедии до телефонного справочника[76 - См.: Schl?gel K. Das sowjetische Jahrhundert…]. Он же посвятил изящное исследование предметам из области парфюмерии, в котором главными героями являются создатели духов, дизайнеры флаконов, менеджеры капиталистического и социалистического парфюмерного дела, модельеры одежды и, наконец, сами парфюмы и их потребители[77 - См.: Item. Der Duft der Imperien. Chanel № 5 und Rotes Moskau. M?nchen, 2019.].
* * *
Вещи являются не только материальными предметами, но и символами, то есть указателями на иную действительность. Поэтому важным ориентиром и пищей для размышлений в этой книге послужили исследования культуры воспоминания[78 - См.: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. СПб., 2004; Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004; Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М., 2007; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М., 2014; Она же. Новое недовольство мемориальной культурой. М., 2016; Она же. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М., 2017; Она же. Забвение истории – одержимость историей. М., 2019; Markowitsch H. J., Welzer H. Das autobiographische Ged?chtnis. Hirnorganische Grundlagen und biosoziale Entwicklung. Stuttgart, 2005.] и исторической политики[79 - О современном состоянии этого феномена см.: Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М., 2011; Историческая политика в XXI веке: Сб. статей / Под ред. А. Миллера и М. Липман. М., 2012; Эппле Н. Неудобное прошлое: Память о государственных преступлениях в России и других странах. М., 2020; Курилла И. Битва за прошлое: Как политика меняет историю. М., 2022; Koposov N. Memory Laws, Memory Wars: The Politics of the Past in Europa and Russia. Cambridge, 2018.], рассказа, образа и репрезентаций как замещения вещи в словесном[80 - См.: Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994; Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 2000; Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002; Анкерсмит Ф. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков. М., 2003; Он же. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2009; Он же. Политическая репрезентация. М., 2012; Plato A. von. Zeitzeugen und die historische Zunft. Erinnerung, kommunikative Tradierung und kollektives Ged?chtnis in der qualitativen Geschichtswissenschaft – ein Problemaufriss // BIOS. 2000. № 13. H. 1.] или визуальном образе[81 - См.: Баксендолл М. Узоры интенции: Об историческом толковании картин. М., 2003; Панофски Э. Этюды по иконологии. СПб., 2009; Burke P. Eyewitnessing: The Uses of Images as Historical Evidence. London, 2001.]. Для понимания обращения и взаимодействия человека с вещественной средой важны не только предметы как «вещи в себе». Не менее важны представления о них, демонстрация и образ вещей в человеческом поступке, слове и изображении. Не следует забывать, что не жизнь определяет форму ее репрезентации в тексте, а, напротив, избранная форма повествования оказывает определяющую роль в оценке событий и опыта. Этот тезис распространим не только на биографию, в которой человек, подобно заглавному герою знаменитого романа Макса Фриша[82 - См.: Фриш М. Назову себя Гантенбайн // Фриш М. Избр. произведения: В 3 т. Т. 2. М., 1991.], словно одежду, примеряет на себя различные истории, но и на рассказы о вещах. Образы материальных объектов могут переживать удивительные метаморфозы в зависимости от перспективы их рассмотрения и формы рассказов о них.
В связи с двойственной – естественной и культурной – природой вещей мы посчитали полезным ориентироваться на представления о новой мемориальной культуре, заявившей о себе в Европе – и прежде всего в Германии – в течение последних четырех десятилетий. Согласно ей, ныне прошлое не отделено непреодолимой стеной от настоящего и будущего и не является сферой интересов исключительно профессиональных историков:
Теперь мы живем в мире, – пишет Алейда Ассман, – где жертвы колониализма, рабства, Холокоста, мировых войн, геноцида, диктатур, апартеида и других преступлений против человечности по всему земному шару поднимают головы, чтобы рассказать, как все было с их точки зрения, и тем самым заявить о новом взгляде на исторические события[83 - Ассман А. Трансформация нового режима времени // Август, ХX век: Трансформация жизни частного человека в эпоху социальных катаклизмов. Т. 1. М., 2014. С. 29. https://magazines.gorky.media/nlo/2012/4/transformaczii-novogo-rezhima-vremeni.html (дата обращения: 18.10.2022).].
Будучи местом перманентного альтернативного толкования изменчивого прошлого, блошиный рынок рассматривается в книге как порождение нового ощущения времени, как часть этого ощущения и реакция на него. Обращение к указанным тематическим блокам исследовательской литературы стало исходным моментом для размышлений вокруг оформившихся в процессе ее чтения вопросов.
Постановка вопросов, структура работы, разделение труда
В этой книге предпринята попытка сложить калейдоскоп хронотопов (Михаил Бахтин) – предметов, в которых соединяются место и время[84 - Этот метод использует немецкий историк Карл Шлёгель в книге о советской истории как археологии погибшего мира. См.: Schl?gel K. Das sowjetische Jahrhundert: Arch?ologie einer untergangenen Welt. M?nchen, 2017. S. 20–26.], – и людей, их продающих и приобретающих. Причем предметы толкучки, как правило, не относятся к разряду музейных экспонатов или художественных произведений, а представляют собой артефакты ушедшей или уходящей повседневности. При таком подходе блошиный рынок оказывается местом, которое не только дает вещам шанс на вторую жизнь, но и задает иную перспективу в изучении общества и его представлений о собственном прошлом. Однако это пока еще недооцененный клондайк[85 - Мы признательны Елене Осокиной, именно так оценившей в переписке возможности, которые предоставляет историку изучение блошиного рынка, и тем самым поддержавшей нас на стадии размышлений о перспективах проекта. Однажды она и сама разделила с нами предрассветную велосипедную поездку на мюнхенский блошиный рынок.] для исследователей общества – его устройства, культуры, социальных практик. Истории с блошиного рынка – как и сам блошиный рынок в качестве культурно-исторического феномена – остаются для большинства историков незаметными и, судя по состоянию историографии, почти незамеченными.
Чтобы структурировать эту слабо поддающуюся организации, неустойчивую массу вещей и лиц, книга разделена на шесть частей. В большинстве из них будут присутствовать три объекта – события/процессы, люди и вещи. Каждая из частей построена вокруг исследовательского вопроса, объединяющего излагаемый материал. В первой, вводной части мы ориентируем читателя в организации книги и знакомим с ее особенностями и авторами. Главными в ней являются вопросы о том, какого рода наука практикуется в книге и чем объяснить неочевидную для историка и социолога любовь авторов к старым вещам и рынкам их циркуляции. Читатель, с нетерпением ждущий истории происхождения и развития блошиного рынка, может пропустить знакомство с авторами и сразу обратиться ко второй части.
Во второй части речь пойдет преимущественно о блошином рынке как институте. В ней поставлен вопрос о том, в какой степени его организация, функции, круг посетителей, нормы, язык позволяют рассматривать блошиный рынок как отражение общества.
В третьей части в центре внимания находятся люди и их рассказы о старых и редких предметах. Это рассказы торговцев, владельцев (включая авторов книги и их близких) и СМИ, организованных для коммуникации о старых или странных вещах. Эту часть цементирует вопрос о том, как и зачем люди рассказывают о старых вещах.
В четвертой части фокус повествовательной оптики сместится с людей на предметы, которые сами превратятся в рассказчиков об их создателях и владельцах, о прежних временах и давних событиях. Объединяют эту часть вопросы, о чем молчат вещи и как можно попытаться их «разговорить». Разделение материала третьей и четвертой частей предпринято исключительно для удобства изложения. Если в третьей части речь в большей степени пойдет об инструментализации вещей для оправдания и обоснования определенного видения прошлого и настоящего, то в четвертой – об исследовательском потенциале предметов, о вещах как о средоточии информации и о возможностях ее добычи и использования историком.
Содержанием пятой части являются гендерные аспекты блошиного рынка. В ней расследуется разделение труда между его посетителями и посетительницами, а именно представления о преимущественно «мужских» и «женских» товарах, о стратегиях торга и покупки. Кое-что, сказанное в других частях, здесь подвергается ревизии. Центральным вопросом является выяснение того, насколько гендерные стереотипы действенны или иллюзорны, релевантны или маргинальны для конструирования представлений о блошином рынке, о предметах из прошлого, для организации и структурирования жизнедеятельности толкучки.
Наконец, шестая часть посвящена «русскому следу» на толкучках и барахолках, то есть приключениям предметов и людей российского или советского происхождения на блошином рынке. В ней поставлен вопрос о специфике предметной среды в императорской России, СССР и современной Российской Федерации. В какой степени авторам удалось ответить на поставленные в книге вопросы, судить читателю.
* * *
Необходимо внести ясность в вопрос о нашем, не вполне типичном в данном случае, разделении труда. Обычно в текстах, написанных в соавторстве, присутствует ясное, проблемно-тематическое разделение труда: соавторы работают над частями книги или статьи, которые соответствуют их компетенции, а затем эти части сводятся, стыки логически «затираются», стиль текста гармонизируется.
В данном случае соавторство было организовано совершенно иначе, и это третья, наряду с научно-художественной стилистикой и необычным предметом исследования, особенность книги. Приняв решение о совместной работе, мы начали писать в четыре руки и постоянно обсуждать друг с другом создаваемый текст. Подобный режим работы могут себе позволить только соавторы, практически все время находящиеся вместе. По этой же причине теперь уже довольно затруднительно определить в деталях, какая идея, фраза, формулировка кому из нас двоих принадлежит. Но поскольку главным исследовательским инструментом в этом проекте является различающийся по многим параметрам индивидуальный опыт каждого из нас, все крупные структурные единицы книги, за исключением первой главы вводной части, помечены фамилией только одного соавтора, от лица которого ведется повествование и опыт которого является в каждом конкретном случае точкой опоры. Исходя из этого критерия, предисловие, куски второй и третьей глав первой части, части со второй по четвертую и шестая, начало заключения и одно из послесловий принадлежат Игорю Нарскому, куски второй и третьей главы первой части, пятая часть и первое послесловие – Наталье Нарской. Все эссе первой главы и одно эссе последней главы первой части, а также львиная доля заключения в течение полутора лет многократно дополнялись, переформулировались и переписывались в ходе совместной работы над основной частью книги и дискуссий о принципиальных авторских позициях. Поэтому оно – плод соавторства. По этой же причине здесь местоимение «мы» встречается в большей концентрации, чем в других частях книги. Мы рады, что в конце концов добились необходимой для соавторства меры единодушия. То, что оно не абсолютно, на наш взгляд, делает книгу только интереснее. Мы надеемся, что текст книги получился идейно и стилистически достаточно гармоничным.
Зыбкая почва источников
