скачать книгу бесплатно
А потом вдруг будто ее подменили: чуть что, руки в ход пускает, все швырком да рывком, и не накормит толком. Совсем приуныли сиротки.
– Вот что я скажу тебе, сестричка, – не вытерпела наконец Церцерушка, – злая она женщина оказалась, того и гляди, совсем нас со свету сживет, так давай лучше сами пойдем куда глаза глядят.
– Ладно, сестрица, – отвечает меньшая, – пойдем куда глаза глядят.
Встали они утром пораньше, сказали мачехе, что в лес пошли бы по ягоды, если она их отпустит.
– Ступайте куда хотите, – говорит им мачеха, – все равно от вас никакой пользы нет.
А когда девочки за ворота вышли, тихо сказала им вслед:
– Сделай так, Господи, чтобы они в лесу водицы испили из ямки, чьим-нибудь копытом оставленной, и тотчас в животное то обратились!
Да только Церцерушка эти слова все и услышала!
Горько было у девочки на душе, когда брели они по дороге в сторону от отчего дома. Добрели наконец до леса.
Церцерушка сестренке наказывает:
– Смотри же, не вздумай водицы испить из следа зверя какого-нибудь.
Пообещала сестренка не пить, даже если очень захочется, и разбрелись обе, ягоды собирают, друг на дружку и не оглянутся.
Через какое-то время малышке страсть как пить захотелось, а вокруг – ни родничка, ни ручейка. Девочка чуть не плачет, кажется, помрет, если хоть глоточка воды не выпьет. Идет она дальше, горько всхлипывает, ищет, да ничего не находит, и вдруг – копытца какого-то след, а в нем вода дождевая поблескивает. «Ну и пусть я в животное обращусь, не испить не могу, невтерпеж мне!» Бросилась девочка наземь, приникла к воде, одну капельку отпила и тотчас обратилась в косулю.
А Церцерушка тем временем ягод набрала полную корзину, оглянулась – где же сестрица? А ее и не видно нигде. Она туда, она сюда, кричит, зовет малышку. Никакого ответа. Заплакала Церцерушка в голос, так что по лесу стон прошел.
Вдруг видит, бежит к ней косуля, подбежала, заблеяла горестно, руки, лицо ей лижет.
Еще пуще расплакалась Церцерушка:
– Не послушалась ты меня, сестрица милая, стала теперь косулей!
Обняла она косулю за шею и повела через лес, а сама все плачет-убивается. Но только вскорости ей и еще горше заплакать пришлось, когда увидела она вдалеке охотника. За плечом у него висело ружье двуствольное, а впереди ищейка бежала, дичь вынюхивала. Боже мой, боже мой, вот сейчас увидит охотник косулю да и застрелит ее! Церцерушка мечется, озирается, место ищет, где бы сестрицу спрятать. Видит, стожок стоит, обрадовалась, за стожком с сестрицею вместе укрылась.
Да только учуяла ищейка косулю и стрелою к стожку подлетела. Обнюхать обнюхала, а обижать косулю не стала. С ходу назад повернула, подбежала к хозяину, скачет, прыгает вокруг него, повизгивает жалобно – до тех пор не угомонилась, пока он ей кусок хлеба не бросил. Подхватила ищейка хлеб на лету и назад к стожку побежала. Бросила хлеб перед Церцерушкой и опять к хозяину кинулась, опять скачет вокруг него и еще жалобней повизгивает.
Удивился охотник: что это с собакой приключилось, никогда она на охоте есть не просила. Но все же швырнул ей еще кусок хлеба. Ищейка опять есть не стала, опять к стожку побежала, у ног Церцерушки кусок уронила – да назад к хозяину, передними лапами на грудь ему встала, заскулила жалостно, будто ей хребет перебили.
– Ну, погоди же, – сказал охотник, – дам я тебе еще хлеба кусок, но уж на этот раз сам погляжу, куда ты его относишь. Быть того не может, чтобы ты столько хлеба сама сожрала!
Подошел охотник к стожку да так и замер, язык проглотил: видит, стоит за стожком девушка красы невиданной и горькие слезы льет, а к ней косуля жмется и блеет прежалобно. Обхватила Церцерушка косулю обеими руками, просит охотника:
– Дяденька охотник, не тронь косулю, она ведь сестренка мне!
Засмеялся охотник:
– Ах ты, девчушка милая, что это ты придумала? Ну как же косуля сестренкой твоей может быть?
Рассказала тут Церцерушка охотнику, кто они и откуда и какая беда с ее маленькой сестрицей случилась.
Жалко стало охотнику сестер, даже слезы на глазах показались.
– Не бойся, Церцерушка, – сказал он, – не трону я сестрицу твою, а возьму вас обеих к себе во дворец. Ведь я, чтоб ты знала, король.
Взял он Церцерушку за руку, Церцерушка обняла косулю за шею, и так пошли они во дворец.
Король приказал пустить косулю в красивый сад и там содержать в довольстве, а еще приказал, чтобы всяк, кто добра себе желает, Церцерушке во всем угождал, все ее желания наперед угадывал.
Так все и стало. Церцерушку каждый старался побаловать, и только одна старуха, бывшая нянька короля, ее невзлюбила. Была у старухи дочка, и надумала она короля на своей дочке женить. Потому как – чуть не запамятовал – король-то был еще не женатый. Каких только королевен ни предлагали ему в жены, а он нет да нет, ни одна не понравилась.
Старуха нянька этому радовалась, но, увидев Церцерушку, испугалась. «Видать, вот кого хочет король в жены взять, – рассуждала она про себя, – да только не бывать этому!»
Дождалась она, когда король уйдет из дому, пошла с Церцерушкой в сад, где косуля жила. Посреди того сада озеро было. Вышли они на бережок, старуха и говорит:
– Постой, Церцерушка, не спеши, поглядись в озеро: экая ты раскрасавица!
Глянула Церцерушка в озеро, а злая старуха тотчас ее в воду и столкнула.
Ах как жалобно косуля блеяла, вокруг озера бегала! Но злая старуха посмеялась только:
– Можешь блеять, хоть разорваться, лишь бы не заговорила!
К вечеру приходит король домой – и прямо в покои Церцерушки. А Церцерушки и след простыл. Он старуху, няньку свою, зовет:
– Где Церцерушка?
– Да где ж ей быть? В сад, верно, ушла. Она же всегда там с косулей играет.
Король – в сад, ищет, зовет Церцерушку, да только нет ее нигде, одна косуля вокруг него бегает, блеет, смотрит жалобно, а сказать ничего не может.
Опечалился король, загоревал совсем. «Наверное, – думает, – надоело ей во дворце, ушла от меня, скитается где-нибудь». Велел он искать ее по всему королевству, золота сулил горы целые тому, кто найдет ее, а только что толку? Хоть бы и полкоролевства посулил – никто Церцерушку не видел.
Король теперь целыми днями стал в саду пропадать, косулю ласкает, выспрашивает: «Скажи, где Церцерушка?» Но бедная косуля только блеет в ответ, сказать ничего не может.
Увидела это злая старуха, испугалась: король только что не живет в саду, с косулей беседует, а ну как придет ему в голову, что Церцерушку кто-то в озере утопил? И решила она косулю извести. Выждала, чтоб ушел король из дворца, призвала поскорей мясника и повела его в сад – косулю резать.
Заметила косуля мясника с ножом, заметалась, бедная, бросилась бежать вокруг озера со всех ног, а ножки-то у нее слабые, того гляди, подломятся. Злодеи и звали ее, и приманивали – не дается им в руки косуля. И послушайте, какое чудо тут приключилось! От страха великого вернулась речь к бедной косуле, и вот как она заговорила:
Выдь, Церцерушка, сестрица любимая,
Восстань со дна озера,
Из чрева рыбьего!
Уж точат нож про меня, безвинную,
Мою кровь пролить тут замыслили!
А король как раз воротился домой и в сад зашел. Услыхал он, что кричит сестра Церцерушки, мигом придворных своих созвал, всех, кто был, заставил озеро вычерпать да рыбу поймать преогромную. Вспороли рыбине брюхо, а там Церцерушка – как сейчас ее вижу – живая и невредимая, только еще в сто раз краше.
Что тут радости было – и не расскажешь! Косуля скакать принялась, да так, что перекувырнулась дважды и вдруг – вы только послушайте! – вдруг опять превратилась в красивую девушку.
А тем временем озеро наново водой налилось. Велел король схватить колдунью и в озеро бросить. А Церцерушку во дворец повел, тотчас позвал священника, и священник в тот же день обвенчал их. Сели молодые в скорлупу яичную и поплыли вниз по речке.
Если на берег выйдут, гостями вашими будут.
Силач Янош
Было где-то или не было, а все ж таки было, говорят, за морем-океаном, за семьюдесятью семью царствами-государствами и еще на кривой вершок подальше, если отсюда глядеть, жила на свете бедная женщина с лежебокой сыном. Днем и ночью трудилась бедная женщина, пряла да ткала, руки-ноги ее покоя не знали, а бездельник сын валялся где попало целыми днями, пыль пересыпал из ладони в ладонь.
Шибко убивалась бедная женщина, кажется, лучше б помереть с горя-печали. Да только что же станется с ее дитятком единственным, ежели она богу душу отдаст? Он же совсем беспомощный, ленивец эдакий, ему и лакомство любимое прямо в рот подай: сам-то и руку не протянет!
Но в какой-то день Янош вдруг голову приподнял и спрашивает мать:
– А скажи-ка, родимая, отчего это стучат у соседей, да громко так?
– Соседи, сынок, дом новый ставят, оттого и стучат-приколачивают.
Янош так и подскочил, говорит матери:
– Пойду-ка я к ним, родимая, может, чем-нибудь да помогу.
Бедная женщина даже онемела, глаза вытаращила: вот чудеса!
Пришел Янош к соседям, а они как раз вкруг бревна девятисаженного сгрудились, поднять хотят, а сил не хватает. Янош даже руками всплеснул, такое увидя.
– Да неужто, – кричит от ворот, – слабаки вы такие, что бревна не подымете?
– Ступай отсюда, бездельник, пыль дорожную перемалывать, – рассердился сосед, – не то затолкаю тебя самого под бревно!
– Да ты не ершись, сосед! Хороши ж вы, работнички! Хворостину, вишь, осилить не можете, зачем только кормят вас. А ну-ка подайтесь назад все!
Подхватил он бревно и поставил матицей, словно палку подбросил.
С той поры Яноша всюду встречали с почетом. Кто строиться вздумает, первым делом Яноша зовет на подмогу; самые неподъемные тяжести он поднимает, зато и ему не жалеют денег – он уж и не придумает, что с ними делать, где складывать.
Ох как его матушка радовалась, нахвалиться не могла сыном! «Теперь мне бояться нечего, – думает, – прокормит меня сынок до самой моей смерти». Даже к старосте сельскому завернула, не удержалась и ему похвастала.
А староста был жадный да завистливый, прежде никогда не держал работников, все из скупости, а тут подумал: «Найму-ка я этого Яноша задешево». Староста как раз недавно земли прикупил, угодья большие, да кустарником все поросли. Вот и пусть силач Янош кустарник выкорчует.
Говорит он матери Яноша: так, мол, и так. Обрадовалась женщина, бегом домой припустилась, взяла с собой сына и назад, к старосте. Тотчас и сговорились. Староста за работу Яношеву обязался его с матерью кормить, поить, одевать, а как кончится срок, получит Янош ремешки для бочкоров. А ремешки из спины того из них вырежут – старосты или Яноша, – кто на другого рассердится.
В первый день нового года пришел Янош к старосте за работу приниматься. Утром поставили перед ним маленькую миску с мамалыгой, а потом приказали выгнать овец на дальнюю вырубку и до вечера домой глаз не казать, но подлесок весь выкорчевать. Котомку же дали пустую, так и хлопала на ветру.
Янош не опечалился, овец выгнал, куда приказано, и оставил пастись, а сам насобирал сухих веток и такой огонь разжег, что до неба языки доставали. Когда прогорели дровишки, поймал он двух барашков, освежевал их, насадил на крепкую ветку дубовую да и зажарил на алом жару. До отвала наелся, корочка так и хрустела, сам король бы ему позавидовал!
Вечером пригнал он овечек на старостин двор. Староста спрашивает:
– Ну и сколько ж ты одолел, Янош?
– Все одолел, ваша честь, – отвечает Янош.
– Неужто все одолел?! Ты про что говоришь-то?
– А про тех барашков пестреньких. Съел я их, другого харча ведь не было. Что, аль осерчали вы, господин староста?
– Что ты, что ты, ни капельки! Правильно сделал. Делай и в другой раз так же, если моя жена опять с пустой котомкой тебя отправит.
Досталось старостихе от мужа: зачем поскаредничала, Яноша с пустой котомкой отпустила, словно не он сам приказал ей так поступить! Но больше-то ведь не на ком было злость сорвать.
Так миновала зима. По весне отправился староста поглядеть, много ли Янош успел кустарника выкорчевать.
Пришел и за голову схватился: ни одного кустика не выкорчевано, а Янош спит себе возле овечек в тени, десятый сон видит. Растолкал его староста, ругает, а Янош и ухом не ведет. Послушал, послушал и спрашивает:
– Что, господин староста, аль сердиться изволите?
– Что ты, что ты, негодяй, бездельник, я совсем не сержусь! А вот ты подставляй-ка спину, потому как уговор нарушил.
– Тогда сперва вы, господин староста, подставляйте спину, вы же первый уговор нарушили. Матушке моей корочки сухой не дали, да и мне – не на всякий день.
«Этого, видать, вокруг пальца не обведешь, – думает староста, – ну уж ладно, придется пострадать, пусть он кустарник все ж выкорчует».
На другой день Янош надивиться не мог, когда в котомку свою заглянул: лежал там большой каравай хлеба белого и сала добрый кусок.
«Ну, коли так, – подумал Янош, – надобно за корчеванье приняться». Взял было топор, вырубать стал, да видит – медленно дело идет. «Да с чего мне мучиться, ну-ка, топор, в сторону!» Схватился обеими руками за куст, сразу с корнями выдернул, потом второй, третий, и пошел, пошел, точь-в-точь как бабы коноплю дерут.
За два дня всё и повыдергивал – деревья, подлесок, кустарник, плющ, – потом все в одну кучу свалил – куча получилась с церковь высотой – и поджег.
Вот это был костер так костер! Уж вечер настал, а светло как днем. Увидели в деревне огонь, испугались, что конец света пришел, вся земля горит. Забили набат, схватили кто топор, кто ведро и бегом на огонь, словно разума лишились. Только на место прибежали, увидели люди, что старостина вырубка горит, а не мать-земля.
Янош по коленям бил – так смеялся, а люди посердились да и по домам разошлись.
Утром староста спрашивает Яноша:
– Много ли корчевать осталось?
– Все выкорчевал, господин староста.
– А куда же сложил то, что выкорчевал?
– Да я сжег всё, до последней тростиночки. Неужто не видали вчера, как огонь полыхал?
– Видел, как не видеть, разбойник ты! Только мне сказали, что соседняя деревня горит.
– Так, может, осерчали вы, господин староста?
– Что ты, что ты, и не думал!
А сам, того гляди, лопнет от злости.
Не знали староста со старостихой, что и делать, как от Яноша избавиться. Днем и ночью думали, ломали головы, наконец староста кое-что придумал. Позвал он Яноша и говорит ему:
