Сказки народов мира

– Ну что, Силян, где был-пропадал? Не бросил ли гулять? Мать по тебе глаза проплакала. Молодая жена Неда при живом муже горькой вдовицей горюет. А сынок Велка сиротой растёт. Может, твой отец Божин хоть от внука дождётся помощи.

Покатились тут у Силяна из глаз частые слёзы.

– Если бы мне в родные места привелось вернуться, всё бы по-другому пошло. Только как туда добраться? Может, кораблём, что к острову причалит?

– Нет, Силян, не заходят сюда корабли. В стороне этот остров от торговых путей лежит. И окружают его мели, скалы да водовороты. Ведь и тот корабль, на котором ты плыл, о наши камни в щепы разбило.

– Да вы-то сами как сюда попали? – вскричал Силян. – И откуда меня и всю нашу семью знаете?

– Как не знать! Мы все с тобой из одного села родом. Вся ваша жизнь нам как на ладони видна. А сюда на остров приносят нас широкие крылья. Мы ведь аисты, Силян.

– Аисты? Не пойму я что-то! – говорит Силян. – Разве аисты пашут и сеют, по-болгарски говорят? Не бывает такого на свете!

– Бывает не бывает, – отвечает старик, – а что было, то было. Если хочешь, послушай. Расскажу я тебе не сказку, не побаску, чистую правду.

Давно это случилось. Мой дед тогда ещё мальчишкой босиком бегал. И таким сорванцом рос, ещё почище тебя. Соберёт ватагу мальчишек да девчонок, по садам яблоки обрывают, ульи на пасеках перевернут, собакам к хвосту черепки привязывают. Не было на них ни угомона, ни управы. Однажды забрёл в село старик нищий. Принялись ребята его дразнить, за рубаху, за торбу дёргать. Рассердился старик да и огрел посохом одного, другого. Ребята отбежали, стали в него камни швырять. И попал камень ему в висок. Упал старик и умер. А перед тем как в последний раз вздохнуть, успел их заклясть страшным заклятьем: «Не умели вы среди людей людьми жить, так станьте аистами. А людьми обернуться сможете только там, где, кроме вас, людей не будет, на пустынном острове посреди моря. Нерушимо моё проклятие на веки веков!»

Как сказал старик, так и сделалось. В тот же миг выросли у ребят крылья, поднялись они в воздух и полетели. Куда – сами не знали. Принёс их ветер на этот остров. Посреди острова из-под скалы текут два ручья: один ручей с человечьей водой, другой с аистиной. Искупаемся в первом – людьми становимся. Тут, на острове, время коротаем. А когда в родную Болгарию, в родимое село весна придёт, начинает нас томить тоска неодолимая. Тогда окунёмся мы в ручей с аистиной водой и, обернувшись аистами, летим на родину. Там наш дом, там и живём до глубокой осени.

– Дедушка, а мне можно аистом обернуться? – спросил Силян.

– Отчего ж нельзя, – ответил старик.

– Так покажи мне скорей, где заветные ручьи, – молит Силян. – Сделаюсь аистом, полечу на лёгких крыльях в родную сторону.

– Нет, Силян, – старик отвечает, – там, в Болгарии, сейчас зима, а мы, аисты, птицы зябкие. Одному тебе не долететь. Не наезжены в море дороги, да и в небе путь не проложен. Придёт пора, всей стаей снимемся, и ты с нами.

Остался Силян жить в аистином селе. Кому что в хозяйстве помочь – он первый. Сено копнил, хлеб убирал. Будто подменили Силяна, совсем другой человек, сам себя не узнаёт.

Так и шло время – днём в работе, ночью в тоске.

Вдруг забеспокоились люди-аисты. В небо глядят, глаза у всех тревожные, любое дело из рук у них валится. А в одно утро, на ранней заре, крик раздался:

– Пора в дорогу! Пора!

У Силяна взыграло радостью сердце, и тотчас же его словно ледяной рукой сдавило. Бросился он к старому деду, со слезами заговорил:

– Скажи, дед, что мне делать? Как в аиста превратиться – ты меня научил, а как человеком в родном селе остаться – не ведаю. Не присоветуешь ли какого средства?

– А ты вот что, Силян, – отвечает дед, – возьми кувшинчик, набери в него воды из человечьего ручья да повесь на шею. Прилетишь домой, сбрызнешься той водой, сам собой станешь. На тебе ведь нет заклятья на веки веков нерушимого.

Три дня и три ночи летели аисты над морем. Силян-аист еле крыльями машет, ниже всех летит. Совсем из сил выбился, вот-вот отстанет. Да тут как раз твёрдая земля показалась. Отдохнули аисты на крутом берегу, дальше полетели.

А как завиднелось вдали родное село – откуда только силы взялись! – вырвался Силян-аист вперёд, всё от радости позабыл, ринулся стремглав к отчему двору. Да не уберёгся: глиняный его кувшинчик ударился о камень и разбился. Вся человечья вода в землю впиталась. Заплакал бы Силян, да аисты плакать не умеют. Взмахнул бедняга усталыми крыльями, поднялся на крышу родимого дома, а там в гнезде уже сидит старый аист, тот, что на острове самым старым дедом был.

Застучал аист клювом, как солдат палочками по барабану. Силян всё понял.

– Моё это гнездо, спокон веку тут селюсь. А ты, Силян, вон на сарае пристройся. Твой отец Божин и туда колесо от разбитой телеги приладил.

Свил себе гнездо на том колесе Силян-аист, стал в нём на длинных ногах, во двор смотрит. Видит – мать корову доит, молодая жена Неда овец в хлев загоняет, сестра Босилка разжигает в очаге огонь – ужин готовит. А сыночек Велка между всеми вертится, светлая его головёнка то тут, то там мелькает.

Захотелось Силяну сына получше разглядеть, слетел он с гнезда во двор. А Велка его за хвост схватил, весело закричал:

– Смотрите, смотрите, я аиста поймал! Посажу его на верёвку, буду с ним играть, за собой водить.

Тут как раз отец Силяна, Божин, с поля вернулся. Услышал, что Велка кричит, и сказал:

– Отпусти аиста, внучек. Аист птица добрая, никому зла не делает.

Велка послушался деда.

Стал Силян-аист жить и при доме и не дома, со своими и не свой.

Вот раз пошёл Божин поле пахать и внучка с собой взял, волов погонять, приучать к работе. Снялся Силян-аист с крыши и за ними полетел. Опустился поближе к сынишке, ходит по борозде.

Велка увидел, закричал:

– Дедушка, дедушка, это наш аист! Я признал его.

– Пусть себе ходит, внучек. Он нам не помеха.

Начали пахать. Велка не столько волов погоняет, сколько на аиста оглядывается, волов с ровного шага сбивает, борозда криво идёт. Дед рассердился, хотел аиста отогнать, швырнул в его сторону комом земли, да на беду попал, ногу ему перешиб.

Аист улетел в гнездо, больную ногу поджал, скрипит клювом от боли.

Вечером собралась семья во дворе у летнего очага за ужином. Велка говорит матери:

– Мама, нынче наш аист прилетел на пашню, а дедушка ему комом земли ногу перешиб.

Дед сказал:

– Да, неладно вышло. А всё Велка виноват. Зачем на птицу оглядывался, про волов забыл. Я на мальчишку рассердился, хотел аиста отогнать.

Тут Велка опять голос подал:

– На меня рассердился, меня бы и бил!..

Силян-аист с крыши всё видит, слышит. И горько ему и радостно, даже нога меньше болеть стала.

Как-то раз сестра Босилка сидела под явором[1] и низала монисто[2] из мелких монет. Вдруг растворились ворота, во двор въехали сваты с женихом. Поднялся весёлый переполох. Босилка в хату убежала, за печь спряталась. Судились-рядились сваты с отцом-матерью. Наконец поладили.

Заиграли тут волынщики, собрался народ, хоровод-коло[3] завели. Сватов да жениха мёдом угощают. Босилка из-под длинных ресниц украдкой на жениха посматривает – видно, по нраву он ей пришёлся. Про своё монисто она и думать забыла, лежит оно брошенное под явором. Силян-аист тихонько клювом его с земли подобрал и в гнездо унёс.

Вдруг слышит, в амбаре жена его Неда плачет-приговаривает:

– В доме веселье, а у нас с тобой, сыночек мой Велка, на сердце горе. Словно две травинки мы при дороге – я без мужа, ты без отца.

Слышит Силян, как Велка матери отвечает:

– Не убивайся так, мама, может, ещё вернётся отец.

– Ох, не вернуться ему! Говорили люди, передавали, что отправился он на корабле за море, а корабль тот разбило в щепки.

Крикнуть бы Силяну с крыши: «Жив я, жив!» – да нет у аиста голоса.

Идёт время. Уже хлеб убрали. Дни ещё тёплые, а ночи прохладные. Поджила у аиста перебитая нога, только чуть прихрамывает.

Сестра Босилка к свадьбе готовится, праздничные наряды шьёт. Жена Неда чёрными нитками вдовью рубашку себе вышивает. Раз откатился клубок ниток в сторонку, Неда не приметила. Силян-аист и его в гнездо унёс.

Весёлой свадьбы не дождался Силян. Пришла осень, а с ней пришла пора улетать аистам в тёплый край. Сбилась стая на речном берегу, снялась и полетела к острову. А Силян что? Что же Силян – сердце его в родном доме осталось, а сам полетел вслед за стаей на аистиный остров, где всегда тепло.

Живёт Силян на острове, всем людям-аистам помощник, в любом деле первый работник. А сам деньки считает. До того часа, как всё селение опять в аистиный ручей окунулось, насчитал Силян побольше, чем четверть года, поменьше, чем полгода.

На этот раз кувшинчик человечьей водой полнее налил, покрепче на шею его привязал. А как спускался на родной двор, еле крыльями махал, осторожней осторожного на землю садился. За амбар зашёл, человечьей водой обрызгался, снова Силяном стал.

Рыжая собака Лиска увидела его, залаяла.

Силян ей говорит:

– Что же ты, Лисанька, хозяина не признала?!

Родные услышали его голос, выбежали, бросились обнимать. Плачут и смеются. А Велка прыгает вокруг, звонким голосом кричит:

– Мама, мама, говорил я тебе, что отец вернётся!

Жирного барана зарезали, зажарили, созвали гостей. Ели-пили, Силяна расспрашивали, где был-побывал, куда ходил, что видал. Силян рассказывает, а ему не верят. Тут Силян, чуть прихрамывая, по половицам прошёлся, у отца своего Божина спросил:

– Помнишь, ты в мою сторону ком земли кинул да ненароком по ноге мне попал? С тех пор и хромаю.

Замолчали все, призадумались. А Силян, не говоря ни слова, вышел во двор, приставил лестницу к амбару и достал из своего гнезда сестрино монисто да клубок чёрных ниток. Тут уж все Силяну поверили. Стали дивиться, толковать-перетолковывать, а самые старые припомнили: когда их деды малыми детьми были, пропало в селе несколько ребятишек. Кто говорил тогда, будто цыгане их с табором увезли, – кто – будто в речке утонули. А оно вон что оказывается!..

Аистов и раньше в селе не обижали. А теперь и вовсе за своих считают. Детишкам с самого малолетства наказывают, чтоб не гоняли их, камнем бы не бросили, громким бы криком не испугали.

А Силян долго, счастливо жил, внукам про свои странствия да злосчастья рассказывал.

Как медведь виноградник сторожил

(Сербская сказка)

Нанял один человек медведя виноградник сторожить. Пришло время урожай собирать, виноград давить, вино делать. Вот человек взгромоздил большую бочку на воз и поехал на виноградник.

Приехал. А собирать-то нечего! Ни одной кисти на кустах, ни одной ягодки.

Хорошо медведь за виноградником приглядывал. Созреет ягодка – попробует. Зарумянится кисть – полакомится. И сам не заметил, как весь виноград съел.

Огорчился человек, даже заплакал.

А медведь, как увидел, что человек плачет, ушёл в другой конец виноградника и ну реветь, мохнатой лапой глаза утирать. Человек говорит:

– Я плачу – ясное дело отчего. Ты меня на всю зиму без вина оставил. А ты, косолапый разбойник, чего ревёшь?

– Эх, человек, – отвечает медведь. – Твоя беда – не беда. Этим летом винограда нет, будущим летом новый созреет. А вот мне, бедному, и правда плохо. Узнают все кругом, что я за сторож, никто больше не наймёт виноградник стеречь. Оттого и плачу, утешиться не могу!

Конь-солнышко

(Словацкая сказка)

Шёл я однажды, куда – не знаю, зачем – не ведаю. Шёл глубокими долинами, на высокие горы с хрустальной вершиной поднимался, забирался в непролазные чащи, через ручьи перепрыгивал, через реки перебредал. А как вышел на широкую дорогу, встретил старого-престарого старца. Голова седая, борода до пояса, посохом подпирается. Увидел меня старик и спрашивает:

– Куда, сынок, идёшь-бредёшь?

– Не знаю, не ведаю. А вы, дедушка, куда?

– И я не знаю.

– Вот и хорошо – значит, нам по пути!..

Пошли вместе. Старец просит:

– Расскажи что-нибудь. Дорога короче покажется.

– Молод я вам были-небылицы рассказывать. Вы по свету чуть не век бродили, много чего повидали, вы и расскажите.

– И то правда, – согласился старец. – Вспомнил я, что однажды случилось ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Слушай да помалкивай, верь – не верь, только не перебивай.

И начал рассказ. Что я от него услышал, то и вы услышите. Ничего я тут не прибавил, не убавил, ничего не придумал.

Так вот, лежало среди гор царство, тёмное, как могила. Ночь там не кончалась, рассвет не наступал, потому что солнце туда не заглядывало, стороною тот край обходило. И жить бы там людям во тьме, как совам в лесу, как летучим мышам в пещере, как кротам в норе. Да, на счастье, был у короля той страны конь с солнцем во лбу. В тот час, когда пора бы утру наступать, выводили королевские конюхи коня-солнышко из конюшни и шли с ним к вершине горы. С каждым его шагом всё светлее становилось в королевстве, уползала мгла в тесные глубокие ущелья и таилась там, словно хищный зверь в засаде. Светило и грело то солнце и глаза слепило, глянешь – зажмуришься.

Целый день пасся конь на зелёной вершине. Крестьяне пахали и сеяли, ремесленники мастерили свои изделия, купцы торговали, лекари лечили больных, дети резвились, а король правил своей страной, как и положено королю.

Когда все уставали от дневных дел, коня уводили с горы в конюшню, и непроглядная ночь опять воцарялась в королевстве.

Так бы всё и шло людям на радость. Да вот как-то пропал солнечный конь, исчез из стойла неведомо как, неведомо куда. Великая беда обрушилась на королевство. Как жить, если тьма кругом, хоть глаза выколи, хоть ножом её режь.

Король засветил фонари, собрал своё войско, и отправились они на простых конях искать солнечного коня.

Ехали они при свете факелов, из края в край королевство проехали и добрались до границы, где соседнее государство начиналось. Тут блеснул им в глаза огонёк вдали. На тот огонёк и свернул король.

Видит – стоит домик, из толстых брёвен сложенный. В домике свеча горит, перед свечой большая книга раскрыта. И читает ту книгу какой-то человек. Ни молод, ни стар, как раз в такой поре, когда сила ещё не ушла, а мудрость уже пришла.

Спешился король, вошёл в домик и поздоровался. А человек говорит:

– Ничего мне не рассказывай, я и сам всё знаю. Как раз сейчас про тебя в книге читаю. Собирался ты искать коня-солнышко, да только тебе не сыскать его. А если сыскать, то не получить! А если получить, то не удержать! А если удержать, то назад не воротиться!

– Что же делать?! – вскричал в отчаянии король. – Неужели никто помочь беде не может?

– Доверься мне, я помогу. Так в книге написано, так и сбудется.

Кто был тот человек, король не знал, и мы не знаем. Если всё наперёд говорил, выходит – чародей-предсказатель. Так король и подумал. Кивнул он головой, а чародей дальше речь ведёт:

– Возвращайся-ка ты домой. Если король в дни радости и спокойствия правит своими подданными, то в час горести негоже ему покидать их.

– Верно ты говоришь, – сказал король. – Коли сделаешь, что обещал, награжу тебя по-царски.

– Про награду потом потолкуем, – ответил чародей. – Дай мне одного слугу в помощь. В свой час всё исполнится.

– Слуг много, сам выбери, – сказал король.

Оглядел чародей королевских слуг, одного спросил:

– Хочешь со мной идти?

– Только возьми! – воскликнул тот. – Рука у меня тверда, оружие наготове, душа в сражение рвётся.

Спрашивает чародей другого. Он отвечает:

– Только возьми! Пусты мои карманы, охота наполнить их чужеземным золотом.

– Ну, а ты пойти не хочешь ли? – спрашивает чародей третьего.

– Возьмёшь – пойду, не возьмёшь – останусь. На работу не напрашиваюсь, от работы не отказываюсь, в чужие дела без дела не мешаюсь.

– Вот этого я и возьму, – решил чародей.

Король повернул со своим войском туда, откуда пришёл.

А чародей посадил слугу в уголок, велел молчать и опять за книгу. Читал, вычитывал, страницы перелистывал, пока свеча не догорела. Тут он задремавшего слугу в бок толкнул.

– Пора, – сказал, – в путь-дорогу.

Только переступили границу соседнего королевства, посветлело всё кругом – ласковое солнышко в глаза им глянуло.

– Эх, – слуга говорит, – солнце-то, оказывается, не хуже нашего коня светит.

Ничего чародей не ответил, дальше идёт. Слуга за ним еле поспевает.

Шесть государств насквозь прошли, в седьмом у стен королевского замка остановились.

– Вот, – говорит слуге чародей, – и пришли мы, куда надобно. Владычит в этом королевстве король. Да не столько он владычит, сколько его мать – старая ведьма. Это она для своего сынка любимого нашего коня-солнышко украла.

– Ну и жадность ненасытная! Им два солнца, а нам ни одного, – слуга удивляется. – А где наш конь?

– Это ещё узнать-разузнать следует.

Посмотрели вверх – высокая стена у замка, глухая. Одно окошечко высоко прорезано, да и то кованой решёткой забрано.

– Сюда-то мне и надо, – сказал чародей.

Ударился о землю человеком, а взлетел зелёной птахой. Слуга только рот разинул. Птаха вспорхнула к окошку, пробралась сквозь чугунные переплёты, в слюдяное окошко заглянула. Видит, сидит старая ведьма за прялкой, пряжу прядёт. Постучала в оконце зелёная птаха клювиком, лапкой поскребла. Ведьма ей окошко и отворила.

– Вот, – говорит, – гостья крылатая! Красива собой, да только с добром или со злом ко мне залетела?

Протянула костлявые руки, пальцы, как грабли, растопырила, хочет птаху изловить.

А птаха под сводчатым потолком вьётся, в руки ей не даётся. Разозлилась ведьма, вскричала скрипучим голосом:

– Эх, был бы мой сынок дома, он бы тебя поймал, голову бы тебе свернул, чучелку бы набил. Да его только к вечеру ждать можно – докуда-покуда он всё наше королевство на солнечном коне не объедет!

Так всё птаха и вызнала. Парх – к окошечку, да не тут-то было, ведьма проворнее птахи к окошку подскочила и захлопнула его. А сама хвать метлу, что у порога горницы стояла, взмахнула и ударила пташку. Вмиг обернулась птаха кем раньше была – ведуном-чародеем стала перед ведьмой.

– Чуяло моё сердце обман! – ведьма завопила и на чародея бросилась.

Схватились они, только чародей посильней оказался, живо старуху скрутил, руки и ноги её же пряжей связал и на широкую лавку положил. Билась старая ведьма, билась, да не могла свою пряжу порвать. Ведь пряла она нить не простую, а волшебную, вот её сила против неё и повернулась.

Чародей в дверь выбежал, залами-горницами, ходами-переходами наружу из замка выбрался, слуге сказал:

– Что выведывал, то выведал, что хотел узнать, то узнал. Да четверть дела – не полдела, полдела – не дело, а дело всё впереди. Иди за мной, ни о чём не спрашивай.

Подошли они к мосту, что через реку перекинут, схоронились под мостом в густом кустарнике. А как смеркаться начало, притащили толстое бревно и положили поперёк моста – ни пройти, ни проехать.

Отгорела вечерняя заря, яркие звёзды в небе засверкали. Потом тучи их закрыли, совсем темно стало. Слуга шепчет чародею:

– Темень-то, ровно в нашей родимой сторонке…

Только промолвил – посветлело вдали, всё ярче и ярче свет разгорается. Это скачет король, ведьмин сын, на краденом коне-солнышке домой поспешает. Дорога знакомая, родной замок близко, не чует король беды, скакуна по золотым бокам плёткой охаживает. Разгорячился конь, как гром загремел копытами по дощатому мосту, да со всего маху о бревно запнулся. Сам на ногах удержался, а всадника из седла вышиб.

– Эх, – вскричал король, – знать бы, кто бревно положил! Шкурой да кровью заставил бы того расплатиться.

Тут чародей перед королём предстал. Усмехнулся и говорит:

– Не велика ли цена, что ты назначаешь? Твоя шкура в ответе. Твоя кровь прольётся.

Зарычал король в ярости, выхватил меч из ножен. И у чародея неведомо откуда меч в руках оказался.

Тяжко они бились, мечами звенели, сталью о сталь ударяя. Тверда и крепка рука у короля, да и гнев ему силы придаёт. И чародей ни в чём не уступает, то кошкой назад отпрыгнет, то тигром вперёд бросится. До тех пор рубились, пока оба враз мечи не сломали.

– Что ж, – король говорит, – биться больше нечем… Давай, пан ворог, колёсами обернёмся да с той вон кручи [4] вниз покатимся. Посмотрим, чья возьмёт.

Поднялись они на кручу, и превратился король в золочёное колесо от королевской кареты.

– Ну, а мы не знатного рода, – засмеялся чародей и сделался тележным колесом, с толстыми спицами, с железным ободом.

Стремглав ринулось вниз лёгкое золочёное колесо, а тележное, тяжёлое, еле переваливается. Да как раскатилось потом, так на середине склона и догнало. Сшиблись оба. Вылетела спица из каретного колеса, завертелось оно и набок упало, лежит. Тут тележное колесо вновь чародеем стало.

– Моя взяла!

– Не спеши, пан ворог, – ответил король и вылез из-под обломков золочёного колеса. – Не победил ты меня, только мизинец мне сломал.

– Ну, давай оба огнём сделаемся, один другого жечь станем, – чародей говорит.

– Будь по-твоему, – согласился король. – Я белым пламенем буду, ты – красным.

Взвились два огня – белый и красный, смешались в смертной битве, то разделятся, то друг друга жаркими языками лижут. То по земле стелются, то к небу вздымаются. Долго бились, ни один одолеть не может.

Тут – тюп-тюп по мосту – идёт-бредёт старый нищий – видно, к рассвету хочет в город поспеть.

– Эй, оборванец, – закричал ведьмин сын, белый огонь, – зачерпни шапкой воды из речки, залей красное пламя, я тебе золотой дам!

Послушался нищий, зачерпнул воды, полную шапку несёт. Только хотел плеснуть на красный огонь, тот вскричал:

– Лей скорее на белый, дедушка, целый грош заработаешь!

Тот нищий сроду золотого не видел, а грош ему часто подавали. Он на грош и польстился, плеснул на белое пламя. Зашипело оно, сникло, пар столбом поднялся. За паром и не видно было, что маленький белый язычок пламени незалитым остался.

Сделался чародей самим собой, подал нищему три гроша, и тот, довольный, своим путём дальше потащился.

А тем временем из белого язычка пламени выскочил мальчишка да за спиной у чародея подобрался к коню-солнышку и взлетел в седло. Сам кричит:

– Хоть и отнял ты у меня половину силы и лет мне поубавил, а пока конь мой – мой и верх. Ещё меня наищешься, за мной набегаешься.

Хлестнул солнечного коня плёткой и умчался вдаль, неведомо куда.

Тут слуга из-под моста и вылез.

– Что ж ты, – укоряет чародея, – дрался-бился, а коня упустил?

– А ты что же не помогал? – чародей отвечает.

– Да борони боже в такую драку соваться! Как вы биться начали, меня от страха скорчило. Глаза я руками закрывал, голову меж ногами держал, коленками уши заткнул.

Захохотал чародей, а как отсмеялся, вздохнул и сказал:

– Ну вот что, храбрец, что ни сделано, а до конца недоделано. Путь нам дальний и нелёгкий впереди лежит.

Пошли они по следу кованых копыт, где дорогами, где тропами, где горами, где лесами. А как вышли на каменистую, выжженную равнину, тут и след потерялся. Наугад идут. Солнце палит, на небе ни облачка. Чародей вперёд шагает, слуга позади плетётся, спотыкается, под нос бормочет:

– Кабы ты взаправдашний волшебник был, хоть какую-нибудь еду наколдовал бы. Сколько времени не ели! А пустое брюхо ногам ходу не даёт.

Чуть промолвил, выросла на песке перед ними диво-яблонька. Листочки зелёные, яблочки краснобокие.

– Выходит, – обрадовался слуга, – ты не на шутку колдун-ведун! – И яблоко сорвал.

А чародей яблоко из его руки выбил. Выхватил обломок меча и ударил деревце под корень. Мигом яблонька зашаталась, сухой метлой на землю упала, по прутикам рассыпалась. Усмехнулся чародей:

– Верно, старая ведьма от пут освободилась, нас обогнала да отравленными яблоками угостить хотела. Её эта метла, что меня чуть не сшибла, когда я пташкой был. Теперь у неё треть силы колдовской убыло, а чему дальше быть, то дальше и сбудется.

Долго ли, коротко ли ещё шли, видят – из-под камня ключ пробился, вода в роднике чистая, прохладой от неё веет. Слуга к роднику кинулся, да чародей его оттолкнул.

– Не спеши на тот свет, – говорит, – этому свету ещё порадуешься. – И мечом по воде плашмя ударил.

Вот диво – не плеснулась вода, зазвенела, как хрусталь. Нет никакого родника, лежат на камнях осколки зеркальца.

– Перед этим зеркальцем, верно, старая ведьма свои космы расчёсывала, – сказал чародей. – Теперь она ещё треть злой силы потеряла.

Опять вперёд идут. Глядят, на каменистом откосе куст алыми розами расцвёл.

– Эх, – говорит слуга, – ни поесть, ни попить не удалось, так хоть цветок понюхаю…

– Стой на месте! – закричал чародей и ударил мечом по кусту.