Давид Сасунский

Разогнал Мсра-Мелик меджлис, призвал к себе сподвижников своих и обратился к ним за советом:

– Что скажете? Идти нам войной на Давида или не идти?

Вы, наверное, помните, что Давид, когда палицу метал, нечаянно убил двух пахлеванов – Какана и Аслана. Отцы убитых были злы на Давида.

– Много лет тебе здравствовать, царь! – сказали они. – Теперь или никогда! Давид еще юн, ему всего только двадцать лет, воевать он не умеет. Сразись теперь же с Давидом и убей неверного безумца. А когда он подрастет, когда ему минет тридцать лет – тебе его тогда не убить. Тогда он пойдет войною на Мсыр, тогда он тебя убьет и захватит все твои земли. Собери войско, иди на гяура, край его разори и башку ему отруби – иначе он будет для тебя вечной угрозой. Теперь или никогда!

– Верррно вы говорррите! – прорычал Мсра-Мелик. – Теперь или никогда!

Тут военачальники мечи обнажили.

– Да здравствует Мсра-Мелик! Да сгинет гяур Давид! – вскричали они.

Мсра-Мелик велел медное корыто ему подать. Принесли корыто, поставили перед ним. Мсра-Мелик разрезал себе бритвой лоб – в корыто хлынула кровь. Взял Мсра-Мелик пергамент, перо в собственную кровь обмакнул, начертал:

Пусть голос мой гремит трубойИ все края зовет на бой:Полночных жителей – на бой,Восточных жителей – на бой,Из стран полуденных – на бой,И Запад я зову на бой!Вожди и ратники мои,Ко мне, ко мне!Из всех краев, со всех концов —Все на войну!Бочкоголовые – сюда,Высокобровые – сюда,И толстогубые – сюда,И острозубые – сюда,Гяура бить, гяуру мстить!Все на войну! Все на войну!Скликаю на битву моих храбрецов,Скликаю тьмы тем безбородых юнцов,Эй-эй, безбородых юнцов!И столько же чернобородых бойцов,Эй, чернобородых бойцов!И столько ж их дедов седых и отцов,Эй, дедов седых и отцов!Я конников кличу – прославьтесь в боях!Пусть всадники мчатся на белых конях,Пусть всадники мчатся на красных конях,Пусть всадники мчатся на черных конях,Эй-эй, тьмы тем на конях!Скликаю я всех моих славных ребят.Тьмы тем барабанов пусть бьют и гремят,Тьмы тем трубачей пусть громко трубят,Тьмы тем, и тьмы тем, и тьмы тем…Эй! Все на гяура скорей!Все на войну! Все на войну!

Так начертал, так призывал Мсра-Мелик.

На его зов явилось великое множество конных.

На его зов явилось великое множество пеших.

Дошло войско до реки Мсыр. Головные полреки выпили, средние оставшуюся половину выпили, а задние только голыши облизнули – смерть как хотелось им пить!

Дошло войско до Мсырского поля. Разбили шатры, послали людей к Мсра-Мелику, и те у него спросили:

– Кто враг наш? С кем воевать будем?

– Давид Сасунский – вот кто наш враг! С ним и воевать будем, – отвечал Мсра-Мелик.

– Много лет тебе здравствовать, царь! – молвили воины. – Мы всю реку Мсыр выпили, осушили. Жажда мучает войско. Что делать?

– Военачальникам достаньте воды из колодцев, а простые ратники и без воды будут драться, – отвечал Мсра-Мелик.

Приснился сон Исмил-хатун. Встала она с постели, пошла к Мсра-Мелику и сказала:

– Мелик, сын мой! Не ходи войной на Сасун! Мсра-Мелик спросонья не мог понять, чего она от него хочет.

– А? Что? Почему не ходить? – спросил он.

– Сон мне приснился: звезда Сасуна взошла, звезда Мсыра померкла. Недобрый то сон, сынок! Не ходи на войну!

Мсра-Мелик потянулся, зевнул.

– Э-э, матушка! Ты спишь в свое удовольствие, а сны за других видишь. Иди к себе. Мне спать охота.

Исмил-хатун ушла к себе. И снова приснился ей сон, и снова пришла она к Мсра-Мелику.

– Мелик! Мне еще сон приснился: мсырский конь убегал, а сасунский конь его настиг. Давид – твой брат. Не ходи на него войной! Убьет тебя Давид!

Осерчал Мсра-Мелик:

– Перестань ты пугать меня, матушка! Ты не дала мне убить этого сумасброда, когда он еще мал был, а теперь тебе сны про него снятся? Я собрал несметную рать не для того, чтобы метать палицу, а для того, чтобы идти на войну!

Исмил-хатун ушла к себе. А на рассвете опять пришла к сыну.

– Мелик! – сказала она. – Мне еще сон приснился: над сасунской землей солнце сияло, мсырскую землю объяла тьма. Не ходи в Сасун!

– Матушка! Я призвал на войну тьму тем безбородых юнцов!

– Мелик! – молвила мать. – Я тебя выкормила своею грудью. Пусть мое материнское молоко заговорит в тебе: не ходи на войну!

– Матушка! Я призвал на войну тьму тем чернобородых воинов!

– Мелик! Материнское сердце – вещун! Послушайся ты моего материнского сердца: не ходи на войну!

– Матушка! Я призвал на войну тьму тем седых воинов!

– Мелик! Давид – удалец, он убьет тебя, не ходи на войну! Внезапно оторопь взяла Мсра-Мелика.

– Матушка! – сказал он. – Почему ты мне прежде об этом не сказала? Я расхотел идти на войну, но раз войско собрано, придется идти.

На это ему Исмил-хатун, подумав, ответила так:

– Мелик, дитя мое! Разве мало у тебя военачальников? Найми кого-нибудь из них – пусть во главе войска идет на Сасун, а сам не ходи!

– Вот так-так!.. – сказал Мсра-Мелик. – Отдать свое войско под начало другому, чтобы тот его отдал на истребление? А ты помнишь, что натворил Козбадин? Нет, матушка, я войско набирал, я его и поведу.

Другого выхода у меня нет.

Заплакала Исмил-хатун.

– Я тебя не брошу, Мелик, – сказала она. – Коли ты пойдешь, то и я с тобой пойду.

– Матушка! Ты – женщина! – сказал Мсра-Мелик. – Не женское это дело – ходить на поле брани. Не ходи!

– Нет, пойду, – сказала мать. – Дома я места себе не найду. Отобрала Исмил-хатун сорок мужчин, чтобы было кому шатры разбивать, мясо жарить, на зурнах играть, сорок женщин, чтобы было кому пол подметать, скатерть стелить, Мелику ноги растирать, и сорок девушек, чтобы было кому в бубны бить, на кяманчах играть, петь и плясать. Всех их она взяла с собой и вслед за мсырским войском двинулась по дороге в Сасун.

Горлан Оган

В Сасун письмо от Мсра-Мелика доставили. Давид был в это время на охоте, и письмо вручили Горлану Огану.

Прочитал Горлан Оган и заплакал. Слезы дождем лились у него по лицу и стекали по бороде на пол.

«Боже мой, что же это такое? – мысленно воскликнул он. – Неужели судьба армян всегда будет такой превратной и горестной? Мы сидим у себя дома и никого не трогаем. Что нужно от нас Мсра-Мелику? Зачем он собрал неисчислимую рать и пришел к нам?.. Будь ты нам заступницей, Богородица-на-горе!»

Так сетовал в глубине души Оган. Немного погодя взял он письмо, пошел к брату Верго, Кери-Тороса позвал и обратился к ним за советом:

– Что же нам делать? Давид, как увидит мсырское войско, тот же час ринется в бой. И сам падет, и на нас неслыханные беды обрушит!

Пачкун Верго сказал:

– Воевать – не наше дело, братья! Давайте сделаем вид, что мы пируем, напоим Давида допьяна, чтобы он заснул непробудным сном, а сами припадем к ногам Мсра-Мелика, серебром и золотом его одарим, жен и дев ему отдадим, под его мечом пройдем, умилостивим его – может, он сжалится над нами и не истребит нас. Только это все надо так спроворить, чтобы Давид не успел догадаться!

Кери-Торос сказал:

– Да, братья! Давид – горячий, бесстрашный парень. Как увидит он вражье войско – бросится в бой, его убьют, и светоч Сасунского царства погаснет. Давайте напоим этого смельчака – пусть опит без задних ног. Давид – краса и гордость нашего края, мы должны беречь его для будущего. А пока что отнесите Мсра-Мелику дары. Так вы время выиграете, а я соберу отряд и уйду в горы. Коли вспыхнет все же война – что ж, будем воевать. Их больше, да зато и потерь у них будет больше; нас меньше, да зато и потерь у нас будет меньше.

Устроил Горлан Оган пир для отвода глаз, а Кери-Торос Давида позвал и сказал:

– Давид! Мне нужно тебе кое-что сказать. Ты не рассердишься?

– Чего мне сердиться, Кери-Торос? Говори!

– Коли выпьешь полный котел вина, я скажу, что ты родной сын Львораздирателя Мгера, а не выпьешь – стало быть, ты приблуда.

– Налей, Кери-Торос, – молвил Давид, – налей. Посмотрим, что за котел.

Кери-Торос доверху наполнил вином котел о семи ушках. Давид поднял котел, ко рту поднес – и давай тянуть. Тянул, тянул, пока весь котел не опорожнил. Опорожнил – об пол ударил, сплющил котел, а сам разлегся на ковре и сразу уснул.

Как скоро сон свалил Давида, Кери-Торос вышел на площадь, велел в трубы трубить, в барабаны бить, удальцов из своего роду-племемени созвал и обратился к ним с такими словами:

– Сыны мои, сасунские удальцы Ануш-Котот, Вжик-Мхо, Чинхчапорик, Парон-Астхик, Хор-Вираб, Хор-Манук, Хор-Гусан, слушайте, что я вам скажу! Мсра-Мелик с войском пришел к нам в Сасун, чтобы отнять у нас золото, добытое тяжким трудом, отнять у нас наших жен, наших девушек, отнять у нас честь. Не отдадим! Он воевать хочет? Что ж, будем воевать! Двум смертям не бывать – одной не миновать.

Сказавши это, Кери-Торос со своим отрядом поднялся на Леранскую гору и разбил там шатры.

Когда в небе заря заиграла, увидели наши, что Мсра-Мелик стал станом на Леранском поле. Звездам небесным есть счет, белым его шатрам не было счету. На горе было словно лето, на равнине – зима.

У жены Кери-Тороса Сандухт-ханум сердце кровью обливалось.

«Ой, беда!.. – сказала она себе. – Мсырцы Тороса убьют, всех наших ребят поубивают, Сасун разорят, весь наш народ изничтожат. А Давид – опора Сасуна – напился и спит».

Пошла Сандухт-ханум к Давиду, села у его изголовья и залилась слезами. Слезы ее капали Давиду на лицо. Давид пробудился:

– Э, тетя, ты чего плачешь?

– Ах, Давид, Давид, пропасти на тебя нет! Ты разгромил мсырских сборщиков дани, а Мсра-Мелик разозлился и с несчетным числом воинов в Сасун пришел. Тебя напоили и спать уложили, а Кери-Торос с небольшим отрядом ринулся в бой. Силы у твоего дяди и у Мсра-Мелика неравные. Убьют твоего дядю, всех наших ребят перебьют, Сасун разорят, весь наш народ изничтожат. А ты вином упился и спишь!

В такую ярость пришел Давид, что хмель мигом с него соскочил. Схватил он лук со стрелами и сказал:

– Не бойся, тетя! Мсырский пес Мелик получит от меня по заслугам. Пусть лучше я голову сложу в бою, но только не дам воинам мсырским прикоснуться к единому волоску последнего сасунского пастуха!

Пришел Давид к Огану и сказал:

– Дядя! Мсра-Мелик со своим войском идет на меня. Почему вы мне ничего не сказали?

– Мальчик мой! – молвил Горлан Оган. – Мне жаль тебя. Ты еще молод. Куда тебе воевать с Мсра-Меликом?

– Чудак человек! – возмутился Давид. – Коли не мне, так кому же с ним и воевать?.. Давай оружие!

Смирился Горлан Оган.

– Ладно, – сказал он. – Иди, коли так, в оружейную – там хранятся старинные мечи, возьми любой.

Этот разговор услышал Пачкун Верго. Смерил он Давида с головы до ног насмешливым взглядом и сказал:

– Давид! Когда ты Мсра-Мелика убьешь, то отруби ему ухо и, коли хватит у тебя силенки его поднять, принеси мне в подарок!

Зачесались было у Давида руки огреть хорошенько Пачкуна Верго, но он с собой совладал.

«Все-таки он мне дядя, – подумал Давид, – притом старик. Пусть себе мелет, что в голову взбредет».

Пошел Давид в дядину оружейную, взял ржавый меч, сел на жеребенка, отбитого у разбойников, и погнал его на поле брани.

Глядь, навстречу ему старуха.

– Давид, сыночек, куда путь держишь? – спросила она.

– Еду на бой с Мсра-Меликом, – отвечал Давид. Засмеялась старуха:

– А, нелегкая тебя побери! И это сын Львораздирателя Мгера! Что у тебя за конь? Что у тебя за меч? Разве так идут в бой с Мсра-Меликом?

Обиделся Давид.

– А как же мне еще идти? – огрызнулся он. – Ну давай мне, что ли, вертел или кочергу, я с ними поеду на бой.

– Не обижайся, родной мой Давид! Ты мне лучше скажи, отчего это твой дядя Оган скрывает от тебя оружие и доспехи твоего отца?

В бархатный он облекался кафтан,А чтоб перетягивать стройный стан,Серебряный был у него кушак.А еще был у Мгера стальной шишак,Обувал он бранных два сапожка,Выводил он во двор Джалали-Конька,Седлом перламутровым его он седлал,Узду золотую на него надевал,В руке он держал молнию-меч,Ратный крест пламенел у него оплечь.

Удивился Давид.

– Нанэ! Где же все это спрятано? – спросил он. А старуха ему на это ответила:

– Давид! Твой дядя Оган заранее проклял того человека, который укажет тебе, где схоронил он доспехи и оружие твоего отца. Если я тебе укажу, проклятие падет на меня. Ступай сам спроси у Горлана Огана. Но только он по своей доброй воле ни оружия, ни доспехов на свет Божий не вытащит. Хватай дядю за шиворот и заставь его вернуть тебе отцовское оружие и доспехи.

Давид поехал к дяде, схватил его за шиворот, поднял на воздух и сказал ему так:

– Дядя Оган! Теперь уж ты не отвертишься!

Где доспехи отца моего? Верни!Где оружье отца моего? Верни!Верни тот же час Джалали-Конька,Верни мне шишак и два сапожка,Уздечку златую и молнию-меч,И крест чтоб горел у меня оплечь!

Давай! Не отдашь добром – силой возьму. Ударю тебя кулаком – в землю уйдешь.

Заплакал Горлан Оган и сказал:

– Сам ты не мог догадаться! Пусть отсохнет язык у того, кто тебя надоумил! В год смерти Львораздирателя Мгера я оружие его и доспехи в глубоком схоронил подземелье. Идем туда, я достану и отдам тебе.

Спустились оба в подземелье. Мгеровы доспехи и оружие были развешаны по стенам. Давид стал примерять. Бархатный кафтан семь раз вокруг него обвился, серебряный пояс семь раз обвился вокруг его стана. Под шелом семь пудов хлопка подсунули – только тогда он стал ему впору, в бранные сапоги тоже семь пудов хлопка подсунули – только тогда стали они ему по ноге.

– Давид, мальчик мой! – молвил Горлан Оган. – Палица Мгера вон в том углу лежит. Коли сил у тебя достанет – возьми, а коли не достанет – в бой не ходи, голову сложишь.

Давид одной рукой отцовскую палицу взял, а другой рукой схватил дядю за руку и, пройдя все сорок ступеней, что вели вверх, вывел его из подземелья.

Взыграл духом Оган.

«С Божьей помощью Давид заменит нам своего отца, – подумал он. – Я старший брат Мгера, а Мгерову палицу с места сдвинуть не в силах. Давид взял палицу и, пройдя все сорок ступеней, вынес ее наверх».

…Выйдя из подземелья, Давид спросил:

– Дядя! А где же Конек Джалали? Горлан ему на это ответил:

– Ах, родной мой! После того как твой отец приказал долго жить, я его коня заточил в конюшне и дверь замуровал, а корм и воду спускаю ему через окошко. Мсра-Мелика боюсь – не смею Конька Джалали вывести во двор, чтобы он свежим воздухом подышал, на солнышке погрелся. Давай сходим в конюшню!

Подошли они к большой конюшне. Смотрит Давид – тут стена и там стена, а двери нигде нет.

Давид палицей ударил, в стене пролом пробил и вошел. Там привязан был Конек Джалали. Как почуял он запах доспехов хозяйских, радостно заржал. Давид подошел, руку положил ему на круп. Джалали злобно лягнул Давида. Давид так в стену и влип, обеспамятел. Немного спустя очнулся Давид и горько заплакал.

– Эх, Джалали! – сказал он. – Я был уверен, что конь отца моего понесет меня в бой с Мсра-Меликом, поможет мне одержать победу над врагом, а ты меня ударил!

Тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

– Как я в бой тебя понесу, Давид? Посмотри на меня! Что со мной сталось? Когда отец твой умер, твой безжалостный дядя заточил меня в темной конюшне, ни разу грязь и пыль с меня не счистил, я уж позабыл, что такое скребница!

Подошел к Коньку Джалали Давид, обнял его за шею и поцеловал в лоб. Потом воду подогрел в котле о семи ушках, взял целый пуд мыла, вымыл Конька Джалали, вычистил, причесал его, засыпал ему в кормушку семь пудов ячменя и сказал:

– Я – твой хозяин. До сих пор никто тебя не мыл и не чистил, с этого дня я стану чистить тебя и мыть!

Взял Давид отцовского коня за повод и вывел из конюшни, а затем обратился к дяде:

– Дядя Оган! А теперь отдай мне отцовское перламутровое седло.

Отдал ему Горлан Оган перламутровое седло.

– Давид! – сказал он. – Отец твой, когда коня седлал, подпруги затягивал, на дыбы коня подымал. Коли в силах ты поднять коня на дыбы – иди в бой, коли не в силах – не ходи!

Взял Давид перламутровое седло, оседлал Конька Джалали, затянул подпруги, коня на дыбы поднял и сказал:

– Дядя! А теперь отдай мне отцовский меч-молнию. Горлан Оган ему на это ответил:

– Меч-молния воткнут в кувшин с дегтем. Мгер вытащил его оттуда с трех раз. Коли в силах ты вытащить из дегтя меч – иди в бой, коли не в силах – не ходи!

Давид схватил отцовский меч за рукоять, дернул, вытащил из дегтя и привязал к поясу. Меч был до того длинный, что по земле волочился.

– Дядя! – сказал Давид. – А теперь отдай мне отцовский Ратный крест.

На это ему Горлан Оган ответил так:

– Ратный крест я отдать тебе не могу. Коли ты достоин носить его – он сам снизойдет к тебе на плечо, коли не достоин – он к тебе не снизойдет, и в бой ты тогда не ходи!

По воле Божией Ратный крест снизошел на правое плечо Давида.

Сел Давид на Конька Джалали, затрубил в отцовскую трубу и погарцевал перед отчим домом. На площади собрались сасунцы. Поглядел, поглядел на Давида Горлан Оган, сердце у него сжалось, заплакал он и запел:

Душа болит у меня… Ох, как мне жаль!Старинных доспехов сасунских – ох, как мне жаль!Оружья старинного нашего – ох, как мне жаль!Мне жаль, ох, как жаль разлучаться с борзым конем,Разлучаться с борзым конем!Мне жаль, ох, как жаль расставаться с булатным мечом,Расставаться с булатным мечом!И как же мне больно и тяжко прощаться с Крестом,Как тяжко прощаться с Крестом!

«Что же это такое? – подумал Давид. – Дядя сасунскими доспехами и оружием дорожит, а молодцом сасунским не дорожит?..»

Простодушный Давид не догадывался, что Горлан Оган самое горькое свое сожаление приберег для конца песни:

Мне до смерти жалко Давида – всем молодцам молодца.Красу и гордость Сасуна – всем удальцам удальца!

Смутился Давид.

– Дядя, милый, не сердись на меня! – воскликнул он. – Я на тебя обиделся и чуть было не поднял молнию-меч. Я не знал, что ты помянешь меня напослед. Но теперь я уразумел, что Давид для тебя дороже сасунских доспехов.

Сказавши это, Давид сошел с коня и поцеловал дяде руку, а дядя поцеловал его в лоб и благословил. Давид затрубил в старинную отцовскую трубу, и тут сасунцы – и стар и млад, парни и девушки – обступили Давида и песню запели:

Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!Мы станем тебя лелеять, воду на руки лить,Яствами всякими потчевать, сладким вином поить.Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!

Давид сел на коня, молвил: «Хлеб, вино, всемогущий Господь…», затем обернулся к народу и запел:

Всем матерям кричу: «Прощай!»Вы были матерями мне.И сестрам я кричу: «Прощай!»Вы все – родные сестры мне.Прощайте, добрые друзья,Простолюдины и князья!Я блудным сыном был для вас,Я досаждал вам столько раз!Сасуна старцы и юнцы!Вы все мне братья и отцы.За чьим ни сядете столом,Попомните меня добром!

А теперь вспомним про славную дочь Медного города, про жену Санасара-богатыря, мать Львораздирателя Мгера, Давидову бабку.

Сасунская царица Дехцун-цам, где ты? Почему ты больше не появляешься в сказе о царстве Сасунском?.. Потому не появляется Дехцун-цам, что, после того как Львораздиратель Мгер и его жена умерли, она затворилась в своем покое и дала себе обет:

– Пока не подрастет единородный Давид, пока не заменит он Львораздирателя Мгера, пока не облачится в доспехи его и оружия его не возьмет, пока не вспрыгнет на Конька Джалали, я из своего покоя никуда не выйду.

В тот день, когда Давид песней и игрой на трубе прощался с сасунским народом, молодая служанка принесла еду сасунской великой бабке. Дехцун-цам спросила служанку:

– Красавица! Я слышала, кто-то на дворе трубил в Мгерову трубу?

– А разве ты ничего не знаешь, мудрая жена? Давид отцовские доспехи надел, мечом-молнией препоясался, сел на Конька Джалали, трубит в отцовскую трубу, едет на бой с Мсра-Меликом.

Обрадовалась Дехцун-цам, на месте не усидела. Атласное ее покрывало истлело от времени, обтрепалось. Дехцун-цам вскочила, а покрывало осталось на тахте.

Давид проезжал мимо бабушкиного окна. Дехцун-цам высунулась в окно и увидела Давида на отцовском коне.

– Джалали, Джалали, милый ты мой Джалали! – воскликнула она. – У моего Давида нет отца – будь ему отцом родным! У моего Давида нет матери – будь ему родной матерью! Ты Санасару братом был – будь братом и его внуку! Ты Мгеру моему помощником был – будь помощником и его сыну! Отвези моего Давида на Цовасар к Молочному роднику и остановись там, а Давид пусть сойдет и живой воды напьется; а как напьется, сразу могучим станет. Оттуда отвези моего Давида к Порцакару – Камню испытаний. Пусть Давид ударит мечом по железному столбу. Коли перережет столб – пусть бросается в бой, а коли не перережет – пусть вернется домой, а потом снова пусть силу свою попытает.

И тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

– Будь спокойна, мудрая жена! Я исполню твое повеление.

Давид побеждает в бою

Конек Джалали понес Мгерова сына на Цовасар, остановился у Молочного родника и когда увидел, что всадник не думает слезать, то опустился на колени.

Давид решил, что конь притомился.

– Ах, чтоб ты себе шею сломал, Конек Джалали! – воскликнул Давид. – Я думал, ты через кровавые реки меня перенесешь, а ты ручейка испугался?

Давид ударил коня стременами и сломал ему ребро. Конь рассердился.

– Что ты наделал, сумасброд сасунский? – вскричал он. – Ты сломал мне ребро! Вот я тебя сейчас подниму, зашвырну на солнце, и ты сгоришь!

– Ну, ну! – сказал Давид. – Я рожден от воды. Я к тебе под брюхо юркну!

– А я спущусь на землю, ударю тебя о камни, и ты разобьешься!

– Ну, ну! Я рожден от огня. Я к тебе на спину вспрыгну! Тут Конек Джалали присмирел.

– Ах, сумасброд сасунский! – сказал он. – Ради твоего покойного отца я тебя прощаю. Ты забыл наставление твоей бабушки? Ты не видишь, что я стою у Молочного родника? Попей воды и на мое сломанное ребро чуточку брызни.

Тут только Давид понял свою ошибку. Тотчас же слез он с Джалали, в глаза его поцеловал, смочил ему бок ключевою водой и пустил пастись. Ключевая вода была целебная – в одно мгновенье зажило ребро у коня. Давид напился воды, лег у родника и уснул.

Конек Джалали загородил от солнца вспыльчивого своего ездока.

Через час проснулся Давид, и что же он увидел? За это время он так в теле раздался и так стал могуч, что шлем слетел у него с головы, с ног сапоги соскользнули, пояс валяется на земле, ворот кафтана не застегивается.

Встал Давид, из шлема выбросил семь пудов хлопка, и тогда шлем впору ему пришелся. Потом из сапог выбросил семь пудов хлопка, и тогда сапоги пришлись ему по ноге. А когда он меч-молнию к поясу привязал, оказалось, что меч едва доходит ему до колен.

Давид поднял отцовскую палицу, словно то не палица была, а перышко, вскочил на коня погнал его к железному столбу, выхватил меч и на скаку перерезал столб. Обернулся Давид, смотрит: верхняя, отсеченная часть столба не упала, висит на нижней – так стремительно рассек его молния-меч. Давида зло взяло на себя, и он воскликнул:

Ах, ноги мои! Не несли б меня на Цовасар,Уж лучше б рука нанести не сумела удар,Когда одним махом не рассекла Порцакар!Пусть лучше навеки, навеки затмится мой взор,Не видеть бы только бесславье мое и позор!Отчизне моей любимой грозят полон и разор!

Вдруг, откуда ни возьмись, налетел, вертя хвостом, буйный ветер-дракон, опрокинул Порцакар и вдаль полетел. Только тут удостоверился Давид, что его меч рассек железный столб пополам, воспрянул духом и начал себя подбадривать:

Нет, не слабейте, ноги мои,Раз донесли меня на Цовасар!Нет, не слабейте, руки мои,Коли нанес я грозный удар!Зоркими будьте, очи мои,Коли повержен мной Порцакар.

Такими словами Давид подбодрил себя и воодушевил, а затем погнал коня к полю брани, остановился на вершине холма, посмотрел вокруг, видит: звездам небесным есть счет, травам полевым есть счет, Мсра-Меликовым воинам нет счета. Шатры его белели от склонов Цовасара до Батманского моста.

Давид был смельчак, но и в сердце к смелым закрадывается страх. Вид мсырской несметной рати привел в трепет Давида, и он заколебался.

– Ой-ой-ой! Как же я буду с ними воевать? – воскликнул он. – Если бы даже они превратились в камыш, а я – в косца, мне все равно бы их не скосить. Если бы даже они превратились в хлопок, а я – в огонь, мне все равно бы их не опалить. Если бы даже они превратились в осенний суховей, а я – в ветер с юга, мне все равно бы их не разметать по оврагам. Если бы даже они превратились в новорожденных ягнят, а я – в голодного волка, мне все равно бы их всех не перегрызть. Господи Боже! Как же я буду воевать с этим бесчисленным войском?

Почуял Конек Джалали, что дрогнул Давид, и заговорил человечьим голосом: