Нэшама

Лето в Узбекистане жаркое, так что в июле покидать дом просто так нет желания, но вдруг случилось нечто такое, что выйти все‐таки пришлось. Мама, на глазах которой блестели слезы – из-за жары? – вбежала в дом и скомандовала тоном, не терпящим возражения:

– Быстро одевайся, мы едем смотреть квартиру!

Как, что, почему? За 350 баксов нам и дверь квартиры вряд ли удалось бы купить, так что моему удивлению не было границ! Мигом одевшись, я выскочила вслед за мамой, мы сели в автобус, и… только через пару часов я догадалась, что дорога лежит за пределы Ташкента.

Вот так мы и осели в поселке Красногорск Ташкентской области, где цены на жилье оказались куда более доступными. Шахтерское поселение прежде обеспечивалось из центра большой советской страны, но в те времена, когда нас занесли туда обстоятельства, представляло собой очень неуютное местечко. Нет работы, нечего делать, кругом беспросветный мрак и крайняя узость социальных горизонтов. Одна школа, одна больница, одни и те же лица в доме, на улице, в магазине…

А что случается, если люди попадают в лабиринт без выхода? Они ищут хоть какие‐то способы снять внутреннее напряжение, убедить себя, что все не так уж плохо. И неважно, что помогают им в этом только наркотики с алкоголем, – лишь бы забыться!

Что за новая квартира? Да вот она: двухкомнатная, на втором этаже, пустая и такая же неуютная, как наше съемное жилье в Ташкенте. Едва переступив ее порог, я поняла: спать придется все на том же самом диване, палки которого впивались мне в спину последние полтора года. Или на полу. И даже чаще на полу, потому что с узкого дивана я сваливалась во сне, набивая синяки и пугаясь до чертиков. Забавно, но до сих пор терпеть не могу кровати, даже понимая, что они широкие и комфортные. Детские привычки остаются с нами на всю жизнь, и если ты уже знаешь это ощущение падения и жесткого приземления на доски внизу, то оно будет накрывать тебя и спустя двадцать лет в люксе шикарного отеля.

Переехали мы в свое новое обиталище быстро – а что нам перевозить‐то?.. Ясно помню момент знакомства с девочкой, жившей на первом этаже, пухленькой блондиночкой с зеленоголубыми глазами. Ее звали Леной. Вы еще не раз услышите это имя, потому что моя подруга юных дней сыграла в последующей судьбе не последнюю роль.

– Привет, – сказала Лена, когда мы столкнулись в подъезде впервые.

– Привет, – ответила я.

За несколько секунд мы успели прочитать мысли друг друга, и они нам обеим понравились. После этого Лена стала моей лучшей подругой, и не только потому, что не нашлось никого другого на эту роль. Мы оказались словно двое из ларца – одного возраста, примерно сходного по внешним параметрам характера, растущие в семьях без отцов, но с мамами, замученными жизнью до жуткого состояния и не понимавшими нас в нашей подростковой дисгармонии. Увы, я тоже вошла в тот славный возраст, когда весь мир кажется перекошенным, а недавно любящая и заботливая мама выглядит врагом номер один. Если ты остаешься сам с собой при таком раскладе, то это полная тоска, но стоит найти себе друга по несчастью, и вы объединяетесь в группу борьбы всех против всех. У нас с Леной так и получилось.

Глава 2

Наручники и дубинка

Красногорск – город моей ранней юности, где почти каждый пережитый этап имел гриф «Впервые». Любовь, наркотики, избиение, пьяные вечеринки, драки, тоска вселенского масштаба и пустота размером с черную дыру… И все это уместилось в маленьком городишке, где и народу‐то едва ли двенадцать тысяч набиралось.

Папа отбывал срок в тюрьме, у сестры жизнь била ключом, а мы с мамой типа сохраняли остатки семьи. Она как‐то не склеивалась, не ладилась в то время. Мама была старшей и главной, так что с нее бы и спрашивать, но я‐то знаю, что мамина вина в нашем разладе была минимальной.

Она всегда много работала, и ее труд вознаграждался, но как раз в те самые годы мама не справлялась с материальными проблемами. В Красногорске работы толком и не было, поскольку градообразующее предприятие развалилось, а ничего нового не возникло. Способы заработка приходилось искать где‐то еще, за пределами городка. Уезжая, мама надеялась, что я пойму ее и поддержу – буду хорошо учиться, вести себя прилично и все тому подобное, чтобы она могла не беспокоиться. Однако здесь система давала сбой: переходный возраст снес мне голову, кроме того, я ощущала себя брошенной, потерянной, одинокой. Я думала: ни дома, ни в школе никому нет до меня дела! Мне не хотелось «хорошо учиться» и «вести себя прилично».

А тут ребята по соседству такие же, как и я. С ними легко и просто, они принимали и понимали меня. Так что не могла я стать милой девочкой с бантиками и дневником, полным пятерок. Нет. Я должна быть крутой, свободной, делать только то, что хочу.

Мама уезжала на подработки, она могла отсутствовать и пару недель, и месяц, а мне только того и требовалось – никто не указ, буду жить по своему разумению! Конечно же, мама подстраховывалась, поручая присматривать за мной маму и бабушку Лены, я даже жила у них. Только вот они и со своим‐то подростком не справлялись, а уж с нами обеими тем более. Мы с Леной так давали жару, что взрослые теряли дар речи. Теперь с высоты прожитых лет я очень благодарна родным подруги (особенно Лениной бабуле, царство ей небесное) за то, что они тратили на нас силы и нервы.

Наверное, вы не очень удивитесь, если узнаете, что мы с Леной были еще не самыми безбашенными среди местной шпаны, с которой связались. Большинство из тех ребят плохо кончили, потому что неважно начали, а мы только шли за ними, считая их саморазрушительное поведение образцом крутости.

В нашей компании были мальчишки постарше на пару лет и девчонки примерно моего возраста, а объединяло компанию то, что мы считали себя особенными и непонятыми. Родители смотрели на нас, как на чужеродные элементы, и мы всеми силами старались напугать их еще больше! Скажем, приезжает мама домой, а ей тут новости выкладывают: ее дочь участвовала в жуткой драке. По ходу дела еще и добавят подробностей, которых не было, доведя маму до состояния полного невроза. Она накидывается на меня, я огрызаюсь, хлопаю дверями, сваливаю на улицу. Возвращаюсь ночью, мы снова ссоримся, мама хватает, что подворачивается под руку, лупит, но… разве меня остановишь?!

И ведь драка – это не всё. Гораздо большую часть времени мы посвящали тому, что считали настоящей свободной жизнью: пили дешевое вино, курили, баловались марихуаной. Между прочим, алкоголь, сигареты и наркота бесплатно не даются, а откуда у нас деньги? Их нет. Даже если бы мы и хотели честно заработать, то все равно не смогли бы, работы для нас не имелось. Парни промышляли мелкими кражами, а мы с Леной тратили на вино небольшие деньги, которые мамы давали нам на школьные обеды.

Очень скоро мама заметила и то, что я появляюсь дома в подпитии и что покуриваю, а кому из родителей нравятся такие вещи? Она пыталась отговаривать меня от всей этой гадости, убеждала, что в моей компании ничему хорошему научиться нельзя. Назидательные речи только злили и провоцировали выпить. От беспомощности мама запирала меня дома, чтобы оградить от приятелей и подружек, но она не могла сторожить меня круглые сутки, и, как только за ней захлопывалась дверь, я пулей вылетала на улицу. К своим!

Мне кажется, мамы дочерей больше всего боятся, что однажды их принцесса принесет в подоле. Я тоже наслушалась поучительных историй на этот счет, но они меня не впечатлили. Мой «первый раз» с парнем случился в тринадцать лет, и я вспоминаю потерю девственности как романтическое событие, как акт любви, пусть еще слишком ранней, незрелой, но по-своему счастливой. Физически я не ощутила ничего особенно впечатляющего, ведь оставалась еще ребенком, но до сих пор не жалею о случившемся в тот вечер. А было это в день рождения моей подруги. Ее родители куда‐то уехали, и мы получили в распоряжение «хату на отвязе». Она привела своего парня, я – своего…

После той ночи я была уверена, что забеременела, и очень переживала по этому поводу. На мое счастье, пронесло, мамины страшилки в жизнь не воплотились.

Кстати говоря, впервые алкоголь я попробовала незадолго до потери невинности. Мы с подружками собирались на первую в жизни дискотеку, а это невероятное по важности событие! Надо нарядиться так, чтобы все попадали, нужен сногсшибательный макияж. А еще важно чувствовать себя крутой и взрослой. Мы решили, что нам надо выпить для этого, купили бутылку портвейна № 53, известного и недорогого напитка, очень популярного в советские времена. Загрузившись, мы с девчонками отправились на дискотеку. С тех пор так и повелось: нужно хорошее настроение, значит, покупаем алкоголь.

Эксперименты с веществами, изменяющими сознание, – скользкая дорожка. Начинаешь с глотка дешевого крепленого вина, а потом уже не ощущаешь внутренних барьеров – готов идти дальше, особенно если кто‐то рядом уже протягивает самокрутку с марихуаной.

– На, затянись, ты же не маленькая!

– Нет, не маленькая!

Делаешь затяжку, ощущаешь сопротивление организма, которому не нравится дым, проникающий в легкие, в кровь, в мозг. Но ты ведь не маленькая – ты затягиваешься снова!

Примерно так случилось и со мной. Докурив самокрутку, мы решили идти по домам. По дороге, а все остальные уже разошлись, я начала расклеиваться, теряя координацию движений и ориентацию в пространстве. Окружающий мир лишился материальности, превратившись в нагромождение бессмысленных образов. Я брела вперед, хватаясь за заборы, ветки кустов и деревьев, едва понимая, где нахожусь, да и вообще кто я есть.

– Эй, что с тобой такое? – услышала я суровый мужской голос.

Что тут ответишь, когда заплетается язык?

Несмотря на туман в голове, я все‐таки сообразила, с кем повстречалась. Это был наш инспектор по делам несовершеннолетних. Он довел меня до дому, помог сунуть два пальца в рот, чтобы освободить желудок. В целом маленько привел в чувство.

Мамы, как нетрудно догадаться, опять дома не было, так что в тот раз мне повезло оставить свои проделки в тайне. Но это ненадолго, потому что печальный опыт не отвадил от наркотика. Вскоре мне предложили затянуться снова, и я не отказалась, а, явившись домой, тут же была отсканирована маминым опытным взглядом. Что-что, а наркотическое опьянение она определяла моментально. Папа «научил» ее этому.

– Что ты делаешь! Как ты можешь! Тебе всего тринадцать, что будет дальше?.. – подняла шум мама. – Ну нет, я не позволю тебе пойти по отцовской дорожке! Ты у меня получишь, что заслужила. Я вызову участкового и сдам тебя в обезьянник, чтобы ты посидела там, вразумилась!

Вскоре мама уехала, не успев реализовать свой план. А может, она просто пугала меня. Не знаю. Но стоило ей сесть на автобус до Заравшана, как меня снова потянуло на подвиги.

Не помню, откуда пришли эти знания, но мне было известно, что обычный бурьян, который растет у нас на обочинах, и есть тот самый дурман, вызывающий галлюцинации. Почему бы не попробовать, тем более бесплатно? Девчонок, с которыми я тогда дружила, долго уговаривать не пришлось – мы быстро пробежались по зарослям на пустырях и набрали нормальное количество дурмана. Очистили его и съели. Лена, кстати, была среди нас, и мы с ней «отличились»: она умяла целую жменьку, а я – две.

Нас накрыло на три дня, описывать, в каком состоянии мы были обнаружены мамой Лены, я не буду. Наверное, сами же и признались, что натворили, приведя родных подруги в ужас. Несмотря на все наши предыдущие выходки, этот случай стал настоящим ЧП, поэтому мама Лены позвонила моей, чтобы «порадовать» ее новостями. Мама приехала из Заравшана уже на следующий день и вот тогда воплотила свое намерение в жизнь – обратилась к уполномоченному. Она надеялась на серьезный разговор: дескать, не бросишь чудить, девочка, отправлю тебя силой закона в исправительное заведение для таких, как ты, неуправляемых подростков!

Мама рассчитывала, что я испугаюсь угрозы, опомнюсь, приду в себя, перевоспитаюсь. Только со мной такие вещи не проходят. Едва на пороге появился представитель милиции и пригрозил надеть на меня наручники, как я, протянув руки вперед, заявила:

– Давай, мне похрен!

И он защелкнул на запястьях «браслетики».

…Вы знаете, что такое боль от резиновой дубинки? Первая пара ударов вызывает шок, потом перестаешь ощущать хоть что‐то, кроме прикосновения резиновой поверхности к коже. Единственное, что действительно ранит, – это безысходность оттого, что ты пристегнут наручниками и не способен защищаться, а удары сыплются один за другим… Спустя двое суток уже абсолютно все равно, что тебя бьют. Боль делает тебя сильнее – просто сидишь, сцепив зубы, ожидая финального удара. Ты уже знаешь, что в час их будет двадцать или тридцать. Знаешь также, что пытку можно прекратить, если сказать: «Не надо, я больше так не буду!» Но я молчала. Мое упрямство оказалось сильнее страха и боли.

Так и не услышав от меня слов раскаяния, инспектор объявил:

– Только попробуй попасть сюда еще раз – живо тебя в колонию отправлю! Там тебе еще больше достанется…

«Как только выйду отсюда, сделаю в сто раз хуже!» – ответила я мысленно.

Побои не перевоспитали меня, а только усилили желание протестовать. Хотя бы потому, что были несправедливы, незаконны. Взрослые не имели права так обходиться с нами, детьми. За какие преступления можно наказать девочкуподростка двухдневными избиениями? Какой закон установил этот способ воспитания?!

Если до избиения я была неуправляемой, то после – в сто раз сильнее. Я чувствовала себя не наказанной, а растерзанной, убитой и обвиняла маму, которая вызвала инспектора-садиста. Я отлежалась дома пару дней, а потом собрала вещи и ушла прочь. На улице встретила Ленку. Увидев в моих глазах боль, она сразу поняла, что со мной происходит.

– Подожди, вместе поедем. Только дай минуту собраться! – сказала подруга.

Спустя полчаса мы ехали в Ташкент. Нас там никто не ждал, но оставаться дома было невыносимо.

Сейчас я знаю, что мама никогда бы не позволила избивать меня, ведь она понятия не имела, во что выльется «разговор» в детской комнате милиции. По-своему она была права, обратившись к тем, в чьи профессиональные обязанности входило перевоспитывать таких, как я. И то, что участковый сделал со мной, – только его грех, его преступление. Пусть отвечает за него перед Богом. А маму я не виню, она старалась как могла. Я благодарна ей безмерно.

В Ташкенте мы с Леной остановились у знакомых ребят из Красногорска, которые нашли работу в столице. Только нам там делать оказалось нечего. Протусив без всякого смысла несколько дней, однажды утром мы переглянулись, наши мысли снова совпали: «Надо возвращаться домой! Ну получим опять пихтюлей от мам, так не впервой! А тут мы точно никому не нужны!»

По дороге домой мы с Леной пытались представить реакцию своих мам, но ни она, ни я даже не догадывались, что встретят нас не руганью и пощечинами, а слезами облегчения и объятиями. Без единого слова упрека мама кормила меня, гладила по голове, убеждала, что все будет хорошо. И то, чего не могли сделать упреки и оскорбления, сделали доброта и понимание – я захотела стать другим человеком.

Не буду убеждать вас в том, что с этого момента я исправилась. Чего не случилось, того не случилось, но очевидно, что подростковая неуправляемость стала уходить в прошлое. Для глубинных перемен не хватало очень многого – цели, стремлений, возможностей, денег в конце концов. Жизнь не изменяется по щелчку, для этого слишком много нужно. И все‐таки что‐то я начала понимать.

Лена, между прочим, тоже. Во всяком случае, мы вместе предприняли дружную, хоть и не очень успешную попытку взяться за ум. Например, вернулись в школу, принялись учиться. А летом даже устроились на работу в ковровый цех. Изготовление ковров вручную, скажу я вам, – занятие не для слабаков. Нужно иметь адское терпение и выносливость. Это тяжелый и напряженный труд – каждую ниточку аккуратно привязать, провести согласно схеме, закрепить. После пары часов над огромным станком ты чувствуешь дикую боль в спине, а кончики пальцев деревенеют от, казалось бы, нежной шерстяной пряжи. Кроме того, в цеху, где основной контингент составляли местные женщины средних лет, озабоченные готовкой, стиркой и тем, как спрятать от мужа деньги, чтобы он их не пропил, было дико скучно.

Ковроткачество вымотало нас за три недели, и мы сбежали из цеха, несмотря на то, что зарплата обещалась очень неплохая. Остаток лета мы провели, собирая овощи в поле. Работа была проще, режим посвободнее. Что мы делали с заработанными деньгами? В основном тратили на выпивку и сигареты, но грехам предавались уже не так открыто, как прежде, стараясь не огорчать наших мам лишний раз.

В четырнадцать лет я встретила свою первую любовь – Диму, самого красивого и харизматичного парня в поселке. Он только что отслужил в армии и в моих глазах выглядел взрослым мужчиной. Мне безумно нравилось его чувство юмора, а он по-настоящему заботился обо мне. С ним я узнала, что такое быть любимой. Дима дарил мне подарки, о которых я мечтала. Например, страшно модные тогда тени Ruby Rose.

Дима вырос в простой семье – папа работал в какой‐то государственной организации, мама занималась домом. Они приняли меня очень хорошо, я даже ночевала у Димы, когда хотела, на правах официальной невесты.

Это была красивая история любви, очень светлая и чистая, но все когда‐то кончается. Я по-прежнему продолжала бухать и курить, потому что считала такой образ жизни самым крутым и модным. Дима же пытался оградить меня от моей компании, отвадить от дурных привычек. Все два года, которые мы были вместе, он не оставлял попыток спасти меня. Ничего не вышло – зависимости победили. Знаете, когда вам что‐то запрещают, этого хочется еще больше.

Только сейчас я понимаю, как сильно он стремился мне помочь. Спасибо ему огромное за все. Если вдруг Дима прочтет эту книгу, он обязательно узнает меня – хотя бы по рассказу о дубинке и тенях Ruby Rose.

Возле нашего поселка находилось озеро, где мы купались каждое лето. Там же располагался детский лагерь «Бригантина», за жизнью которого мы, местная шпана, наблюдали с тайной завистью и напускным презрением. Типа, ой, маменькины детки веселятся на закрытом пляже, какое убожество! А вот мы крутые, попиваем портвейн, покуриваем в свое удовольствие – хоть сигареты, а хоть марихуану, – и никакие вожатки не смеют нас строить и воспитывать! Фальшивое высокомерие не мешало нам с радостью бегать на дискотеки в «Бригантину», которые проводились в дни открытия и закрытия потоков. Это было здорово!

В один из летних вечеров мы своей шайкойлейкой, как и обычно, набравшись портвейна на пляже, топали домой. Выпили мы не так уж много, чтобы галлюцинировать, но, подходя к своему подъезду, я решила, что мне мерещится нечто такое, о чем я могла только мечтать. Папа. Он стоял у нашего дома. Этой встречи я ждала, но не поверила своим глазам, когда она произошла. Протерев глаза и отбросив руку друга, который поддерживал меня, чтобы не позволить свалиться, я бросилась к отцу. Крепко обняв его, сообразила, что от меня разит перегаром, но папа не проронил ни слова. Мы стояли, обнявшись, и я чувствовала – папа ощущает мою боль…

Он вышел, он со мной!

О том, каково пришлось папе на зоне, мы никогда не говорили. Важнее для меня в тот момент было знать, что он уже устроился на работу стропальщиком, а потом заберет меня к себе.

– Заработаю денег, и мы будем жить вместе, – обещал он.

Я рассказывала, как мне плохо и неуютно, но у меня есть парень и он очень хороший. Папа кивал. Мне казалось, что теперь, рядом с отцом, все изменится и я буду счастлива… Не удалось. Вскоре, всего через неделю, папа уехал, пропал из моей жизни, а все его обещания и надежды пошли прахом. Его последний привет выразился в десяти тысячах узбекских сумов, присланных ко дню рождения.

На прощание папа сказал мне:

– Держись подальше от вредных веществ!

Да кто бы его послушался… Крах надежд добил мою решимость встать на путь исправления – я опять слетела с катушек, и теперь никакие мамины потуги хоть как‐то заставить одуматься блудную дочь не приводили к результатам.

Она опустила руки, а я решила: «Вот и хорошо! Не жизнь теперь будет, а малина!»

Мы с Леной все чаще катались в столицу, где развлекались своим любимым способом – заливая глаза алкоголем и балуясь травкой. Иногда подрабатывали мойщицами посуды, но без фанатизма. К чему мы шли, чего хотели, на что тратили свои лучшие годы? Не знаю. Жизнь катилась под откос, и это было весело!

Глава 3

Света с бутылёчками

Время летело, и чем старше я становилась, тем более дерзкими были мои выходки. Если я появлялась в школе, то только для того, чтобы потусоваться со своей шайкой-лейкой, которая занималась в стенах образовательного учреждения чем угодно, но не учебой, а временами и чистым разбоем: едва увидев младшеклассника, бегущего по своим делам без надзора училок и родителей, мы тут же отлавливали его и отбирали выданные ему предками на обед деньги. Нам нужнее, ведь алкоголь и сигареты просто так не раздают. Да и марихуану тоже…

Иногда мы зарабатывали «честно» – если удавалось найти цветной металл, который можно сдать за деньги, но это редко случалось.

Раздобыв достаточное на остаток дня количество наличности, мы отчаливали в какое‐нибудь место потише и подальше от взрослых. По дороге добывали все, что нам требовалось для «нормального» отдыха и зависали столько, сколько хотели. Лично я в то время уже не считалась с мамиными требованиями приходить вечером домой. Если было где провести ночь, то там и оставалась, кому какое дело?.. Мама бросила тщетные попытки меня сдерживать. Мне было всего тринадцать, но ей уже недоставало ни воли, ни терпения, чтобы хоть как‐то со мной справляться.

Родителям кажется, будто их ребенок хороший, а вот его компания – оторви да выбрось. Так что лучший способ спасти дитятю заключается в том, чтобы изолировать, увезти его подальше от паршивых и никчемных дружков и подружек. Моя мама тоже верила в это. Однажды она сообщила:

– Мы переезжаем в Ташкент!

И мы переехали.

Оказывается, мама приобрела старенький трехкомнатный домик, расположенный недалеко от центра республиканской столицы. Новый переезд мало обрадовал – я опять оказалась вырвана с корнями из привычной почвы, мне еще больше прежнего хотелось протестовать. К тому же школа, в которую меня определили, встретила совсем негостеприимно. Новички там плохо приживались, а такие строптивые, как я, и подавно! Почуяв неприязнь со стороны одноклассников, я тут же стала на дыбы, чтобы показать всем свою крутизну.

Чье это место в классе? Ах, самой популярной девочки?.. Значит, сидеть тут буду я! А кто полезет ко мне, тот получит! В общем, драка с девчонкой, которая верховодила в классе до меня, случилась в первый же день, и я отстояла свои позиции, пусть даже пришлось заработать синяки.

Бывшая лидерша посторонилась, но это еще не означало, что мне стало легче дышать в этом скучном заведении. Местные ребята и девчонки казались мне пресными ботаниками, с которыми не о чем говорить. Со временем все же удалось собрать вокруг себя новую шайку безбашенных подростков, но они все равно оставались столичными детками, слишком правильными. Мы выпивали и курили, но наркотики в новой компашке никто не принимал.

Местные компании – а кроме школьных были и они, причем гораздо интереснее, – появились спустя несколько месяцев, а до тех пор я регулярно удирала из Ташкента в Красногорск к своим настоящим друзьям-приятелям. Вот там можно было оторваться так, чтобы было о чем вспомнить!

Мамин великий план исправления блудной дочери потерпел полнейший крах. Удирая в поселок, я застревала там на недели, и мама прекрасно понимала, где я и что происходит. Думаю, ей было очень тяжко в то время, тем более что она так и не нашла хорошей работы. От дочери одни проблемы, денег не заработать, личная жизнь на нуле.

Однажды, когда я в очередной раз сбежала из дома в поселок, меня разыскала мамина подруга Оксана.

– Поезжай домой, – сказала она. – Твоя мама звонила, сказала, что отец приехал.

Я тут же рванула в Ташкент.

Несмотря на то, что отец в прошлый раз уехал без меня, по сути, обманув, не исполнив обещания, я безумно скучала по нему. Как бы я себя ни вела, он не ругал меня, не отвешивал подзатыльники. Его методы воспитания были совсем иными. Он сажал меня рядом и говорил, что очень любит, что хочет видеть в лучшем свете, ждет от меня хороших поступков. Папа воспитывал любовью, а это лучший метод для подростка, которому плохо и больно, который одинок, которого никто не понимает.