Кларк и Дивижн

– Случилось непредвиденное, – с трудом расслышала я голос мистера Тамуры, такой вокруг стоял шум.

Рой избегал смотреть нам в глаза.

– Прошлой ночью на станции метро произошел несчастный случай, – сказал он.

И прежде, чем он успел объявить: “Она мертва”, я все уже поняла. Я прочувствовала это всем телом, когда мне стало плохо в поезде. Роза покинула этот мир так драматично, как могла это сделать только она.

Глава 3

Вту ночь никто из нас не заснул, хотя мы и без того были измучены долгим путешествием из Манзанара, сначала автобусом, а потом поездом. Мы не стали распаковывать чемоданы, которые мистер Тамура и Рой поставили перед камином в нашей двухкомнатной квартире. Хотя б окна стоило распахнуть, чтобы ночной воздух охладил спальню, но не было сил. Не сняв уличной одежды, мы лежали на кроватях, родители на одной, а я на другой, точно так же, как в лагере. Несмотря на то что кровать была вся моя, я держалась правой стороны, стараясь не вторгнуться на территорию Розы. Неужели она ушла навсегда?

На следующий день я собралась в отдел судебной экспертизы, к коронеру, увидеть тело. Необходимости в этом не было, Рой уже опознал Розу официально. Но я хотела увидеть ее своими собственными глазами. Не затем, чтобы удостовериться в том, что Роза мертва, а затем, что, пока ее тело оставалось непогребенным, я не хотела, чтобы она была там совсем одна. И поскольку я решила пойти, отец счел, что он должен тоже.

Никто не видел, как именно это произошло, известно было только, что на станции метро “Кларк и Дивижн” кто-то упал под поезд. Полиция прибыла на место происшествия через пятнадцать минут после того, как остановили движение. На рельсах нашли сумочку Розы. Все внутри было цело, только колесами поезда оторвало ручку.

Мы с отцом двигались, как сомнамбулы, когда садились в такси. Я не осознавала, что происходит вокруг, пока мы не вошли в морг. Пахло там отвратительно, кислятиной и чем-то химическим. Тело Розы, видимо, голое и переломанное, было накрыто простыней, натянутой до самого подбородка, но верхняя часть плеча оказалась открыта, и было видно, что рука оторвана. Папа тоже увидел, как страшно изувечено тело, и осел на пол. Я не кинулась его поднимать. Мы оба были в шоке.

Показалось, что я сама мертвею, окостеневаю. Разве это лицо моей сестры? Вся ее красота: розовый румянец, пухлые губы, лукавый взгляд – все пропало. Теперь это милое лицо, которое я так хорошо знала, было как человеческий череп, обтянутый чьей-то шкурой. Даже ее черные волосы, всегда любовно уложенные, потускнели, утратили блеск. Только родинка на правой щеке подтверждала, что в этом теле совсем недавно обитала душа Розы Муцуко Ито.

Я не смогла шевельнуться даже когда папа поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел из комнаты.

Не знаю, долго ли я так простояла, но в какой-то момент голос коронера-судмедэксперта прорвался сквозь шум вращающегося вентилятора. Он спросил, может, хватит уже, я кивнула, и он накрыл Розино лицо простыней.

– Могу я поговорить с вами, мисс Ито?

Коронер провел меня в свой кабинет. На полу и на письменном столе посреди комнаты высились стопки папок. Мне указали на деревянный стул на колесиках, который, когда я на него села, скрипнул и откатился. Все в моей жизни было непрочно и неустойчиво, даже пол в этом кабинете.

Коронер взял папку и лизнул указательный палец, намерившись перелистнуть страницу, но не перелистнул, а сразу приступил к делу.

– Ваша сестра сделала аборт. Это было недавно. Возможно, пару недель назад.

Его голубые глаза были цвета мраморных шариков, с которыми играл один наш сосед в Тропико.

– Вы ошибаетесь, – сказала я, удивив этим заявлением даже себя самое. Не в моих это было правилах, сказать хоть кому-то при власти, и особенно мужчине-хакудзину, что он неправ. Но с какой стати он упоминает такое отвратительное, преступное деяние, как аборт, когда моя сестра мертва? – Ее переехал поезд.

– Свидетельства аборта неоспоримы. Я обязан указать это в своем отчете. Но не это стало причиной смерти, которая определенно явилась результатом самоубийства.

То, что ему хватало духу решительно заявить, что Роза покончила с собой, хотя он ни малейшего представления не имел, что она была за человек, не укладывалось у меня в голове. Мне хотелось крикнуть ему в лицо, что моя сестра не стала бы себя убивать. Да к тому же за день до нашего приезда в Чикаго!

Судебный медик молча, в упор на меня посмотрел, и я поняла, что он пытается до меня донести. Она и покончила-то с собой, считал он, из-за нашего приезда – надо думать, со стыда за то положение, в каком оказалась.

– Роза так бы не поступила! – Мысленно я выкрикнула это во всю силу своих легких, но слова, слетевшие с моих губ, были едва слышны.

– Мне жаль, что именно я вынужден вам это сказать, – произнес он.

Я поняла, что переубедить его не удастся.

– Я могу забрать ее вещи?

Не хотелось, чтобы хоть что-то Розино осталось в морге.

– Все, что было в сумочке, сейчас в полиции.

– А ее платье?

– Нам пришлось его срезать. Оно было все в крови.

– Я хочу ее платье.

– Оно тоже в полиции.

Я уставилась на него. Это правда? Я не могла понять.

– Мне нужен адрес полицейского участка.

Участок располагался на Западной Чикаго-авеню, 113 – я попросила его записать адрес мне на бумажке. Сделав это, он встал.

– Что ж, – сказал он, – мы отправим тело в похоронное бюро сразу, как только получим от них запрос.

Папа ждал меня перед зданием, низко надвинув шляпу на заплаканные глаза. Было пронзительно ясно, что наша жизнь изменилась непоправимо.

С Огден-авеню мы вернулись на такси. Мне пришлось отдать водителю бо́льшую часть денег, что были у меня в кошельке. В здании на Ласалль-стрит, где Роза забронировала для нас жилье, располагалось более ста квартир, и единственная свободная оставалась на верхнем этаже. Мистер Тамура снова и снова извинялся за это, когда привез нас сюда накануне. “С жильем очень сложно, так как многие освободились из лагерей”. Но зато там было две комнаты: спальня и столовая – сущая роскошь, когда массе народу приходилось ютиться в студиях, порой даже по шести человек в комнате.

Мне пришлось пошерудить ключом в скважине, чтобы открыть дверь. В квартире было жарко и душно. Наши с папой чемоданы так и стояли перед камином. Рой, обещавший вчера зайти к нам после работы, один сидел за столом, деревянным, наверное, из ореха. Тут из всей мебели только и было, что этот стол, наши кровати да пара стульев. На столе стояли две банки пива, лежала развернутая газета, и еще валялись три продовольственные книжки и несколько брошюр, оставленных нам мистером Тамурой. Полноценной кухни в квартире не было, только уголок с раковиной, плитой и холодильником, в который еще нужно было загрузить кусок льда. Скудновато, но все же больше, чем имелось у нас в лагере.

Я не стала здороваться с Роем. Какой смысл?

– Где мама?

– Спит. Доктор дал ей снотворное.

Хотелось бы мне, чтобы тут в Чикаго можно было обратиться к кому-то из наших калифорнийских врачей-иссеев. Но большинство их было еще в заключении. Свыше ста тысяч американцев японского происхождения находились в десяти концентрационных лагерях, разбросанных по стране, им тоже требовалась медицинская помощь.

– Я принес сэндвичи, – сказал Рой.

– Папочка, еда, – позвала я отца, который еще стоял у двери, будто вошел в чужой дом. – Рой принес сэндвичи. Тебе нужно поесть.

Папа медленно прошел на середину столовой и склонился в поклоне так низко, что макушкой почти задел край стола. Он сказал по-японски:

– Спасибо вам за все, что вы для нас сделали.

– Ну что вы, оджисан, дядюшка. Я так вам сочувствую. – Мне показалось, что голос у Роя дрогнул.

Я пошла к кухонному столу за упаковкой с сэндвичами. Когда я обернулась, папы уже не было, как и одной банки пива. Поморщившись, я собралась пойти в спальню и отругать отца за то, что пьет натощак, но Рой меня придержал.

– Оставь его, Аки. Ему нужно побыть одному. – Он допил остатки своего пива. – Это было ужасно, да? Увидеть ее такой.

Во мне вспыхнуло странное желание защитить мертвую Розу. С чего это Рою вздумалось обсуждать, как она выглядит?

– Что вообще случилось? Ты был с ней?

Рой покачал головой.

– Полицейские пришли к ней домой, и одна из ее соседок позвонила мне на работу. Они сказали, что это, вероятно, самоубийство.

– Ты же знаешь, что Роза ни за что бы себя не убила.

– Ну, тогда, значит, несчастный случай.

Я не осмелилась заговорить об аборте, когда родители рядом, в соседней комнате.

– У Розы был парень?

Рой нахмурился.

– Насколько я знаю, нет. Или она что-нибудь тебе говорила? – Мы услышали, как скрипнула дверь спальни, а затем шаги отца по выложенной плиткой ванной. – Что ж, я, пожалуй, пойду.

– Мне нужно кое-что с тобой обсудить, срочно, – сказала я, приглушив голос.

Рой понял, что я хочу, чтобы разговор был не при родителях.

– Ну, может, как-нибудь выпьем.

– Я не пойду с тобой в бар, Рой.

В лагере поговаривали, что Рой позволяет себе лишнее, например, прижимается к девушкам на танцах.

– Завтра у меня смена на кондитерской фабрике. Там есть закусочная неподалеку. Годится?

Я записала название и адрес закусочной в блокнот, который был у меня в сумочке. Мы договорились встретиться на следующий день.

Поставив пустую банку на стол, он кивнул на газету.

– Там заметка о Розе. Может, ты не захочешь, чтобы твои родители ее прочитали, – сказал он и вышел за дверь.

Заметка в “Чикаго дейли трибьюн” была совсем коротенькая, размером со спичечный коробок: женщина попала под колеса поезда на станции метро “Кларк и Дивижн”. Ни имени, ни описания внешности. Полиция расследует происшествие, которое произошло в шесть часов вечера два дня назад.

Ради своей семьи я надеялась, что больше никаких заметок не напечатают. Но, с другой стороны, я не могла допустить, чтобы Роза исчезла в спичечном коробке.

Хотелось упасть в забытье, но я знала, что не сомкну глаз в постели рядом с родителями. И в лагере было не сахар, но теперь, когда у нас такое горе, я просто дышать не смогу. Нужно чем-то себя занять, что-то сделать.

Было всего семь вечера, и на улице еще не стемнело. Я достала из сумочки ручку и, оторвав край газеты, написала:

Вышла пройтись. Скоро вернусь. Аки.

Сложив в несколько раз газетную страницу с заметкой про Розу, я спрятала ее в сумочку. Затем достала последнюю полученную от сестры открытку, ту, что с картинкой отеля “Марк Твен”, в которой был указан адрес ее квартиры на Кларк-стрит. Перелистав брошюрки “Добро пожаловать в Чикаго”, которые выдавались переселенцам, отыскала в одной из них сложенную втрое карту центральных районов города.

Выйдя, я подергала дверь, убедиться в том, что она заперта.

Глава 4

Язнала, что у Розы было несколько соседок по комнате: Луиза из Пасадены, из лагеря на реке Гила, и еще одна девушка, из Сан-Франциско, чье имя я не смогла вспомнить. Раз уж от Роя мне толку добиться не удалось, пойду к женщинам, которые с ней жили.

Поскольку эта часть Чикаго распланирована в виде сетки, я легко могла определиться по карте, куда мне нужно идти. Наш многоквартирный дом стоял на улице Ласалля, которая шла с севера на юг. Параллельно ей следовала Кларк-стрит, а за ней – Дирборн. Дивижн-стрит пересекала их все с востока на запад. Привыкнув в одиночку бродить по Лос-Анджелесу и Манзанару, я легкомысленно решила, что добраться до перекрестка Кларк и Дивижн будет проще простого.

Однако стоило мне выйти на Ласалль-стрит, как меня обдало вонью автомобильных выхлопов, а глаза запорошило поднятой транспортом пылью. Я пыталась сморгнуть грязь, безуспешно: пылинки прилипли прочно, из-за чего глаза слезились все больше. Я смешалась и потеряла всякое чувство направления.

Два квартала я прошла не в ту сторону. Ничего похожего на величественный Чикаго из рекламных роликов, которые нам показывали в лагере, не наблюдалось. Здесь сумеркам не хватало того уютного свечения, которое на закате окутывало Тропико и окраинные сизые холмы. Пыльный бульвар выглядел неприветливо, а люди, которые торопливо шли по нему, казались худыми и изможденными.

Я даже подумала, не вернуться ли мне назад, в квартиру, но затем обнаружила, что стою на пересечении улиц Кларк и Дивижн, напротив внушительного, на вид нового здания, того самого отеля “Марк Твен”, что был на открытке Розы. То, что я оказалась рядом с домом, имевшим значение для моей сестры, ориентиром, с которым она отождествляла себя настолько, что отправила его изображение нам по почте, укрепило мой дух.

Кларк-стрит, расположенная по другую сторону отеля, выглядела пооживленней – нигиякана, как сказала бы мама. Сплошняком шли различные заведения – рестораны, бары, парикмахерские и очень много пансионов с меблированными комнатами. В центре квартала, зажатое между химчисткой и баром, находилось трехэтажное здание, в котором жила сестра. У входной лестницы стояла группка парней-нисеев в костюмах стиля “зут”: свободных брюках на узкой манжете и длинных, просторных пиджаках с подложенными плечами, широкими лацканами и с цепочками, свисавшими с поясов. Мне встречались такие еще в Лос-Анджелесе, в центре или в Бойл-Хайтс, где американцы японского происхождения жили бок о бок с мексиканцами, русскими и евреями. А в лагере поговаривали, что парни воруют цепочки, которыми крепятся пробки для раковин в туалетах, и ими украшают одежду.

Я прижала сумочку к груди и на секунду пожалела, что отправилась в этот поход одна.

– Привет тебе, девушка из Манзанара. Двадцать девятый, – окликнул меня один из парней, вогнав в ступор, пока я не сообразила, что он имеет в виду номер нашего блока.

Кто этот парень, я понятия не имела, и общаться с ним настроения не было. В лагере водились такие, от которых, ты это знал, стоило держаться подальше. Но там-то за всем присматривали старейшины, иссеи, и существовали границы, которых молодые переступать не могли. Здесь, в Чикаго, все было по-другому. Крепло ощущение, что тут рулит молодежь. Я опустила голову и, не ответив ему, пошла себе вверх по лестнице. Но с тем, чтобы открыть застекленную дверь, справиться не сумела, и тогда тот же парень поднялся ко мне и отодвинул задвижку. От него так терпко пахло одеколоном, что я чуть не чихнула. “Вот как это делается”, – сказал он. Отвернувшись от него, я толкнула дверь левым плечом.

Лестницей, крытой ковром, поднялась на второй этаж. Мимо пробежал таракан, и вспомнилось, как Роза писала, что город кишит клопами. Я подавила желание почесать лодыжку. Насекомые беспокоили меня меньше всего.

Квартира номер четыре, в которой жила сестра, располагалась слева от лестницы. Чуть было не разревевшись, я сделала два глубоких вдоха и пробормотала себе: очицуканай, успокойся. Нужно держать себя в руках. Ради Розы.

Два сильных удара костяшками пальцев. Лязгнул замок, и дверь открылась, явив мне худенькую нисейку с каштановыми волосами, собранными в низкий пучок. В коридоре свет не был зажжен, но из комнаты растекалось мягкое электрическое сияние. На женщине, которая выглядела совсем немногим старше меня, было бежевое платье в обтяжку и малиновая помада. Похоже, она знала толк в том, что выглядит привлекательно на ее тощей фигурке.

– Я сестра Розы, – сказала я.

У женщины вытянулось лицо. Глаза и яркие губы как бы опали, на мгновенье она замерла.

– Соболезную, – выговорила наконец. – Ну, входите, входите.

В комнате стояли три узкие кровати, две одна напротив другой, а третья почти перегородила собой дверь. На вбитых в стену гвоздях висели платья на вешалках. Обои над одной из кроватей отслоились, открыв длинную трещину в бурых пятнах, надо думать, следах протечки воды. В углу имелись маленький холодильник и плита, но раковина отсутствовала.

– Аки, верно? Я видела вашу фотографию. Роза все время говорила о вас. Меня зовут Луиза.

Дверь снова открылась, и вошла еще одна женщина, с полотенцем на шее. У нее были большие глаза и густые брови, которые казались нарисованными, но, скорей всего, были свои. Походила она на тех крепких деревенских девок, которых в работе обойдет не всякий мужчина.

– Привет, – жизнерадостно сказала она, увидев меня.

– Это сестра Розы, – вполголоса произнесла Луиза. – Ее зовут Аки.

– Ох! А я Чио.

Она протянула руку, которая производила впечатление мягкой, как подушка, пока не сжала мою. Я сосредоточилась, вспоминая. Не похоже, чтобы Чио была из Сан-Франциско, и ее имя мне не показалось знакомым.

– Сдается мне, у нее была другая соседка.

– А, вы, должно быть, говорите о Томи, – сказала Луиза. – Она переехала несколько месяцев назад. Сейчас работает горничной в Эванстоне. Не смогла приноровиться к жизни в большом городе.

– Я тут как раз вместо Томи. Раньше спала в прихожей, так что здесь, конечно, в тысячу раз лучше. – Сложив полотенце вдвое, Чио перекинула его через перекладину вешалки, а ту повесила на один из гвоздей в стене. Когда она снова повернулась ко мне, щеки у нее слегка раскраснелись. – Я не так уж и долго знала вашу сестру. Мы мало общались. Но я, конечно же, сожалею, очень.

Неужели с этих пор так и пойдет? Люди будут смотреть на меня и на родителей с жалостью? Я опустила голову в ответ на сочувствие.

Луиза достала откуда-то бежевый чемодан Розы.

– Она держала все свои вещи здесь.

– Ее зубная щетка и стаканчик все еще в ванной, – добавила Чио. – Я сейчас за ними схожу.

У меня голова шла кругом, и Луиза, должно быть, заметила, что мне плохо.

– Вот, садись.

Она указала на кровать, которая нескладно стояла посреди комнаты, и я опустилась на матрас. Пружины скрипнули под моим весом. Это здесь спала моя сестра?

Пытаясь отдышаться, я чувствовала на себе взгляд Луизы. Ее внимание ко мне скорее нервировало, чем вызывало признательность.

Чио вернулась с красной зубной щеткой и баночкой вроде тех, в каких продают клубничный джем. Я не знала, зачем они мне нужны, но сказала спасибо.

– Какая ужасная случайность, – сказала Луиза.

– Что, так все и говорят?

Луиза и Чио обменялись взглядами.

– Ну, конечно, а что же еще?

– Коронер считает, что Роза совершила самоубийство.

– Что?! – Луиза, казалось, искренне удивилась.

Но Чио, с другой стороны, удивления не выказывала.

– Роза бы так не поступила. – Нет, она бы меня не бросила. – Не могли бы вы рассказать мне, какой она была в тот день?

– В последнее время она неважно себя чувствовала, – сказала Чио.

– Да, норовила все полежать, – добавила Луиза. – Я думала, она подхватила грипп.

Это моя-то сестра, которая была сильной, как лошадь. Даже не заболела в лагере от прививок, из-за которых другие то и дело бегали в туалет.

– Она была у врача?

– Нет, не захотела. – В голосе Луизы слышалось сожаление, как будто ей следовало на посещении врача настоять. – В некоторых больницах нас, японцев, не принимают.

– Но достаточно и таких, где нас лечат, – сказала Чио.

Мне нужно было понять, что происходило с Розой.

– Не могли бы вы сказать мне, с кем она проводила время?

– Ну конечно же, с Роем. Вот почему я позвонила ему, когда приехала полиция, – объяснила Луиза.

– А с кем еще? Она еще с кем-то встречалась?

– Насколько я знаю, нет, – сказала Луиза. – На самом деле больше никого не было. Я имею в виду, мы все ходили на танцы и все такое, компанией. И вы же знаете Розу, вокруг нее всегда были парни.

Чио не подтвердила это наблюдение Луизы.

– А я вот на танцы не так уж и часто хожу.

– Они с Томи проводили много времени вместе, пока Томи не переехала в Эванстон.

– Вы дадите мне номер телефона Томи?

– Конечно. Однако должна предупредить, что леди, у которой она служит, не любит, когда ей часто звонят.

– В таком случае, ее адрес?

Луиза надула щеки, как будто я ей, вообще говоря, докучаю, но потом все-таки опустилась на колени у кровати, на которой я сидела, и вытащила из-под нее коробку. Полистала зеленую записную книжку, продиктовала адрес, который я записала на той сложенной газетной странице, что дома сунула в сумочку. Когда она поставила коробку на место под кроватью, я увидела стопку книг и ахнула.

– Это старые книжки Томи. Мы всё просим и просим ее их забрать, – сказала Луиза.

Но я узнала корешок дневника, который я на прощание подарила Розе.

– Это же дневник Розы!

Луиза посмотрела на меня с недоверием, когда я выдернула дневник из середины стопки, отчего верхние книжки свалились на деревянный пол.

– Я сама это для нее сделала. – Я погладила шершавую обложку дневника и буквы “Роза”, которые выжгла вместо заглавия.

– Как чудесно, что ты его углядела, – сказала Чио, когда я открыла чемодан Розы и положила дневник поверх ее вещей.

Я достала шарфик, который сестра заказала по каталогу, потому что зимы в Оуэнс-вэлли были очень холодные, и завернула в него баночку из-под джема. Вместе с зубной щеткой она отправилась в чемодан Розы.

– Да мы и знать не знали, что у нее был дневник. – Луиза встала и отряхнула пыль с пальцев и платья. – Никогда не видела, чтобы Роза что-то писала, кроме открыток.

Я закрывала чемодан, когда раздался тихий стук в дверь.

– Надо же, еще один гость, окьяку-сан! – Чио, похоже, обрадовалась. У них, должно быть, бывало не так много гостей.

Это оказалась еще одна женщина примерно нашего возраста с голубым чемоданом в руках. Я чуть не потеряла сознание, увидев ее. Она была прямо-таки двойник Розы. Высокая, с продолговатым лицом и быстрой улыбкой, которая способна смягчить любого ворчуна-иссея или бюрократа-нисея. И только голос ее, намного более мягкий, полностью перечеркивал поражавшее поначалу сходство.

– Здравствуйте. Я Кэтрин. Приехала из Ровера, штат Арканзас. Меня прислали “Американские друзья”[1]. Извините, что так поздно, но там получили сведения, что здесь может оказаться свободное место.

Повисло неловкое молчание, но затем Чио пришла в себя и сказала, как их с Луизой зовут. Она запнулась, когда подошел черед представить меня, и я пришла ей на помощь:

– Я – Аки.

Кэтрин обратила внимание на бежевый чемодан Розы.

– А, так это вы съезжаете?

– Нет-нет. – Я поднялась с кровати. – Но мне нужно уже идти.

Чио кивнула, как будто выделенное мне время и впрямь истекло.

– Я провожу вас, – сказала Луиза.

– Не беспокойтесь.

Мне стало обидно, что Розу заменили так быстро. Почувствуют ли соседки по комнате ее отсутствие уже завтра?

– Ну, хотя бы до лестницы.

Кэтрин весело попрощалась, и я подумала, интересно, расскажет ли ей кто-нибудь, что случилось с девушкой, чья кровать теперь отведена ей.

Я вышла вслед за Луизой, обратив внимание на основательный дверной замок, который выглядел слишком блестящим и новеньким по сравнению с остальным убранством обветшалой квартиры.

На лестничной площадке я поняла, что должна что-то сказать.

– Роза не убивала себя. Вы знали ее дольше всех, Луиза. Вы знаете, что я говорю правду.

– Да, но, если честно, то я почти что не знала ее. – Луиза потеребила верхнюю пуговку своего платья. – Она была погружена в свой мир, а я – в свой. Мне так жаль!

Я больше ничего не сказала. Пошла вниз по ступенькам, левой рукой прихватив свою сумочку и чемодан Розы, а правой скользя по перилам. “К этим перилам прикасалась Роза”, – думала я.

Несмотря на вежливость Луизы и ее безупречный внешний вид, доверяла я ей не до конца. С чего это мне пришлось столько настаивать, чтобы добыть адрес Томи? А крепкая и бодрая Чио как-то слишком легко приняла версию коронера о самоубийстве. И как они могли так быстро оправиться от смерти Розы и с лету принять новую соседку? Значила ли для них что-нибудь жизнь моей сестры?

Томи. Возможно, Томи – ключ к Розиным секретам.

Вход на станцию “Кларк и Дивижн” возник передо мной так внезапно, что сначала я даже не поняла, на что смотрю. С улицы в нутро подземки вела лестница, похожая на тесную глотку чудовища. Я хотела спуститься и посмотреть на платформу, где Роза стояла перед тем, как испустить свой последний вздох. Но при мне был чемодан, и не хотелось таскаться с ним вниз и вверх. “Я приду завтра”, – сказала я себе. Пожалуй, как раз около шести и приду, в тот час, когда, как утверждалось в газетной статье, Роза погибла.

Я переложила чемодан в правую руку. С каждым кварталом он становился все тяжелее. Мужчины, слонявшиеся возле баров с сигарами и сигаретками, окликали меня.

– Детка!

– Токийская роза!

– Милашка!

– Подойди, а?

– Давай-ка поговорим!

Уже стемнело, и мне сделалось страшновато.

Некто в вечернем платье, с лицом, сильно накрашенным – и ростом выше шести футов! – промчавшись по улице, влетел в двери отеля “Марк Твен”. Я начала понимать, что в Чикаго ничего нельзя принимать за чистую монету.