скачать книгу бесплатно
– Боюсь, что быстро не получится. Вашему брату, простите, сестре, надо всё подробно рассказывать, а то такую ересь напишете – со стыда потом сгоришь.
– Неужели мы все такие глупые?
– Все – не все, а мой предыдущий опыт грустен в этом отношении. И, главное, просишь, чтобы перед опубликованием показывали своё сочинение, – обещают, но не показывают и печатают чёрт знает что. А тут и вообще: перед Новым годом Ваша коллега из «Маяка» была – Энгельсина Леонидовна Кострюкова – знаете такую?
– Знаю.
– Так вот она для самообразования книжку взяла, обещала вернуть – и с приветом… Как к Вам теперь относиться?
– Я выясню этот вопрос и передам ей, чтобы вернула книжкку.
– Пожалуйста, будьте добры.
– Ну, что же, если Вы так заняты, то извините, я пойду.
Тут я почувствовал себя неловко – чего это я на незнакомого человека набросился, она, что ли, книжку утащила? – и сжалился над ней.
– Ладно. Давайте, полчасика потратим на беседу.
Потратили. Даже больше, чем полчасика. Распрощались любезно, дама обещала показать текст, в крайнем случае, если не мне, то Иванову – вдруг меня не будет. Я уехал в Красноярск. Даму я больше не видел.
А недели через две после её визита в «Калининградской правде» (от 21 апреля) появилась заметка «Под солнечным ветром». Как когда-то в «Комсомольской правде» про нас же было «В порывах солнечного ветра», одинаково у них фантазия работает.
Без чуши, конечно, не обошлось. Какие-то у неё там магнитные пояса над экватором повисли, но это ладно. Самое забавное, что рассказ ведётся как бы от имени Лещенко, названного в заметке старшим научным сотрудником, хотя он и не научный сотрудник вообще никакой, ни старший, ни младший. Так вот Лещенко сообщил читателям, что «у нас в обсерватории перестройка началась уже давно, ещё в 1975 году, когда мы сами выбрали себе Вадима Петровича в заведующие». Во, дал!
Это он уже второй раз заявляет, первый – на торжественном собрании перед последними ноябрьскими праздниками, второй – теперь, умалчивая, разумеется, на чьей стороне он был в 1975 году – Вадима Петровича (которого, кстати, мы не выбирали в заведующие, его назначил Лобачевский) или Гострема.
Ай, да Лещенко!
Вот он уже и в первых рядах перестройки.
Я так и не выяснил (забыл), показывала ли кому-нибудь корреспондентка свою заметку перед печатанием. Может, и показывала Иванову или Лещенко. А «Популярная аэрономия» к нам так и не возвратилась.
1 мая ездили дизелем на заставу с Сашулей, Митей, Мишей, Леной Васильевой, Галиной Якимовой и Кореньковым. Мы с Митей искали грибы часа два. Сморчковых шапочек много и крупные до насыпи, а у моря, где прохладнее, мало и мелкие. День был солнечный, но не такой жаркий, как в прошлом году, 21 градус днём, а утром только 10.
Вечером по телевизору передавали интервью ЦТ с Тенгизом Абуладзе (с Красной площади во время демонстрации), и мне понравилось его высказывание: «Перестройка – это постепенное приближение к здравому смыслу».
На следующий день мы с Митей порознь – увы! он с Мариком и другими пацанами, со мной не захотел, – были на футболе («Балтика» – «Прикарпатье», 1:0, Кубок СССР, 1/64 финала). «Балтика» не блистала, хоть и выиграла. Понравился новичок – Кузнецов из Липецкого «Металлурга», шустрый, работящий, азартный и техничный. Не хуже Притулы (ушедшего с Ивановым) вроде бы. А гол забил хорошим дальним ударом Никифоров, вернувшийся из Минска ещё в прошлом году.
В тот же день (2 мая) звонила Ирина. Опять у них с Димой нелады какие-то, и армия над ним как будто бы нависла. Но это всё она как-то невнятно Сашуле сообщила. Михалычу же, как потом выяснилось, она тоже звонила и просила его приехать – Диму, мол, могут отчислить (хвостов много) и в армию забрать.
Михалыч, не раздумывая, поехал (в который раз уже!). Мы даже не знали об этом. Вернулся через несколько дней. Сказал, что, по его мнению, Иринка панику зря подняла. От армии Диму освободили, но угроза такая, правда, действительно была, и Димка на этой почве запил (?!). Хвосты у него есть, но не так уж много, обещает ликвидировать. А вот отношения у них ненормальные, плохие, прямо сказать, оба злые, друг на друга жалуются, кто прав, кто виноват – не разберёшь. Вроде бы накал сейчас ему удалось снизить, подуспокоились.
– Ну их к чёрту, пусть сами разбираются, – утешил я Михалыча его же словами.
Разбираться, однако, вскоре пришлось мне с дочерью.
462. ДОСП процветает, ходит с лозунгами на демонстрации
15 мая я отправился в ИЗМИРАН и далее в Ленинград с кучей дел. Тут и секция, и программный комитет семинара по моделированию (очередного Всесоюзного, в Звенигороде, намеченного на ноябрь), и издательство – пришла уже корректура, надо её забирать и ехать к Б.Е. править вместе с ним. Наконец, рекламную листовку книги надо разослать, чтобы делали заказы, от этого якобы тираж будет зависеть.
На программный комитет съехались в ИЗМИРАН все бывшие кураторы, ныне просто активисты подсекции моделирования ионосферы во главе с Поляковым: Часовитин, Колесник, Гинзбург, Михайлов, Хазанов, Коен, Кияновский, Мингалёвы, Власков, Латышев, Хачикян. ИЗМИРАН представляли Фаткуллин, Дёминов, Соболева, Павлов и я. Не было, вопреки обыкновению, Данилова и Юдович.
Фаткуллина я видел впервые после его болезни – двух инсультов, перенесённых почти год уже назад. Вид у него стал, мягко говоря, неважнецкий – лицо перекосило малость, шрам заметный на шее после операции, а уж говорить и вовсе стал как контуженный Звягинцев (которого Тихонов играет) в фильме «Они сражались за Родину». Ничего, кроме жалости я при всей былой антипатии к нему не испытывал.
Так получилось, что я сидел на скамеечке у ионосферного отдела с Мингалёвым, Хазановым и Гинзбургом и рассказывал им про защиту Авакяна, а неподалёку оказались Фаткуллин с Колесником. Гинзбург, который дружит со всеми, стал их энергично подзывать, и мы с Марсом оказались в одной компании впервые, Бог знает, уж за сколько лет: кажется, с защиты Кости Латышева в 1976 году, когда Марс был у него оппонентом.
Я закончил свой рассказ про «того самого тупого космонавта» под всеобщий смех, и Марс пригласил всех выпить чаю у него в кабинете, а потом предложил свозить желающих за водкой в Пахру на своей «Волге» – отметить присуждение ВАКом докторской степени Гинзбургу.
Гинзбург с Колесником откликнулись на это предложение, остальные разошлись по делам, но через пару часов встретились вновь, и Марс повёз всех на своей «Волге» опять же в Пахру, на речку распивать раздобытое пиво и одну бутылку водки, с рук купленную Гинзбургом. Сам он, разумеется, не пил. Но, по-моему, был вполне доволен этой своей новой ролью – развозчика-опекуна, слушателя пьяных речей.
На следующий день утром мы с Гинзбургом бегали по стадиону и видели там Марса, делавшего упражнения, лёжа на скамеечке.
Программный комитет заседал полдня и отработал быстро и чётко, поскольку мы с Павловым уже заранее просмотрели все тезисы, рассортировали их, подготовили предложения, согласовали их предварительно с Поляковым, благодаря чему удалось избежать обычного базара.
Интересные новости рассказали Мингалёвы с Власковым. Распопов пал (!) наконец-таки, доконали его досповцы, подал заявление об освобождении его с должности директора по состоянию здоровья и укатил в отпуск, оставив вместо себя Горохова.
Тот рьяно взялся продолжать его линию, прежде всего в части переезда всего института в Мурманск, полагая, что раз эту линию поддерживают наверху, то есть в Президиуме АН, то лучше ему стараться угодить Президиуму, чем апатитской публике, ибо пройти в директоры на выборах снизу ему, Горохову, никак не светит, а вот угодить Президиуму – значит, получить шанс попасть в директоры сверху. За этот шанс Горохов и уцепился, развил бурную активность, чем только подлил масла в незатухающий огонь пэгэёвских страстей.
– Ну, а как ДОСП? – спросил я Мингалёва.
– Процветаем, – с гордостью ответил Витя. – За год численность ДОСПа возросла вдвое: было восемь, стало шестнадцать членов. Нашему примеру уже геологи последовали, свой ДОСП организовали, правда, он у них как-то по другому называется, и членства такого нет, как у нас, но суть та же – приобщать народ к демократии.
Секретарь горкома апатитского, который ещё недавно грозился и ДОСП, и весь ПГИ разогнать, своего поста уже лишился, а досповцы вышли на областную арену – выступали по мурманскому телевидению в какой-то молодёжной программе: Ляцкий, Козелов и трое молодых. Слава Ляцкий в этом году впервые в жизни вместе со всем своим семейством вышел на первомайскую демонстрацию.
Досповцы несли лозунги, которые в первоначальной редакции звучали так: «Сторонники перестройки – объединяйтесь!» и «Вечная память жертвам сталинизма!», но партком настоял на уточнениях, и лозунги приняли следующий вид: «Сторонники перестройки – объединяйтесь в борьбе за демократию!» и «Вечная память жертвам сталинских репрессий!»
По Апатитам в очередях прошли слухи: «В КФА антисоветчики завелись, на демонстрацию вышли с антисоветскими лозунгами! Это что же будет-то?»
Из Москвы я отправился в Ленинград к Б.Е. править корректуру нашей книги, которую я забрал в редакции. Рекламная же листовка всё ещё не была готова, находилась в типографии, и странно мне было слышать от Эльвиры Никитичны сетования, что тиражная комиссия определила предварительно очень маленький тираж – 650 экземпляров, по числу заказов на сегодняшний день. Но ведь рекламы-то не было! И не торопятся её дать! А было лишь сообщение в квартальном темплане «Науки», которые никто не читает, и в магазинах-то их подолгу не держат на полках, сам не мог найти…
В Ленинград я приехал как раз тогда, когда по городу шла мощная волна, незадолго до того прошедшая по Калининграду, – после введения талонов на сахар народ скупал соль, мыло, крупы, подсолнечное масло, не внимая обращениям властей, уверявших, что всего хватает: про сахар, мол, тоже были такие заверения. Людмила Михайловна рассказывала, как в ленинградских очередях объясняют это дело: революция же надвигается!
Пообсуждали местные новости: пожар в БАНе, после которого, Б.Е. рассказывал, какое-то время там работал прекрасный «Ксерокс», и Б.Е. успел наделать себе копий статей – не было бы счастья, да несчастье помогло; сгорел Фрунзенский универмаг, ущерб оценен в три миллиона рублей, трое наказаны: «в частичное возмещение ущерба» с них удержали по месячному окладу; прорвало трубы и горячей водой затопило подвалы с нотными рукописями Публичной библиотеки – самая последняя местная новость, а самая последняя Всесоюзная – пожар в в Японии на туристском теплоходе «Приамурье» с жертвами («Заплатить три тысячи, чтобы сгореть там, – ужас!» – комментировала Людмила Михайловна.
463. Мужьями в наше время не бросаются
Через Сестрорецк мы созвонились с Ириной и договорились съездить вместе в воскресенье к Бургвицам. Ирина сообщила, что Люба здесь, в Ленинграде, приехала к Андрюшке, которого забирают в армию, и который поэтому забросил учёбу, бренчит на гитаре и не хочет сессию сдавать – вернусь, мол, из армии, пойду снова на второй курс, всё равно забуду всё, что учил.
Так Любка приехала, чтобы заставить его заниматься и сдавать сессию, взяла отпуск для этого специально. А с 1 июня Жора приедет – помогать Андрюшке готовиться к экзаменам.
Я позвонил Розе Мартыновне – Жориной маме, у которой жил Андрюшка, а сейчас и Любка. Её там не оказалось, ушла в гости, разговаривал с Андрюшкой. Тот заверил, что у него с учёбой всё в порядке, только по английскому хвост – «тыщи» не сданы, и дал мне номер телефона приятелей Любки, у которых она сейчас находится. Любка ужасно мне обрадовалась:
– Ой, Санька, как ты кстати тут, я уж думала написать тебе, что ли! Слушай, Андрюшку в армию забирают… – и дальше то, что я изложил уже выше. – Жорка с ума сойдёт, если он сессию не сдаст, – заключила сестра свой рассказ.
– Ну, и зря, – ответил я ей. – Подумаешь, ничего страшного. Может, Андрюшка даже и прав – в том, чтобы вернуться на второй курс. Благодари лучше Бога, что его в Афганистан не пошлют, а остальное – ерунда, мелочи!
– Правда, что. Это уж точно.
Я предложил Любке поехать вместе со мной и Иринкой в Сестрорецк в воскресенье, Андрюшка-то пусть занимается. Любка с радостью согласилась. Мы разговаривали с ней около семи часов вечера, потом мы с Б.Е. продолжили работу, потом, как обычно, программа «Время», после неё оба Брюнелли остались у телевизора, я вернулся к корректуре, а где-то около одиннадцати вечера меня позвали к телефону – Любка звонила от Розы Мартыновны.
– Слушай, Санька, у меня здесь маленькая есть, ты далеко отсюда находишься? Может, я к тебе приеду?
– А как ты номер телефона этого узнала, я же тебе не давал?
– А я Аллочке Ляцкой позвонила, и она мне сказала.
– Ну, молодец, догадливая. Только я от тебя далеко, час езды, это район Ржевки-Пороховые, тут дядя Серёжа Мороз недалеко живёт, никак не могу к нему выбраться. Да и поздно уже. Так что ты маленькую с собой в Сестрорецк бери, там раздавим.
Любке всё же не терпелось со мной поговорить, и мы ещё с полчаса разговаривали с ней по телефону. Больше она, конечно, говорила, и всё про Андрюшку, на деда нашего сетовала – абсолютно внуком не интересуется, никогда не позвонит, правильно его мамочка наша покойная в нечуткости обвиняла.
– Да и ты такая же, в него пошла: сама-то им много интересуешься, часто звонишь?
Но Любку трудно переубедить, кто кому звонить должен. В отношении деда она, конечно, права, но и сама хороша тоже.
Местом нашей встречи с Иринкой и Любой я назначил выход с эскалатора метро «Финляндский вокзал» на улицу Боткина, там цветочный базар, цветочки чтобы купить тёте Тамаре. К назначенному сроку я чуть-чуть опоздал, минуты на три. В условленном месте стояли и разговаривали Люба, Иринка и Андрюшка. Меня они заметили лишь, когда я подошёл совсем близко.
Первой сделала движение в мою сторону Ирина, но тут Любка её опередила с радостным ржанием:
– А где же животик? – и похлопала меня по пузу. Я поцеловал её и в тон ей ответил таким же похлопыванием по Иринкиному животу:
– А вот он куда перебрался, – имея в виду, что Иринка никак не восстановит свою былую стройность.
И тут моя дочь отмочила номер. Лицо её, и до того какое-то напряжённое, слегка покрасневшее, вдруг покраснело ещё больше, исказилось злой гримасой, глаза налились слезами, она оттолкнула мою руку и бросилась бежать, сначала к выходу из метро, потом куда-то по цветочному рынку.
Я за ней.
Представляете картину? Рыдающая девица бежит, а за ней мужик – в очках и светлом пиджаке гонится с чёрной сумкой на боку. При полным-полно честного и всякого прочего народу.
Да-а. Незабываемо.
Догнал я её-таки, поймал, взял за локоть, держу крепко.
– Ты, что, Ирина, с ума сошла совсем? Очумела? Тебе лечиться надо.
– Никуда я с вами не поеду, езжайте, езжайте сами в Сестрорецк, обсуждайте меня там!
– Да никто тебя в Сестрорецк не тащит! Не хочешь, не езди.
Тут до меня дошло, что появление в назначенном месте нашей встречи кроме меня ещё Любы и Андрюшки явилось для Иринки неожиданностью (я ведь не сообщил ей, что пригласил Любу в Сестрорецк), она рассчитывала, наверное, наедине пообщаться со мной. А тут я ещё и поцеловал сначала Любку, а родную дочь несчастную зачем-то по животу стал хлопать издевательски, не понимая, что ей не до шуток.
– Ты, что, Ирина, шуток совсем не понимаешь? Или разозлилась, что я Любу пригласил? Но она моя родная сестра, мы с ней давно не виделись, я здесь в цейтноте, времени мало, почти нет свободного, и Бургвицев надо навестить, и тебя, и Морозов хорошо бы, так что – что тут предосудительного? И в любом случае – истерики прилюдные закатывать, – куда это годится? Ты же врачом собираешься быть, должна же знать, как со своими нервами бороться. Пей успокоительные – валерьянку, пустырничек почаще. Психотропные, наконец, средства принимай – элениум, там, реланиум.
– Я и так днём всё время засыпаю, ночью потому что не сплю, – продолжала всхлипывать, но уже не так бурно Ирина.
Люба с Андрюшкой тем временем вышли вслед за нами из метро и прогуливались неподалёку по цветочному базару. Я повёл Ирину к ним.
– Видали, что моя дочь вытворяет? Представляю теперь, каково её мужу с ней, если она с любимым папочкой себе такие фокусы позволяет, заставляет за ней как за курицей носиться.
– Вот я Андрюшке и говорю: не вздумай жениться! – сказала Любка. – Женишься – не знаю, что с тобой сделаю.
– А чего ты его с собой сюда притащила? Ему ведь некогда сейчас по Сестрорецкам разъезжать – заниматься надо.
– Да он в Сестрорецк и не поедет. Просто я захотела, чтобы ты ему наставления прочитал.
– Наставления я ему уже читал по телефону. Могу повторить. О том, что будет после армии, когда вернёшься, – сейчас не думай. Сказано, ведь: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, завтрашний день сам о себе позаботится». Или как Жванецкий перефразировал: «Товарищи, давайте переживать неприятности по мере их поступления». Вернёшься, и будет ясно – на третий курс тебе идти или снова на второй. А сейчас надо сдавать сессию хотя бы заради испереживавшихся за тебя родителей. Обещаешь?
Андрюшка кивнул головой.
– И в армии права не качай, терпи, там за справедливость бороться бессмысленно, понял?
Андрюшка опять кивнул головой.
– Ну, вот и все мои наставления. Можешь быть свободным.
Мы расцеловались, и я отпустил его с Богом. Любу я отправил купить цветочки для тёти Тамары, пока мы с Ириной повыясняли – поедет она в Сестрорецк или нет.
– Так, что, Ирина, с чем связана твоя истеричность? Опять у вас с Димой нелады? Почему нужно было Михалыча в Ленинград вызывать? Что же это вы до сих пор так и не научились в своих проблемах самостоятельно разбираться!
Отвечала Иринка сбивчиво, не успокоившись ещё окончательно, но ничего особенно нового я от неё не услышал, разве что будто Дима себе по пьянке вены резал якобы из-за неё, что это при Михалыче было, но Михалыч мне ничего такого не говорил.
Про остальное всё я в общем-то знал. Диме якобы угрожала армия (а, может, и не угрожала, Иринка этого даже не знает наверняка: то ли в самом деле так, то ли он ей просто голову морочит, ему ведь соврать ничего не стоит, он всё время врёт), и потому он запил (это же говорил Михалыч), учёбу опять забросил, но от армии его освободили, сейчас он вроде бы занимается, но хвостов у него много, неизвестно ещё – выйдет ли на сессию… Отец его, Михалыч, его совершенно не знает и не понимает…
– Ирина, так я тоже не пойму, ты из-за чего переживаешь: из-за того, что его в армию не забрали? По твоим словам вы друг другу только страдания причиняете, сколько раз уже о разводе заговаривали, так тогда что ты на него злишься, что он учёбу забросил? Ну, в армию заберут – или забрали бы – тебе же только легче бы стало, не мешал бы тебе самой заниматься. Или отчислят если – ну, вернётся в Калининград, будет Мишу няньчить, у него это хорошо получается, и тебе легче, и нам, особенно маме, легче – чего же тут переживать?
– Ну, а дальше-то что, если его отчислят? Что же это у меня за муж будет такой непристроенный?
– Это его дело, в конце концов. В ансамбле будет играть, например, чем не дело? Там не меньше можно заработать, чем в медицине, скорее больше. Я думаю, что проблема не в том, что потом будет, а в том, как сейчас вашу семью сохранить. У вас хоть какие-то остатки тёплых чувств друг к другу сохранились?
– Сохранились.
– Вот вцепитесь в них, держитесь за них, сохраняйте их, укрепляйте их – это самое главное. Остальное всё ерунда, мелочи.
– Какие же это мелочи, если я, например, в общежитии на кухне ужин готовлю, а он в это время в чьей-то компании на этом же этаже пьянствует, песни распевает? Что люди подумают? Хороша семейка!
– Ты же сама его компаний избегаешь! Считай, что люди подумают: вот семья какая – каждый при своём деле, и друг на друга не обижаются. А вот когда ты к девочкам ночевать убегала, а он туда ломился, тебя заботило, что люди подумают? Похоже, что не очень. А зря. Или вот сейчас – я за тобой тут носился. Не видно было, чтобы тебя волновало, что люди подумают. К мужу претензии предъявлять за тобой не залежится, а сама-то ты безгрешна, что ли? Одна истеричность твоя чего стоит! Да я бы от такой жены давно сбежал, как ещё Дима тебя терпит!
Подошла Любка с цветами и подключилась к разговору:
– Ирина! Мужчине надо свободу давать, они без этого не могут. Подумаешь, у приятелей задержался! Что ему – с тобой только рядом сидеть и на тебя любоваться?
– Это у неё идеал такой: она сидит перед телевизором и вяжет, а рядом муж. И ещё вкусненького чего-нибудь поесть.
– Да ты, Ирина, мещанка настоящая! Так нельзя.
В Сестрорецк Ирина согласилась всё-таки поехать, и разговор продолжался в электричке. Мы с Любкой вдалбливали моей дочери, что мужьями в наше время не бросаются, что у Димы, конечно, прорва недостатков, но и у неё самой их хватает:
– Как, скажи, я ему могу нотации читать, если он в любой момент мне может возразить: воспитывайте лучше свою собственную дочь – и будет прав! Наконец, у вас сын, с которым у него хороший контакт. О сыне-то ты думаешь или нет? Родила, не подумавши, и дальше так же собираешься? На маму надеешься?
