Освобождение бессмертия

скачать книгу бесплатно

Освобождение бессмертия
Ильяс Найманов

I.M.M.O.R.T.A.L. #3
Продолжение книг "Янтарь. Вирус бессмертия" и "Рабы бессмертия". Как и каким образом зомби, начало которым дано было в Зоне отчуждения вокруг ЧАЭС, смогут пройти на Большую Землю? Что человечество предпримет для борьбы с этими существами? Каковы шансы у царствующей ныне человеческой цивилизации остановить распространение искусственно выведенного вируса и все ли считают распространителей инфекции действительным злом?

Глава 1. Прокаженный

Обесточенные много лет назад, притихшие в ночи линии электропередач светились странными двигающимися по оборванным проводам вверх и вниз блуждающими огнями. Иногда с этого призрачного огня срывалась искра и летела вниз, освещая горючей слезой сгорбившуюся внизу неказистую, практически черную фигуру. Лука сидел в кромешной тьме, закрыв глаза. Ему хотелось скрыться и потеряться среди этого мира живых и мертвых, среди остатков человеческой цивилизации, оказавшейся наполненной людьми точно так же, как и он сам, как будто бы мертвый, вдруг оказался наполненным чем-то живым. Это было нечестно. Он думал, что умер и внутри, и снаружи. Но все произошло так не вовремя. Бережно держа кончиками пальцев фотографию, он боялся поглядеть на нее, боялся вновь увидеть это святое, лучистое лицо его ребенка. Сейчас, без освещения, он не мог увидеть то, что было запечатлено на ней, но тогда, под лучами прожекторов одного из экзоскелетов противника, стоящего на крыше, он увидел эту фотографию всего на миг или несколько секунд, провалившись в бесконечность и предательскую слабость. Что он тогда сказал? Что? «Добро пожаловать в рабство»? Как это могло слететь с его губ – он же искренне верил, что он – это все его братья, но он – это не его братья? Он прогнал их. Он – это не они, он – это другое…

Лука откинул голову назад и, не открывая глаз, попробовал дышать. Дышать ему было не обязательно – он делал вдох только для того, чтобы можно было на выдохе сказать слово. Как же далеко он зашел. Его ребенок, его дитя… Как он может показаться ему на глаза в таком виде? Его дочь, его Дарья, должно быть, стала уже взрослой женщиной и давно забыла лицо отца. Да он и сам забыл, как он должен был выглядеть. Слишком многое прошло с того времени, как он вышел из подземелья, слишком много он успел сотворить. Что теперь? Что теперь делать? Кто поможет ему? Врачи? После того что он сделал там, на охраняемом участке периметра, украв и, по сути, убив сорок человек, украв у них волю и заразив каким-то.... Чем он их заразил? Лука открыл глаза и поднял одну руку вверх, пытаясь разглядеть ее на просвет. Он видел ее душное серое, с элементами фиолетового свечение, слабые разряды электричества, возникающие в ней, когда он шевелил пальцами. Рука сейчас по форме была абсолютно человеческой, но если ее осветить, то ржавая чешуя однажды спаленной инфекцией человеческой кожи выдаст в нем зверя, чудовище, мертвеца… Как сказал один из людей, которого он… Нет, его братья… нет, его рабы… нет, рабы этой заразы привели к нему. Тот человек сказал, что они все зомби. Тогда он, Лука Псарас, спросил его: «Кто такие зомби?» И тот человек ответил, что это ожившие мертвецы. Да. Точнее не скажешь. Он умер, он должен был умереть… Но чья неведомая и страшная воля заставила его снова подняться и ходить? Какая неведомая и страшная сила заставила его заражать других людей?

Лука опустил руку, в другой бережно, кончиками пальцев продолжая удерживать фотографию. Он ведь разучился есть нормально, как человек. Он привык высасывать и забирать жизнь из всего. Это началось так давно. Где-то в глубине его памяти появились картины, как он, сгорая в борьбе двух инфекций, кричал от боли и ходил в темноте среди безмолвно стоящих вдоль стен мертвецов, воя и не находя себе места, бился головой о стены, углы, как он пытался, надеялся умереть, но… Он вспомнил тот шприц с бурой жидкостью внутри. Вспомнил, с каким победным чувством он вводил эту бурую смерть себе в вену, лишь бы не стать как те, которые безучастно наблюдали за ним. Это было нечестно и подло.

Где-то недалеко почувствовалось движение. Движение полного жизни существа, собаки без глаз… Странная собака. Как они еще живут здесь? Собака без глаз, слепой пес. Лука притих, прислушиваясь к существу, одновременно замечая, что он снизил температуру тела, чтобы тот не обнаружил его и прошел мимо, и тогда он, Лука Псарас, схватит его одеяло жизни и… Нет!

Сидящий на земле встал, резко вырисовываясь на фоне ночного неба. Слепой пес вздрогнул и стремительно бросился прочь. Слабая улыбка коснулась узких губ существа. Не сегодня, не так и не сейчас. Лука оглянулся, сориентировался на местности, выбрал направление и пошел. Скоро в Зоне должен был начаться дождь, и он не простит себе, если с фотографией его дочери что-нибудь произойдет. Это действительно все, что у него есть сейчас, на данный момент этой недосягаемой и нежеланной жизни. Жизни ходячего страшного мертвеца, в котором проснулось что-то живое…

***

Овод Пустотелый уводил своих братьев в Рыжий Лес. Его Старший Брат выжил из ума. А как же иначе? Он назвал их святое Братство рабством. Неизвестно, что было на том клочке бумаге, который, кувыркаясь, упал вниз, но, что бы там ни было, оно не могло встать ни в какое сравнение с Братством. С их высшей целью равенства и справедливости, с их назначением сделать весь мир одной семьей, где все будет подчинено одной цели. Какой? Он пока не знал этого, но чувствовал, что, как только они обратят весь мир в Братство, то, ради чего это все делалось, сразу станет простым, понятным и очевидным. Овод даже не верил в это – он знал. А Старший Брат Лука прогнал их и ушел сам… Почему?

Сейчас Овод шел в темноте вместе с девятью оставшимися братьями, ощущая всем телом первые тяжелые капли начинающегося дождя. Теперь, когда Старшего Брата не было, он начинал думать. Думать о том, что теперь все операции и действия должен планировать он сам. Конечно, иначе кто будет нести силу Братства людям? Кто? А эти люди, эти нелепые, глупые, обособленные существа, как они посмели покуситься на Братство? Овод вспомнил, что тоже когда-то был человеком, но сейчас не мог понять, каково это – быть такими, как они. Жить без понимания того, в чем твое предназначение, жить без цели и ощущения того, что с каждым новым вступившим твоя сила возрастает. Он слышал, что их называют Черным Братством. Что ж, он не против. Это даже больше подходит им, чем просто Братство. Теперь он, если потребуется, может называть себя и своих братьев Черным Братством. Их называют зомби. Глупцы. Это все людишки-зомби. Живут без цели, умирают ни за что, за артефакты, за деньги, за какие-то бессмысленные понятия. Как они не понимают, что тратят время и жизнь ни на что. Вместо того чтобы строить мир и согласие, вместо того чтобы жить как одна семья, как братья, они грызутся друг с другом, охотятся, чтобы убить, а не для того, чтобы создать то, что создавал Старший Брат, а теперь будет создавать он сам.

Один из братьев споткнулся о старую, забытую растяжку. Раздался взрыв. Ударная волна с горстью осколков ударила по ногам и телу с правой стороны. Не очень-то и больно. Овод усмехнулся. Кроме того, что людишки сами по себе глупы и неразумны, так еще и зомби, которые прибежали им на помощь, не разобравшись в чем дело, принялись воевать с ними, с Братьями. С этими зомби уже бесполезно о чем-то договариваться – они не могут вступить в Братство, они просто умирают, как и некоторые другие, не переносящие процесса соединения с Братством. Овод потер грудь. Те зомби, которые поддержали людей, умели ослаблять их. Овод почувствовал, как вдруг тяжело стало двигаться ему и как тяжело было тащить с них их серое, трудноуловимое и прочно сидящее на них одеяло жизни, как будто оно было пришито к каждой их клетке.

Но все-таки, как все эти люди оказались вдруг вместе? Когда он был в Долге, они за людей не держали сталкеров Свободы, а теперь же он сам видел, как Долг и Свобода сражались вместе. Буквально вместе, стреляя и прикрывая друг друга, забивая его братьев железными кулаками в землю, ломая кости и черепа. А эти сталкеры и после появившиеся бандиты – кто их-то туда звал? Бандиты никогда не лезли на рожон и никогда не держали обещания, насколько он их знал в прошлой жизни. Овод обернулся на идущего позади брата из бандитов. Тот молча шел, в своих лохмотьях. Нет, это уже не бандит, это настоящий брат, он уже не предаст, потому что у него есть настоящая вера и знание. Но что же делать теперь? Объединенные армии сталкеров оказались сильнее их, они оказались подготовлены и смогли убить и пленить практически всех. Нет, больше Братству нельзя так действовать в Зоне. Пусть сталкеры останутся внутри со своими артефактами, а они поищут другое место, откуда смогут согласно обстановке начинать свой большой путь. Большой путь на Большой земле, иначе зачем они здесь вообще остались на этой стороне жизни? Почему из всей прошедшей мясорубки остались только десять братьев? Не является ли это знаком свыше? Не говорит ли тайный смысл в них, что это и есть их предназначение? Но теперь надо действовать очень осторожно, очень и очень.

Десять существ размеренно шли по ночной Зоне. Иногда кто-то из них касался елочки или березки, и они чернели, иногда следы идущего отпечатывались просто черной цепочкой умершей травы. Накрывший их внеплановый Выброс, очередная прихоть Зоны, передвинул аномалии им навстречу, но зомби, не замечая преграды, прошли в узких коридорах между ними, оставив бессильную Зону смотреть на этих всесильных и бесконечно жестоких для нее существ, созданных, как и она, кем-то другим.

Глава 2. Бабушкин клубок

База Свободы. Армейские Склады.

– Может, его опять покормить надо? – спросил высокий долговязый паренек с пластиковой прозрачной маской на лице у своего товарища, тыкая палкой в клетку, в которой, словно зверь, сидел человек, покрытый ржавыми пятнами. Глаза пленника с желтыми белками смотрели на паренька, не моргая, с одним явным желанием убить и растерзать мучителя.

– Да нет. Он уже третью крысу высосал. Хватит ему, – возразил другой паренек с разрезами на локтях джинсовой куртки и такими же разрезами на коленях штанов.

Он так же носил защитную пластиковую маску на все лицо. Кроме того, сейчас при движении оказалось, что и на груди его куртки была пара разрезов.

– Ну, пойдем тогда другого посмотрим, – предложил первый, откладывая палку и приближаясь к пятнистому пленнику, в десятке метров от первой клетки подвешенному в воздухе за руки и за ноги. На груди у него скотчем был приклеен осколок «кристалла». Парнишка осторожно приблизился к зомби и посмотрел на участок тела вокруг него и под ним.

– Что – ничего?

– Нет, – цокнув языком, ответил мучитель.

– Худой, Рваный! Что вы опять к ним прицепились? – крикнул сверху с моста некробиолог Трофим. – Здесь вам нельзя, опасно. Идите лучше с артефактами экспериментируйте… к себе.

– А мы уже все! – задорно крикнул Худой, счастливо улыбаясь.

– Что – все?

– Мы уже сделали сборку, Док, – крикнул чуть спокойнее Рваный, доставая и показывая из кармана нечто цветное, похожее на смятый в приплюснутый шарик разноцветный пластилин.

– Да? – изумился Трофим. – Погодите, сейчас спущусь.

Он торопливо, чуть не споткнувшись, сбежал вниз по бетонным крошащимся ступенькам и подошел к Рваному.

– Покажи!

– Вот! – самодовольно продемонстрировал Рваный. – Один камушек и работает метра на три.

– Так на тебе сейчас что – кроме него ничего нет?

– Не-а, – беззаботно ответил парень, пряча сборку в карман.

– Ты что, с ума сошел? – вскинулся Трофим. – А у тебя? – спросил он у Худого.

– Не, у меня полный комплект, все как у старичка Дока, – также улыбаясь происходящему, ответил Худой.

– Я тебе покажу старичка, – беззлобно погрозил для порядка Трофим. – Рассказывай давай.

– Мы на крысах проверяли, прикладывали к ним то одно, то второе, в общем, со всеми артефактами они их высасывают, с разной скоростью, но с обломком «снежинки» она дольше помирает. Не помирает почти.

– Так вы «кристалл» со «снежинкой» свели?

– Нет. «Кристалл» со «снежинкой» плохо сходятся, плавятся, отталкиваются друг от друга. Такое работать надежно не будет, а вот если кусочек «слюды» в спирте размягчить, то они хорошо держатся.

– Так это значит «слюду» надо еще…

– Не… – покачал головой Худой, посмеиваясь над нетерпеливо вопрошающим некробиологом. – Тут без «бабушкина клубка» никак. Иначе они толком не светят. А с «клубком» сразу метра на три бьют, и можно маленькие кусочки использовать. Экономно.

– Значит, всего четыре артефакта надо? – подытожил Трофим, уже опасаясь очередного «не» от парней.

– Ага, – кивнул Худой. – Хочешь, мы при тебе дистанцию проверим? Можно крысу ставить и отходить от нее. Как она сдуваться начнет, значит, нет покрытия. У нас примерно три метра вышло, ну, может, три с половиной.

– Ну молодцы! Ну пацаны… красавцы просто! – искренне восхитился Трофим.

Еще несколько дней назад Худой и Рваный, и без того испытывавшие болезненный интерес к зомби, буквально ходили за Трофимом по пятам, пока он брал с них соскобы, образцы тканей, пока расщеплял и разделял по клеткам, помогали ему со всеми сканерами, анализаторами, микроскопами. В общем, на какое-то время он обзавелся добросовестными помощниками, корпящими над приборами при помощи тончайших игл, пипеток и прочего едва различимого для глаза инструмента. И вот, когда его не было всего сутки на базе, ребята занялись своим прямым делом и создали сборку, которая была намного эффективнее предыдущей схемы распределения осколков «кристалла» по поверхности человека.

– Теперь что, этих в топку? – спросил Рванный, глядя на пленников.

– Не знаю. У Якоря надо спросить. Они, конечно, могут и пригодиться, наверное, но кормить их…

– Да к черту их, Док, – крикнул сверху с моста Калмык. – Я им больше крыс таскать не буду. Я вам что, кот? С утра и до ночи, дай, дай, дай, дай этих крыс. Уже своим делом заниматься не дают! У меня там химера верхнюю шкуру должна сбросить, мне за ней ходить надо, а тут эти пугала через каждые полчаса худеть начинают. Ты как хочешь, Док, а я Якорю скажу, что я больше в этом деле не помощник, – Калмык почесал голову под капюшоном. – Идите сами их ловите – я места показывал, ловушки на месте, в самом деле.

– Мы тебя поняли, Калмык, – переводя взгляд со стоящего наверху сталкера на парней, согласился ученый. Затем, заметив кусок артефакта на одном из пленных, спросил: – Это зачем?

– Да так, – пожал плечами Рваный, – чтобы он у того, который в клетке, крыс не воровал. Пока с тем в клетке проверяешь, этот ее тоже, видать, хомячит… Нарушает нам чистоту эксперимента, – улыбнулся он, вспомнив формулировку ученого.

– Ну как ему не хомячить? В половину отощали, – заметил ученый. – Скоро отойдут, похоже.

Калмык, стоявший сверху на мосту, махнул рукой и отвернулся, всем своим видом показывая, что туда им и дорога. Действительно, из плененных тогда почти трех десятков зомби, из так называемого Братства, планировалось взять с десяток на Базу Свободы для работы некробиолога, но этот десяток оказался так прожорлив, что они начали иссыхать один за другим. Того количества жизни, которые приносили им сталкеры в виде крыс и тушканов, им не хватало, а обычная человеческая еда ими не принималась. В результате оставили только двоих, остальных пришлось оставить без пропитания, где они и издохли в течение полутора-двух суток.

– Ну, мы это, – шмыгнул носом Рваный, – можем сборку сейчас на поток поставить. «Бабушкиного клубка» надо всего вот, – он показал кончик пальца. – «Слюды» у нас как грязи, «снежинки» имеются, если что – вон сталкеры свое отдадут для такого дела. Там от всего по кусочку надо, а сборка путевая получается. Мы ее под шоколадку можем сделать или под половину даже. В карман положишь, и мешаться не будет, – обрадовался он своей догадке. – Ага! Тут мы из кусочков на всю Зону сделаем, еще и останется. Пошли, – махнул рукой он Худому, увлекшись идеей, тут же позабыв про Трофима.

Оба парня зашагали наверх, оживленно обсуждая, как и что сейчас будут пилить, кто и что сейчас будет ломать. Калмык, повернувшийся уже обратно и внимательно вникавший в разговор Худого и Рваного, хмыкнул.

– Ну, пацаны! Ну, башковитые, а? – спросил он у Трофима, очевидно, требуя только подтверждения.

– Сам в шоке! – подтвердил Трофим, не кривя душой.

Справедливости ради нужно сказать, что и ученый не сидел без результатов. Он успел набрать образцов, выявил ту самую цепочку ДНК, которая была свойственна papillosa virum. Почти такой же неуловимый, свитый один в другой ДНК и РНК, но всего с одной дополнительной цепочкой ДНК, которая могла копировать человеческую, вместо парной, как у известного и распространенного в Зоне papillosa virum. Но далее работать с вирусом было невозможно – он просто распадался, разрушая занятые им клетки.

Выявилась следующая тенденция. Вирус захватывал около трети клеток человека, остальные оставляя тронутыми до поры до времени. Тонкая сеть, создаваемая им в теле зараженного, начинала свое распространение от мозга и, бесспорно, управлялась с этого крупного узла. В случае ранения, потери конечности вирус использовал энергию, полученную из вне на восстановление структуры своих клеток, клеток хозяина и наращивание клеток соединителей, требуя на это огромное количество сторонней энергии. Эффект восстановления клеток носителя являлся в этом случае терапевтическим, поскольку со смертью носителя продолжительность жизни захватчика становилась лишь вопросом времени. Клетка тела, чья жизнедеятельность контролировалась вирусом, становилась гораздо прочнее за счет более плотной оболочки и менее подверженной к физическим воздействиям извне. Восстановление клеток мозга с сохраняемой в них информацией было таким же непостижимым явлением, как и обычное хранение информации, образов, звуков и запахов в клетках мозга живого человека.

Сам механизм дистанционного переноса энергии от живого объекта к вирусу был не по плечу некробиологу, поскольку тут нужна была работа профильных биофизиков. Несмотря на то, что способов дистанционного переноса энергии человечество придумало множество, эффективность и принцип природного механизма, используемого на клеточном уровне, был в настоящее время непостижим. Зараженный организм мог удерживать и аккумулировать в себе запас энергии только в не захваченных им клетках хозяина. Для долговременного поддержания колонии вируса емкости всех незараженных клеток было недостаточно. Очевидно, это напрямую зависело от количества клеток, следовательно, и от размеров тела носителя. Поэтому вирус требовал постоянной подпитки, используя для этого, разумеется, зараженного, заставляя применять его знания и память. А как иначе? Если носитель не будет обеспечивать паразита питанием, передвигаясь по территории в поисках источников энергии, то данный вирус начинает уничтожать клетки хозяина, приводя естественного носителя в непригодность, а позже погибая уже из-за отсутствия носителя и его возможности передвигаться. Так же верно было и наоборот: если паразит не будет восстанавливать и питать клетки носителя, то носитель погибнет от истощения, а следом и не имеющая возможность эффективно добывать большой объем энергии колония.

Принцип захвата и использования тела, памяти и возможностей носителя также известен в природе, причем этот принцип используют не только вирусы, но и бактерии и даже некоторые грибы, например кордицепс, паразитирующий на муравьях, меняющий их поведение на совершенно не свойственное им. Но впервые, впервые человечество столкнулось или создало наработку, предназначенную для самого себя. Когда на четвертый день Трофим понял это и рассказал Якорю, возглавившему Свободу после ухода Гипса, он долго не мог включить в себе понимание, что люди вывели нечто подобное, неуправляемое и страшное добровольно. Тогда, сидя в кабинете лидера Свободы, он долго пытался сформулировать открытие прежде всего для себя, и даже когда Якорь уже понял, что именно хотел сказать ученый, тот все равно до конца не верил в сказанное.

Тогда Якорь для определения вируса стал называть его так же, как и бандиты, гнусом, и Трофим в своих записях, обескураженный безжалостным механизмом захвата и управления, дал ему это же название, не забыв отметить, что принцип действия гнуса и вируса псевдопапилломы, также имеющего название некровирус, схож по принципу дистанционного воздействия, но принципиально отличается по принципу избирательности носителя. Если гнус поражает только живого и, судя по всему, здорового и крепкого носителя, имеет инкубационный период порядка двух суток, а после практически сразу же подавляет и захватывает волю, разум и поведение носителя, то некровирус начинает свое действие только после смерти носителя, активируясь при начале тотального разрушения клеточных структур на ранних стадиях. Со временем некровирус в зависимости от того, насколько он мог заменить собой при жизни клетки хозяина, отстраивает и восстанавливает носителя, не перехватывая управления, поддерживая основные функции для выживания в автоматическом режиме в случае отсутствия управления со стороны самого носителя.

Последнюю запись в тетради Трофим делал под шум заклинившего экзоскелета в ангаре. Коваль, уперто тыкая по кнопкам управления и калибровки, никак не мог разорвать логическую ошибку, возникшую в цепи концевиков выпрямления и сгибания ног и рук. Экзоскелет, приседая, тут же начинал вставать, а как только вставал, начинал приседать. То же самое было и с руками: как только он сгибал руки, он начинал их выпрямлять, разводя в стороны, делая движение баяниста. В результате находящийся в экзоскелете сталкер по прозвищу Нюхач, он же бывший Гром, был вынужден приседать и одновременно играть на невидимом аккордеоне, только вот вместо веселой и залихватской песни из динамиков экзоскелета неслись ругань и мат возмущенного, вспотевшего и порядком истерившего сталкера. Нюхач, видя появление любопытствующих, улыбающихся и начинающих похохатывать свободовцев в ангаре, стал опасаться, что его из Нюхача переименуют в нечто другое, совсем не солидное. Например, в Антошку, которому кроме «пойдем копать картошку» предлагали еще и «сыграй нам на гармошке». Но судя по тому, что сталкеров, заглядывающих на шум, становилось все больше и больше, а какая-то довольная сволочь начала напевать «тили-тили, трали-вали» и другие слова известной с детства песни, удивительно попадавшей в такт приседающему с вопящим Нюхачом экзоскелету, а другие мужики подсвистывать и похлопывать в такт ладошами, Нюхачу осталось до Антошки всего ничего, буквально еще двое или трое валящихся от хохота человек.

Это же сталкеры, с них станется.

Глава 3. Из клетки

Лука мучился от голода. Уже неделя, как он пытался есть человеческую еду, но результат был неизменен. Его рвало, голод не спадал, и ему приходилось иссушать что-либо живое: мутанта, растение, населяющих почву микроорганизмов – все равно. Это случалось непроизвольно, когда он в какой-то момент переставал следить за собственным поведением. Тогда мучимый голодом организм действовал автоматически, и под ним расцветало черное пятно, уходящее глубоко в землю, уничтожающее все живое, что находилось в этой толще. Он пробовал есть человеческую еду, консервы, старый хлеб, водку, шоколад, которые в избытке валялись в тех местах, откуда они ранее забирали сталкеров, но его мутировавший организм не мог принять хоть что-либо из этого, поскольку его рвало даже от воды, если он пил ее больше чем одну пригоршни. Теперь он, лежа в поле недалеко от ухающих аномалий, в ночи под открытым небом Зоны, пытался успокоиться и уснуть, заставляя себя ощущать холод, ветер и дождь, стараясь вспомнить, как это – быть человеком. Со сном получалось крайне плохо, но в разы лучше, чем с другими человеческими аспектами. Он мог лежать, закрыв глаза, мог уноситься мыслями в прошлое, и, если он мог увидеть что-то светлое из далекого прошлого, пусть даже неясными отрывками, он считал это сном. Это было восхитительно настолько, что он вздрагивал при виде светлых лиц из прошлого, чьих имен не помнил. Но чаще было наоборот. Забвение приносило ему картины подземелий, в которых он блуждал десятки лет, темноту, холодный блеск артефактов, шипение аномалий, жгущий и разрушающий его суть голод и одиночество. Одиночество, безотрывно следящее за ним слепыми глазами стен, ощупывающее его прозрачными лапами аномалий, слушающее мертвыми тропами коридоров и черепами людей. И тогда он тоже вздрагивал и касался прямоугольника бумаги, ведущего его прочь от безумия и тьмы. Заветная фотография была бережно укутана в пластик и была его иконой. Он по-прежнему не мог смотреть на нее долго, боясь сломать себя отчаянием и болью о потерянном, боясь зайтись звериным воем и потерять рассудок, боясь, что его ребенок с фотографии вдруг увидит его, Луку Псараса, в этом жутком и демоническом обличье и… и испугается, заплачет, убежит и никогда уже не вернется к нему, даже в этих редких ярких и теплых воспоминаниях, от которых у него выступала слеза и которые он называл снами.

Как долго он еще будет скрываться здесь, в Зоне? Когда наберется сил, чтобы заявить о себе не как чудовище, а как человеке, действительно попавшем в беду и ищущем поддержки и помощи? Да, он с братьями уже выходил один раз практически на Большую землю, но они ушли обратно с людьми. С захваченными людьми, которых они выкрали и заразили, сделав одной общей… Мысли Псараса остановились, не сумев сформулировать то отвратительное и порабощающее свободу чувство, которое завладевает всеми названными братьями. Он мог только вспомнить вкус того слова, но не его звук. То чувство, когда все ранее ценное и святое перестает существовать, то чувство, когда бесконечный и нестерпимый голод торопит утолить себя, заставляя тело убивать, непроизвольно, без участия самого человека, но доставляя ему мерзкое наслаждение власти над чужой жизнью, лишая власти над жизнью собственной. Наверное, это можно назвать осквернением. Лука мысленно произнес это слово несколько раз, пытаясь прочувствовать глубину этого слова. Да, это слово подходило. Это слово, так же как и вирус, перекрашивало человека в раба чего-то другого, не свойственного ему при рождении, оставляя на нем неизгладимые печати и отметины, открывая однажды бездну, которая после прохождения по ней, становится домом, а человек – ее обитателем. Больше сотни людей он обратил в свою веру, из которой он смог выйти только чудом. Возможно, он все время искал это чувство свободы, пока бродил в застенках подземной лаборатории, и вот сейчас, благодаря какому-то смельчаку, отыскавшему часть его прошлого, его настоящей семьи, его ребенка, он смог различить и выделить себя на фоне безумного и пожирающего все Братства, которое он ранее возглавлял.

Лука не заметил, что лежит, открыв глаза, глядя в ночное небо. Сейчас, когда он покинул Братство, у него появилось время, чтобы думать и вспоминать, и это было хорошо. Он был рад, что объединенные силы сталкеров смогли выбить их с территории Ростка, что теперь Братство, скорее всего, не поднимет голову, оставив сталкеров в покое, и люди перестанут гибнуть.

Псарас помнил последние дни в лаборатории. Его мозг, в отличие от мозга других людей, зараженных этим вирусом, находился в темноте и одиночестве больше трех десятков лет, работал четче. Он мог думать о чем-то, кроме постоянно появляющихся симптомов голода, когда нужно срочно восполнить запасы жизненных сил, а затем, когда организм насыщался, страстно хотеть оставить свою частицу другому человеку, поделиться своей верой и скверной, заражавшей быстро и надежно. Но все-таки десятки лет, почти тридцать два года он жил в рабстве у вируса и под его невыносимой протекцией. Странно, почему он не умер. Он и сейчас всецело принадлежит этому вирусу, этому хозяину-паразиту, который кормит его и мучает голодом, который делает его нечувствительным к холоду, боли, но терзает его душу, спрятав память и сделав безобразным тело.

***

Овод Пустотелый вместе с братьями вот уже несколько суток днем и ночью следил за одним из восточных блокпостов. Места в Зоне им не осталось. Сталкеры показали, что могут дать сдачи так, что вышибут почти все зубы, после чего кусаться по-настоящему уже не хотелось. Теперь Овод видел один способ расширить Братство – распространить его на Большой земле. Но Большая земля огородилась минными полями, колючей проволокой, крупнокалиберными пулеметами и десятками солдат на блокпосту, кроме того, Овод несколько раз видел боевые вертолеты, которые стали патрулировать периметр в разы чаще, чем в то время, когда он был долговцем. Пробиться силой его десятки за периметр было невозможно, сработать хитростью, как это сделал однажды сошедший с ума Старший Брат, сейчас было рискованно. Оставалось только ждать момента и искать удобного случая. Овод уже выяснил время смены постов, приблизительное количество солдат, определил вооружение и огневые точки, испугав стадо кабанчиков и выгнав его туда.

По его расчетам выходило, что преодолевать первое оцепление нужно было ночью с трех до четырех утра. Несмотря на то, что солдаты не спали, их активность вроде курения, негромких разговоров и покашливаний снижалась. В это время ночная Зона скулила и выла охотниками Зоны: слепыми псами, снорками, кровососами, псевдособаками; ревела и крушила подлесок псевдогигантами, стрекотала и визжала кабанами и плотями, отстаивающими свое право на жизнь. Тогда обычный человек до жути боялся поднять голову из схрона или привлечь внимание мутантов, даже находясь за бетонным забором, минным полем под прикрытием пулеметов, друзей и товарищей.

Тут Овод был спокойнее. Возглавив Братство и не охотясь за людьми, чтобы не быть обнаруженным потенциальными карательными отрядами сталкеров, он сосредоточился на плане выхода из Зоны. Главная задача Братства была пробиться к слепому участку забора, занятому колючей проволокой, туда, где уже невозможен прямой прострел, только бросок гранаты, и оттуда душить одного за другим солдатов, расчищая себе путь к Большой земле. Овод помнил, что за первым оцеплением стоит второе, менее заряженное оружием и крупным калибром, но к тому времени, как они приблизятся к нему, в воздухе уже будут вертолеты, танки, и БМП будут уничтожать их с земли, а людей, по всей вероятности, они и не увидят, поскольку те будут работать по ним из минометов либо доставать из далеких гнезд вышек снайперов. Если до второй линии надо было дожить, то до первой дойти через минные поля и колючую проволоку, которая была вовсе не проволокой, а лентой, изготовленной специально для Зоны, не знала жалости и пощады, скручиваясь и наматываясь на все живое, что потревожит ее вынужденное фиксированное, но неустойчивое положение. Мины были не самым страшным препятствием. Они с братьями могли различать неравномерное расположение жизни в почве. Находящийся в земле камень и железо выделялись на общем фоне, если внимательно присмотреться, но мелкие растяжки, бумажные и пластиковые сигнальные пакеты было сложно выделить. Колючую проволоку можно было обезвредить болторезами, которые у них нашлись среди накопленного добра от предыдущих побед, а температуру тела снизить, чтобы меньше влиять на инфракрасные датчики. Для этого нужно будет идти наполовину голодными, но это не являлось сложностью, когда был важен вопрос незаметности. Далее нужно будет захватить транспорт, как можно скорее форсировать вторую полосу заграждения и раствориться на местности, если понадобится, закопавшись в грунт, пока их будут искать. Тут у Братства было серьезное преимущество: они могли прожить там, где не сможет выжить никто.

Овод неоднократно все обдумал заранее, и вот сейчас, идя в ночи и тумане в километре от бетонной линии забора, ждал внутреннего сигнала, когда их тела остынут достаточно, чтобы начать движение. Метров через двадцать начинались первые, пока еще редко посаженные мины и сигнальные устройства. Туман, возникающий в Зоне в любое время суток, клубясь и вращаясь, оседал на его пятнистом лице каплями росы, расселившись даже на роговице мелкими выпуклыми капельками, преломляя картину. Братья, безоружные и в легкой одежде, стояли позади Овода, молчаливые и готовые к действию, – ночь не являлась препятствием для их возможностей. Сейчас им не нужно было видеть что-либо, им нужно было чувствовать все и вся. Каждую пядь земли, каждое движение жизни на пределе их возможностей восприятия, мельчайший шум и шорох шагов. Наконец Овод почувствовал голод и вместе с тем стремительное падение температуры тела. Пора. Он встал и медленно, перекатывая с пятки на носок, ощупывая каждый клочок земли босой ногой на посторонние предметы, способные издать звук, двинулся в сторону блокпоста. За ним с отрывом в десять шагов пошел следующий, за ним с тем же отрывом другой. Прожектора начинали освещать только ближайшие метров двадцать к забору, а в наступившем тумане они скорее мешали солдатам наблюдать за темнотой, вывешивая яркие столбы света, не дающие никакой картины происходящего на земле за ними. Зона словно помогала зомби, этим мучителям территории, покинуть ее пределы. До забора было еще далеко. Светящийся жизнью, словно зимнее ночное небо, темно-синий с фиолетовыми проблесками фон земли показывал черные круги мин сначала редко, а потом все чаще возникающими на пути. Нити растяжек были невидимы, но непросвечиваемые одинаковые сгустки посторонних предметов, взрывпакетов в траве и почве показывали возможное расположение проволоки, которые Овод старательно перешагивал. Братья следовали за ним, видя, как его движения, так и вырисовывающуюся картину минного поля. Действуя тихо, медленно и без ошибок, зомби продвигались по минному полю. Колючая проволока, несколько раз преградившая путь идущему первым Оводу, перекусывалась со зловещим щелканьем болторезом и безвольно падала короткими отрезками на землю, освобождая путь.

Размытые туманом световые пятна прожекторов медленно приближались, маня близостью и пугая дистанционно управляемыми пулеметными гнездами, глазками камер и детекторов. Пройти мимо них было невозможно. В любом случае нужно было пройти под прожекторами, мимо сканирующих лучей детекторов движения и тепла, идти прямо на пулеметы и утопленные жерла огнеметов. Овод подал команду жестом руки, стоя в нескольких метрах от светового столба. Следующие за ним колонной зомби разошлись веером, встав параллельно забору на расстоянии пары метров друг от друга, чтобы по сигналу одновременно пересечь освещенную черту, за которой начнется праздник гремящего металла, ревущего огня и жадных невидимых рук зомби, тянущихся к одеялам жизни солдат. Овод пересчитал своих – вместе с ним десять. Это то, что осталось от более чем сотни членов Братства, но ничего, дело времени, и Братство снова засияет силой и мощью, зато теперь их будут тысячи, десятки и сотни тысяч. Он, Овод Пустотелый, принесет эту не веру, но знание на Большую землю.

Окрыленный этими мыслями он усмехнулся одним уголком рта и шагнул в световое пятно, стремительно сокращая расстояние пары десятков метров до бетонного забора.

***

Сидящий за экранами монитора дежурный, вместе со своим напарником, лениво откинувшись в кресле, наблюдал за пустыми камерами, в которые виден был только желтоватый из-за света прожекторов туман. Частицы тумана лениво шевелились движением воздуха, иногда летя вниз, иногда, подхваченные легким ветерком поднимались, заворачивая спирали, и снова опадали вниз. Взгляд солдата не выражал ничего – он с тем же успехом мог смотреть в стену. Это был профессиональный взгляд дежурного, сотни часов смотрящего в одни и те же мониторы, но никогда ничего не наблюдавшего в них.

– Саня? – окликнул он напарника, который увлеченно ковырялся в носу, отсутствующим взглядом глядя в стол перед собой.

– Че? – отозвался тот, не прерывая занятия.

– Я схожу отолью…

– Не положено, – разглядывая козюлю при свете настольной лампы, ответил Саня.

– Да иди ты… не положено ему.

С этими словами солдат отодвинул стул, встал и пошел в уборную, боязливо выглянув в коридор, опасаясь увидеть безжалостного сержанта по прозвищу Гоблин или старшего лейтенанта по кличке Выдра, названного так по той причине, что отодрать и выдрать он может кого угодно, даже Гоблина, если вверенные ему солдаты нарушают дисциплину или вообще хоть что-то, что может и не относиться к дисциплине. На счастье солдатика, никого в освещенном коридоре блокпоста с несколькими комнатами классов и кабинетами не было, и он, поскрипывая сапогами, двинулся в туалет. Сделав свое дело, он, воровато озираясь, пошел обратно в дежурку, где должен был дожидаться Санька, но, войдя в комнату, он увидел сидящего по стойке смирно в своем стуле Санька и развалившегося в его кресле сержанта Гоблина, чья лысая большая голова со шрамами от табуретов и дурацкая, зловещая широкая улыбка говорили в лучшем случае о нескольких нарядах с натиранием очка в сортирах.

– Ты что, рядовой Тушин, покинул пост? – спросил он, перестав улыбаться.

– Виноват, товарищ сержант. Живот прихватило что-то… – опустив голову, соврал Тушин, пытаясь всем своим видом показать глубину раскаяния, страх и понимание собственной ошибки. Впрочем, страх разыгрывать не пришлось, потому что страх перед Гоблином испытывал всякий прошедший учебку солдат.

– Ты что, питаешься тут, значит, чем-то отдельно от коллектива? – прищурился сержант.

– Никак нет, – вытянулся солдат, недоумевая, почему Гоблин сделал такой вывод.

– Так, а что же тебя в сортир несет, а других никого не несет, а? – повышая голос, спросил он. – Никак жрешь чего не по уставу? А? Сознавайся.

– Никак нет, – чистосердечно признался рядовой Тушин.

– Так, значит, это повара плохо готовят? – озлобился Гоблин, зная, как завернуть разговор. Поворачивая диалог таким образом, он мог довести проступок солдата до шикарных нарядов вне очереди или до гауптвахты по усмотрению.

– Никак…

– Так, значит, ты самовольно ушел, оставив своего товарища на посту? И далеко ты собирался? За водкой?

– Никак нет, – смиренно отвечал Тушин, проклиная себя за то, что дернулся в туалет.

– Или ты считаешь, что твой товарищ должен нести службу и за себя, и за тебя? То есть ты игнорируешь служебные обязанности? Дисциплину и порядок несения службы нашего поста?

Рядовой молчал, понимая, что его «никак нет» не влияют на вынесенный сержантом вердикт. Гоблин открыл было рот, чтобы сказать еще что-то страшное, но тут ерзающий на своем месте Санек осторожно подал голос.

– Товарищ сержант, разрешите обратиться, – робко сказал он, глядя на монитор и ряд замигавших красных лампочек.

Гоблин обернулся на него, сверкнув взглядом.

– Тут люди какие-то идут.

– Где? – выдохнул Гоблин, мгновенно развернувшись на стуле и вперившись в засвеченные туманом световые столбы, отображенные на экранах.

На экране виднелись силуэты людей, уже миновавших световое пятно прожектора и подходящих к забору, до которого оставалось с десяток метров. Сержант отвалил челюсть и через секунду сорвал защитную прозрачную крышку на большой блестящей красной кнопке и с силой ударил по ней, с открытым ртом наблюдая, как неизвестные безоружные люди двигаются прямо под камеры наблюдения. В то же мгновение затрещал звонок тревоги, коротко и агрессивно заухала сирена, поднимая на ноги солдат, офицеров и передавая сообщения по цепи о чрезвычайной ситуации. Тотчас в дежурке зазвонил телефон.