скачать книгу бесплатно
– А вы знаете свой тип? – спрашиваю я быстро.
– Конечно!
– И я не подхожу под тип? – с комическим отчаянием спрашивает Сидоренко.
– Нет! Вы русый, а я люблю брюнетов; у вас борода, а я люблю одни усы – большие усы. Вы среднего роста, а я люблю очень высоких. Да и вообще я в вас не влюблюсь.
Сидоренко разводит руками:
– Ну хорошо, ну хорошо. Вы описали нам наружность, а качества-то его душевные?
– Если он будет умный и хороший человек, это очень хорошо.
– Значит, он может быть и дурным, но только с усами! Ай, ай, Женя Львовна, а еще серьезная барышня!
Личико Жени выражает досаду.
– Конечно, я не умею это все хорошенько объяснить, я как-то мало думала обо всем этом. Я даже не очень люблю романы, где много говорится о любви, но мое мнение таково: сначала понравится наружность, может понравиться и некрасивая наружность, и все в ней мило, все нравится, и влюбишься, а потом оказывается – и глуп, и плох! Приходится разлюбить, а это больно. Вот и все. Лучше сказать не умею.
– Правда, Женя Львовна, – вдруг тихо говорит Сидоренко. – Правда! А если этот человек и умен, и хорош, тогда…
– Тогда крышка! – решительно говорит Женя. – Тогда счастье!
– А если мука?
– Не знаю. По-моему, любовь – счастье. Даже несчастная любовь!
Мы все молчим и смотрим на море.
– Ай да Женя Львовна, какую лекцию о любви прочитала! – с немного преувеличенной веселостью говорит Сидоренко.
Крышка?! Ну нет! Ты, милая, чистая девочка, не понимаешь, что есть два сорта любви, и одну из них можно отлично победить, потому что она не дает счастья.
Сидоренко едет в Тифлис через Батум. Мы все, кроме Кати, провожаем его на пароход. Женя чуть не плачет и умоляет не забыть привезти ей чувяки из желтой кожи. Мы надавали ему столько поручений, что составился длиннейший список.
Сидоренко клянется, что приедет через две недели непременно, и умоляет Женю не влюбиться в приказчика из бакалейной лавки.
– Усы у него, как два лисьих хвоста! – уверяет он. – Пропало мое дело.
Сидоренко нервно весел. Пора садиться в фелюгу, но он все медлит и по нескольку раз прощается. Наконец прыгает в лодку и кричит, когда фелюга уже отходит:
– Женя Львовна! Крышка! Мы возвращаемся домой.
– Таточка, – странным голосом говорит Женя, – что это крикнул Виктор Петрович?
– Не знаю, Женюша, про какую-то крышку, – отвечаю я и чуть не падаю назад, так как Андрей наступает сзади мне на платье огромным болотным сапожищем и отрывает целое полотнище.
Марья Васильевна делает ему замечание, а Женя, стараясь мне помочь, говорит сердито:
– Хотя бы извинился, разиня!
Андрей молчит и смотрит на меня исподлобья.
– Извинись перед Татьяной Александровной, – говорит мать строго.
– Не нахожу нужным! – вдруг выпаливает он.
– Ты с ума сошел?
– Нисколько! Распустят хвосты с балаболками, а потом…
– Замолчи и ступай домой! – бледнеет Марья Васильевна.
Я смеюсь и шучу, стараясь сгладить этот инцидент, но Марья Васильевна страшно взволновалась.
Идя домой, она жалуется мне, что запустила воспитание сына. В С. нет гимназии, и она видит его дома только на каникулах. Я стараюсь успокоить ее, доказывая, что все мальчики в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет большей частью грубы, считая это молодечеством.
А скучно без Сидоренки – славный он малый!
Сегодня вечером написали с Женей ему письмо, то есть писала я, а Женя делала приписки и ставила бесчисленное количество восклицательных знаков. Письмо вышло большое, забавное. Ждем его приезда с нетерпением.
Этот мальчишка делается невозможным. Я его до сих пор не замечала, а теперь он постоянно впутывается в разговор и говорит мне дерзости. Я упорно стараюсь не реагировать на его выходки и тотчас прекращаю разговоры.
Марья Васильевна то бледнеет, то краснеет, Женя злится, а у Кати ходят скулы: она страдает, она видит, что такую же несправедливость по отношению ко мне делает другой человек, и ей стыдно и за него, и за себя – она слишком справедлива.
Женя что-то шьет, я кончаю этюд. Жарко. Мы молчим уже несколько минут.
– Таточка, вы очень любите Илью?
– Что это вам пришло в голову? Конечно, очень люблю! – я смотрю на нее с удивлением.
– Больше всего на свете?
– Больше всего. Зачем вы меня спрашиваете?
– Вот я прочла в одной из старых книжек какого-то журнала переводной рассказ, кончающийся вопросом… По поводу этого рассказа в Америке была даже анкета… Постойте, я вам его расскажу. Жил-был один царь, а у царя дочь. Эта дочь полюбила какого-то простого человека… Ужасно, ужасно полюбила… Царь, узнав про это, рассердился и хотел казнить его. Принцесса плакала, умоляла отца, и он решил так: в цирке на арене устроят две двери – за одной будет тигр. Страшный. Голодный. А за другой женщина, – Женя опустила шитье на колени. – Женщина будет прекрасна, так прекрасна, ну, одним словом, гораздо красивее принцессы. Любимого ею человека выведут на арену, и он должен открыть наугад одну из дверей… Откроет дверь с тигром – тут ему и смерть, конечно, а если другую дверь, то скрывающуюся за ней женщину дадут ему в жены, дадут много денег и отправят на корабле в далекую прекрасную страну…
Женя сложила руки и смотрела вдаль своими ясными глазами, так похожими на глаза Ильи.
– И что же дальше? – спрашиваю я.
– Вот собрались все в цирке, масса народу, и принцесса тут… Выводят этого человека. Ему нужно выбирать. Да, я забыла сказать, что принцесса знала, где тигр и где женщина. Он смотрел на нее умоляющими глазами: помоги, мол, мне! Она то бледнела, то краснела, несколько раз поднимала руку и опускала ее, потом вдруг вскочила и указала дверь! Женя поднялась:
– Что, Тата, было за этой дверью?
Я молчала. Женя была ужасно взволнована.
– Что же вы молчите, Таточка? Отвечайте мне, – в ее голосе была мольба. – Ну если бы вы были на месте принцессы, а на арене стоял Илья?
– Ну конечно, женщина! – говорю я убежденно.
– Да? Ах как хорошо!
– Детка, да чего же вы радуетесь? – изумляюсь я.
– Таточка, милая, я вам расскажу мой роман, простенький, коротенький, но у меня был роман, – смеется она.
– Ну-ну, говорите!
– Да, может быть, неинтересно?
– Полноте, как может быть неинтересна страничка жизни?
– Да это всего полстранички! Я была еще в последнем классе гимназии, приехала из К. сюда на каникулы и познакомилась с одним правоведом. Мать его здесь имеет дачу. Ужасно важная дама. Мы с этим правоведом очень подружились, вместе катались верхом, на лодке… Уж не знаю как, только полюбили друг друга. Однажды он сказал, что любит меня, что на другой год кончит училище, женится на мне, и поцеловал меня… Больше я его не видала.
– И все?
– С романом-то все, а вот что было дальше. На другой день приехала его мать – она такая важная и гордая, чуть не встала передо мной на колени, прося отказать ее сыну… Она говорила, что мы молоды, что мы не пара, я буду чувствовать себя неловко в их кругу. Что он будет стыдиться меня, будет несчастен, что они запутаны в долгах и у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что если я действительно люблю ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Я вам все это передаю в грубой форме, но она говорила так мягко, изящно, убедительно, что мне стало ясно, что ему будет лучше, если он женится на той, другой. Я написала ему отказ. Очень я плакала, и все мне казалось, что я мало люблю, потому что отказала ему. Ведь другие женщины убивают даже любимого человека, только бы не отдать его другой.
– Нет, Женя, настоящая, чистая любовь не убивает. Вы действительно его любили. Убивают только тогда, когда нет любви, а одна страсть.
– А разве это не одно и то же?
– Нет! Тысячу раз нет!
– Объясните мне это, Таточка. Я не совсем понимаю.
– Это, Женя, не объяснить.
А если бы эта грациозная гибкая фигура, этот страстный и нежный рот, эти глаза принадлежали мне? И «тот» стоял там, на арене, стала бы я колебаться? О нет, ни секунды!.. Тигр!
С этим идиотом Андрюшкой вышла сегодня сцена. Он свалил мой этюд на песок, а когда я сделала замечание, он наговорил мне кучу дерзостей и, не потрудившись даже поднять подрамник, ушел в комнаты.
Катя и мать, несмотря на мои просьбы, пошли за ним – и теперь там бурная сцена. Мне ужасно жаль этюда, ну да ничего, напишу другой… Я теперь все время в отличном настроении. Жизнь так хорошо наладилась, голова свежа, через три недели приедет за мной Илья, и я чувствую, как последние остатки моей дури рассеятся, аки дым! Нет, право, это был презабавный эпизод в моей жизни.
Пишу письмо Илье, и так хорошо и спокойно у меня на душе, тихо-тихо, немного грустно. Мне так хочется видеть Илью, и я ему пишу об этом.
Я оборачиваюсь на скрип двери – на пороге стоит Андрей.
Я удивленно смотрю на него.
Он, весь красный, обдергивает свою блузу и говорит дрожащим голосом:
– Меня прислали к вам просить извинения… Мама этого хочет… Для мамы…
– Вот и прекрасно. Я нисколько не сержусь на вас, – говорю я весело.
– Это мне все равно, сердитесь вы или нет. Я прошу извинения только для мамы, а до вас мне нет дела.
– Отлично и это, – отвечаю я и снова сажусь за письмо.
Он делает шаг в комнату, дергает блузу и смотрит на меня расширенными злыми глазами, на лбу у него вздулась жила.
– Ну теперь вы все сказали? – говорю я. – Идите себе с Богом и запирайте дверь, а то сквозит.
– Я вас ненавижу! – вдруг кричит он не своим голосом.
– Да за что же? – спрашиваю я невольно.
– Потому что вы гордячка, кривляка! Вы нарочно делаете вид, что не замечаете меня, моей ненависти к вам! – делает он ко мне несколько шагов. – Вы относитесь ко мне, как будто я не человек, а муха какая-то, насекомое, на которое и внимания не стоит обращать! – истерически кричит он.
– Андрюша, Андрюша, голубчик, простите меня, пожалуйста, – стараюсь я успокоить его, – право, я не думала, что вы такой самолюбивый!
Я кладу ему на плечи руки и хочу поцеловать его. Вдруг он схватывает меня и опрокидывает на диван – руки давят мои плечи, неприятный запах коломянки и чего-то детски-кислого обдает меня. Я отталкиваю его изо всей силы, и он валится на пол. Я поднимаюсь на ноги и от злобы и отвращения не могу говорить.
Он вскакивает с пола, смотрит на меня растерянно и бросается к дверям. Я слышу, как он бежит по лестнице в свою комнату и хлопает дверью. Пью воду большими глотками.
– Экая дрянь, мерзость, сопливый мальчишка! – шепчу я.
Но злость и волнение понемногу проходят, инцидент кажется мне таким глупым. Но все же это ужасно неприятно. Марье Васильевне обязательно надо сказать. Это ее расстроит, да делать нечего – такие истерические субъекты иногда кончают самоубийством… А потом будут говорить: «Это она довела юношу, она сгубила молодую жизнь!» А вот я этой «молодой жизни» и не замечала до сих пор. Даже в голову не приходило! Мне все равно, что будут говорить. Даже если застрелится такая истерическая мразь – потеря для человечества небольшая, но это брат Ильи.
Что если… Фу, может быть, он теперь вешается?
Я быстро поднимаюсь по лестнице, прислушиваюсь – тихо. Приотворяю дверь. Ну, конечно, все по порядку: пишет что-то у стола, а на столе револьвер! Ах ты, сволочь! Я быстро вхожу и окликаю его.
Он вскакивает и хватает револьвер.
– Уйдите! Уйдите сейчас, а не то я и вас застрелю! – кричит он пискливо.
– Дайте мне, пожалуйста, немецкий лексикон, – говорю я спокойно.
– Что?!
– Немецкий лексикон. Да нет ли у вас задачника Малинина и Буренина?
– Нет, у меня Евтушевского, – отвечает он растерянно.
– Ну давайте хоть Евтушевского, мне очень нужно. Машинально он кладет на стол револьвер и идет к этажерке с книгами. Быстро хватаю револьвер и прячу в карман. Заметив мое движение, он бросается обратно.
– Отдайте! Отдайте сейчас.
– А вы присядьте и потолкуем, Андрюша, – говорю я серьезно. – Нельзя же быть такой истерической девчонкой, такой тряпкой!
– Я тряпка? – взвизгивает он. – Отдайте револьвер!
– Конечно, тряпка, слабая, безвольная. Чуть что – стреляться.
– А вы полагаете, что я могу жить после всего, что случилось?
