скачать книгу бесплатно
– А ты женщина.
– Это его мать этому научила, Анвар, он сам мне рассказывал.
– Что ты выдумываешь?!
– Он даже к матери своей не ездил, Анвар. Три года не ездил, прикинь, как все запущено!
– Поеду.
– У тебя денег нет… вон, Анвар же работает все-таки…
– Я не хочу так работать.
– А ты знаешь, Анвар, он Таньке, моей подруге, ночью руку на бедро положил, когда она у нас ночевала! Прикольно, да?
– Я ошибся.
– Ничего себе ошибочки у тебя, чувак!
– Я ее за тебя принял.
– Вот этого я тебе никогда не прощу!
– Я думал, что это ты, ты всегда с этого края лежишь!
– Ты просто отговорки ищешь, чтобы на компьютере…
…………………………
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…………………………
– Нету, нету пенсии, ну сколько можно говорить, не пришла.
– Где-где? В Банке, где!
– На Руставели пятнадцать, туда езжайте, если доедете уже.
…………………………
Гарник пошел и сильно шлепнул Женьку, он заревел еще сильнее. Ксения вздрогнула и посмотрела на меня круглыми черными глазами.
– Прикинь, как все запущено.
Звонил Кирилл. Мы договорились о встрече, я надеялся, что он пригласит своих студенток сексуальных.
Потом звонил Артемий, и Гарник долго обсуждал с ним новые стихи. Я играл с Женькой. Так приятно было находиться в теплой, уютной квартире. Ксения смеялась над Женькой, помогала мне учить его словам и читать детские стишки. Читали вместе. Было видно, что она соскучилась по этому.
– Зато у нас мальчик хороший получился! – вдруг сказала она. – Правда же, хороший?
Я остался ночевать. Ночью играли на компьютере в «Мортал комбат». Гарник проигрывал и злился, как ребенок. Ксения спала. Потом он по Интернету общался с какой-то «Киской», занимался с ней виртуальным сексом и возбудился. Он потряс головой, взял резинку в губы и как-то неожиданно женственно собрал блестящие черные волосы на затылке в хвостик, перетянул резинкой. Я почувствовал, что мне нужно уйти. Посидел на краешке ванной. А потом лег на раскладушку на кухне и уснул.
Утром приехал в общагу. Голуби скребли жесть над головой. Было плохо. Не находил себе места. Очень захотелось позвонить Асель. И вот сижу на почте, пишу.
Так и не смог позвонить, сидя в кабине, я почувствовал, что в доме у них темно и обе они молчат.
У Ксении в старом журнале «Вог» вдруг увидел девушку, чем-то похожую на Асель. Один глаз казался чуть меньше другого, будто она его немного прищурила. Она была красивее Асель, она была такой, какой Асель могла быть в идеале. Вырвал эту страницу.
Сижу на почте. Бабка ругается. В голове песня о странниках в ночи. Не петь ее. (Ноябрь 1996 г. Уже поздно.)
…………………………
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
Пять
В метро люблю садиться рядом со спящими девушками, смотришь искоса и воображаешь, что она спит рядом с тобой на подушке, сейчас проснется, повернет лицо и улыбнется.
Видя свое отражение в черном стекле электрички, часто размягчал окаменелое лицо, чтобы люди не обращали на меня внимание. Где-то читал, что нужно насильно улыбаться, тогда и настроение изменится. Насильно улыбал свои губы, поднимал их кончики кверху, подташнивало и, казалось, слышно, как хрустит лицо.
Они целовались. Их глаза были закрыты. Она детскими пальцами в дешевых перстнях гладила его затылок. Он прижимал ее, приподнимал вверх и шов ее джинсов врезался, красиво разделял ее зад. Трусики ее, наверное, тоже натянулись, свернулись и впились между губ. У него, наверное, встал. И она чувствует это, он чуть отстраняется, наклоняется, чтобы не было видно. Иногда открывает глаза и снова быстро зажмуривается.
«А ведь он ее любит. Любит этот некрасивый нос, это острое лицо. А мне она не нравится, и мне смешна его любовь».
Стоял в переходе метро «Кузьминки», выход из первого вагона, и смотрел на целующихся. Обходил, курил, искоса посматривал. Вот этот вот хлюпик с рюкзаком Puma на спине обнимает ее. И это колечко у него в ухе. У нее перчатки и сумочка дамская. Он ее ровесник, конечно, но выглядит гораздо моложе. А если она его бросит, он будет страдать, а мне будет все равно, я не буду понимать его боли. И кому-то также все равно твои страдания, Асель, и так далее, да.
Они целовались, а у меня рот наполнялся слюной. Ладно, Кирилл пригласит своих студенток-москвичек… нежные, до дрожи шероховатые молоденькие тела. Я воображал все, что у нас будет с ними, дрожал и радовался.
Резкие порывы ветра из метро, то теплого, то холодного. В стекле витрины на коробочках женского белья выпукло сияют ягодицы и груди. В конце перехода появился Кирилл. На голове модный картуз, короткая теплая куртка, расширяющая его и узкие обтягивающие джинсы и эта его деревенская походка, эта его сутулость.
– О, привет, Кир!
– Давно ждешь?
– Только что пришел… ты такой модный стал! Я тебя даже не узнал!
– Ты знаешь, – он мучительно задумался. – Ну-у, хочется как-то выглядеть. А ты такой интеллигентный – панама эта, шарфик.
Идем в сумерках, звонко скрипит снег. Одинаковые коробки домов, черный голый кустарник, одинаковые тропинки к подъездам. Скамейки. Обледенелые ступени.
Я был весел, энергичен, это была энергия издыхающего человека. Меня самого удивляла веселость, усталая энергия, все еще двигающая меня, переставляющая по Москве, открывающая мне рот, ведь все уже кончилось у меня, жизнь по инерции привычки. Что-то последнее не дает упасть прямо здесь, возле урны.
Однокомнатная квартира. Голые стены. Телевизор с видеомагнитофоном на полу. Полированный раздвижной стол. Старый большой телевизор на шкафу. Шифоньер с пыльными коробками наверху. Радиоточка, кажется, что если покрутить ручку, то услышишь советские новости из параллельной жизни. Удивительно, как эти съемные квартиры похожи друг на друга. Как похожи друг на друга и те, кто их снимает здесь, в Москве.
– Так смешно, Кирилл.
– Что?
– Непривычно как-то, что ты такой хозяйственный. Водки купил, виноград, и что это, нарезка какая-то.
– Ты знаешь, я даже и не знаю, нужно же что-то на закуску.
– Ты ж совсем не пил, Кирилл?
Он ходил по коридорам общаги в выцветшей рубашке навыпуск, в старом трико с оттянутыми коленями, длинные прилизанные волосы были, как схимник какой-то. Вечная алюминиевая кастрюлька в руках.
– Так смешно, Кирилл, что ты разливаешь водку.
«Кириллу тоже не понятна моя боль, слушает только из уважения к моей личности и удивляется, что я могу страдать из-за какой-то там Асель».
Он вздохнул.
– Никогда бы не подумал, что мы будем с тобой вот так сидеть в какой-то квартирке на окраине Москвы, зимой, пить водку и на дворе уже девяносто шестой год. Куда летит время?
Он вздохнул.
– Ты извини, я много не буду пить, завтра занятия.
– Кирилл, я всегда, когда стучал в дверь твоей комнаты, вначале слышал звук отодвигаемого стула. Стук в дверь, а потом такой дребезг – д-р-р.
– Да-а, – вздохнул он и сунул руку глубоко в карман.
– А потом заметил на полу возле стола две борозды от ножек стула.
– Да-а, я много занимался тогда, – вздохнул он.
– Это знаешь, как скульптор какой-то, Торвальдсен, что ли, который так много ходил по своей мастерской, что протоптал канаву.
Он вздохнул и поправил волосы, будто удивляясь, что они короткие.
– Ты сильно изменился после Германии, а я знал, что она тебя изменит.
– Почему?
– Не знаю, Кирилл. Я ведь тоже много занимался, хотел изменить мир, и не заметил, как сам изменился после армии, что-то такое понял в жизни, и это повисло на мне грузом каким-то, с которым стало легче, конечно.
Он вздохнул.
– Ты чего вздыхаешь?
– Что? Да-а. Ты знаешь, я даже и не знаю.
– И вот я, Кир, той осенью, стою на нашей остановке и вижу тебя – ты идешь в красных обтягивающих джинсах, и у тебя короткая стрижка, я даже не узнал тебя, а потом обрадовался, я знал, что ты изменишься после Германии.
– Как ты после армии?
– Не-ет, в другую сторону, но все же изменишься.
– A-а, ну да.
– И все еще говорили тогда: вы видели Кирилла в красных джинсах? Вы видели Иошкина в джинсах?
– Да-а?
– Да, говорили. И в тебе уверенность какая-то появилась.
Он вздохнул и сунул руку в карман.
– А мне так страшно было возвращаться в Россию, Анвар. Самолет завис над Москвой, я увидел приближающиеся огни и подумал: вот Россия, лагеря, смерть. Я испугался.
– Да-а, я понял твое чувство… Нелли Рубер работу предложила. Редактор. А, Кирилл, ну какой я, на хрен, редактор? В этой интеллигентной панаме, шарфике и чужом пальто крадусь через чердак в общагу, живу там и прячусь, важным, кредитоспособным голосом звоню московским журналистам с таксофона. А мне никто не звонит.
Он мучительно задумался.
– Ты знаешь, ну позвонят еще, скоро же Новый год, никто не работает уже, на самом деле. Не переживай, – он вздохнул.
«Да, финансовый год заканчивается… Что он все вздыхает?»
– А это чьи сигареты, Кир?
– Мои, кури.
– Ты же не курил?
– Так, иногда.
– «Счастливый удар» или «Тебе повезло», сигареты американских рабочих, говорят.
– Ты знаешь, я же немецкий учил.
Черное окно. Голая лампочка под потолком. Водочный озноб. Вот моя рука с сигаретой. Такое чувство, что за Кириллом кто-то прячется. Приятно закурить после водки, почувствовать, как дым сжимает трахею.
– Спасибо, тебе, Кир.
– Ла-адно.
– Я так наелся и, можно сказать, напился. Странно все-таки, что они мне не звонят. Журнал нужно сдать в январе… а ты как в РГГУ устроился?
– Через Аллу Адамовну.
– A-а, она хорошо к тебе относилась.
– Я французский начал учить, на курсы хожу.
