скачать книгу бесплатно
– Ой, не подлизывайся. Это все чрезмерное общение с Лекторами, и оно доступно каждому.
Ирина ввернула это не для красного словца. Со временем, у всех жителей Долины действительно постепенно изменилась речь. Поначалу не так заметно, но чем дольше они здесь жили, тем явнее это бросалось в глаза. Она наполнялась новыми, порой весьма специфическими терминами и ранее не присущими людям оборотами речи, становилась более гладкой и какой-то усредненной. Ирина уже давно выдвинула теорию о Лекторах, и она, похоже, подтверждалась.
Чем чаще человек загружал информацию напрямую, тем сильнее менялась его речь, а значит, и мышление, потому что две эти вещи неразрывно связаны. И пускай сам факт таких изменений мог со стороны казаться чем-то не слишком значимым и даже позитивным, если задуматься об этом глубже, дело приобретало жутковатый оборот. Отчасти из-за него, Ирина уже достаточно долго не использовала Лекторы, и отговорила от этого Андрея, за исключением случаев крайней необходимости. То же самое она пыталась посоветовать Людмиле, но, как оказалось, кроме как в связи с их работой, та вообще не пользовалась Лекторами, как и Даниль. Ну, у того с усредненностью речи проблем никаких не наблюдалось. Иногда Ирина посмеивалась про себя, представляя, как корежит от его жаргона на собраниях Совета Александра и Тоню.
– А ты не прибедняйся.
Она фыркнула в ответ на эти слова мужа и повернулась к нему, встретившись взглядами. Кажется, говорил он абсолютно серьезно, по крайней мере, сам в это верил.
– Уломал, не буду. Но знаешь, даже с учетом всего, что я тут говорила про смягчающие обстоятельства, меня в целом удручают интересы наших соседей. И пусть это будет высокомерие, очень маленькое, я как-нибудь переживу. Хочешь пример? В Поселке есть машины, которые могут вылечить рак, СПИД, вырастить заново руку, а знаешь какой самый популярный запрос? Не смотри так на меня, да, я воспользовалась вашим монитором слежения, это твое дурное влияние. Так вот: увеличение груди и пениса.
– Знаешь, я бы, пожалуй, куда больше испугался, если бы запросов по лечению СПИДа, рака и отращиванию оторванных конечностей было больше, чем по писькам и сиськам. Но, если будешь настаивать, можно вынести это на обсуждение Совета, написать диссертацию по психологии. Вон, попросим Александра придумать какое-нибудь умное название, чтобы все звучало по-научному. Он, кстати, не увеличил? А то бы я предупредил Тоню, что опасность близится, и велик…риск, конечно.
Ирина не удержалась и коротко хохотнула, легонько толкнув Андрея в плечо пяткой. Вечно он превращал что-то серьезное в очередную скабрезность. Впрочем, сейчас это было к месте.
– Дурак.
– Ага. Но я тебя понял. И пока не знаю, что сказать.
– Да я тоже. Знаешь, это так тупо, но я ведь тебя даже не спрашивала раньше, а ты что-то не особо торопился поделиться. Ты ведь никогда особо не любил людей в целом, да и в частности далеко не всех, только что-то отдельное. Искусство там, кино, архитектуру. Но вот, настал тот самый момент, когда у нас есть только воспоминания о том, что ты любил больше всего. Все фильмы здесь, все картины и книги, – она указала рукой в сторону блока памяти, встроенного в стену под экраном. Эта маленькая коробочка, при желании, смогла бы вместить куда больше информации, чем на ней находилось. При ее повреждении, данные за тысячные доли секунды перетекли бы на первое попавшийся физический носитель Центра поблизости или в облако. – Мы больше не пишем, не строим, за редким исключением, а творчество свелось к попыткам максимально подогнать культуру Хозяев под привычные нам стандарты, но ты решил это защищать. Пусть по-своему, но ведь именно защищать. Что изменилось, Андрей?
– Не знаю. Это трудно назвать ответственностью, или еще чем-нибудь подобным. Я просто думаю, что это правильно. Должен так думать.
От Ирины не ускользнуло, как нервно дернулся уголок рта у Андрея. Рядом с ней его скорлупа спокойствия всегда давала трещину. Кто-то мог бы посчитать это излишней ответственностью, но для Ирины это было как раз той самой нормой, которую она могла принять без лишних размышлений, потому что, по ее мнению, в семье так было правильно.
– Должен?
– Да. Верить и знать, это тонкая грань, а? А по поводу изменений, знаешь, мне кажется, их отсутствие должно пугать куда меньше наличия.
Ирина помолчала некоторое время, пытаясь сформулировать вопрос, который зрел у нее практически с самого начала разговора. Можно даже сказать, что с самого начала самого первого их разговора о визитерах.
– Андрей, а чем то, что ты сейчас делаешь, отличается в лучшую сторону от того, что делали с людьми по всему миру до Исхода?
– Вы сговорились сегодня, что ли? – Ирина недоуменно посмотрела на мужа, не поняв его последнюю фразу, а тот кивнул на стену, за которой находилась прихожая, в сторону улицы и, судя по направлению, Центра. – Даниль примерно о том же спросил. Это так витает в воздухе? Они не мучаются. Хотя бы. Я не навязываю им свою идеологию, не караю за инакомыслие и, кстати, создаю себе этим дополнительные проблемы. Я не контролирую Совет, не цензурирую форум, по сути, зародыш средств массовой информации, не лезу в тренировки Анатолия с его Отрядом Быстрого Реагирования и слишком поздно начал следить за ними, хотя стоило с самого начала, по-хорошему. Для тирана, я совершил слишком много ошибок демократа.
Ирина вздохнула. Как всегда, слишком много условностей, слишком много того, что невозможно проверить и принять на веру. Но, среди прочего, ей показалось, что в ответе Андрея крылось что-то зловещее, какая-то фраза прозвучало инородно и даже угрожающе, но она не запомнила, какая именно, а переспрашивать было просто глупо. Оставалось надеяться, что это лишь игра воображения.
– Я бы поспорила со многим, Андрей. Не контролируешь Совет, серьезно? Два голоса у тебя с Данилем, а посередине мечущиеся профессор и учительница. Разве что Анатолием ты еще и не вертишь. А когда все вскроется? Нет, не так, – она символично поплевала через левое плечо. Вот и еще один пример сказанному ранее. Привычки оказались таким же багажом, как страхи, воспитание, бесполезные уже законы и моральные установки, но отринуть их все, чтобы строить новые, жители Поселка просто не могли. Им требовался какой-то базис, от которого можно отталкиваться. Отчасти она понимала это желание. Кроме этого багажа, у них мало что осталось от прежней жизни. Но можно ли на этих жалких ошметках построить новый мир, не сделав его при этом всего лишь ущербной копией старого. – Если вскроется, что ты сделаешь? Начнешь проповедовать? Карать? Это будет очень жестокий удар. Простым шоком дело не обойдется, многие не примут твою точку зрения, более того, осудят ее. Осудят нас. Я даже не уверена, что сама бы сделала на их месте, не знай тебя так, как знаю.
– Ты недооцениваешь способность людей не видеть зла.
– А ты переоцениваешь свои знания о человечестве, Андрей. Как бы это не сыграло с нами злую шутку. Знаешь, делай то, что считаешь нужным. Я тебя поддержу, только оставайся собой, хорошо? Власть меняет людей, а она у тебя есть, не отрицай. Я не хочу, чтобы это встало между нами.
– Ты мне сегодня уже второй раз угрожаешь тем, что уйдешь. Перенервничала?
– Нет, блин, слишком сильно успокоилась. Ты не ответил, со мной это не пройдет.
– Ира, я не знаю, это очень трудно спрогнозировать. У нас с Данилем есть просто варианты действий и, как бы тупо это не звучало, надежда.
– Не ожидала от тебя услышать такое.
Андрей никогда не любил мыслить такими абстрактными понятиями, и это слово звучало в его речи крайне чужеродно, так что Ирина действительно удивилась и выжидающе посмотрела на мужа. Он глубоко вздохнул, и на несколько секунд прикрыл глаза, беря паузу, наверняка чтобы устаканить в голове какую-то мысль, прежде чем высказать ее вслух. Ирина терпеливо ждала.
– Ты ведь прекрасно знаешь, такие размышления для меня лежат где-то в области гомеопатии, теории плоской Земли и астрологии. Надежда, это очень глупое чувство, разоружающее, делающее слабым. Она оправдание для бездельников. Но ей так легко поддаться. У меня есть теория о дальнейшем ходе событий. Мы с Данилем прикинули, что существует вариант, когда вторжения закончатся сами собой. Большая часть населения осколков и базовой реальности вымерла сразу, потом естественный отбор отсеял еще львиную долю оставшихся, потом голод убил всех, у кого отсутствовал доступ к ресурсам. Допустим, кому-то повезло, и у него, как у нас, есть источник бесконечной питьевой воды, но еда не восполняется, кроме той, что имеет растительное происхождение, а скотоводство практически невозможно, если нет таких же условий, как у нас. На веганстве в такой среде далеко не уедешь, оно хорошо только в тепличных условиях. Даже если в каких-то осколках остались, например, армейские склады или запасники торговых сетей, они не бесконечны. А это значит, рано или поздно настанет голод, а за ним и вымирание. Или, следствием чего являются вторжения, попытка миграции. Исход показал, что дело это, мягко говоря, непростое, и выживают далеко не все. А эти люди будут ослаблены, их техника будет изношена. Значит, чисто теоретически, шанс визитеров дойти до нашей Долины должен стремиться к нулю. Чем больше времени проходит с момента Раскола, тем он меньше. А Долина, это исключение, а не правило. Сколько еще таких везунчиков, как мы? В теории, они могут где-то быть, но в теории и инопланетяне могли где-то быть, но разве мы хоть раз их видели? Самая большая проблема состоит в том, что вероятности работают в обе стороны. Вчера она сработала против нас. Но у меня есть надежда, как бы тупо после всего сказанного это не звучало, что это как раз то самое исключение, подтверждающее правило.
Ирина, внимательно слушавшая мужа, поймала себя на мысли, что их мнения в общих чертах опять совпали, хотя они никогда раньше не разговаривали об этом. Столько раз она ловила себя на размышлениях о том, что временные промежутки между вторжениями становятся все больше и больше. Может, надежде придет на помощь статистика и им не нужно будет больше думать о том, как бороться с последствиями, потому что причина исчезнет? Хотелось бы верить в это.
– Я понимаю. Не можешь доказать, но не хочешь слепо верить. Боишься того, чего не знаешь. Просто, не дай этому себя сожрать. Если не радоваться тому, что имеешь, то какой смысл желать большего, ведь когда получишь, все равно не будешь счастлив, по инерции. Мы уже так жили, не надо.
– Я помню. Я пытаюсь.
– А я надеюсь. Потому что если ты несчастлив, то я часть этого несчастья. А еще, я очень боюсь, что ты рано или поздно запутаешься, потому что не представляю, как человек может удерживать в себе столько всего, и не рассыпаться. Я бы так не смогла. Может, пора уже определиться? Не абстрактно, а до конца. Подумай, пожалуйста, над этим. И включай уже Джармуша, хватит на сегодня с меня душных разговоров и доморощенной философии, хочу экранную. Заряжай, холоп.
Андрею не требовалось пояснение, что она имела в виду. Ирина откинулась на спинку дивана, и следила за тем, как муж находит в меню просмотра нужную строчку, и легким движением пальца отправляет название фильма в полет в сторону стены. Напротив Андрея в воздухе тут же загорелся запрос от смарт-системы дома с просьбой подтвердить просмотр, и как только он нажал на иконку «да», на экране побежали начальные титры, а пространство комнаты наполнилось звуком. Из-за того, насколько в Долине было удобнее и приятнее наслаждаться кино, горечь от утраты большей части его мирового наследия ощущалась еще глубже, но хотя бы часть этого волшебства удалось сохранить, а это дорогого стоило.
Ирина пересела спиной к Андрею, навалившись на него и давая обнять себя за талию, ощущая его ладони у себя на животе. Горячее дыхание мужа легонько щекотало ей затылок. Тепло понемногу разморило ее, и Ирина, только сейчас поняла, как перенервничала в ожидании мужа, и каких усилий ей стоило сохранять спокойствие за ужином. Она не стальная, всему есть предел.
Можно знать и понимать, но она вряд ли когда-нибудь сможет чувствовать себя спокойно, пока ее муж занимается этим. Убийствами, если называть все своими именами, серийными убийствами. А ставить ультиматум мужу сейчас она не ощущала внутренних сил, и, что самое главное, возможности. Ирина не сразу и не до конца была готова принять, что он действительно заразил ее своими идеями, но уже максимально приблизилась к этому. Из-за необходимости в устранении противоречий ли или из-за того, что действительно поверила в них, не так уж и важно, в конце концов. И это уже ее ответственность, с которой она как-нибудь справится. По крайней мере, в ближайшее время, а дальше Ирина планировать уже отвыкла, слишком все стало зыбко. И сегодняшний разговор продолжать пока что тоже смысла она не видела.
Невозможно перепрыгнуть пропасть, просто сильно этого захотев, как нельзя заставить человека объяснить парой фраз то, что он сам за несколько лет себе объяснить не смог. Андрею нужно сначала примириться с собой, прежде чем он сможет ответить на все ее вопросы. Да и на свои тоже. Оставалось строить через эту пропасть мост из таких вот разговоров, попыток до конца объясниться, даже из ссор и споров. Да, это долго, кропотливо и тяжело, но это лучше, чем ждать, когда проблема решится сама, или просто сдаться.
Сцены фильма мелькали одна за другой, медитативное музыкальное сопровождение погружало в полусонный транс. Ирина видела эту картину уже раз двадцать, но постоянно открывала для себя что-то новое. То смысл той или иной фразы, то отсылку, а иногда просто наслаждалась процессом, сосредотачиваясь на сочной мрачной картинке, музыке и актерской игре. Вот и сейчас, она вдруг с необычайной ясностью поняла, с чем у нее ассоциируется показанный в фильме Детройт, город из базовой реальности, местами настолько разоренный и безлюдный, точно по нему прокатилась средневековая чума.
Он представлялся гипертрофированным олицетворением всего того, что осталось позади после Исхода. Мира, где перспективы заменила сиюминутная сытость, идеи отвергались ради усредненности, а все странное, нестандартное, смущающее умы и ставящее под вопрос обыденность приносилось в жертву удобному и приемлемому. Где гниющие театры превращались в парковки, творчество заменялось пропагандой, а мечты о космосе грезами о новой версии телефона. Персонажи фильма называли людей «зомби», неразумными прожорливыми тварями, способными только потреблять, ничего не давая взамен миру вокруг себя. И далеко ли они ушли от правды? Идея эта была, конечно, не нова, ни для кинематографа, ни для литературы, но разве это смогло за сотни лет на что-то повлиять?
В таких фильмах и книгах Ирина находила куда больше единомышленников, чем в жизни, хотя, все ее собеседники по ту сторону текста или экрана давным-давно умерли и больше никогда ничего не напишут и ни о чем не расскажут, но насколько же они казались живее большей части тех людей, что окружали Ирину. Ей было интересно, что чувствовали другие жители Поселка по отношению к ней и друг к другу. Находились ли они в таком же состоянии борьбы между душевным спокойствием и раздраем? Чего они на самом деле хотели и жаждали, и вообще, желали ли чего-то, или просто следовали инстинктам.
Ирине в связи с этим вспоминалось одно высказывание, в котором говорилось: «Разумный человек приспособляется к миру; неразумный пытается приспособить мир к себе. Поэтому прогресс всегда зависит от неразумных». От тех, чье существование упирается в бесконечное повторение цикла удовлетворения базовых потребностей, даже через уничтожение всего окружающего. И это при остром инстинкте личного самосохранения, за счет чужого счастья, здоровья, и жизни. И при полном отсутствии коллективной ответственности на уровне человечества. Стали ли они разумнее после Исхода, научил ли он их хотя бы чему-то? Столько вопросов, но, даже начав их задавать, стоило ли рассчитывать на честность, если она сама и Андрей не были до конца честны с собой.
Но оставалась одна существенная деталь, которая разделяла реальность и фильм, который они сейчас смотрели. Его герои бежали из города, из своего разваливающегося мира из-за собственной острой потребности сделать это, из-за собственных решений и ошибок, а их изгнал из базовой реальности Раскол. Вмешательство за пределами их понимания и возможностей. Поэтому ли они восприняли Долину как что-то должное? Поэтому не оценили ее истинную ценность, не поняли, что им преподнес случай? Шанс стать лучше, построить что-то действительно новое, кардинально отличающееся от их прежней жизни.
Все эти сумбурные мысли переплетались у нее в голове с дремотными грезами. Фильм уже кончился и дом погрузился в тишину, которую прерывало только их дыхание. Ирина не спешила отстраняться от мужа и уже почти совсем заснула, когда он осторожно погладил ее по шее кончиками пальцев.
– Пошли спать?
Она сонно кивнула ему, и первой поднялась с дивана, утягивая за собой. Дом мягко подсвечивал комнаты, через которые они проходили по дороге в спальню. Через окна пробивался лунный свет, который на самом деле не существовал, как и царившая на улице ночь, как вообще все окружавшее их. Зыбкое, ненадежное, преходящее. И опереться можно было только друг на друга, и только в эту секунду, потому что она не знала, что будет дальше, у нее не осталось такой роскоши, Раскол забрал ее. И, даже завидуя тем, кто мог жить одним днем, мысленно растягивая его на годы вперед, не чувствуя ни страха, ни ответственности, она ни за какие сокровища любого из доступных им теперь миров не согласилась бы жить так же.
В спальне они, не раздеваясь, залезли под легкую простыню, заменявшую им одеяло. Дом полностью выключил свет, и они остались одни в темноте. Ирина мягко подтолкнула мужа, чтобы он отвернулся от нее, устроилась поудобнее, придвинувшись к Андрею, обняла его рукой за талию, и начала ждать. Засыпали молча. Покой Ирины нарушало только биение сердца Андрея, которое она ощущала под пальцами. Шли минуты, его дыхание начало замедляться, а рука, которой он накрывал ее ладонь, ослабла и сползла на простыню. Ирина ждала. Сердцебиение Андрея начало замедляться, он погружался в глубокий сон, но все это было обманчиво, и когда он начал стонать и вздрагивать во сне, судорожно хватаясь за ладонь Ирины, и крепко, почти до боли сжимая ее, она, как всегда, крепко сжала его руку в ответ.
5. Раньше. Раскол.
Треск продолжался трое суток. Потом он перестал считать. Этот звук исходил отовсюду, сводил с ума, не давал уснуть, не давал сбежать. От него не спасали ни наушники, ни крики, свои или чужие. Люди выпрыгивали из окон, стрелялись и глотали таблетки, лишь бы больше не слышать его. Многие не выдерживали и сходили с ума, бесцельно шатаясь по улицам, возвещая о наступившем конце света, или просто выли, стараясь заглушить звук Раскола. Сначала их чурались, потом игнорировали, потом начали убивать. А треск все никак не хотел заканчиваться.
Все новые и новые куски Города вырывались из реальности, вместе со всеми своими обитателями, заменяясь на что-то немыслимое, превращая мир в смертельную мозаику. Это невозможно было осмыслить, немыслимо пережить. Но звук заговорил с ним, вошел в резонанс. Он остался ужасным, но еще стал… приемлемым. Этот звук означал перемены, которые невозможно обратить вспять. Смерть старого и приход нового. Звук сказал «Привыкни», и он привык.
Город умирал. Пока еще бился в агонии, изображая жалкое подобие жизни, но уже покрылся трупными пятнами пожаров, руин, мусора, гниющих трупов и баррикад. Превратился в опасный лабиринт из осколков и искореженной архитектуры. Символ достатка, безопасности и порядка стал смертельной ловушкой для сотен тысяч выживших, чье число, впрочем, сокращалось пугающе быстро.
Как только мир сбросил оковы цивилизации, люди избавились от масок цивилизованности. Если ты был сильнее, владел оружием, если твоих сторонников было больше, ты мог убивать, грабить, насиловать. Воплощать в жизнь свои влажные подростковые мечты о гареме из послушных рабынь, выплескивать из воспаленного рассудка в реальность свою ненависть к обществу, к мужчинам, женщинам, старикам, детям. К любому, отличавшемуся от тебя. К любому, кто раньше находился выше тебя, был талантливей тебя, богаче, красивее. Любое блюдо находилось на выбор для каждого социопата, для каждой сволочи. И они делали это, они кормились и не могли насытиться.
Каждое столкновение с другими выжившими превратилось в смертельную лотерею. Попытка добыть пищу и воду могла окончиться тем, что они тебе больше не понадобятся. Лечь спать могло означать, что ты имеешь все шансы не проснуться. Усталость захлестывала выживших с головой, она делала их неосторожными, и даже безрассудными, потому что никто не знал, сколько еще пройдет времени, прежде чем сил останется лишь на то, чтобы лечь и умереть.
Вернулись давно забытые болезни, стали смертельными даже те, которые в обычных условиях были почти не опасны. А еще пришли новые, бороться с которыми было невозможно. От одних человек сгорал от нестерпимого жара буквально за час, от других тела зараженных покрывались гнойными язвами, которые разъедали их, оставляя мозг живым до последней стадии разложения. Третьи, наоборот, превращали выживших в слюнявых идиотов, медленно но верно питаясь их мозгом вплоть до наступления смерти.
Обезображенные груды мяса и гноя лежали на перекрестках проспектов и кричали от боли и ужаса до тех пор, пока не превращались в лужи розового желе, источающего умопомрачительную вонь. Стоило коснуться такой лужи или любого предмета, к которому до тебя успел прикоснуться прокаженный, и ты был обречен. Странная сыпь поражала сотни людей, заставляя их чесаться круглые сутки, не давая заснуть, пока они не сходили с ума и не сводили счеты с жизнью или не превращались в агрессивных безумцев, рыскавших по округе в поисках смерти для себя и всех, кто попадался им на пути. И еще многое, многое другое. Смерть носила тысячи лиц, и Город стал одним из них.
Но Город заговорил с ним. Он слышал шепот его обманчиво пустынных улиц, предупреждавших о таящейся за темными фасадами опасности. Слышал зов складов и магазинов, где находил все самое необходимое. Чувствовал опасную сторону улицы, видел малейшие намеки на засаду. Все его чувства обострились, все потребности затаились. Ему стало нужно меньше есть, меньше пить, меньше спать. Он видел слабых и видел сильных, и среди последних различал безумцев и тех, кто еще сохранял рассудок. Он еще не опустился, еще не лишил никого жизни, лавировал между опасностями, не допуская этого. И среди разумных чувствовал тех, кто еще держался на тонкой грани между хаосом и порядком.
Он хотел жить, и хотел, чтобы выжила она. Поэтому привел ее на стадион, где собирались все, кто еще пытался играть в людей в мире, где это слово теряло смысловую нагрузку с каждой минутой. Поэтому стал одним из тех, кто нашептывал людям вокруг о том, что нужно уходить. Поэтому стоял за спинами тех, кто говорил это же в рупор с импровизированной трибуны посреди вытоптанного поля. Поэтому шел впереди, бок о бок с теми, кто возглавил Исход, советовал, помогал и ждал, пока представится случай. И когда люди уходили, он вставал на освободившееся место, и снова ждал. Город сказал ему «Приспособься», и он приспособился.
Кто-то не мог идти. Их оставили. Кто-то не захотел. Про них забыли. Кто-то пытался их предостеречь. Их не слушали. Против них были болезни, они умирали десятками, но продолжали идти. Против них были голод и жажда, и они забирали все, что могли забрать, и отбирали то, что не могли. Играть в людей становилось все труднее и труднее. С ним говорила совесть. Она сказала ему «Так нельзя», она сказала «Цель не может оправдывать средства». Но когда на их пути встали те, кто не хотел их выпускать из умирающего Города, когда они потребовали их оружие, еду, женщин, когда они потребовали их жизни, совесть пообещала, что вернется, и замолчала. Тогда с ним заговорил Раскол. Он спросил его «Хочешь жить?» Он сказал ему «Убей». И он начал убивать.
6. Сейчас. Александр.
Александр четкими, отработанными за десятки лет движениями поправил узел галстука, до сих пор приятно удивляясь ловкости помолодевших пальцев, и неторопливо застегнул легкий летний пиджак кремового цвета, придирчиво разглядывая свое отражение в настенном зеркале. Он никогда не считал себя модником, но на каждый Совет одевался так же, как в свое время на лекции в университете, то есть классически и строго. В его глазах, это было не просто собрание жителей Поселка, а одна из основополагающих частей их новой жизни. Можно даже сказать, самая важная часть. Аккуратность же являлась в понимании Александра основой порядка, а ничего важнее порядка он не мог себе представить.
К его глубокому сожалению, на Совет уже больше года приходило меньше половины жителей Поселка. Многие предпочли делегировать свои права по голосованию другим членам своих семей, хотя вряд ли даже знали определение слова «делегирование», кто-то вообще самоустранился от решения насущных вопросов их новой жизни, чего Александр совершенно не понимал.
Его жизненный уклад и понимание ответственности решительно восставали против подобной пассивности. Еще до Исхода, он исправно посещал все выборы: в городской совет, в государственную думу, ну и, конечно, президентские. Потому что считал, что если ты не готов сделать малейшее усилие, отдав свой голос за ту позицию, которую отстаиваешь, значит, ты не имеешь никакого права критиковать то, что тебя не устраивает. Ведь ты сам своим бездействием потворствовал этому. И уж точно не можешь требовать чего-то от обличенных властью людей, если своим голосом не поддержал их или наоборот, не высказался против.
По его задумке, Совет должен был сплотить людей, дать им ощущение единения, превратить толпу выживших после Исхода в настоящую общину, где каждый ее член чувствовал бы свою ответственность за другого и ощущал плечо соседа. Но все, что хорошо на бумаге, в реальности всегда требует корректировок, а иногда и вовсе не работает. Да, Совет был создан и да, в первую пору на него приходили практически все до последнего жителя Поселка, но со временем эти собрания многими стали восприниматься не как возможность, а как обязанность, и даже повинность, от которой неплохо бы увильнуть.
И дело даже не в том, что бросаемые им поначалу Долиной задачи и вызовы измельчали, превратившись в рутину, наподобие выбора знака для обозначения временно нежилых домов. Просто, со временем многие люди уверовали в то, что в тепличных условиях Долины практически любое решение не сможет уже кардинально повлиять на их благосостояние и спокойствие. А значит, принятие этих решений можно было смело перепоручить тем, кому не лень брать на себя дополнительную ответственность.
Александр в свое время приятно удивился тому, что у него нашлись единомышленники, причем не только среди старой гвардии, вроде Тони или Анатолия, но и такие молодые ребята как Андрей с Данилем. На самом деле, Александр еще во время Исхода, не в силах перестать строить в голове возможные модели будущего существования их группы, представлял себе Андрея кем-то вроде одного из неформальных лидеров нового сообщества выживших. Долго наблюдал за тем, как и что он делает и говорит в Колонне, даже говорил с ним об этом, но тогда тот лишь устало отмахивался от подобных идей, ссылаясь на куда более насущные проблемы, вроде голода, жажды и множества других, которые ставили под вопрос сам факт их выживания. Но самому Александру эти планы на будущее помогали выжить, заставляли его двигаться и бороться, когда остальные сдавались. Иначе, зачем вообще выживать?
Конечно, когда-то у них были и другие лидеры, которые могли сейчас быть такими же выборщиками, как и он сам, направлять их, причем, наверняка, куда более успешно. Но что поделать, если столько действительно сильных, достойных людей погибло, пока они добрались сюда, а они выжили. Когда Колонна вошла в Долину, и существование их перешло, в качественном смысле, из выживания в жизнь, более или менее привычную и, несомненно, куда более комфортную, чем походная, Александр снова вернулся к вопросу необходимости существования хотя бы номинальной управленческой организации.
И вот тогда уже Андрей, к которому он обратился с этой идеей, целиком и полностью поддержал инициативу Александра по созданию Совета. Правда, наотрез отказался от роли Председателя, предложив сформировать что-то вроде круга выборщиков от народа, которых можно было бы смещать большинством голосов при необходимости.
Сначала, их было всего трое – Александр и Андрей с Данилем, но Совет быстро получил пополнение в лице первой официальной учительницы Поселка – Говоровой Антонины, и бывшего военного Анатолия Шемякина, пользовавшегося из-за своего стального характера и несгибаемой воли большим авторитетом среди выживших. Никто из жителей Поселка не опротестовал такого выбора, и так сложилось, что с тех пор состав не менялся. Если возникали какие-то трения, им пятерым всегда удавалось найти общий язык и решение, которое если не удовлетворяло каждого, то хотя бы каждого в определенной мере устраивало, а все прочие, имея право голоса и возможность опротестовать любое решение выборщиков, не чувствовали себя оторванными от управления Поселком.
Александр понимал, почему собрания Совета могли потерять привлекательность. Прошло достаточно времени, чтобы все основные вопросы их выживания уже разрешились, с помощью ли Совета или сами собой. Теперь большая часть собраний посвящалась вещам простым, приземленным, даже скучным. Не для самого Александра, конечно, но для остальных. Помогало то, что Андрей с Данилем, взявшие на себя ответственность по контролю за общей безопасностью и основными управленческими функциями Центра, достаточно часто предлагали острые темы для обсуждений, которые находили отклик в сердцах поселковых, и заставляли даже самых неактивных волей-неволей являться на заседания Совета.
