скачать книгу бесплатно
Филипп произнёс это с едва заметной горечью – вспомнил, что и об этом испытании, так дорого обошедшемся его другу, он узнал случайно.
Мориньер, заметив тень, скользнувшую по лицу Филиппа, покачал головой, положил руку ему на плечо:
– Уверяю вас, друг мой, вы ошибаетесь. Она спасла мне жизнь. Только величайшая ненависть к Чёрным Платьям заставила могавков тащить нас через лес в деревню, чтобы проверить глубину нашей с отцом Менардом веры. Будь я в иной одежде, я представлял бы для них тот же интерес, что и любой другой живой француз. То есть ровным счётом никакого.
*
Пока Сирен вынуждена была сидеть за столом, Филипп наблюдал за ней с недоумением. И с каждым бокалом вина всё больше раздражался. Неспособность его женщины вести беседу выводила Филиппа из себя. Очевидная снисходительность Мориньера приводила ещё в большее неистовство. Он, впрочем, понимал, что злиться ему следует более всего на себя, потому что именно он – а кто же ещё? – создал эту ситуацию. Он выбрал эту женщину. Он поставил её перед необходимостью играть не подходящую ей роль. Он, в сущности, был ответственен за то, что вечер оказался не таким, как ему хотелось.
«Если бы только этот вечер…» – подумал грустно.
*
Филипп разлил по бокалам вино, подал один Мориньеру. Улыбнулся беззаботно:
– Откровенно говоря, я всё жду, когда вы спросите меня, какого чёрта я все ещё держу у себя в доме эту женщину.
– Это не моё дело, – пожал Мориньер плечами.
Принял бокал, пригубил его. Посмотрел на Филиппа де Грасьен.
Настроение Филиппа ему не нравилось. Весь вечер тот просидел мрачнее тучи. Теперь же всё в нём: улыбка, жесты, слова – были преувеличенно легкомысленны.
А Филипп между тем говорил без умолку – о Квебеке и о Париже, о любви и политике. И о женщинах.
Он вспоминал и мечтал, восторгался и обличал. Скоро Мориньер знал имена всех самых хорошеньких женщин в Квебеке, знал все подробности их жизни, все известные Филиппу достоинства их и недостатки, оказался осведомлён обо всех проблемах, которые могли поджидать его, соберись он поухаживать за любой из этих женщин.
Уже опустел кувшин, в котором Антуан принёс вино, когда Филипп, наконец, заметил, что Мориньер давно только слушает его и ничего не говорит.
– Я утомил вас своими разговорами?
Мориньер ответил спокойно:
– Я с удовольствием слушаю вас.
– Но теперь я хотел бы услышать от вас какую-нибудь историю. Что-нибудь пикантное, – он даже наклонился вперёд, проявляя необычайный интерес. – Неужели вам нечего вспомнить?
– Боюсь, что нет, – развёл руками Мориньер.
Глаза Филиппа горели:
– Этого не может быть! Я-то знаю, что вы, при всей вашей внешней сдержанности, всё-таки не монах. И слава Богу! Иначе вы были бы скучны. Кстати, вы ведь заметили, какое впечатление произвели сегодня на Сирен? Она… проглотила… язык!
Он для убедительности сделал в последней фразе между словами огромные паузы. Продолжил сразу после, махнув рукой:
– А между тем, знали бы вы, что это за сорока! В иные дни её невозможно заставить замолчать. Особенно раздражающе действует её болтовня во время обеда.
– Если верить вам, – усмехнулся Мориньер, – вы довольно часто остаётесь голодным. В обычное время вам мешают разговоры, сегодня вас лишило аппетита молчание. Вам трудно угодить, мой дорогой.
Он говорил негромко, с лёгкой улыбкой, за которой, между тем, таилась настороженность. Если бы Филипп был внимателен, он заметил бы её. Но винные пары кружили ему голову. Он наконец чувствовал себя свободно – именно так, как ему хотелось. Ему не досаждала Сирен. Рядом с ним был его друг. Он никому и ничего сейчас не был должен. И он мог говорить всё, что придёт ему на ум. Это необычное, так редко в последнее время посещавшее его чувство абсолютной непринуждённости сыграло-таки с ним дурную шутку.
Он взглянул на Мориньера, испытал вдруг к нему прилив непереносимой братской любви – такой, что требовала немедленного, сиюминутного признания. Залюбовался им. Заговорил горячо:
– Знаете, Жосс, меня очень удивляет… и огорчает, что вы после смерти вашей Камиллы так снова и не женились! Сколько женщин желало бы этого! Сколькие из них готовы были бы отдать вам всё, что у них есть, ради того только, чтобы быть рядом с вами!
Мориньер замер на мгновение. Потом взглянул на Филиппа, скрывая усмешку.
– Благодарю вас, друг мой, – ответил. – Я очень тронут вашей заботой.
Заметив, что слишком сильно сжимает бокал с вином, Мориньер наклонился, поставил его аккуратно на пол, у самых ног. Посмотрел на Филиппа, чьё неочевидное опьянение выдавала эта вот пылкая, неосторожная речь и ребячливая улыбка, блуждающая на губах.
Филипп между тем продолжал говорить:
– Мне так хочется видеть вас счастливым! А они… она… одна из них – реши вы жениться… могла бы если не сделать вас окончательно счастливым, то хотя бы просто согреть вас своей любовью! Так почему вы не женитесь, Жосс? Вы ведь не так уж любили вашу жену! Да и сколько уж лет минуло… семь? восемь?
– Девять, – спокойно ответил Мориньер. – Но я счастлив, дорогой мой. Абсолютно счастлив. Так что, прошу вас, будьте на этот счёт совершенно спокойны.
Глава 12. Беда
Она больше ничем не могла ему помочь!
Клементина говорила себе это изо дня в день, по многу раз на дню. С той самой минуты, как Леру умер, она не находила себе места. Пыталась убедить себя, что сделала всё, что было в её силах, чтобы спасти его.
Бог знает сколько времени она не отходила от его ложа. Поила отварами, чтобы облегчить кашель. Накладывала компрессы на его обмороженные ноги. Всё было напрасно. Она видела, что ему становится хуже. Но продолжала и продолжала возиться с примочками и всякими снадобьями – просто потому, что не могла признать свою беспомощность.
Клементина теперь вспоминала тот день, – первый из последующей череды чудовищных дней – как начало их всеобщего конца.
Она надеялась ещё, что всё образуется. Дотащив Леру до ложа, взялась раздевать его. Пыталась стянуть с него сапоги. Он, придя в себя, рычал, отталкивал её, ругался. Тогда – Клементина потом не могла этого забыть – она тоже повысила на него голос. Да что там – повысила. Она орала так, что Леру смолк поражённый. Потом засмеялся, захохотал, зашёлся в кашле.
– Ты все зверьё в лесу перепугала! – проговорил, успокоившись.
А ей совсем не было смешно. Она была в ужасе. И когда он позволил ей, наконец, заняться его ногами, она едва не разрыдалась – те были совершенно белые, с едва заметными мраморными разводами. Клементина пыталась согреть их – обнимала ладонями, отогревала смоченной в тёплой воде тканью.
Леру гнал её от себя.
Пока ноги отходили, с трудом сдерживал крик. Рычал, стонал. Требовал вина, водки.
– Дай что-нибудь выпить!
Клементина подала ему отвар из коры вяза, он отшвырнул котелок от себя – ну не эту же дрянь!
– Уйди! Бога ради, уйди! – кричал. – И забери ребёнка!
Она прижимала к себе Вик. Смотрела на него – ни помочь не могла, ни утешить.
Потом он успокоился как будто, ей показалось – заснул.
Через какое-то время подскочил на ложе:
– Займись мясом. Надо коптить. Вялить. Надо есть. Тебе и девочке надо есть.
Она не сразу поняла, что он бредит.
*
Следующие дни Клементина теперь помнила плохо. Почти совсем не помнила. Они протекали незаметно – она не спала толком. Путала день с ночью. Случалось, засыпала рядом с Вик – ненадолго. Спала неглубоко. Стоило застонать Леру, поднималась. Садилась возле, обтирала влажным лицо, поила.
Он горел. Почти бесконечно что-то невнятно шептал. Иногда подскакивал на постели, бессмысленно таращил глаза.
Когда Леру приходил в себя, Клементина пыталась его накормить. Поила бульоном, нарезала мелкими кусками мясо. Бульоны он пил. От мяса отворачивался:
– Не могу. Потом.
Она кормила Вик. Сама ела с каждым днём все меньше – не было ни сил, ни аппетита. От мяса, тушенного без соли, без бобов, без овощей её мутило.
Временами Клементина выходила наружу – собирала сосновые иглы. Приносила домой.
Жевала их – терпкая кислота доставляла ей удовольствие, как будто немного приводила в чувство. Для Вик и Леру она готовила из игл отвар. Почти насильно вливала его в ребёнка и мужчину. Они отказывались пить. Она настаивала, заставляла.
Жар и кашель продолжали терзать Леру. Большую часть дня он находился в забытьи. Приходил в себя ненадолго. Открывал глаза. Приподнимался на локтях, иногда садился. Клементина, глядя на него, пугалась – таким покладистым и тихим был он в эти короткие промежутки прояснённого сознания.
В одно из своих «возвращений» он посмотрел на неё с такой нежностью, что Клементина не удержалась: опустилась на колени у его ложа, разрыдалась, уткнувшись носом ему в грудь. Он положил ей руку на спину.
– Ну-ну, – сказал тихо. – Брось. Не реви. Зато я принёс еды. Не так много, как собирался. Но я схожу ещё. Я оставил мешок на дереве. Не очень далеко. Вот отлежусь немного. Дай мне только отлежаться.
Она подняла к нему лицо. Он улыбнулся.
– Ты вот лучше займись тем мясом, что я принёс. Ты ведь не позволишь ему испортиться?
Клементина замотала головой – не позволю.
Она, действительно, делала всё, что могла. Нарезала мясо на длинные полосы, коптила его над очагом. Потом складывала готовые ломти в большую, почерневшую от влаги и времени корзину, стоявшую в углу. Остальное мясо, уложенное в холщовый мешок, лежало под снегом у самого порога. Клементина доставала оттуда кусок за куском. И каждый день занималась одним и тем же – коптила, варила, кормила девочку и мужчину.
*
Вик сильно изменилась за эти последние недели. Совсем исхудала, перестала подниматься на ножки.
Почти всё время девочка проводила у ложа Леру. Подползала к изголовью, усаживалась. Смотрела распахнутыми глазёнками на то, как возилась у очага мать. Не плакала, не болтала невесть что, как прежде. Смотрела молча. Серьёзно. По-взрослому.
Не будь Клементина уже напугана до смерти, она испугалась бы этих перемен. Но никакой страх не мог быть больше того, что уже заполнил её всю.
*
Однажды Леру подозвал её к себе. Приказал подать силки. Клементина хотела воспротивиться. Но он выглядел таким слабым!
Она принесла то, что просил. Он усадил её рядом.
– Я покажу тебе, как их ставить, – сказал спокойно. – Тебе пригодится.
Она заметалась, замотала головой, задрожала губами. Он смотрел на неё устало:
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
