Мемуары стриптизерши. Американская тюрьма как путь к внутренней свободе

– Переходи к делу! Мне надоело твое нытье.

Я не понимала, что они от меня хотят.

– Я же отвечаю на ваши вопросы.

Потеряв терпение окончательно, Джонсон начала с раздражением навязывать мне свои утверждения, что мы с мужем провезли контрабандой трех русских женщин из Узбекистана в США, заставляли их танцевать и забирали их заработок. У меня перехватило дыхание. Место страха в моем теле занял клокочущий вулканический гнев. Они почувствовали это и, к моему удивлению, внимательно стали слушать. Страха больше не было, моя злость придала мне силы, чтобы говорить уверенно. Я сама согласилась говорить, и только я одна должна была привести допрос к справедливому концу. Но теперь я понимала, что он может быть очень страшный. Допрос был похож на смертельный бой, где нельзя проиграть.

Я пыталась объяснить, что женщины приехали в Соединенные Штаты законно и что мы не заставляли их делать то, чего они не хотели делать сами. Джонсон не сдавалась:

– Да, я поняла. Ты хочешь признаться, что вы принудили девочек приехать и работать в стриптиз-клубах. Так?

– Да нет же. Ваша история, которую вы хотите, чтобы я признала, не имеет никакого смысла. Этих женщин не было необходимости ни заставлять, ни принуждать ехать с нами. Я же вам говорю: Ирина была любовницей Эльнара, Люба – ее двоюродная сестра, а Дильдора – близкая подруга. Они хотели открыть бизнес вместе с Эльнаром и поэтому работали и собирали на это деньги.

Если бы эти чертовы агенты дали мне возможность все рассказать по порядку, выслушали меня, может, они бы и поверили мне.

– Ирина, проходи в дом. Это моя жена Надира. Она поможет тебе с английским. Правда, дорогая?

Это был 1997 год. Эльнара пригласили работать в офис ООН в Ташкенте, и мы вернулись из Америки домой, в Узбекистан.

– Да, конечно.

Я немного растерялась их, так сказать, «дружественному отношению». Но, взглянув на Ирину, я успокоилась. Она стояла у порога и как-то по-детски улыбалась.

– А Ирина собирается в Америку?

– Ты нам чайку приготовь, а то нам бежать на конференцию в офис. В ООН.

– Ирина тоже идет на конференцию?

В глазах Эльнара сверкнул зверский огонек.

– Я работаю в офисе Эльнара и изучаю усиленно английский, а Эльнар мне помогает, правда?

Легкая, молодая, с бесхитростными широко открытыми глазами, она была ярким контрастом мне – измученной, помятой и уже изрядно пристрастившейся к бутылке спиртного. В груди кольнуло знакомое и прижившееся ко мне чувство подавленности, как всегда, породило горький ком обиды и боли. Но к тому времени Эльнар выдрессировал меня так, что я хорошо усвоила: лучше проглотить этот ком, чем задавать лишние вопросы.

После работы Эльнар и Ирина приезжали вместе, и она оставалась у нас на вечер. Она как-то разбавляла обстановку в напряженной атмосфере нашей семьи. Мы разговаривали про книги, философию и смотрели с детьми фильмы. Ничего не подозревая, я была благодарна, что она приходила. Эльнар веселел и не донимал меня насчет наших расходов или неправильного воспитания детей.

Однажды Эльнар с Ириной пришли в приподнятом настроении, и он объявил, что в Нью-Йорке запланирована конференция. Ирина и я летим с ним. У Ирины уже были готовы документы, и она была вне себя от счастья.

– Надира, я так рада! Так рада! Эльнар сказал, что я могу работать с тобой и зарабатывать неплохие денежки! Потом мы с ним откроем такой же клуб. Представляешь?!

– И в клубе мы будем с тобой танцевать? Так? – съязвила я.

– Да нет же! Не только мы одни. Мы наберем других стриптизерш. Из Узбекистана! Вот!

– А они прямо спят и видят, как вертят задницами в Америке!

– Прикинь! Спят и видят! Любая полетит с космической скоростью. Ты что? Я не знаю, как ты, но тогда я уже буду управлять этим клубом! – Ирина радостно стала кружить вокруг меня, размахивая прямыми длинными волосами, изображая стриптиз-танец.

– Я как только попаду в Америку, так сразу пойду танцевать. Ты же меня посвятишь в тонкости своей работы? Посвятишь же?

Но Ирина сразу не пошла танцевать, они с Эльнаром оставались в квартире. А я работала в Pradize, клубе на Манхэттене. Они подбирали мне клиентов в «Эскорт-сервисе». Из-за моей тонкой талии, огромных грудей и волос яркой блондинки меня прозвали Мэрилин DD (DD – это был размер моего бюста). Ночью, после работы, меня забирал лимузин.

– А вы их арестовали? Это же они с Эльнаром хотели начать бизнес, не я! Где они? – мой вопрос вызвал взрыв гнева у обоих агентов. Гонзалес покраснел и, наклонившись ко мне, прошипел:

– Если ты хочешь видеть своих детей, то я тебе очень советую сотрудничать с нами!

Он откинулся на спинку кресла.

– Я как раз говорю все, что знаю! – из-за стресса, гнева и растерянности мой английский путался, и я не могла ясно выражать свои мысли.

– Прекрати эту ерунду. Думаешь, мы тебе верим? Я не шучу. Вот теперь я вообще не в настроении шутить; о чем, черт возьми, ты говоришь?

– Я знаю, о чем она говорит. Она хочет свалить вину на мужа! – состроив язвительную гримасу, проорал Гонзалес.

– Что, черт возьми, с тобой? Не строй из себя дуру. У тебя же высшее образование! – не унималась Джонсон.

Когда на меня орут, все мыслительные процессы схлопываются. Я просто перестаю соображать и реагировать быстро. Я действительно не понимала, чего они от меня хотели. Я тупо не понимала! В глубине души я чувствовала, что сама подписалась на все это, потому что не смогла сказать «нет». В голове сразу всплыло: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде».

Ужас охватил меня! Что я наделала? Перед ними нельзя открывать рот, даже чтобы ртом вдохнуть воздух!

– Я больше говорить не буду. Ни одного слова.

Это решение пришло так быстро, что я даже не поняла, когда приняла его.

– Ох, заткнись, хватит спорить!

– Я закончила говорить, – уверенно отчеканила я.

– Ни хрена. Мы еще даже не начали! – продолжал орать вспотевший Гонзалес.

– Надира, я думаю, потребуется время, чтобы разобраться во всем этом, – Джонсон тем временем встала и тихо прошла через комнату к своему столу. Она села в кресло, чуть наклонилась вперед и пристально посмотрела на меня, как будто хотела прочитать мои мысли.

– Не начинали! Что не начинали? Я уже сказала все, что вы хотели услышать.

Я дрожала, но не от страха. Я дрожала от гнева на себя, что поверила им и стала отвечать на вопросы, и на них, что заставили меня это делать. Я чувствовала себя изнасилованной…

– Знаешь, Надира, – сказала Джонсон, – у тебя очень живое воображение. Думаю, наша беседа всколыхнула в тебе много чувств, иногда чувства переполняют. Но не думай, что мы тебе верим.

– Мы во всем разберемся. Не волнуйся, Надира. Мы во всем этом разберемся. Давай поговорим, – сказал Гонзалес, но внезапно его глаза ожесточились и он начал кричать на меня:

– Так ты сказала правду? Где ваши сообщники?

Я открыла рот, но не издала ни звука, я глазами умоляла его поверить мне.

– Я думаю, что мы должны работать здесь вместе, – он опять откинулся на спинку стула.

Я смотрела на него с надеждой, но решила твердо, что больше не скажу ни слова.

Действительно, гнев и ненависть придают силы. Целью становятся защита и страстное желание выжить. Но что интересно, в критических ситуациях появляется чувство отстраненности, перемешанное с чувством любопытства. Я давно это заметила. Когда Эльнар орал и читал многочасовые лекции, у меня происходило то же самое. Я становилась наблюдателем, или зрителем, своих страданий. Это же состояние было, когда они ворвались в дом несколько часов назад, и так происходило и сейчас: я наблюдала за ними и за своими чувствами. Эти два монстра вызывали у меня отвращение и непреодолимое желание противостоять им. Не показаться слабой. Я уже была на грани озверения, голова кружилась от того, что я с утра ничего не ела и не пила воды. В горле пересохло, очень хотелось пить. Я их ненавидела. Ненавидела за то, что забрали меня от детей, ненавидела, что не верят мне, ненавидела за то, что я в Америке, и в конце концов ненавидела их за то, что хотела курить и выпить кофе.

Несмотря на то, что одна моя рука была прикована к стулу, я резко встала, а стул почти повис у меня на руке. Эти двое вскочили со своих мест и яростно шарили в кобуре, пытаясь вытащить пистолеты, которые сдали при входе в здание. Они заорали в рацию: «Obstruction of justice!» [1] (что это означало, я только потом узнала). Я была, наверное, похожа на психбольную. Я почувствовала обжигающую волну, передвигающуюся по моему телу, глаза горели от слез, а губы пересохли и потрескались от того, что я их почти все время кусала.

– Я ни хера не понимаю, что вы там орете. Но вы нарушаете права человека и тоже понесете наказание. Я хочу в туалет, я хочу воды, я хочу есть и курить тоже хочу! Это мои права!

Мой дикий вопль отрезвил их. Джонсон стала отступать назад от меня, жестикулируя, чтобы я успокоилась:

– Ок, ок, я сейчас скажу, чтобы тебе все дали. Не нужно психовать.

– Я гражданка Узбекистана! – не унималась я. Хотя хорошо знала, что моей стране глубоко наплевать на меня.

Меня отвели в туалет, даже сняли наручники, дали воды и разрешили покурить. Как-то жить легче стало. Когда я вернулась в комнату, там уже ожидала мадам, похожая на Шапокляк, с острым носом, тонкими губами, которые она то и дело зажимала, и прищуренными глазами. Ей не хватало только шляпки, чтобы дополнить картинку, потому что все остальное было при ней: маленькая квадратная сумочка, несуразная юбочка и кофточка прошлого века. И улыбалась она, как Шапокляк, гадко и язвительно.

– Я миссис Флорес. Я работаю в организации по защите детей в Эль-Пасо. Мы забираем твоих детей. Они сначала будут поселены в приюте, а потом мы отдадим их на усыновление. Ты не заслуживаешь быть матерью. Дети под угрозой того, что они тоже могут быть порабощены в сексуальных целях, точно так же, как и эти молодые девочки. Дети боятся вас и не хотят жить с вами.

У меня от лица отхлынула кровь. Не хватало кислорода, я только открывала и закрывала рот, как рыба на суше. Все заморозилось. Не от холода, а от страха и оцепенения. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами, ни языком…

– Сука, тварь недобитая! Тварь! Где мои дети? – из меня вдруг вырвался звериный рев.

Но она никак не отреагировала. Вытащила маленький допотопный блокнотик и, диктуя сама себе, с отрешенным видом записала: «Следствие показало, что подследственной женщине 34 года, мать двоих детей, 12 и 13 лет, согласно записям; она психически неуравновешенна и во время наблюдения находится в невменяемом состоянии». Спокойно положив блокнот в сумку, ехидно улыбнувшись на прощание, она вышла. Я ревела как ребенок. Как же мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь на этом свете сказал, что все будет хорошо! Как мне было страшно и одиноко!

– Ну что? Продолжим? – сухо и безучастно спросила Джонсон, проводя рукой по лбу.

Уже шел седьмой час моего допроса. Я не чувствовала реальности. Только понимание, что происходит что-то очень страшное. Я была в полном безумии, но надежда или даже вера, что в самый последний момент случится чудо, давали мне силы еще как-то реагировать и думать.

– Теперь четко отвечай на вопросы. Только отвечай. Нет необходимости разводить философию и болтать свои предположения.

Я безропотно согласилась. У меня хватило сил только утверждающе кивнуть ей головой. Мое дыхание было поверхностным, мой голос был слабым.

– Так… – Гонзалес, тихо сидевший до этого за письменным столом, зашуршал бумагами в папке и передал их своей напарнице. Та одобрительно кивнула и показала жестом все записывать.

Джонсон привстала со стула и наклонилась вперед:

– Надира, послушай меня, – она говорила тоном чуть выше шепота. – Доказательства слишком весомы! – она постучала по толстой папке с файлами в руке. – Я предлагаю тебе просто признаться, и я сделаю все возможное, чтобы обвинения в заговоре были сняты.

Я с презрением прищурила глаза. Она откинулась назад и продолжила:

– Давай сначала. Первое: контролировала ли ты Ирину Рахимову? Запрещала ли ты Ирине общаться с другими людьми? Ты контролировала Ирину и не разрешала ей встречаться с другими людьми. Так?

– Я никогда не контролировала Ирину. Она была любовницей моего мужа и встречалась с теми, с кем хотела. А когда встретила Робина Херрера, спокойно ушла из нашего дома и вышла за него замуж.

– Второе: ты угрожала Ирине и сказала: «Не переходи мне дорогу или тебе будет очень плохо!»

– Да, когда узнала, что она спит с моим мужем, конечно, я была очень зла и сказала так. Я хотела, чтобы Ирина ушла из нашего дома. Я надеялась, что у нас наконец воцарится мир в семье.

– Ты позвонила ее маме в Узбекистан и угрожала, что если они не заберут свою дочь, то ты уничтожишь ее паспорт. И тогда она станет нелегальной в стране и больше не сможет приехать домой в Узбекистан.

– Тоже не отказываюсь от этих слов. Я хотела, чтобы Ирина ушла. Ушла из нашей семьи.

– Так ты признаешь, что угрожала Ирине и ее семье?

– Я не угрожала Ирине и ее семье. Я не говорила, что расправлюсь с ними, убью или покалечу. Я сказала: «Если ты не уйдешь, то я сожгу твой паспорт». Я еще раз повторяю: я хотела, чтобы Ирина ушла из нашей жизни и больше не подходила к моему мужу. Если вы считаете, что это угроза, то как хотите, так и понимайте.

– Ну все-таки это угроза. Я знаю русских, это и есть угроза. Подразумеваемая угроза!

Может, Джонсон и была права – я угрожала Ирине.

Когда мы прилетели в Нью-Йорк, мы жили в маленькой однокомнатной квартирке-студии на Манхэттене. По старинным статуям, бардовым коврам и швейцару в подъезде можно было догадаться, что это когда-то был роскошный дом для привилегированной элиты. Даже воздух в квартире отдавал запахом старых вещей, а тяжелые гобелены на окнах, массивная мебель и крохотная кухонька создавали впечатление, что мы попали в шестидесятые годы Америки. Я пила все больше и больше, на Манхэттене найти спиртное не составляло труда, а клуб на пересечении 21-й авеню и 22-й улицы, в котором я работала, прямо-таки поощрял привычку употребления спиртного – мы должны были спаивать клиентов, тогда они охотнее раскошеливались.

В тот день я, как обычно, вернулась из клуба под сильным градусом. Как обычно, скинула в прихожей свои 12-сантиметровые туфли, которые натерли волдырь на мизинце за восемь часов танцев, и повалилась на маленький диванчик, на котором обычно спала Ирина. Маленькая квартирка была разделена на две части ширмой, как в старых американских фильмах. На одной стороне стоял диванчик, на другой была полутораспальная кровать. Кровать была слишком узкой, чтобы вместить двоих, и в большинстве случаев Эльнар спал на кровати, а я на полу, чтобы не мешать ему хорошо отдохнуть.

Я долго не могла уснуть, наблюдая за мужем и Ириной, счастливыми и смеющимися. Они, прислонившись друг к другу, рассматривали какой-то журнал, громко обсуждали его иллюстрации. Никто и не обратил внимания на меня. С трудом освободившись от своего узкого платья, в пьяном угаре, я утонула во сне.

От жажды я проснулась посреди ночи. За ширмой была возня и раздавались приглушенные стоны.

– Блин, пить надо меньше…

Но стоны стали слышны более отчетливо. Вместо того чтобы пойти на кухню за водой, я заглянула за ширму… Эльнар и Ирина наслаждались сексом. Крик моего ужаса заставил их прекратить свое занятие.

– Иди на место, сука! Тварь, иди на место! – Озверевшее лицо голого Эльнара не предвещало ничего хорошего. Ирина, схватив простыню, убежала в ванную.

– Слушай, мразь, алкоголичка! Если ты встанешь со своего места, я придушу тебя!

Тонкие, «аристократические» (по его мнению) пальцы впились мне в горло. Воздуха не хватало; я не могла нормально дышать, пальцы сжимались все туже. Все еще держа крепко сцепленные пальцы на моем горле, он оттащил меня за ширму, где стоял диванчик, кинул одеяло на пол и, расцепив пальцы, толкнул меня туда же. Я сидела на полу, скорчившись от боли и шока, а Эльнар достал бутылку из холодильника, бросил ее на одеяло рядом и потом ушел в ванну, где все еще была Ирина.

– Ну ты и стала пить, Кутя! Как же ты могла так напиться вчера? Я уже переживаю за тебя, наговорила черт-те чего, ушла от меня на пол… Ирина приготовит тебе завтрак, а я побежал!

Я смотрела на него с вытаращенными глазами, не понимая ничего. Около меня лежала пустая бутылка поллитровки.

– Опять опаздываю! Господи, с такой женой и работу потерять недолго. Ирина, сделай ей что-нибудь на завтрак, умрет ведь!

«Черт! Может, ничего и не было, а может, я действительно ухрюкалась? Вот дура! Меньше надо пить».

Но горло предательски болело, а синяки от пальцев Эльнара вернули меня к действительности. Я не алкоголичка, это случилось! На кухне, припевая «Черную кошку» Меладзе, Ирина жарила яйца.

– Ирина, слушай меня! Ты должна улетать в Ташкент. После того как закончится конференция Эльнара, ты должна исчезнуть из Америки и из моей семьи. По-хорошему предупреждаю тебя!

– А если нет, то что? – Ирина уже не казалась такой уж безобидной. В ее голосе слышались уверенность и целенаправленность. Это взбесило меня.

– Если ты не улетишь домой в Узбекистан, то я порву твой паспорт, я… я… Я позвоню твоей матери и расскажу, какая ты невинная овечка, которая спала с моим мужем.

– Да ты прямиком катишься в болото. Посмотри на себя! Вечно пьяная, вечно в истерике. Кто ж с тобой захочет иметь дело?

– Сваливай в Ташкент! Исчезни из моей семьи! Я клянусь, в противном случае я сожгу твой паспорт, будешь нелегалкой здесь. Сейчас позвоню твоей мамаше, никогда не увидишь ее больше! Сука! Мразь! Уничтожу вас всех! Грязные слизняки! Уничтожу!

Я не смогла защитить себя от Эльнара и теперь со сладостной яростью выливала свою боль на Ирину. Меня трясло от беспомощности, безысходности и отчаяния. Ведь внутри себя я понимала, что уже ничего не поможет.

– Если хочешь увидеть детей, ты станешь подругой Ирины! Усекла? – велел муж.

– Да…

Через месяц, когда закончилась конференция в Нью-Йорке, мы уже втроем летели на борту «боинга», направлявшегося в Эль-Пасо. А Эльнар с Ириной и не старались скрывать своих отношений и, обнявшись, обсуждали планы.

Джонсон повернулась к Гонзалесу, который усердно строчил что-то, и сказала:

– Зафиксируй! Она призналась, что угрожала Ирине, что всех их уничтожит!

Он быстро оглянулся на меня. Стул заскрипел под тяжестью его тела. Я представила, как его штаны пропитались потом и прилипли к деревянному стулу.

– Низами признала, что она угрожала своей жертве.

– Тварь! Мразь! – прошипела я. Руки в наручниках затекли и отдавались острой болью в мозгу.

– Пойдем дальше. Так я не поняла, зачем вы привезли девочек в США? Цель была заставить их работать на вас? Так? Для того чтобы они не дай бог не вышли из-под вашего влияния, вы запрещали им общаться с другими людьми. Вы их держали в постоянном страхе. Так?! Вот потихонечку все и образовывается! – Джонсон заметно повеселела и подмигнула Гонзалесу. Тот застрочил еще усерднее.

Смешно! Все записывалось вручную! Похоже, диктофоны еще до них не дошли!

– Я?! Я запрещала?! Они ходили, куда хотели, они делали, что хотели! Эльнар им никогда не угрожал, на них не орал и ничем не притеснял. У них была веселая компания! А я тем более не могла или разрешить, или запретить – у меня не было никакого права голоса, к вашему сведению. Это мне запрещалось общаться с людьми, мне запрещалось звонить домой, детям! Эльнар отвозил и привозил меня к клиентам, на работу, когда училась в колледже, он приезжал на уроки и следил за мной! Я всегда чувствовала его присутствие! Он неожиданно и резко появлялся, независимо от того, где я была, так же неожиданно исчезал, не сказав не слова. Но дома меня ждал ад, если он видел меня говорящей с кем-то.

– Продолжай! – Джонсон и Гонзалес странно переглянулись.

– Как я могла контролировать Ирину, если она встретила своего бойфренда Робина и в итоге вышла за него замуж? Я никогда не ограничивала Ирину в передвижении, никогда не ограничивала ее в общении с людьми вокруг. До того, как я узнала об их отношениях с моим мужем, мы были неплохими подругами. Когда я узнала, что Ирина спит с Эльнаром, в то время как я работаю до четырех часов утра, вот тогда я и сказала ей не лезть в мою семью, в противном случае ей будет плохо. Но никто меня не слушал. Они по-прежнему продолжали отношения в мое отсутствие, и я со злости и обиды рассказала все Робину, за которого Ирина собиралась замуж. Хотя Робин был очень зол на нее и они не разговаривали долгое время, они все равно поженились, потому что Ирина была беременна. Их отношения были настолько плохие, что Ирина позвонила мне, умоляя о помощи. Она хотела уйти от Робина, но не знала куда. А к нам я ее не пустила, вот почему она стала ненавидеть меня.

– Это все твои фантазии и спекуляция по поводу происшедших событий. Я не разрешала тебе выражать своего мнения. Отвечай на вопросы. Так ты сказала Ирине, что ты уничтожишь ее паспорт, что она останется нелегальной здесь?

– Да! Я так и в Нью-Йорке сказала, и в Эль-Пасо говорила. Когда мои жалобы Робину тоже не помогли и они все равно втайне продолжали встречаться, я сказала, что сожгу ее паспорт.

– Чтобы ей было некуда деться без паспорта и смиренно работать на вас! Так? Гениальная идея! – Джонсон повернулась к Гонзалесу и кивнула ему, указывая на дверь. Он поспешно вышел.

– Да нет же! Мне это не нужно было совсем. Поймите, я хотела, чтобы Ирина хоть что-то приняла всерьез и ушла из нашей жизни.

– Самый главный вопрос, который мне самой интересен: допустим, ты не участвовала в привозе и эксплуатации этих молодых девочек. Допустим, Ирина была и есть любовница твоего мужа. Как это ты, образованная женщина, воспитанная в современной и образованной семье… Черт! У тебя же родители не картошку копали на ферме, твои родители – ученые, работающие на государственных должностях! Как это ты, окончившая университет…

У нее перехватило дыхание, она еще больше наклонилась ко мне и заорала:

– Как это получилось, что ты, образованная женщина, не ушла от своего насильника? Не говори, что терпела, сука! Тебе это нужно было! Ты была в сговоре со своим мужем. Как это ты позволила, чтобы так с тобой обращались? – Джонсон стала багровая и тряслась. – Почему ты не пошла в соответствующие органы за помощью, почему ты не убежала, в конце концов? Ты что, безмозглая идиотка или мазохистка?!

Она была так близко, что я чувствовала запах мятной жвачки у нее изо рта, и это немного меня отрезвило.

– Я… Я просто… Я просто всегда слушалась мужа. Я узбечка, мы так воспитаны… Я долго терпела, но потом я все-таки попыталась убежать от него, когда он бил меня, но, но…

Я стала заикаться то ли от страха, то ли от вопроса, который бил колоколом по мозгам.

Когда человек доведен до крайнего предела отчаяния и беспомощности, он приходит к такой точке, когда страх отступает и становится все настолько безразлично, настолько все равно, что он начинает думать о смерти как об освобождении. Так случилось и со мной. После того как Ирина ушла к Робину, Эльнар совершенно озверел.

– Как она могла меня променять на этого чмошника! Как?! – орал он, придираясь к каждому моему слову или действию. – Это невозможно, я всемирно известный ученый, никто не может сравниться со мной… Это ты ее выжила из нашего дома! Что ты ей наговорила?

Эльнар вставал ночью и стоял надо мной, пока я в ужасе не просыпалась от его тяжелого дыхания.

– Объясни мне, что ты ей наговорила?

– Эльнар, давай спать. Она просто влюбилась и ушла.

– Что-о? Как ты можешь спать, когда твоего мужа так жестоко унизили? Встань и объясни мне! Как ты можешь спать?

Разъяренный, он схватил меня за горло и выволок из постели; он требовал быть с ним в постели, как Ирина, и делать все, чем ублажала его она. Я была уверена, что схожу с ума. Ни водка, ни кокаин не помогали отключиться от постоянных истерик, нравоучений и сексуальных домогательств этого тирана.

– Я сделаю так, что ты кровью будешь захлебываться от того, что ты со мной сотворила. Там, в Узбекистане, твоего братишку случайно столкнут под машину. Хочешь этого? Хочешь?

– Пожалуйста, пожалуйста, Эльнарик! Не пугай меня так!

– Тогда делай так, чтобы я был доволен. Давай! Старайся!

Вся эта история не прекращалась почти месяц. Я уже ползала по дому, пытаясь предугадать, на чем сорвется мой «господин». Но… всему приходит предел. Пришел день, когда я ясно поняла: чем жить в таком аду, мне лучше уйти из этой жизни.