Дальнобой по принуждению

Он первым нарушил тишину, и голос его был обычным, бытовым, будто ничего и не произошло.

– Может, музыку включим? Твою.

– А… давай, – обрадовалась я возможности сменить тему.

Я включила свой плейлист, но на этот раз выбрала что-то более спокойное – акустическую гитару. Он не стал морщиться, только кивнул в такт.

– Слушай, Сонь… – он снова заговорил, и я внутренне сжалась, ожидая продолжения разговора о школе, но он сказал совсем другое. – Ты не хочешь порулить?

Я от неожиданности выронила телефон.

– Что? Серьезно?

– Ну, на стоянке, конечно. Покажу, как трогаться и тормозить. Автомат, тут не сложно.

Это было так неожиданно, что я на секунду онемела. После нашей ссоры я ожидала чего угодно – холодности, натянутой вежливости, – но только не такого жеста доверия.

– Д-авай, – выдохнула я.

Через двадцать минут он свернул на огромную пустующую парковку у заброшенного склада. Мы поменялись местами. Я забралась на водительское сиденье, и мир перевернулся. Кабина показалась вдруг огромной, а дорога – бесконечно далекой.

– Ну, – он устроился рядом, и в его глазах я впервые увидел не усталость, а азарт. – Это сцепление… хотя, куда я смотрю, у тебя же автомат. Проще. Правая педаль – газ, левая – тормоз. Все.

Я робко нажала на тормоз, перевела рычаг на «D». Машина тронулась с легким толчком. Я еле-еле касалась педали газа, и фура поползла, неповоротливая, как динозавр.

– Смотри вперед, а не на приборы, – мягко сказал он. – Рули плавнее… Вот так. Молодец.

Мы медленно объехали парковку по кругу. Мои ладони вспотели, но на губах играла улыбка. Это было страшно и потрясающе. Я вела фуру. Ту самую, что была его домом и тюрьмой.

– Останавливайся. Плавно, плавно дави на тормоз.

Я остановилась. Выдохнула. Сердце колотилось где-то в горле.

– Нормально? – спросила я.

– Отлично, – он улыбнулся. По-настоящему. Уголки его глаз собрались в лучики морщин. – Вон видишь, какой путь проехала? Целых пятьдесят метров без приключений.

Я рассмеялась. И он тоже. Напряжение окончательно растаяло.

Пока мы снова менялись местами, я сказала:

– Спасибо.

– Не за что. В следующий раз на трассу выедем, – он подмигнул, и я поняла,

что это шутка.

Мы поехали дальше. Я не стала писать в канал о нашей ссоре. Не стала писать

и о том, как вела фуру. Это было что-то личное. Наше.

Глава подходила к концу. Стена непонимания все еще стояла, но теперь у нас был первый общий секрет. И первый совместный, пусть и крошечный, пройденный путь. И это значило куда больше, чем все его нотации и все мои колкости.

Мы оба, каждый по-своему, свернули с накатанной колеи вражды и сделали первый шаг навстречу.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая кабину в теплые, медовые тона.

Мы снова молчали, но это молчание было теперь другим – умиротворенным, уставшим после битвы, но не побежденным. Я смотрела на его руки на руле – те самые, что час назад сжимались от гнева, а теперь лежали спокойно, – и в голове сами собой складывались выводы.

Тайный пост. Только для меня.

«Раньше я думала, что он меня не слышит, что его уши заложило шумом двигателя и километрами. А сегодня поняла: он слышит. Но слушает сквозь призму своего опыта, своих страхов. Он слышит «тройку по алгебре» и видит мой провал в жизни. Как когда-то видел это его отец.

А я? Я слышу его «ты должна» и вижу упрек, равнодушие, нежелание понять.

Мы как два радиоприемника, настроенные на разных волнах. Мы оба кричим в свои микрофоны, и оба слышим только помехи.

Но сегодня он… переключил волну. Он вышел, остыл. И вместо того, чтобы кричать в ответ, предложил мне порулить. Доверил мне свою многотонную крепость.

Это был его способ сказать: «Я не знаю, как говорить с тобой на твоем языке, но я могу показать тебе свой».

И, кажется, это куда честнее, чем любые слова».

Я посмотрела на него. Он почувствовал мой взгляд и мельком глянул в мою сторону, один уголок его губ чуть тронулся – почти улыбка.

– Скоро будем на ночевку, – сказал он. – Там, впереди, неплохое место. Чистое.

– Хорошо, – кивнула я.

В этом не было ни капли сарказма. Была просто усталость и какое-то новое, странное чувство – не вины и не злости, а скорее ответственности. Ответственности за то, чтобы попытаться услышать не только то, что он говорит,

но и то, что он на самом деле имеет в виду.

Москва с ее суетой и нашим скандалом осталась далеко позади. Впереди была ночь и новая дорога. И впервые за эти два дня мне показалось, что мы едем не просто во Владивосток. Мы едем куда-то дальше. И, возможно, уже не врозь.

Глава 3. Казань – Первая любовь и первый шрам

Мы подъезжали к Казани. После вчерашнего перемирия в воздухе витала хрупкая, но надежная тишина. Мы даже обсуждали дорожные знаки – вроде «Внимание, лоси!» – и это не перерастало в конфликт. Прогресс.

А потом пришло сообщение.

Не мне. В наш общий чат с подругами, где уже третий день царило затишье – все разъехались на каникулы. Лиза скинула скрин. Максим и Алина. Рука об руку в парке. Подпись: «Нашлась половинка». Сердечко смайликом.

Максим. Моя первая любовь. Вернее, моя первая несбывшаяся любовь. Мы целых два месяца переписывались, сидели за одной партой на физике, и он однажды нес мои учебники до дома. Я была уверена, что это оно. А оказалось – просто прелюдия к тому, чтобы найти «настоящую половинку». В лице моей же одноклассницы.

Сначала я просто онемела. Потом мир сузился до размеров экрана. Горло сдавило, в глазах поплыло. Я судорожно глотнула воздух, отвернулась к окну и замерла, глядя на проплывающие мимо купола мечетей Казани, которые виделись мне просто цветными пятнами.

Он заметил. Конечно, заметил. Я сидела, не шелохнувшись, уже минут двадцать,

и по моей спине время от времени пробегала судорога.

– Соня? – тихо позвал он. – Ты как?

Я не ответила. Не могла. Я боялась, что если открою рот, то просто разревусь.

Он больше не спрашивал. Через некоторое время он свернул на заправку, заглушил двигатель.

– Я сейчас, – сказал он и вышел.

Я закрыла глаза, прижавшись лбом к холодному стеклу. Во рту было горько.

В голове крутилась одна-единственная мысль: «Я такая дура. Дура. Все это время он просто…»

Дверь кабины открылась. Он залез на свое место и молча протянул мне мороженое «Эскимо». Второе такое же он взял себе.

– Держи, – сказал он просто. – В таких случаях всегда нужно мороженое.

По опыту.

Я взяла, не глядя. Рука дрожала.

Мы сидели и ели мороженое. Я – стараясь не рыдать, а он глядел вперед.

Слезы текли по моим щекам, я их не смахивала, а они смешивались со сладким вкусом шоколада. Это было отвратительно и почему-то правильно.

– У меня тоже была первая любовь, – вдруг сказал он, не глядя на меня. – В деревне, у бабушки. Люда. Летом к нам приехала племянница соседей. Из города.

Я перестала жевать и смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Она была в каких-то розовых шортах и с магнитофоном. А я – деревенский пацан, в трусах порванных. Ну, я и решил произвести впечатление. Полез на самую высокую яблоню в саду, за шикарным таким яблоком. – Он хмыкнул. – И упал. Прямо перед ней. С размаху. Руку вывихнул.

Я не удержалась и фыркнула сквозь слезы. Представить этого огромного, серьезного мужчину в роли пацана, падающего с яблони перед девочкой, было невероятно.

– Ну и? – прошептала я.

– А она посмотрела на меня, на мое яблоко, которое в грязь укатилось, и говорит: «Ну ты и клоун». И ушла. А на следующий день уехала. Больше я ее не видел.

Он доел свое мороженое, смял обертку.

– Месяц потом ходил, как убитый. Думал, жизнь кончена. Бабушка меня отпаивала чаем с малиной, думала, я простудился.

Я сидела и смотрела на него. На этого человека, который мог управлять многотонной фурой, который не боялся ни дальних дорог, ни медведей,

ни гололеда. И который когда-то страдал из-за девочки в розовых шортах.

И я рассмеялась. Не фальшиво, не из вежливости. А искренне, от души.

Сквозь слезы. Это был странный, рыдающе-смеющийся звук.

Он обернулся, и на его лице тоже появилась улыбка.

– Вот так, – сказал он. – Смотри, не лезь на яблони. Оно того не стоит.

Мы выехали из Казани. Я смотрела в окно, и боль внутри была еще жива, еще остра, но теперь ей стало тесно. Ее разбавила эта нелепая, трогательная история.

И понимание, что я не одна. Что через это проходил даже он.

Мой папа-дальнобойщик. Суровый мужчина, который плакал в подушку из-за

Люды из города.

Я достала телефон. Не для того, чтобы листать чат и снова рассматривать тот скрин, а, чтобы написать.

Тайный пост для канала. День третий.

«Оказывается, у банкомата тоже было сердце. И его разбили. Когда он был молод и полез за яблоком для девочки в розовых шортах. Сегодня я плакала из-за мальчика. А он купил мне мороженое и рассказал про свою Люду. И мне почему-то стало легче. Потому что если он пережил свое «клоун», то и я переживу свое «половинка». Спасибо, пап. За мороженое и за историю».

Я не стала его выкладывать. Сохранила в черновиках. Это было слишком личное. Как и его история.

Мы ехали дальше. Я все еще чувствовала себя обманутой и глупой. Сердце все еще ныло. Но теперь рядом со мной был человек, который понимал. Не потому, что читал об этом в умной книжке по психологии, а потому, что сам когда-то упал с яблони и слышал, как его называют клоуном.

Он включил радио, нашел какую-то старую песню. И мы молча слушали ее, каждый со своей заживающей царапиной на сердце. Дорога лечила. Не быстро.

Не мгновенно, но лечила. И самым неожиданным лекарством оказался мой собственный отец.

Песня на радио сменилась на что-то бодрое и беззаботное, но ни он, ни я не стали переключать. Казалось, мы оба застряли в том времени, где пахнет пыльной дорогой, шоколадом эскимо и детской болью, которая у него была, и которая сейчас была у меня.

– А бабушка… твоя, – начала я, все еще глядя в окно, – она действительно так и не узнала, почему ты хандрил?

– Думаю, догадывалась, – он усмехнулся. – Бабушки всегда догадываются.

Она как-то раз сварила мне целую кастрюлю варенья из тех самых яблок,

с яблони, которой я свалился. Говорит: «На, Серёжа, ешь. Сладкое любая тоска перебивает». И знаешь? Сработало.

Я представила эту сцену: суровую бабушку, большую кастрюлю и пацана

с перевязанной рукой, который заедает вареньем сердечную рану. И снова меня пробрала тихая, сбивчивая улыбка. Мои собственные слезы окончательно высохли.

– Мороженое, наверное, твоя версия бабушкиного варенья? – рискнула я пошутить.

Он серьезно посмотрел на меня и кивнул.

– Примерно. Только холодное. И не так полезно для зубов.

Мы снова замолчали, но это молчание было наполнено чем-то новым. Общим пониманием. Я вдруг с острой ясностью осознала, что у него не было никого,

кто купил бы ему мороженое тогда, в том далеком детском лете. Бабушка дала варенье – практичную, деревенскую любовь. А ему, наверное, как и мне сейчас, нужен был кто-то, кто просто сядет рядом и будет есть мороженое, не требуя немедленно «взять себя в руки».

– Спасибо, – снова сказала я, на этот раз глядя ему прямо в глаза.

– Не за что, – он отвёл взгляд на дорогу, слегка смутившись. – Все через это проходят. Вырастешь – поймешь, что та Люда… ну, просто эпизод. Как и твой Максим.

Он назвал его имя. Он запомнил. За те несколько обрывков фраз, что я выдохнула в слезах, он уловил и запомнил имя моего «клоуна». От этого в груди снова стало и тепло, и больно.

Я достала телефон и открыла тот общий чат. Сообщения сыпались одно за другим: «Огооо!», «Поздравляю ребят!», «Выглядите супер!». Я пролистала вверх, к тому самому скрину. Максим и Алина. Они и правда выглядели счастливыми.

И знаете, что? Боль была. Еще была, но теперь в ней не было того всепоглощающего чувства предательства и несправедливости. Была просто… грусть. Как от старой песни, которую ты любил, но которая уже отыграла своё.

Я не стала писать в чат. Не стала удалять его из друзей. Я просто вышла из переписки и убрала телефон.

– Он, наверное, и правда просто эпизод, – тихо сказала я, больше для себя, чем для него.

– Конечно, эпизод, – уверенно подтвердил он. – Впереди еще столько яблонь… то есть, мальчиков. И девочек. Главное – с них не падать, а то руку потом в гипсе носить неудобно.

Я снова рассмеялась. И он тоже. И в этот момент где-то под Казанью, в кабине фуры, пахнущей бензином и грустью, моя первая любовь официально превратилась из трагедии в историю. В историю, которую когда-нибудь, может быть, я расскажу своей дочери. И куплю ей мороженое. Эскимо. Потому что папа сказал, что в таких случаях – только эскимо.

Мы объехали Казань, и перед нами снова потянулись бесконечные поля. Но что-то в воздухе изменилось. Словно после грозы, когда воздух чист и дышится легко. Мои мысли, еще недавно хаотичные и острые, как осколки стекла, теперь улеглись, превратившись во что-то грустное, но цельное.

Я смотрела на затылок отца и думала о том, что всего сутки назад он был для меня просто «папой», человеком из другого измерения, который появляется и исчезает, оставляя после себя деньги и неловкость. А теперь у него было лицо. Была история. Было свое «эскимо» и своя «Люда». Он стал реальным.

Тайный пост. Только для меня.

«Сегодня я узнала кое-что важное. У моего отца не всегда была борода и морщины у глаз. Когда-то он был мальчиком с вывихнутой рукой и разбитым сердцем. И этот мальчик до сих пор живет где-то внутри, помнит вкус того лета и ту боль. И когда он увидел, что его дочь переживает то же самое, он не читал нотации. Не говорил «ерунда» или «найдешь другого». Он просто купил мороженое. То, которое хотел бы получить сам в четырнадцать. Это, наверное, и есть любовь. Не та, что в селфи и подписях «половинка». А та, что в молчаливом эскимо и в истории про яблоню. Спасибо, пап. Ты сегодня поймал меня, прежде чем я упала».

Я сохранила этот текст в самых глубинах своего телефона. Он был важнее любого поста в канале.

– Слушай, – сказала я, нарушая тишину. – А что было с той яблоней? Ты на нее еще когда-нибудь залезал?

Он ухмыльнулся.

– Как же! На следующий же год. Забрался на самый верх, сорвал самое красивое яблоко. И съел его сам, сидя на ветке. Вкуснее ничего в жизни не ел.

Это был лучший финал истории, который я могла представить.

– Круто, – прошептала я.

– А то, – он с гордостью выпрямил плечи.

Солнце садилось, окрашивая небо в багровые тона. Я достала наушник и протянула ему второй.

– Хочешь? Тут одна группа… Немного похоже на ту музыку, что ты вчера включал.

Он на секунду удивленно посмотрел на меня, затем кивнул.

– Давай.

Я включила музыку. Не свой привычный поп, а что-то с гитарами, что внезапно показалось уместным. Звук раздался в двух ушах одновременно – в моем и в его. Мы слушали одну и ту же песню, глядя на одну и ту же дорогу. Два разных человека с одним и тем же шрамом. И в этом было странное, необъяснимое единство.

Казань осталась позади, оставив нам не только купола мечетей, но и общую тайну. Тайну двух сердец, которые когда-то разбились, но продолжали биться. И, кажется, теперь они бились в одном ритме.

Глава 4. Екатеринбург – Скелеты в семейном шкафу

Мы приближались к Екатеринбургу, и пейзаж за окном стал другим – появились холмы, темнели полосы леса. После вчерашней исповеди про первую любовь в воздухе висело неловкое, но теплое понимание. Мы были похожи на двух людей, случайно увидевших друг друга без масок, и теперь не знали, как вести себя дальше.

Инициативу проявил он. Сначала просто сказал: