Жемчуга

– Вообще овца!

– Может, она в больнице.

– Ага, в психушке… Давай еще стучать.

– Позорище!

На окнах грязные, плотные занавески словно чугунные заслонки. Другой мир. Не пустят. Туда никого не пускают. Девочки перебирали ногами на холодном ветру.

– Стучим еще!

– Да задолбались уже!

– Стучим-стучим. Вылезет. Там она, точно.

Дети злы. Злы и любопытны. Их не пугает мороз, не смущают опущенные шторы.

Зачем меня отправили сюда? Что вам всем от меня надо? Почему никто не понял, что Тучке живется плохо? За что меня сделали предательницей, пустили во главе оголтелой своры?

Все ушли, а я еще приплясывала на морозе. Серые сумерки опускались на город, выстужали острым снегом, холодным ветром. Вот досчитаю до ста и уйду. Досчитала. Посмотрела в глухое окно.

На окне кухни незаметно дернулась занавеска. Так и знала. Она все время была там – притихшая и серая. Пускать нас в дом она не могла и не хотела. Но все слышала.

Раз за разом я отправлялась вечерами гулять и брела одна по зимним улицам – туда, к трем зашторенным окнам. Один раз я даже взяла палку и постучала в стекло. Бесполезно.

Тучка больше не появилась, и в школе о ней вскоре забыли, как забывается в юности все неяркое и незначительное. Я не знаю, куда она делась.

Вскоре я заявила, что красные сапоги мне жмут. На самом деле их можно было еще поносить, ноги уже перестали расти. Но я не хотела. И после зимних каникул мне купили новые.

Эпизод 9

Медведица

Математика не шла. Не шла она в пятом классе и в шестом, а в седьмом я смирилась. Ну, тупая. Что ж теперь? Не судьба.

Кабинет математики я терпеть не могла. Там было невероятно уютно и всегда тепло. Стены, обшитые вагонкой, напоминали о бане. Желтые подкрахмаленные шторы плотно закрывали вид из окон. По стенам висели портреты ученых и полочки со стереометрическими моделями. Все было красиво. Все было до безумия чисто и аккуратно. И как только я перешагивала порог этого жаркого желто-медового рая, у меня отказывали мозги. Я сразу хотела спать, невообразимо тупила и ничего не могла с этим поделать.

Но в седьмом классе в жизни наметились хоть какие-то перемены. Алгебру мы по-прежнему отсиживали в том же деревянном улье, а по геометрии учительница сменилась. Теперь мы посещали и другой кабинет – давно не крашенный и совершенно голый.

И тут я поняла, что геометрия – интересная штука.

Дело было, конечно, не в кабинете. Может, я просто дозрела. Может, сменилась атмосфера. А скорее всего, дело было в новой учительнице.

Она была похожа на бурую медведицу – большая, плотная, краснощекая, с лихими темными кудрями, с тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз. Говорила громко, басовито и быстро – как будто вместе с человеческими словами в груди намечалось опасное звериное рычание.

С такой не забалуешь – от звонка до звонка мы повисали в состоянии хорошего стресса, приправленного страхом. Могла рявкнуть. Могла так хлопнуть журналом по столу, что нас подбрасывало. Но могла и посмеяться, и подбодрить. По-хорошему так. От души. Ради этих моментов стоило приходить.

Где-то в конце осени я заподозрила, что геометрия не так уж плоха. Дальше больше – начала понимать. И в один прекрасный день что-то щелкнуло в голове, и до меня вдруг дошло, что это красиво, что вот он – закон гармонии. Оказывается, все это можно представить у себя в голове и потом решить. Словом, я воспряла. Не сказать, чтобы это принесло скорые и вкусные плоды. Они вообще не созрели – меня так и не озарило. Зато я перестала испытывать отвращение к математике, а это было уже кое-что.

Но случилось это не на геометрии, а на уроке труда.

Это были уроки… Нет, это был душевный санаторий. Там никогда не вызывали к доске, не ругали, не требовали дневник и даже не повышали голос. Что-то не получается – терпеливо помогут, получается лучше других – просто бери другое задание и радуйся. Уроки, пахнущие новой шерстью и хрустящим ситцем, ванильным печеньем и рыхлым сметанником, портняжным мелком и прорезиненным сантиметром; уроки, полные стрекота машинок, аккуратных стежков и хруста кальки…

Распластавшись на закроечном столе, я переделывала чертеж выкройки на свой мелкий рост. Работа была кропотливая – правильно перенести все четыре вытачки. Вдруг сзади пахнуло холодом, и на плечо тяжело легла рука. Я обернулась и увидела ее – в черной шубе и каракулевой кубанке поверх жестких кудрей. Шапка и шуба были обсыпаны водяными бусинками – она пришла с метели, и теперь снежинки растаяли. Настоящая Медведица.

– Пошли. По поводу контрольной работы.

И я поняла – это все. Так и знала. Нечего было и стараться.

Брошены на стол булавки. Мелок скатился и упал. Я потащилась к выходу из кабинета. Медведица дышала сзади духом талого снега и мокрого мутона.

– Уже полдороги прошла, – басила она, и низкие нотки терялись на границе инфразвука. – Потом думаю – не-ет, надо вернуться. Вот.

Она протянула двойной листок. Моя контрольная работа за полугодие. Руки у меня дрожали. Разворот.

Пять. Пять!

– Специально вернулась, хотела похвалить. Очень хорошая работа, постаралась. Есть, конечно, неровности, потом подойдешь, обсудим, но… молодец. Молодец, говорю! Эй, мадмуазель, выходите из транса!

В горле застыл комок. Из транса я вышла не скоро. А она развернулась и пошла – в злой декабрь, в колючую метель.

Она вернулась в школу из-за меня. Просто для того, чтобы порадовать.

Эпизод 10

Айратик

Люди не делятся на добрых и злых, на плохих и хороших. Не делятся они и на красивых и некрасивых, на глупых и добрых. Все качества субъективны и относительны – невозможно провести грань. Все так просто, но мало кто об этом думает. Многие будто всю жизнь живут в сказке, где лиса – хитрая, а волк – злой.

И этого не понимают дети! Они еще дикие, в них не до конца подавилось первобытное животное чувство, помогающее выживать в самых невообразимых условиях.

Они живут в человеческой стае. Они детеныши. Они должны завоевать и занять свое место. Потом, много позже, если повезет, они смогут идти спокойным шагом, поглядывать по сторонам, взвешивать поступки и покупать блага. Но это потом. А пока… они зверьки. В ком-то животного больше, в ком-то меньше. Идет борьба за существование – острые зубки, сжатые кулаки, колкие слова. Устоишь ли царем горы? Успеешь ли укусить первым? Хватит ли ума объединиться, чтобы стать сильнее? Или быть тебе вечным омегой, подпоркой для стены и товарищем плинтуса? Все мы были зверьками.

В стае самым мелким и слабым зверьком был Айратик – мелкорослый, тонкокостный, с нежным маленьким личиком, тонкой рыжеватой челкой под линейку и коричневыми веснушками. Айратик был омегой. Он был парией. Он проигрывал еще и в том, что его поведение – набор искренних и естественных человеческих реакций – было неприемлемым в стае, нарушало ее законы. В стае можно быть слабым, но нельзя казаться слабым. Никогда. Айратик не хотел этого понимать. Он был не очень умный – обижался, кричал на всех высоким голосом, а потом плакал. Его личико сморщивалось, он закрывался руками и ложился головой на парту.

Мне было его жаль. Жаль – и все. Подойти и утешить я не просто не догадывалась. Я не знала, что так делается. У нас никто никого не жалел. Айратик тихо вздрагивал и визгливо отбивался, а вокруг уже гоготали молодые, более успешные самцы, генотип которых вовремя выстрелил высоким ростом, огрубевшим голосом и бурым пушком над верхней губой. Они не были злы по сути. Но в тот момент были воплощенным злом.

Однажды над Айратиком подшутили – налили сзади на пиджак розовый лак для ногтей. На следующий день он пришел в свитере.

– Так. А это что за вид? – классная с утра пораньше обходила наши ряды. Я судорожно доплетала косу и прицепляла на рукав красную дежурную повязку. – На сельскую дискотеку собрался?

Айратик молчал. Молчали все.

– Ты, ты и ты. Привести себя в порядок. Кто разрешил распущенные волосы? Тебе подстричься. Костюм погладь. Айрат, свитер снять.

И доходяга Айратик шесть уроков сидел в тонкой рубашке на последней парте, на первом от окна ряду. На улице стояли морозы. В школе было чертовски холодно.

В другой раз у Айратика пропал портфель. Он потерянно озирался и робко спрашивал у всех: «Ты не брал? Ты не видел?» Все пожимали плечами с каменными лицами. Айратик был в панике, звонок на математику уже прозвенел.

– А ты что, в гости пришел? Где тетрадь? Дневник? Что-о?! Кто взял портфель? Вот видишь – никто не брал. Конечно, иди ищи. За вещами смотреть надо. Итак, открыли тетради…

И Айратик плелся в коридор. Его не было до конца урока, и он, конечно, огреб по полной. А портфель был в женском туалете. Робкий Айратик не посмел туда зайти и попросить кого-то тоже не смог.

Однажды Айратику надели спортивные штаны на голову и втолкнули в женскую раздевалку.

Однажды в его столовский компот высыпали всю солонку. Мальчишки напряженно ждали – вот смеху будет, когда хлебнет!

Так и жил этот мальчик. И однажды его маленькая жизнь чуть не прервалась. Потому что любому терпению приходит конец.

На физике в любую погоду было тепло. Третий этаж, крепкие стены, хорошие окна. Даже зимой на переменах проветривали – открывали крайнюю створку…

Не известно, что произошло. Несколько парней окружили Айратика, на несколько секунд он совсем исчез за их согнутыми спинами. А потом раздалось громкое ржание. Айратик выскочил весь красный, вслед ему раздался свист. Самый высокий сделал вид, что пнул его ниже спины.

Все произошло моментально. Айратик кинулся к открытому окну. Летя на всклокоченных, возмущенных нервах, он хотел сейчас только одного – покончить с этим раз и навсегда. И он бы сделал это. Сделал бы, не будь он такого маленького роста. Просто не смог перескочить высокий подоконник. Тогда Айратик схватил ближайший стул и потащил его к окну. Эта заминка спасла ему жизнь. Я оказалась ближе всех и завизжала – высоко, пронзительно, не своим голосом. Я никак не успела бы его спасти: от ужаса происходящего меня просто приклеило к стулу. Но один из парней успел. Он ринулся через весь класс и схватил Айратика за ногу, когда она уже покидала подоконник.

Все замерло в немой сцене. Ушибленный Айратик сжался комком на полу. Высокий одноклассник стоял над ним – нелепый и побелевший.

– Ты че, а? – он был сам не свой. – Ты зачем, а? Ты вообще, что ли… Да Айрат, блин! Да ты че?!

Сцену эту я не досмотрела – выскочила в коридор, хлопнула дверью, не пошла на физику и весь урок просидела в подвальной раздевалке.

Про этот случай не узнал никто из учителей. Подростки умеют хранить свои нехорошие звериные секреты.

А между тем приближался Новый год. У нас должно было состояться чаепитие и танцы. А еще каждый должен был приготовить открытки одноклассникам. Сколько хочешь открыток. Да еще и без подписи – инкогнито. Так мило.

Я сидела за письменным столом и смотрела на рыбок в аквариуме. Они плавали, не ведая проблем, и было в их жизни одно незатейливое счастье – время кормления. Я хотела сделать открытку Айратику, и не одну, а несколько – разными почерками. Очень хотелось, чтобы он обрадовался. Но это было тяжело, потому что Айратик совершенно мне не нравился и даже был неприятен.

Нужно сделать хоть что-нибудь, ну хоть что-то… пусть только он не прыгает больше в окно! И вот на столе лежала кучка порванных, испорченных открыток, купленных за три и пять копеек – сани летят в вихре снега, румяно улыбается Дед Мороз, вокруг елки суетятся счастливые зайчатки-медвежатки… Все не то. Каждый раз, когда я начинала писать, что-то зажималось в голове, мозг бунтовал и напрочь отказывал в креативности, и я писала одну и ту же фразу в разных ее вариантах.

«Айратик, ты очень хороший…»

«Айратик, ты на самом деле очень хороший…»

«Ты хороший, Айратик, поздравляю…»

Мне казалось – я безнадежно тупая.

Поздно вечером я собрала все рваные кусочки и выкинула в мусорное ведро. И на вечеринку не пошла – не было настроения.

Так до сих пор и не знаю – получил ли Айратик хоть одну открытку. И получила ли открытки я.

Эпизод 11

Аскорбинка

Я проснулась от дикой боли, сползла с кровати на пол, прижала ноги к животу и завыла. Внутри все полыхало, голова кружилась, перед глазами плыли желтые круги.

– Ы-ы-ы-ы!

Мама и папа ворвались в комнату и включили свет. По глазам неприятно резануло. В своей кровати вскочил перепуганный брат.

– Что случилось?!

– Ы-ы-у-у-у! Умираю!

– Как? Что? Где болит?

– Дайте таз! – проорала я хриплым голосом.

Мама соображала быстро. Она тут же притащила трехлитровую банку теплой воды с солью и марганцовкой и так промыла желудок, что я лежала без сил, как выжатая губка. Потом меня тщательно осмотрели и пришли в ужас. По всему телу расцвела мелкая сыпь. Под глазами отложились мешки и синяки. Белки помутнели и приобрели желтоватый оттенок.

Семья решала – как быть? По всем статьям полагалось вызвать скорую, но у нас не было телефона, ближайший работающий автомат был неизвестно где, а будить соседей в три ночи не позволяло воспитание. К тому же мне вроде полегчало. Да и случалось такое довольно часто и в разных вариациях. Я частенько съедала что-то не то, легко травилась, а потом устраивала всей семье полуночные бдения с воем, тошнотой и поеданием пачек активированного угля.

Я валялась на кровати под тремя одеялами, дико мерзла и поглаживала выжатый живот.

– Что ты ела? Вспомни!

– Не помню… как все…

– В столовой что давали?

– Не помню… кашу. Я кашу не ем.

На следующий день я не пошла в школу. Наблюдать за мной позвали бабушку. Первым делом я отправилась к зеркалу любоваться на сыпь. Ее стало значительно меньше – это радовало. Да и отеки под глазами втянулись обратно. Все было бы хорошо, просто замечательно, если бы не чувство тревоги и неизвестности. А вдруг моя подруга лежит при смерти или уже… того?

Бабушка вязала и рассказывала всякие истории. Я забилась в уголок и пускала слезу в подушку.

Какие мы дураки! Никогда больше! Большеникогда-большеникогда!!!

А как хорошо все начиналось! В кои-то веки нас назначили дежурить на вахте. Не в столовой – разносить макарошки с подливкой и обливаться чаем с подноса; не по этажам – уныло торчать по углам в повязках и огребать щелбаны от старшаков. На вахте. Сидеть за партой, как белые люди, заниматься всякой ерундой и только иногда милостиво провожать заблудившихся родителей до пункта назначения. Но и это было не главное. Нас назначили на понедельник. Боже, на понедельник. Впервые в жизни.

Утром к нам подошла медсестра с двумя склянками коричневого стекла. В одной были желтые драже, в другой – мелкие белые таблетки. Драже назывались «ревит» – кислота аскорбиновая в растворимой оболочке, предназначение – профилактика ОРВИ и поддержка иммунитета в зимний период. Мелкие белые таблеточки – «антиструмин». Как нам объясняли – чтобы йода хватало и голова работала. Препараты требовалось разнести во все классы – строго по одной штуке в каждый рот. И мы разносили – с важным видом спасителей человечества неторопливо перемещались по проходам, не обращая внимания на всякое «Эй, дай две», «Дай сам возьму» и «Я другу занесу, он болеет». Щелк по рукам. Куда лезешь? Все как доктор прописал.

Классы мы обошли быстро, потому что на улице был мороз, а в школе свирепствовал грипп – не так уж много было народу. В коричневых банках осталось немало ценного лекарственного сырья. Мы заслужили свой приз и съели аж по четыре штуки каждого сорта. Подождали пятнадцать минут. Ничего не случилось. Съели еще по две.

Потом была перемена, и к нам подошел Фарид.

– Везуха вам.

– Везуха.

– Дай штуки три.

– Да иди-ка ты.

– Да ладно!

– Вот тебе две. Вали.

Фарид не обиделся.

– А чего сами не едите?

– Вредно много.

– Ниче не вредно. Я маленький две банки сожрал, и хоть бы что.

– Не ври-ка.

– Слово пацана. Фигня все это. Не помер же.

Мы посмотрели на Фарида. Высокий, смуглый, похожий на безумного цыгана, он и впрямь мог выкинуть такое. Хотя чего ему будет? Такой всю аптечку съест и не икнет. Фарид убежал наверх. Мы остались со своими банками. В наши души закрались сомнения. Мы съели еще по штуке антиструмина и ревита.

– Это не антибиотик, – сказала подружка.

– И что?

– Антибиотики могут убить. Остальное – нет.

– Яд – тоже не антибиотик.

– Это же не яд.

Умозаключение звучало логично. Мы съели еще по две. Потом почитали геометрию, заскучали и съели еще несколько. Ничего не случилось. Медсестра не торопилась за своими склянками.

– Фарид говорит – съел две банки.

– Врет, поди.

– Вообще-то он никогда не врет. Сколько в одной?

– Сто штук.

– Значит – двести. И не умер.

Мы посчитали таблетки – их тоже осталось штук по сто в каждой банке. Мы решили не рисковать, потому что Фарид вряд ли имел в виду антиструмин. А вот ревита съели штук по тридцать. Не знаю почему. Так захотелось. Просто было интересно.

К вечеру зачесались пальцы, шея и подмышки. И все. Я уверилась, что нас запугивали зря.

В три ночи я уже так не думала.

Бабушка вязала. Я отвернулась к стене. Пусть думает, что сплю. Наверное, мою подругу увезли в больницу. Наверное, спасли. Никогда больше!

Звонок. Мама пришла на обед? Нет, не мама. Услышав знакомый голос, я проглотила подступившие слезы…

– Здравствуйте… Я вот уроки принесла… А можно? Спит, да?

Можно, конечно, можно! Не забыла. Пришла. Живая!

Эпизод 12

Туман

Голова весит двадцать килограмм и размером с хорошую тыкву. Она не может больше держаться на шее, она клонится вниз – тяжелая, горячая, гудящая. Я утыкаюсь лбом в учебник. Это невозможно.

Пять уроков. Сдача нормативов по лыжам. Бегом домой. Уроки… нет, врать не буду, уроки кое-как и кое-какие. Главное – геометрия. Сегодня в четыре вечера – зачет по геометрии. С ужасом смотрю на часы. Пора.

Потому что кое-кому пришло в голову выносить все зачеты на время после уроков, чтоб не загромождать опросами учебный процесс! «Меня в семье из-за вас не видят! В школе до ночи с вами сижу. А у меня, между прочим, тоже дети!». Ага, мы же еще и виноваты, красота просто!

Зимние сумерки чернильно-синие, прозрачные и хрустящие. На свежем воздухе головная боль проходит. Понятно, что ненадолго. Как только я окажусь в теплом душном кабинете среди гудения голосов и однообразных ответов, она вернется – я точно это знаю. В висках мучительно заломит, лоб нальется горячим. И я перестану соображать.

В прямоугольниках окон – теплый свет. Счастливые люди! Хочешь – сиди у телевизора, хочешь – чай пей, хочешь – в потолок плюй. А я иду на геометрию. Морозец щиплет за нос, коленки становятся стеклянными, на ресницах оседает иней. На холоде сразу хочется есть. В кармане позвякивает мелочь, хлебный магазин обволакивает теплом, кекс в руках вкусно крошится, изюм похож на засахаренных жучков. Скорее, опаздывать нельзя.

И вот мы сидим в тепле, окна зашторены, желтый свет ярок, учебники закрыты. Мы разделены, снабжены методичками и карточками, мы должны пройти уровни, должны заслужить звездочки и плюсики, и – господи! – чего только еще не должны сделать!

Площадь трапеции равна произведению полусуммы оснований на ее высоту.

Ага. Полусуммы на ее высоту… полусумма… соображаю с трудом. На этот раз пронесло. Мигрень не вернулась. Прошло два часа, сделано уже две попытки пересдачи, а голова, как ни странно, еще не стала раскаленной тыквой.

Доказательство. Рассмотрим трапецию ABCD…

Я пытаюсь понять. Трапеция похожа на палатку с подпорками. Какая мне от нее польза?

– Нет. Вернись на место. Внимательно читай, ты не поняла.

Да черт! Трапеция ABCD… ага… рисунок. Что-то должно тут быть… Наконец, до меня доходит. Эти подпорки… это же прямоугольник и два треугольника! А ну-ка… Где-то такое уже было, помнится…

Четвертая попытка.

– Так как отрезок DH равен… (быстро пишу на доске, мел срывается и крошится)… таким образом (быстрее-быстрее, пока не забыла)… теорема доказана (уф!).

Отпустите меня, а. Я хочу домой.

– Хорошо, будем считать, что сдала. Теперь задачи.

Веер карточек.

Через вершину А проведите две прямые так, чтобы они…

Докажите, что площадь ромба равна половине его…

В выпуклом четырехугольнике диагонали взаимно перпендикулярны. Докажите, что площадь…

Докажите, что отношение периметров подобных треугольников равно…

Через вершину левого полушария мозга провели перпендикуляр. Докажите, что шизофрения наступит в четверг после захода солнца…

– Каких треугольников?

Подруга нехотя отрывается от тетради. В глазах тоска.

– Подобных, дура. Страница семьдесят.

– Спасибочки.

Я ложусь головой на парту и пальцем оттопыриваю креповую занавеску. За окном густая тьма. Жара и гудение усыпляют. Сколько мы уже сидим в этом душном царстве? Два часа? Три? Сутки? А может, вся жизнь прошла здесь, и больше ничего нет, и только ромбы и подобные треугольники топорщатся враждебным забором, криво ухмыляются биссектрисами, сплевывают, как семечковую шелуху, круглые обозначения углов? Может, нет и не было свежего холода и искристого снега? Только занавески цвета беж и раскаленные калориферы?

Допустим, искомый треугольник ABC построен…

Допустим! Конечно, построен, вот же он! Долго пытаюсь въехать в хитросплетение отношений катетов и гипотенуз. Кто это придумал вообще?

– Я решила.

– Так… Вот здесь недоработочка, – сладкий-сладкий голос. – Да. Иди оформи аккуратно.

Да как так?!

Я отворачиваюсь от учительского стола, закатываю глаза к потолку и поэтому не сразу вижу толпу людей в проеме двери. Впереди мой папа. По бокам от него, как гвардейцы гренадерского полка, – две очень толстые и большие чужие мамы. За ними – еще человек пять родителей.

– Десять. Часов. Вечера, – раздельно произносит мой отец.

Лично я пугаюсь, когда он начинает так говорить.

– Да что вообще тут происходит?! – вскрикивает мама-гренадер. – Мы с ума сходим! Ночь на дворе!

Нас пришли освобождать. Скоро Бастилия падет, и мы попляшем на ее руинах.

Ага, не тут-то было.

Она разворачивается медленно, с достоинством потревоженной чернью королевы. Она вся круглая и мягкая – круглые очки, круглые опавшие щеки, большая круглая грудь, пухлые руки, ноги как молочные бутылки, сиреневые волосы завиты колечками.

– Очень приятно, что вы подошли. Давно пора было… побеспокоиться. Особенно вам. – Строгий взгляд выхватывает чужую маму, и та вдруг делается меньше ростом. – Приходите чаще, интересуйтесь успехами вашей девочки. – Голос глубокий и сладкий, как столовая ложка старого меда, и ядовитый, как порция цианида. – Знаете, у меня есть семья. Муж. И дети. А я занимаюсь с ребятами до ночи. С вашими детьми. Совершенно бесплатно и без всякой благодарности. Я тут с самого утра. На ногах.

Чужая мама хлопает глазами из-под норковой шапки. Королева отворачивается. Аудиенция окончена.

– Будьте любезны, подождите в коридоре, – говорит она лежащим на столе методичкам. – Возможно, мы скоро освободимся.

Эй, куда вы? Черт, вы же взрослые! А как же спасти? Папа, ты-то чего очканул? Как за тройки отчитывать, так хлебом не корми… Но двери бесшумно закрываются.

– Нет, подумай еще… Какая это теорема?.. А тут?.. Эту задачу можно решить вторым способом…

Я вываливаюсь через полчаса и, волоча пальто по полу, молча прохожу мимо папы. Мы выходим в городскую ночь.

И от восторга у меня перехватывает дыхание.

Пока мы чертили трапеции, в мире произошло чудо. Ударил мороз – настоящий, колкий, сухо пронизывающий до самых костей. Он опустился на город в виде густого звездно-искристого тумана. Он окутал улицы и дома. И город превратился в сияющий, волшебный, инопланетный мир!

Боже, как красиво. Мы медленно идем сквозь звездный сумрак. Над нами сияют фонари – невероятные живые шары рассеянного белого, желтого и голубого света. Свет ощутим, осязаем – он висит в воздухе, переливаясь, медленно подрагивая…

– Пап, давай погуляем.

– Околеем.

– Не околеем.

– Мама с ума сходит.

– Она, наверное, уже сошла. Давай!

– Давай.

Мы бредем по пустынным улицам. Пар восходит от лица и сливается с туманом. Тишина и пустота. Машин нет, и мы шагаем прямо по проезжей части. Световые шары медленно плывут мимо нас.

– Пап, тебе меня жалко?

– Еще бы. Вообще дурдом!

– А я все сдала…

Медленно-медленно – сквозь звездную пыль. Молча. Каждый – о своем. Все позади. Это награда. Я поднимаю голову и провожаю глазами последний шар молочного света. Мы почти у дома.

Эпизод 13

Воровайка

Уроки кончились. Солнце светило нестерпимо. За окном капала вода. Хотелось туда – на слепящий свет, к ноздреватому сырому снегу, к хрустящим ледяным корочкам…