Гибель Нила

Чтобы хоть как-то справляться со злостью, которая буквально разъедала Галю, Глинникова незаметно мстила Нилу Петровичу, тем самым выплёскивая свой гнев. Нет, конечно же она не плевала ему в суп, до такого она не могла опуститься, этого ей не позволяло чувство собственного достоинства. Но, будучи в плохом расположении духа, могла назло засушить жаркое или положить слишком много муки в сырники, отчего они теряли свою воздушность, могла сделать грибной соус из несвежих шампиньонов, немного пересолить кашу или переварить яйца, зная, что Нил Петрович любит исключительно всмятку, причем только середина желтка должна быть жидкой, а яичный белок должен напоминать воздушное суфле. Но Галя понимала, что таким образом ведёт опасную игру, поэтому чаще она била посуду, с силой швыряла кастрюли в мойку, один раз даже сломала тостер, сославшись на то, что слишком усердно его чистила.

Вот какие страсти бушевали на её кухне, здесь можно было увидеть раскалённое масло и раскалённое сердце, обжечься о горячую духовку и о кипящую ненависть; здесь мог из турки убежать кофе и извергнуться настоящий вулкан ревности. Но Нил Петрович не замечал этой ежедневной бури в стакане, полагая, что виною, к примеру, жестких отбивных было плохое самочувствие Гали, которым та, к слову, часто прикрывалась. Он деликатно высказывал своё замечание, иногда предлагал ей взять выходной и в такие дни, когда нелюбовь Гали достигала своего апогея, сообщал, что ужинать дома не будет, чтобы освободить её от лишних хлопот. Эти слова мгновенно приводили её в чувства, остужали её пыл, ненависть на какое-то время отступала от сердца, словно волна откатывалась от берега, и всю следующую неделю Галя старалась изо всех сил загладить свою вину.

Сегодня был как раз такой день, день после приступа, когда она пыталась угодить во всем и лишний раз доказать, что несмотря на мелкие оплошности, ей нет равных в кулинарном искусстве. В такие моменты ей приходилось забывать о своей важности и вспоминать о том, кем она на самом деле является. Ей было некогда сетовать на то, что судьба к ней несправедлива, что ей должно быть уготовано лучшее будущее – ей нужно было приготовить с десяток блюд и проследить, чтобы ничто не пригорело и не выкипело. Галя носилась по кухне как заведенная, её костлявые руки хватались за множество предметов одновременно, отчего казалось, что она жонглирует ими, словно артистка цирка.

Галя так старалась, что на её лбу даже выступала испарина, и этому трудовому порыву подчинялась вся кухня: гудела вытяжка, шкворчали сковородки, хлопали дверцы шкафов, шумел отбивной молоток, гремела посуда – всё работало ради одной важной цели. Поразительно, но в этот момент Галя преображалась: с лица исчезала застывшая ухмылка, глаза блестели не лукавством и хитростью, а желанием во что бы то ни стало достичь идеала. Было видно, что кухарка полностью отдается своему делу, но вскоре она возвращалась к себе прежней.

Проводив Мухоморова, Глинникова тоже решила немного перекусить, собрала остатки завтрака в свою сумку и позвала Настю, чтобы та прибрала со стола. Послонявшись по дому в своей привычной задумчивости ещё какое-то время, проследив, всё ли в порядке и все ли заняты делом, Галя наконец приступила к своим насущным обязанностям. К этому времени и Нил Петрович уже прибыл на место.

Глава 3.

Нил Петрович был владельцем крупного цементного завода и успешным фабрикантом. Это и были основные источники его дохода, которые позволяли ему безбедно жить в своё удовольствие. В политику он ударился скорее для души, ему хотелось таким образом чувствовать ещё большую значимость, расширить деловые связи и сферу своего влияния. Порой, когда его сердце окутывала необъяснимая доброта, ему даже хотелось помогать несчастным, обиженным и обездоленным людям. На пике своей политической карьеры он стал членом Общественной палаты, установил приёмные дни и начал выслушивать народные жалобы. Вот только Нил Петрович не соразмерил степень своего гуманизма и силу народной нужды. Он представлял, что в перерыве между утренним кофе и полуденной сигарой с легкостью будет решать чужие проблемы. Он уже был готов ловить на себе преданные и благоговейные взгляды, предвкушал, как будет купаться в похвалах и почестях. Иногда, закрыв глаза в тумане блуждающей мысли, даже ненароком представлял, как посетители кланяются ему в пояс в знак безграничной благодарности.

Но жалобы текли бесконечной рекой, народных проблем становилось все больше и больше, и Нил Петрович в конце концов сильно пожалел, что по собственной же воле ввязался в это неблагодарное дело, ведь вместо похвалы и почитания выслушивал недовольства, порицания, призывы к совести и упреки, причем абсолютно справедливые, так как Мухоморов ни на грамм не справлялся с вверенными ему обязанностями и дошел до того, что был вынужден скрываться от особо напористых визитёров, запираясь на ключ в своем кабинете или попросту пропуская дни присутствия. Потерпев окончательное фиаско в роли народного спасителя, Нил Петрович вернулся к роли успешного предпринимателя и депутата, а все общественные заботы, которые отныне тяжелым грузом легли на его плечи, передал молоденькой неопытной помощнице, нанятой именно с этой целью. Открестившись от тяжелой повинности, Мухоморов зажил прежней жизнью и теперь лишь изредка подписывал чеки, считая, что и этого будет с него достаточно.

Но почему же Нил Петрович так быстро отказался от благородной деятельности? Почему так стремительно в нем угасло искреннее желание помогать людям, принимать участие в их судьбе? Ответ прост: Мухоморов был слишком далек от простых смертных. Увы, против собственной природы не пойдешь, каким бы хорошим ты ни хотел казаться. Слёзы несчастных старушек и одиноких матерей вызывали в нем не сочувствие, а раздражение. Когда перед ним распахивалось израненное сердце и разворачивалась настоящая трагедия жизни, Нил Петрович размышлял о том, в каком ресторане он сегодня будет коротать остаток дня.

Когда Нил Петрович подъехал к офису, то не удержался от искушения заглянуть в Думу, чтобы своим цветущим видом позлить бывших коллег. В дверях он столкнулся со своим старым знакомым, Павлом Платоновичем. Его сухая, сморщенная фигурка всеми силами хотела скрыться от глаз Мухоморова, но увы, сегодня ему все же пришлось состроить приветливую мину и перекинуться парой заготовленных фраз, тем более он знал, с чего Нил начнет разговор.

– Здравствуйте, Павел Платонович! Очень рад вас видеть! Сколько лет сколько зим! Как ваше ничего? – Бросив эти заученные, лишенные всякого участия фразы, он протянул ему свою чистенькую руку в белоснежном манжете, смастерил лучезарный приветливый взгляд и даже выдавил подобие улыбки. «Как ни в чем не бывало», – с досадой подумал Павел Платонович. Безмолвный собеседник пристально взглянул на Мухоморова, и в этот миг вихрем в его голове пронеслись мучительные воспоминания о прошлом. «И что она нашла в нем? И как я мог все это допустить? Старый болван, сам виноват. Так бы и придушил его своими собственными руками, чтоб навсегда стереть эту дурацкую насмешку с его самодовольного лица. Несмотря ни на что, улыбается, наслаждается жизнью, о ней конечно же и не вспоминает, мерзавец! Уверен, в депутаты он пробился, только чтобы мне досаждать». Казалось, в эти доли секунды Павел Платонович еще больше помрачнел и осунулся, но ни один его мускул не дрогнул, и паутина глубоких морщин осталась неподвижной.

Несколько секунд двое мужчин смотрели друг на друга в каком-то тупом безмолвии и оцепенении, совершенно не зная, что ещё сказать друг другу. Но если мысли Нила Петровича действительно ограничивались деревянным, бесчувственным приветствием, то сердце Павла Платоновича буквально рвалось на части. Оставаясь наедине с самим собой, он так часто представлял, как обрушит свою ненависть на того, кто в одночасье отнял у него все. Он мечтал уничтожить Мухоморова, раздавить его, хотел заставить его страдать, как некогда страдал сам. Но сейчас он лишь вымолвил жалкое «Прощайте. Я спешу». И конечно же Нил Петрович не заметил в его руке две алые розы и не вспомнил, что сегодня годовщина со дня ее смерти – обо всем этом он забыл, это было таким далеким прошлым, а сейчас все его мысли были устремлены в будущее, обращены к жизни.

Покинув через полчаса здание Думы, Нил Петрович наконец добрался до своего офиса. Нужно отметить, что рабочее место Мухоморова было весьма уютным. В центре кабинета помещался большой стол, рядом с ним – огромное кожаное кресло, которое так и приковывало к себе своей мягкостью. Вдоль стен были расположены стеллажи, заполненные самыми разными книгами, которые служили прекрасным предметом интерьера. Окна выходили на небольшой скверик, поэтому весной кабинет наполнялся приятным запахом цветущей сирени. Казалось, вся обстановка была подчинена тому, чтобы Мухоморов всеми силами самоотверженно служил на благо обществу, но увы, он абсолютно бездарно тратил отведённое ему время. Вот и сегодня он лениво перебрал бумажки, на которых заботливой рукой секретарши Юленьки были обозначены основные повестки дня. Покрутился на стуле вокруг своей оси, словно на аттракционе, почесал затылок, потёр бровь, покашлял, но так и не нашёл, чем бы ему заняться. Наконец ему надоело сидеть в полном бездействии; он предвкушал предстоящее путешествие и мыслями был уже очень далеко. Он снял трубку, набрал знакомый номер, вызвал помощницу в свой кабинет.

– Юленька, если кто-нибудь будет сегодня меня спрашивать, скажите, что я уехал в область на освящение нового храма. Все запланированные встречи переносятся на будущий месяц по причине сильной занятости. Если понадоблюсь инвестору, сразу звоните мне, по всем остальным вопросам прошу не беспокоить. Закажите два билета до Ниццы на завтра. Мне срочно нужно уехать, так что придется вам со всем справляться без меня, как всегда, за что вас безмерно люблю и уважаю. Я на обед.

Нил Петрович спешил в свой любимый ресторан, где он всегда заказывал стейк средней прожарки. Уже двадцать минут, сидя за укромным столиком у окна, его ожидал Лев Иванович Хомяков, друг детства и единственный человек, кому Мухоморов доверял все свои тайны, даже самые темные, скрытые в закромах развратного сердца.

Это был ничем не примечательный человек среднего роста, худощавый, лысый, с круглыми, кукольно-синими глазами и постоянной испариной на лбу. Он был ровесник Нила Петровича, но выглядел значительно старше, неверное потому, что его облику не хватало той подтянутости и собранности, что так выгодно отличала Мухоморова.

Нил и Лев росли вместе, часто попадали в переделки, набивали шишки, набирались опыта, словом, постигали все уроки жизни. Они учились в одном классе, дружно прогуливали школу, делили поровну первые заработанные деньги, всегда стояли друг за друга горой и были как братья.

Но спустя годы, проведённые в гонке за деньгами, Лев неумолимо начал отставать от Нила. Мухоморов обзавелся нужными связями, становился все более богатым и успешным, а Хомяков топтался на месте, пребывая в тени своего тщеславного товарища. Все же он неизменно следовал за ним, но как будто проживая не свою жизнь. И как-то сама собой приклеилась к нему роль пажа и прислужника Нила Петровича. И когда Мухоморов представлял Льва своим новым влиятельным знакомым, все смотрели на Хомякова с ухмылкой и недоумением, в котором читался безмолвный вопрос: что этот облезлый здесь делает? Но чаще всего на него и вовсе не смотрели, принимая за пустое место. Конечно, сам Мухоморов не мог не замечать, что друг детства уж очень не вписывается в его новый круг общения, в который тот сам так отчаянно пытался влиться. Стесняясь его деревенской натуры, опасаясь, что Хомяков его каким-то образом скомпрометирует, Нил перестал брать Льва на светские рауты.

Все же по старой памяти Мухоморов продолжал любить своего друга. Он ласково называл его Лёвой, хотя все остальные дали ему прозвище Удав, которое так точно подчеркивало его скользкую натуру. Нил Петрович принимал самое непосредственное участие в судьбе Хомякова, считал себя его благодетелем и даже некой путеводной звездой, будучи уверенным в том, что его друг без него совсем пропадёт. Среди близких знакомых Нил Петрович всячески подчеркивал своё превосходство над Хомяковым. Он понимал, как выгодно выделяется на фоне друга-неудачника, и был уверен в том, что роль покровителя позволяет ему всячески принижать Леву. В шутку, по-дружески он называл его своим чемоданом без ручки, называл обузой и проклятием, зная, что друг не обидится, ведь Нил так много для него сделал. И конечно же во время всех этих показных представлений Мухоморов не замечал на себе презрительных и завистливых взглядов Лёвы.

Встретившись в ресторане, лучшие друзья не заключили друг друга в объятия и даже не обменялись рукопожатием, они поздоровались легким кивком головы и запросто начали разговор, словно и не расставались. Пробежав глазами знакомое меню, Нил сделал заказ, немного пофлиртовал с хорошенькой официанткой и сразу перешёл к главной теме.

–Значит так, Лёва, завтра мы с тобой улетаем в Ниццу, развеемся немного, а затем нужно будет встретиться с партнерами из Литвы и попытаться решить вопрос по поводу восстановления поставок.

– Думаешь, эта затея выгорит? Как-то не доверяю я Альгису и думаю, что дело рискованное.

– А ты не думай, Лёва, – снисходительно ответил Мухоморов, – и во всем полагайся на меня. Это дело мы решим, вот посмотришь! Я свой лакомый кусок ещё никогда не упускал. Кто мыслит мелко, тот никогда ничего не добьётся. Но это не главное. Я совсем о другом хотел с тобой поговорить. – Прожевав кусок сочного мяса, Нил Петрович продолжил: – Ты знаешь, Лев, я уже давно пребываю в холостяках и хочу сказать, что постепенно начинает надоедать мне эта одинокая жизнь. Да, я сам себе предоставлен, и никто не ограничивает мою свободу, и это замечательно, но до поры до времени, ведь я уже не молод, поэтому нужно мне задуматься о продолжении рода, как считаешь? И потом, такое крупное состояние надо кому-то передать! Так что в ближайший год я твёрдо намерен жениться, но прежде чем связать себя узами брака, хочу напоследок развлечься как следует. Так что в Ницце мы с тобой оторвёмся по полной и устроим своего рода мальчишник, а потом уж я со всей серьезностью буду искать себе спутницу жизни. Я понял, что готов остепениться, что готов к семейной жизни, ведь как бы грустно это ни звучало, старость все же не за горами – мне скоро сорок пять, самое время обзаводиться отпрысками.

Лев выслушал всю эту странную браваду с большим недоумением, которое вопросительным знаком буквально застыло на его лице. Он серьезно задумался над словами друга, потёр лоб, ухмыльнулся, несколько секунд рассматривал ногти на правой руке, закусил заусенец и не без иронии промолвил:

– Что ж, если ты считаешь, что тебе не хватает наследников, то дело твоё – женись. Даже не верится, что есть ещё глупцы, которые женятся! К твоим причудам я давно привык – на то я твой лучший друг. Хочешь поехать в Ниццу – пожалуйста, только не зови меня быть шафером, ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим свадебным церемониям.

– Не хочешь быть шафером? А зря! Наверняка у моей жены будет симпатичная подружка невесты. – Эта фраза вызвала на лице Нила пошленькую улыбку, которая так подходила его натуре. Лёва же оставил это подобие шутки без внимания, молча доев свой остывший шницель.

Глава 4.

В вечер перед отъездом окна ниловского дома сверкали, как огни рождественской елки. Все этажи были ярко освещены и наполняли вечерние сумерки тёплым электрическим светом, отчего снаружи богатый особняк виделся ещё более уютным и роскошным, и казалось, что за его стенами царят умиротворение, покой и безмятежность. Но хозяин дома, напротив, пребывал в полнейшей суете, готовясь к предстоящей поездке. В этот день его так некстати задержали важные дела, так что к сборам он приступил в довольно позднее время.

Сначала Мухоморов отобрал добрую дюжину рубашек самой разной материи: хлопковые, шёлковые, льняные, коленкоровые; сложил три летних брючных костюма, абсолютно новых, с фабричной этикеткой. Затем нужно было выбрать подходящую обувь. Мухоморов долго советовался с домработницей насчёт остроносых туфель, сделанных из крокодиловой кожи, в итоге, взвесив все за и против, они вместе решили, что лучше все же взять, ведь туфли выгодно подчёркивают исключительный вкус Нила Петровича и очень подходят к зеленой широкополой шляпе. Ремни, галстуки, очки, часы, платки, духи также прошли тщательный отбор. Пока изрядно утомившаяся Галя пила на кухне кофе, подливая в чашку хозяйский коньяк, Нил Петрович самостоятельно сложил нижнее белье и туалетные принадлежности. Обсудили ещё дорожный костюм, выбрали самую удобную барсетку, с трудом в четыре руки застегнули чемодан, и наконец к полуночи путешественник был готов к предстоящей поездке.

Утро Мухоморова прошло как нельзя лучше. Несмотря на то, что Нил заснул довольно поздно, встал он бодрым и отдохнувшим, принял душ, побрился, причесался, подушился, оделся, выпил кофе, и к тому моменту, как он обул свои любимые кожаные туфли, привезённые из Милана, к дому подъехал автомобиль, в котором его уже ожидал Хомяков. Водитель погрузил чемодан, и друзья на всех порах помчались в аэропорт. Все складывалось как никогда хорошо, и вечером самолет благополучно приземлился в Ницце. По дороге в отель путешественники застали самое живописное время суток, когда раскаленное солнце постепенно остывало в волнах лазурного моря, даря людям последние краски уходящего дня.

– Ты только посмотри, какой красивый закат! – с неподдельным восторгом произнёс Мухоморов, – нигде больше не увидишь таких красивых закатов, как на Средиземном море!

– Ты одно то же говоришь в каждой стране, – огрызнулся Лёва.

– Старый циник, ты можешь хоть немного порадоваться красивой картине?

– А ты старый, выживший из ума романтик? Любуешься закатом, как шестнадцатилетний юнец, просто смешно.

–Не знаю, какая муха тебя укусила, но твой скептицизм не испортит моего настроя, – ответил Мухоморов. Сощурив глаза и слегка улыбаясь, он задумчиво добавил: – Да, я действительно стал романтиком, стыдно признаться, но я жажду любви, искренней, настоящей, бескорыстной. За всю свою жизнь я ни разу не встречал девушку, которая бы самоотверженно меня полюбила, знаешь, по-настоящему, ничего не требуя, забывая про свои интересы, принимая все мои недостатки, мирясь с моим тяжелым характером. Сейчас я чувствую, что время пришло! Да-да, не смейся, я убеждён что скоро встречу свою единственную!

На какое-то мгновение Лёва подумал, что его друг сходит с ума. – Да уж, похоже, что последний бокал был лишним. Ты и какая-то там единственная? Да ты же законченный бабник и ловелас, да ты же ни одной юбки не пропускаешь, да ты вспомни, сколько женских сердец разбил без зазрения совести. Да скольких лично я успокаивал, в буквальном смысле утирал слёзы, потому что ты не выносишь сцен и истерик (в этот момент Мухоморов немного поморщился, вспомнив последнее расставание с Марьяной). Знаешь что, Нил, ты не достоин настоящей и бескорыстной любви!

– Вот почему я тебя люблю, дорогой мой Хомяков: ты всегда говоришь всю правду в лицо. Не спорю, за мной числится множество мимолетных романов, но я уверен, что после этой поездки жизнь моя изменится радикальным образом!

– Можешь не сомневаться, изменится не то слово, – произнес Лев с каким-то хитрым и озлобленным блеском в глазах.

– И ты этому поспособствуешь, Лева?

– Поспособствую…

–А говорил, что не хочешь быть шафером. Ну что, будем искать мне невесту?!

Так, в сопровождении насмешливых и пустых разговоров Нил и Лев добрались до своего отеля.

Непомерно любящий роскошь, Нил Петрович для своего пребывания в Ницце выбрал знаменитый отель «Le Negresco», расположенный в самом сердце Английской набережной, на углу улицы Риволи. Отель отвечал всем требованиям Мухоморова. Белоснежный фасад своим безупречным видом буквально кричал о том, что здесь могут останавливаться лишь избранные. Ветвистые канделябры с резными стволами в виде купидонов, многоярусная хрустальная люстра, натертые до блеска мраморные полы, огромные гравюры в позолоченных рамах – вся эта красота радушно встречала самодовольных постояльцев, словно монарших особ. Конечно же, Нил Петрович выбрал себе самый дорогой номер, похожий на королевские покои. Сам Людовик XVI мог бы чувствовать себя здесь как дома. Тяжелые узорчатые портьеры с плетеными подхватами и волнистыми ламбрекенами, огромная кровать с атласным балдахином, мягкие ковры, бархатная обивка мебели – эти предметы интерьера вызывали сладкую негу и были призваны хранить безмятежный покой своего хозяина.

Перед тем, как отправиться на ужин, Нил Петрович решил привести себя в надлежащий вид. Достав из своего чемодана подходящий для вечера костюм, он отправился в ванную, а затем целый час провел перед огромным зеркалом, чтобы как следует подготовиться к светскому выходу. Он зажег все светильники и лампочки, расставил туалетные принадлежности, внимательно посмотрел на свое отражение, убедился, что усталость от долгой дороги не отразилась на лице. «Это потому, что душа моя поет, – невольно подумал Мухоморов, – все зависит от внутреннего настроя, и я весел, как никогда!» – И он действительно замурлыкал какую-то незатейливую мелодию себе под нос.

Затем Нил Петрович провел настоящий ритуал красоты: наложил на лицо самых разных дорогих кремов и масок, сделал легкий массаж лица аккуратными похлопываниями, не забыл и про шею: задрав кверху подбородок, закусив губу и скосив глаза к носу, он тщательно распределил увлажняющую эмульсию, обойдя лишь небольшую ранку, оставленную бритвенным лезвием. Затем напитал волосы специальным спреем, уложил густую шевелюру на косой пробор, почистил белоснежные зубы, надушился, немного поиграл мускулами, посмотрел на себя с левого бока, с правого, погладил волосатую грудь, улыбнулся, еще раз повернулся и уже был готов приступить к финальному этапу – одеванию, как вдруг раздался стук в дверь. Лёва стоял в коридоре с бокалом в руке и с удивлением на лице:

– Ты еще в полотенце? Два часа прошло, а ты еще не готов, я умираю с голоду.

– Лёва, ты слишком быстро собрался, лысину намочил и готов, а я в этом деле спешки не люблю, ты же знаешь.

– Знаю, поэтому и с бокалом. Впустишь?

– Входи.

– Черт возьми, шикарные у тебя покои!

Хомяков с неподдельным интересом обвел глазами все убранство номера, от пола до потолка, скинул туфли, чтобы пройтись по мягкому ковру, пощупал обивку кушетки, провел пальцем по картине, изображавшей площадь Массена, и наконец вальяжно раскинулся в мягком кресле, потягивая виски из бокала.

– Да, любишь же ты по-царски жить, – сказал Лёва с такой задумчивостью, словно эта фраза не искала адресата в лице Мухоморова, а случайно вырвалась из уст Хомякова, желавшего оставить эту мысль при себе.

– Могу себе позволить, Лёва. И тебе того же желаю, но ты как-то низко летаешь, все стелешься по земле, хотя возможностей я тебе даю много. И знаешь, что я тебе скажу…

– Уже решил, где будешь тратить сегодня деньги? – бесцеремонно перебил речь Мухоморова Хомяков, не желая выслушивать его раздражающие нравоучения.

– Нет, буду импровизировать. А сначала надо решить, какой ремень подобрать к туфлям.

– Бери первый попавшийся и идем, у меня уже бокал пустой.

– Нет уж, погоди, ты сначала посмотри, какой лучше подходит.

– Нил, ну ты же знаешь, что я этого не люблю, по мне так все равно, любой!

– Ничего, потерпишь, друг ты мне или не друг?

– Друг…

– Тогда сиди и советуй.

И лучшие друзья еще с полчаса провозились с вечерним туалетом Нила Петровича, ибо к ремню и туфлям ему непременно потребовалось выбрать нашейный платок, тем более что сегодня он как-то неаккуратно побрился, из-за чего на коже появилось легкое, но досадное раздражение.

Спустились они к ужину, когда шикарный ресторан шикарного отеля почти полностью опустел и превосходный внешний вид Мухоморова могли оценить только уставшие музыканты, доигрывавшие последние мелодичные аккорды. Было решено остаток вечера скоротать в номере за бутылкой бурбона и неторопливыми разговорами, так как мужчины все же чувствовали легкое утомление после долгой дороги. А на следующий день, восстановив силы, непременно начать вкушать все прелести холостяцкого отдыха.

Глава 5.

Друзья были верны своему намерению: их мигом захватил вихрь роскошной и разгульной жизни. Дни пролетали в бесконечном потоке веселья, табачного дыма, пьянства, чревоугодия, менялись только декорации: рестораны, яхты, казино, женщины. Попутно Нил Петрович успевал заглядывать в дорогие бутики, чтобы приобрести новый щегольский костюм или купить подарок очередной мадемуазель, которая, несмотря на многозначительный опыт Мухоморова, сумела его чем-то удивить. Хомяков много часов просиживал за карточным столом, проигрывая все больше денег, но при этом не теряя надежды сорвать большой куш.