скачать книгу бесплатно
Галя вышла на улицу одной из последних. Ей было тяжело и неловко за резкий разговор с Нонной Леонидовной. Причину своей раздражительности и всех неприятностей она объясняла тем «поветрием», которое захватило весь класс.
– Галя… – это был Данчук. Саша ждал ее во дворе.
– Слушаю. – Все, что угодно, но не сочувствие. Галя слишком горда для того, чтобы признать свою вину или слабость. Впрочем, не одна она считала гордость наиболее ценной чертой характера.
Несколько секунд Данчук раздумывал, что бы ей сказать вместо слов сочувствия, которые приготовил.
– Какой чудесный день! – И с подчеркнуто заинтересованным видом обвел взглядом двор.
– Старосте десятого «А» сейчас нужно бы о другом подумать, как вернуть классу доброе имя, например,– ответила девушка. Как далек Саша от ее страданий! Никакой близости душ, о которой она не раз читала в книгах о влюбленных. Вот и верь этим мальчишкам. Завтра же она вернет ему все его фотокарточки, и между ними все кончено!
– Галчонок, – тихо сказал Саша. И покраснел. Так удивительна и непривычна для него роль «влюбленного антропоса». Галя вскинула на Сашу глаза, полные смущения и изумления, но тут же довольно строго ответила:
– Слушаю.
– Не огорчайся так. Неужели ты не знаешь эту Курганову? Да и Нонна Леонидовна… Что с нее спросишь? Она привыкла работать с машинами…
Но Галя смотрела в самый корень зла:
– В конце концов, дело не только в них. Куда это годится, не класс, а… а… настоящая ярмарка. Кто во что горазд!
– Саша!
Данчук оглянулся. Перед ним, лукаво поглядывая на Соболеву, стояла сестренка Ляля.
– Чего тебе?
Девочка, как бы не замечая недовольного тона брата, поднялась на цыпочки, обхватила его шею руками, что- то шепнула на ухо. Гале показалось, что она услышала свое имя.
– А ты откуда знаешь? – спросил Саша, разнимая
руки сестры.
– А помнишь, в прошлом году я читала ваши записки? – теперь уже вслух ответила Ляля, вполне уверенная, что после предпринятых предосторожностей Соболева все равно ничего не поймет.
– Вот тебе! – от легкого щелчка по лбу Ляля только потянула носом. И тут же совсем трагически выразила сочувствие:
– Вас выселили? Да? Навсегда?
– Лялька, иди в свой класс, сейчас звонок будет,– смущенно поглядывая на Галю, взмолился Саша.
Но как можно уйти, не выразив «героям» своего сочувствия и поддержки!
– Главное, не падайте духом, – подбодрила она брата. – У нас тоже такое бывает на уроках! Давно бы выселили, да некуда. Не на улицу же!
4.
За обедом Саша спросил сестру, сколько у них завтра уроков. Ляля подняла глаза, голубые, как весенние озерца, поморгала веками, сообщила:
– Четыре…
– Как это: четыре! Сама же говорила, меньше пяти не бывает.
– Ну пятый-то какой? Ботаника. А чего ее считать? Мы ее все равно не учим… – и по-взрослому развела руками.
– Почему?
– А что зря тратить время? В жизни она все равно не пригодится. Вот русский, литература, дроби, домоводство – это другое дело, а ботаника… Да и учительница у нас какая-то… Я тебе не говорила, какие мы стихи про нее сочинили? Нет? Ой, что ты!
Наша ботаничка
Тонкая, как спичка,
На высоких каблуках
И с ботаникой в руках.
И про вашу химичку подойдут, надо только слово «ботаничка» заменить «химичкой».
Саша пожурил сестру:
– Сами от горшка два вершка, а уже на учителей нападаете.
Ляля тотчас отпарировала:
– А сами-то? Почти тетеньки и дяденьки, а что вытворяете?
Саша поспешил перевести разговор на другое.
– Ты напрасно думаешь, – сказал он, – что ботаника в жизни не пригодится… Это важный предмет. Поедете вот с классом куда-нибудь в колхоз, а ты все перепутаешь. Скажешь, что сахар растет на ветках.
– Разве мы поедем в колхоз? А вы ездили? – спросила Ляля.
– Ты что, забыла? А после восьмого? Почти все лето там работали. Помнишь, какой загорелый я приехал? У меня еще нос лупился.
Значит, придется еще и в колхоз ехать… Да, может получиться некрасиво, если она что-нибудь перепутает. А перепутает она обязательно.
– Саша, по ботанике проходят все, что растет в колхозе? А нам ничего об этом не говорили…
– Говорили не говорили, учить все равно надо.
И сестра с грустью в голосе призналась:
– А я совсем ничего не помню…
Но тут же, забыв об огорчениях, которые ее ждут в колхозе, Ляля расхохоталась.
– Ой, знаешь, что мы делаем на ботанике! Прошлый раз принесли мальчишки кошку, засунули ее в парту. Дернут за хвост – она: мяу! Ботаничка спрашивает: ребята, кто мяукает? А мы – кошка! Ботаничка не верит. Говорит: нехорошо обманывать старших. Мальчишки опять – дерг кошку за хвост. Она зло так: мяу! Ботаничка опять: ребята, кто безобразничает? А мы хором: да кошка же! Ботаничка опять не верит, а мы покатываемся со смеху! Сама виновата, что не верит!
– Бессовестные, – сказал Саша, искренне жалея учительницу, тихую пожилую женщину, у которой недавно умер муж.
– Ну уж «бессовестные»! А что она не спросит, у кого какие затруднения… Сразу: начинаем новую тему. А другие приходят, спрашивают: кто дежурный? кого нет на уроке? А потом: ребята, у кого какие затруднения? Ну, мы начинаем задавать всякие вопросы. Разберем все – тогда двигаемся дальше.
– У кого какой метод, – ответил Саша. – Одни так ведут урок, другие – иначе. Кого же из преподавателей вы все-таки любите? Или у всех озоруете?
– Что ты! «У всех!» Только у двоих – ботанички и по пению. У других не поозоруешь. А любим мы больше всех Эмму Васильевну. С первого же урока нам она так понравилась!.. Не говорила, как другие: ваш класс должен быть организованным, хорошо учиться, мы готовим из вас достойную смену… Как будто мы сами не знаем. А ведь она наш классный руководитель. А объясняет… так понятно! Вот послушаешь – и все запомнишь. Дома можно не учить. А строгая! Не то что Антонина Сергеевна, которая была в прошлом году. Хорошая была учительница, ласковая, заботливая как мама. Новая так и говорит: «Антонина Сергеевна была у вас мама, а я мачеха».
– И любите вы ее?
– Мачеху?
– Да.
– Еще как! Говорю же, больше всех.
– Что же у вас получается? – спросил Саша, принимаясь за второе. – Одну любите за то, что не строгая, другую, наоборот, за то, что строгая…
Ляля чинно проглотила ложку супа и, как бы раздумывая над вопросом брата, – как же это в самом деле? – минуту недоуменно моргала глазами, потеребила бант и не без смущения ответила:
– Откуда я знаю!
5.
Заводской поселок затоплен белым густым туманом, На улицах шумно и многолюдно, как обычно в выходные дни.
Матвей Изотович вышел из дома погулять с младшим сыном. Пятилетний малыш, довольный оказанной честью – сам папа вел его за ручку,– счастливо улыбался. Время от времени, выражая признательность, он прижимал к своей щеке большую отцовскую руку.
– Ну что ты, глупыш! – Матвей Изотович поднял мальчика на руки, нежно прижал к себе.
Дети Андронникова не были избалованы вниманием и заботами отца. Матвей Изотович любил детей. Но как-то получалось, что служебные обязанности заполняли все его время. На долю родных сыновей – тринадцатилетнего Славы и младшего Сережи – не оставалось ни времени, ни сил. Мальчики в основном были перепоручены матери. Дина Алексеевна, тоже педагог, не работала, чтобы всецело принадлежать детям. Это в какой-то мере утешало отцовское сердце – дети не обойдены заботами и вниманием.
И все же Матвей Изотович нередко ревновал себя к профессии, которая уводила его от воспитания собственных детей. Больно было видеть, как Слава обходил его в школе, робко и виновато улыбаясь. Мальчик сторонился отца, чтобы их не заподозрили в чрезмерно нежных чувствах. Никто не должен был думать, что Славе Андронникову можно не выучить урок. Отец настаивал, чтобы учителя относились к его сыну строже и требовательнее, чем к другим.
В позапрошлом году в зимние каникулы Матвей Изотович с учениками ходил к общегородской елке. Вечерами там на центральной площади молодежь танцевала, веселилась. Мамы и папы водили своих детей за ручку или возили на санках.
И Матвей Изотович вдруг подумал: ведь и у него есть сын, с которым он тоже мог бы здесь погулять. Как счастлив и доволен был бы Сережа!
Но каникулы кончались, на завтра назначено производственное совещание. Нужно составить план работы на второе полугодие, сходить в гороно, попросить денег в райфо… Матвей Изотович утешал себя тем, что Сережа еще маленький и едва ли сможет сполна оценить всю эту праздничную красоту. Но вот в следующем году… Младшего, как и примерные родители, он привезет на санках, старшего тоже непременно возьмет с собой. Разумеется, если Слава захочет. Словом, целый вечер, а то и не один будет посвящен собственным детям.
Но миновал еще год. Снова наступили зимние каникулы. Были туристические походы со старшеклассниками, лыжные вылазки, соревнования по конькам и
хоккею… А вот со своими мальчиками Матвей Изотович так никуда и не выбрался…
Домой приходил усталым, с чувством исполненного долга. Утешался тем, что дети не так уж одиноки, к ним приставлена мать-педагог.
Но с сегодняшнего дня нужно заняться ими. Куда это годится, – при живом отце дети скучают по нему, словно по дорогому гостю.
Туман постепенно рассеивался. На востоке, над крышами домов появилось пятно. Оно становилось все шире, яснее. Это сквозь занавес тумана проступало позднее октябрьское солнце.
Все четче очертания ближайших домов, фигуры прохожих. Вот уже на расстоянии
пяти-десяти шагов можно рассмотреть лица.
Много знакомых у Матвея Изотовича. Все это родители учеников или рабочие с предприятия, шефствующего над школой. На каждое приветствие Андронников отвечает каким-то юношеским порывом благодарности. Довольная улыбка не сходит с его лица.
Но особую радость Матвею Изотовичу доставляют встречи со школьниками. Увидит его какой-нибудь первоклассник, почтительно замрет на месте, смотрит обожающе, взволнованно скандирует: «Здравствуйте, Матвей Изотович!» И прохожему, оказавшемуся поблизости, с величайшей гордостью: «Наш директор!»
Андронников поглядывал по сторонам: почему-то до сих пор не встретился ни один ученик. Ну да, воскресенье, наверное, валяются в постелях. Во второй половине дня будут ходить целыми косяками. Легки на помине! Смеясь и оживленно жестикулируя, навстречу ему шли Данчук и Вьюнов.
Сейчас ребята поздороваются, начнут болтать с сыном. Спросят как зовут мальчика, сколько ему лет… Кого он больше любит – папу или маму. А завтра чуть не всей школе станет известно каждое слово из их беседы. Ученики очень любопытны до всех подробностей личной жизни педагогов.
Но что это? Десятиклассники вдруг притихли и, подтолкнув друг друга плечом, поспешили перейти на другую сторону улицы. Может, они не заметили директора? Нет, это было не так.
Матвей Изотович спустил с рук ребенка, изумленно посмотрел им вслед. Сразу же пропал интерес к красоте осеннего утра.
Данчук и Вьюнов шли по другой стороне улицы. Вот Игорь полуобернулся, скользнул взглядом по фигуре Андронникова и, что-то сказав товарищу, втянул голову в плечи.
– Пойдем к маме, – сказал Матвей Изотович сыну и крупно зашагал в сторону своего дома. Раздосадованный Сережа плаксиво захныкал, упирался ногами, вырывал руку. Он не хотел домой.
– Хватит, хватит! Чего тут хорошего? Туман, сырость, – возражал Матвей Изотович, искренне почувствовав нелепость ранних прогулок.
Дома, сняв пальто и бросив жене: «Дина, пожалуйста, раздень сына», – ушел в свою комнату. Теперь, не скрывая досады, не заботясь о выражении лица, можно было осмыслить сложившееся положение.
Как на это ни закрывай глаза, вопрос ясен. После злосчастной истории с десятым «А» в его взаимоотношениях с выпускниками что-то надломилось. Не стало прежней искренности, не помнит он, чтобы за последние две-три недели кто-нибудь из них зашел к нему в кабинет. А сколько прежде выслушивал он идей и предложений по оформлению школьного здания, колонны демонстрантов, зала к праздничному вечеру. Обиделись? Так неужели не поняли, какой проступок совершили, как виноваты перед школой!
6.
Свой очередной отпуск Соболева провела в Феодосии. Она приехала домой, когда Галя была в школе. Елизавета Александровна обещала известить ее телеграммой, но передумала: не хотела отрывать от занятий.
У ворот Соболеву встретила Жучка, маленькая, пушистая дворняжка. Узнав хозяйку, собака весело запрыгала, заскулила, сверкая мелкими белыми зубами. На двери дома висел замок. Елизавета Александровна поставила чемодан на землю, приподняла камень у крылечка. Ключ лежал там. «Значит, ждала», – подумала она о дочери и вошла в квартиру с чувством, понятным и знакомым каждому, возвратившемуся в родные места: всюду хорошо, а дома лучше.
Счастливая и взволнованная, Елизавета Александровна прошла вперед, и вдруг ей показалось, что все предметы, заполнявшие комнаты, сдвинулись, наступая на нее… После просторных вестибюлей санатория здесь все было настолько миниатюрным, что появилось опасение, как бы неловким движением не опрокинуть чего.
В небольшой квадратной прихожей, в темной спаленке и двух других комнатах чисто и свежо. Елизавета Александровна подошла к зеркалу, провела ладонью по темным, гладко зачесанным волосам. Что-то новое появилось в ее строгом облике. Ну да, загар, ровный, южный загар и какая-то ясность во взгляде. Там, на юге, Соболева отдохнула душой от всех своих нелегких дел и забот вдовы и матери. Она была окружена доброжелательством, уважением и даже вниманием.
Короткое путешествие в мир своей молодости и мечты…
Женщина еще раз всмотрелась в свои помолодевшие черты, усмехнулась: быстротечный обманчивый сон. И вот пробуждение. Но не почувствовала ни огорчения, ни сожаления: в каждом возрасте есть своя цель… Со временем ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. И все же хорошо, если ты не одинок, не совсем одинок.
Сердце Елизаветы Александровны переполнилось теплом, когда она мысленно вернулась к дочери. Галя составляла весь смысл ее жизни.
Соболева вышла во двор, чтобы проверить свое хозяйство – десяток кур и «побеседовать» с Жучкой.
За месяц отсутствия она так соскучилась по всему этому… Даже покосившийся забор казался ей родным и милым. Он был поставлен мужем за год до смерти.
В третьем часу пришла Галя.
Елизавета Александровна стояла у окна, дожидаясь ее. Девушка еще издали увидела улыбающееся лицо матери и, как козленок, боком, задыхаясь от радости и давясь собственным визгом, бросилась к ней.
