скачать книгу бесплатно
На берегах Угрюм-реки (из рассказов геолога)
АНАТОЛИЙ МУЗИС
Музис А.И. Фронтовик, геолог, писатель, поэт. Работал на Енисее, Колыме, Чаре. "Карта четвертичных отложений зоны БАМ" удостоена "Дипломом ВДНХ". Опубликованы 40 научных статей, 8 сборников повестей. …Когда, путник, ты поплывешь на комфортабельном теплоходе по бывшей Угрюм-реке, когда ты увидишь по ее берегам благоустроенные города и поселки, услышишь смех и веселую песню, вспомни тех, кто с ружьем и котомкой, с молотком и компасом отпечатывал первые шаги на болотах, кто проводил катера через пороги. Они заслуживают памятника, и нет большей награды человеку, чем благодарная память о его труде
1. Край сказочных богатств (пролог)
Группа людей вышла из леса и остановилась. Среди песчаных берегов спокойно текла река, а вокруг на сотни километров по-прежнему простиралась тайга. Суровые горные хребты Кодар и Удокан окаймляли ее по горизонту темными мрачными силуэтами. Вечная мерзлота подстилала болота. Над головой тучами висел гнус. Дикий, суровый, неизведанный край – такой увидел Чарскую котловину участник Сибирской экспедиции Российского Географического общества поручик Усольцев, посетивший ее более ста лет назад, в 1857 году.
Сейчас синее небо над Чарой наполнено гулом самолетов.
Им одним не мешают ни высокие хребты, ни густая чаща тайги, ни мошка, ни болота. Одна за другой садятся на Чарский аэродром тяжелые серебристые машины. Нескончаемым потоком текут грузы, прибывают новые партии изыскателей: геологи, гидрологи, буровики, взрывники…
Давно доходили до людей слухи о богатствах северного Забайкалья: медь и золото, молибден и асбест, уголь и гидроресурсы, лес и пушнина. Но только теперь, около пятнадцати лет назад, геологами было установлено окончательно, что в недрах Удоканского хребта скрываются неисчислимые залежи медной руды.
Наминга! – так называется место, где впервые была найдена медная руда. В переводе с эвенкийского это слово означает «ущелье».
Наминга! – теперь это слово звучит как синоним обширных площадей меденосных песчаников.
Наминга! – это в будущем крупнейший промышленно-экономический район Забайкалья. Здесь будут рудники и обогатительные фабрики; здесь возникнет город, подобный Норильску; сюда протянется нитка железной дороги, а по проводам пробежит электрический ток. Как круги по воде расходятся вокруг Наминги экспедиции: геологические, гидрологические, геофизические, поисковые… В орбиту Наминги втянуты местные жители: каюры-оленеводы, лоцманы, проводники-охотники. На службу экспедициям поставлена армия авиаторов.
Еще бы! Ведь для того, чтобы собрать первые сведения Усольцеву сто лет назад необходимо было преодолеть лишь мрачные горные хребты, а теперь препятствием на пути к подземным «кладовым» является слабая изученность края. Нужен своего рода подземный «путеводитель», который позволит определить, где еще залегают меденосные песчаники, укажет наилучшие участки для трассы железной дороги, выявит промышленные запасы… воды. Да, воды! В этом крае вечной мерзлоты и обширных болот не хватает воды, чтобы обеспечить промышленный комбинат и будущий город. И в числе прочих надо решить проблему: когда возникли горы, хранится ли на дне впадин уголь, содержится ли в песках россыпное золото, нет ли поблизости крупных залежей глин?
Перед пассажирами, прибывающими в Намингу, открывается удивительно интересный край. Первые два часа полета под ними простиралось однообразное Витимское плоскогорье. Тайга, тайга, тайга. Темные ленточки рек с оторочками желтых берегов. Редкие населенные пункты. А теперь земля как будто вздыбилась. Острые вершины тянутся к крыльям самолета, сейчас заденут его серебристую обшивку.
– Да, – в раздумье говорит один из пассажиров. – Нелегко здесь проложить трассу железной дороги…
А внимание привлекает уже новое удивительное явление: впереди, среди общего зеленого фона тайги и болот какое-то странное желтое пятно. Самолет приближается к нему и путники не верят своим глазам: под крылом пустыня, забайкальские Кара-Кумы! Желтые гряды дюнных песков застыли словно морские волны. Ветер гонит по ним шары перекати-поля, не хватает только каравана верблюдов. Но что это? Караван! Только по пескам идут не верблюды, а олени! Они не пугаются, не вздрагивают, когда самолет пролетает над ними. Слишком привычной, даже для оленей, стала для них эта машина.
А к западу от песков округлые, отполированные льдами скалы рассказывают уже о другой эпохе – ледниковой. В больших озерах, как будто растворилась чернота гор. Называются они – Большое Леприндо, Даватчан, Малое Леприндо. Окружают эти озера морены – вынесенные ледниками с гор груды песка и камней.
…А еще далее на запад широкая долина реки Сюльбан выводит на простор Муйской котловины. По ее краям также высятся черные горы, а между ними лежат опять пески. Могучая река пересекает с севера на юг и котловину и обрамляющие ее горы. Туда сейчас держит курс самолет, на котором среди прочих пассажиров, лечу и я. На этой реке нас ждет катер. На ее берегах стоят наши олени. От нее нам предстоит не близкий и не легкий путь обратно – от дальних окрестностей меденосной Наминги до самого ее сердца. Мы должны будем совершить обзорный маршрут через Сюльбан, Леприндо и Чару, дать специализированное описание природы, рассказать о суровых свидетельницах былого оледенения – моренах, раскрыть тайну происхождения песков, выполняющих котловины.
Так где же располагается этот край сказочных богатств и удивительных контрастов? На каких картах искать его? И что это за река, которую писатель Шишков назвал Угрюмой?
…Выбегая из-за Байкала уходит на восток, на соединение с Амуром-батюшкой великий Транс-Сибирский тракт. Он соединяет Сибирь с Дальним Востоком – издавна заселенным русскими людьми.
Начинаясь недалеко от Байкала, несет на север свои могучие воды река Лена. Этот путь также ведом русскому промышленному люду. Уже в 1682 году российский казак Петр Бекетов основал на Лене Якутский острог, положивший начало городу Якутску. А что за край лежал между верховьями Лены и Амура? До середины ХIХ века о нем говорили как о хаосе неизведанных гор и речных потоков, бескрайней тайги и обширных болот; как о крае вероятно богатом, но не заселенном.
Но вот, летом 1846 года поисковые отряды иркутского купца К.П.Трапезникова и чиновника К.Г.Репинского обнаружили на Лене золото. Со сказочной быстротой облетела эта весть Россию. На «Золотой Лене» возникают прииски, прокладываются дороги, вырастают все новые и новые поселки. Но путь к ним долог, ох, как долог. Чтобы добраться от Иркутска до города Бодайбо, необходимо было проделать около 2000 км кружного пути на самых различных видах транспорта. А к югу от Бодайбо, менее чем в тысяче километрах, пролегал великий Транс-Сибирский тракт.
Найти кратчайшую дорогу через необжитый «угол» – так можно было бы сформулировать задачу исследователя, отважившегося пуститься в подобную экспедицию.
Таким исследователем явился известный русский путешественник-географ князь – революционер Петр Алексеевич Кропоткин. В мае 1866 года он сплыл по Лене к устью Витима. Там нанял лошадей и, придерживаясь долины реки Витим, углубился в страну, о которой по сути не было никаких сведений.
В наш век первоклассных топографических карт, век авиации, аэрофотосъемки и радио трудно представить себе как двигался этот маленький отряд, состоявший из 13 человек и 50 лошадей. Кропоткин пишет, что он руководствовался в выборе маршрута, найденной еще при подготовке экспедиции, небольшой картой, вырезанной ножом на куске бересты неизвестным охотником эвенком.
Путешествуя по направлению к Муйской котловине, Кропоткин выявил и дал названия ряду хребтов – Ленско-Витимский, Делюн-Уранский, Северо-Муйский, Южно-Муйский.
Во второй половине августа путешественники добрались до Задорного, одного из приисков Баргузинского округа. В начале сентября они прибыли в Читу. Кропоткин подробно описал рельеф страны, собрал первые сведения о ее геологическом строении, вулканах, особенностях растительности и животного мира. За Олекмо-Витимскую экспедицию Русское Географическое общество присудило Кропоткину золотую медаль. Небезынтересно отметить, что Кропоткину в период этого путешествия было всего 24 года.
Кропоткин прошел по Витиму не увидев, по сути, ни одной живой души. Лишь на реке Муе, писал Кропоткин, они встретили небольшое поселение якутов, которые года за три перед этим пришли сюда с верховий реки Куянды. Якуты поставили на Муе восемь юрт и имели 10 голов рогатого скота и 5 лошадей. Это были первые и единственные обитатели края. То было в 1866 году, а уже в конце 80-х годов витимский горный исправник Траскин сообщил в одном из своих донесений: «В тайге такой наплыв рабочих, что положительно нет от них отбоя… Сибирцы, нижегородцы, вятичи, пермяки, пензенцы и уфимцы со всей Сибири, даже с Амура, тянутся в Витимскую систему.»
Основной путь был по Лене, но многие спустились по Витиму. Два десятка бревен сплочены гибким ивовым прутом. Плещется за кормой тяжелое весло, направляет плот на стрежень. У ног серая котомка, впереди неизвестная даль.
Река по началу спокойная, с песчаными косами и отмелями, уходящими в темную глубину. Изгибается, меандрирует, бросается от одного берега к другому. Широкие возвышенности по берегам чередуются с еще более широкими понижениями. Безжизненная земля. Леса низкорослы и разрежены. То тут, то там обнажаются желто-бурые пятна ни чем не прикрытых грунтов. Редкие тропки, еще реже зимовья. Но вот русло Витима спрямляется, берега становятся круче, выше, впереди темнеют горы. Земля как будто бы поднимается, а река, наоборот, устремляется куда-то вниз. Куда девалось ее былое спокойствие. Втягиваясь в глубокую щель между гор, вода стремительно несется вперед. Бурлит на камнях, мчится на гладкие черные стены. Кормчий грудью навалился на кормовое весло. Сейчас все зависит от его сноровки.
И как раз сейчас, когда нельзя отвести глаз от реки, по берегам появляются прииски – Многообещающа коса, Ивановская коса… Не здесь ли зарыто счастье путников? Нет, глазам прибывающих открывается одна и та же удручающая картина: муравейник людей, одетых в разноцветные рубахи, копошится на песчано-глинистых уступах. Тачки вереницей медленно поднимаются кверху и с грохотом скатываются вниз. Пыль стоит столбом, лезет в глаза, в нос, смешивается с потом, превращается в грязь, покрывающую все тело. Звякают пудовые ломы, густо стоит в воздухе брань.
А если путники заглянут в шахты, им открывается картина еще более мрачная. На глубине 25—40 м от вертикального шахтного колодца отходят горизонтальные штреки. Забои каждый приблизительно на четыре человека. Полуголые фигуры ворочаются в темноте, при свете малюсеньких коптилок. Инструмент тот же – лом, кайло, лопата, тачка. Простейшим воротом поднимают бадью с породой наверх. В промежутке с бранью звучит песня:
– Мы, по собственной охоте,
Были в каторжной работе
В северной тайге.
Там песок мы промывали,
Людям золото искали,
Себе не нашли…
Одуматься бы! Вернуться, пока не поздно!
Но, навстречу потоку голодных людей, дразня их алчное воображение, поднимаются единицы, которым выпал «фарт» – удача! Проехать вверх по Витиму можно было только зимой. На золото нанимали ямщика, запасали овес на дорогу. Ехали по несколько семей. Огромными снежными сугробами высились зачехленные снегом острова. Между ними тоже белая, но ровная, изгибающаяся полоса – Витим. Узенький санный след. Темной ниткой тянется по вдоль белого полотна, вьется, уводит вперед, туда, где над снежными холмами высятся черные громады гор. Их вершины тоже покрыты снегом, но на отвесных скалах – а склоны гор почти все скалисты – снег не держится и горы издали кажутся огромным черным барьером, загораживающим путь. Но путь не загорожен. Зимник по Витиму выведет на Большую Землю, если…
Катятся сани. Бодро бегут по морозцу лошади, хрустит снег под полозьями, мужики «утонули» в широченных тулупах, твердо держат меж колен заряженные берданки. Бабы поверх полушубков повязаны шерстяными платками, ноги укрыты оленьими шкурами. Ребятишки укутаны так, что одни только глазенки поблескивают наружу. Катятся сани. Скрипят полозья, не слышно бубенцов. Едут как можно тише: не привлечь бы внимание самого страшного зверя – двуногого! Скарба немного – зачем везти с Муи рухлядь. Драгоценный мешочек с желтым рассыпчатым «песком» – а может и не один – запрятан надежно. Ни на соседних санях, ни ямщик не знают, где он. Но далеко уже летит весть – едут с золотом! Значит, смотри в оба. Долог путь. Высоки горы. Широка тайга. За день не доехать. И за два тоже. Значит, надо где-то останавливаться, ночевать, ужинать, завтракать.
По дороге стоят зимовья – заезжие дома.
– Ты уж нас привези к надежным людям, – просят ямщика.
Тот кивает бородой, неотличимой от поднятого воротника бараньего тулупа – все обындевело.
А вот и заезжая. Горячих коней покрывают мешковиной – не простыли бы, сани затаскивают под навес, люди гурьбой вваливаются в избу. Сбрасываются тулупы, развязываются шали, выпрастываются из одежд ребятишки, бегают по полу, топочут, рады размять ноги.
На столе ведерный самовар. В печи полыхает огонь, бурлит вода в горшках: мясо ли, рыба ли варится – не важно, было бы варево.
Гости выставляют на стол штоф «зелененькой». Но сами не пьют. И спать ложатся, берданки кладут под бок – случается, откроешь ночью глаза, а хозяин уже стоит над тобой с топором. Тогда либо гости, либо «хозява» – кому-то не жить.
Беспокоен сон гостей. Мужики спят по очереди. Сидят, курят, беседу ли ведут вполголоса, так ли дремлют, глядя на огонь. Дежурят, мал мешочек с золотом, а тяжело его везти. День проехали – слава богу! Переночевали – еще слава богу! А что завтра? Не грянет ли из-за куста выстрел? Заветный мешочек не отберут – народу едет много, все вооружены – отобьются. А урон будет. Сам ли падешь, жену ли стрелят или ребятишек. Или коня свалят. Ну да ладно. Будет день, будет видно. Даст бог, не пропадем, проедем…
И, наконец, Романовка. Большое село на Читинском тракте. Слава богу, доехали. Пронес господь…
И потекло золото – как сквозь пальцы. Годами копленное, трудами – праведными и неправедными – добытое, соленой слезой, а иной раз и горячей кровью, что на вкус солоновата как слеза, смоченное. Потекло. На водку. На красный товар. На диковинки невиданные. Потом хватятся мужики – мало осталось в мешочке. Остепенятся. Поставят хозяйство – дом срубят, купят корову, лошадь. Начинается жизнь. Какая? Как кому. А не сумеет удержаться, тряхнет последний раз пустым мешочком, а весной снова на плотах вниз по Витиму, на трудную жизнь, на поиски богатства не им припрятанного, не им оставленного.
Много жизней взял этот край.
Дорогую дань платили Золотому Дракону. Но особенно дорогую дань он взимал на нижнем Витиме. Бодайбо, Апрелевский прииск. Ленский расстрел 1912 года. Эхо его вынесли воды Витима в Лену, а та разнесла его по всему свету. Много воды унес за эти годы Витим. Еще совсем недавно здесь гуляли персонажи из романа Шишкова: Фильки-шквореня, китайцы-спиртоносы, старатели, предприимчивые «хозява», державшие прииски или торговлю, темные люди из леса, лица которых никто не знал – убийцы и грабители. Им под стать были грабители-бандиты в начале 20 годов в первые годы после революции. В отличии от первых они грабили в открытую. Но вся эта накипь сбежала, рассеялась, сгинула под напором частей Красной Армии. Наступило затишье. Страна еще не имела сил и средств заниматься такими далекими и труднодоступными уголками. Только буровые скважины и просеки, оставленные проектировщиками Байкало – Амурской магистрали (так называемый БАМпроект) пересекли край и как надежда, как веха будущего на реке выше поселка Спицино у самых Южно-Муйских «ворот» остался столб с надписью: «Станция Витим». Это было в 1940 году.
С тех пор прошло более 20 лет…
2. На барже. Многообещающая коса. История с оленями
Катер тянет баржу по Витиму. В переднем отсеке баржи грузы, накрытые брезентом, в заднем – натянута палатка-шестиместка. Она должна спасать геологов от дождя и холода. Но сейчас над Витимом солнце. Экспедиционные рабочие сидят на носу баржи и на корме, лежат на крыше кубрика, курят, рассматривают в бинокль берега.
Впереди черный барьер Южно-Муйских гор. Вершины припорошены снегом. Серая глянцевая вода течет спокойно, как масло. С гор по долине Витима, как из трубы, дует резкий холодный ветер. Катер, а за ним баржа, медленно втягиваются в эту «трубу». Зеленые острова остаются позади, скрываются за поворотом, за скалами, исчезают словно не были. От необъятного синего простора над головой остается только небольшой лоскут. Справа и слева поднимаются высокие отвесные скалы, лоснящиеся как уголь. И вода здесь под стать им – черная, лоснящаяся, чуть отливает зеленью, как бутылочное стекло. Но ее спокойствие обманчиво. Легкая пена. Волна. Баржу покачивает.
– Шивера! – говорит уполномоченный продснаба, сопровождающий грузы на Многообещающую Косу.
Шиверой называют в Сибири небольшие каменистые перекаты. Я киваю головой – мол, понимаю – и смотрю вперед. Там вторая шивера – более мощная. Белые буруны покрывают воду, из которой то здесь, то там высовывают свои обмытые лысины крупные валуны. 150-ти сильный катер «Победит» пыхтит натружено, выбрасывая из патрубка клубы дыма и копоти. Старшина Иван Суханов выглядывает из рубки. В бинокль мне отчетливо видно его обветренное лицо. Черная форменная фуражка надвинута на глаза. Блестит лакированный козырек, ремешок схватывает крутой крепкий подбородок. Суханов что-то говорит матросу. Тот у борта катера непрерывно проверяет глубину шестом. И не зря. Баржа то и дело толкается днищем о камни. Толкнется, вздрогнет и дальше.
Уполномоченный расстегивает плащ-дождевик, под который поддета меховая жилетка, и продолжает прерванный разговор.
– Рассказывают, давно-давно пал на землю Золотой Дракон. Голова его пришлась на Аляску, туловище на Колыму, а хвост протянулся до самого Забайкалья. Вот на кончике этого хвоста и расположилась Многообещающая Коса. Кто дал ей такое название? Что она обещала людям? Хвост ли Золотого дракона или несколько волосков с его драгоценной шкуры?.. Когда-то здесь был крупный рудник на золото. Триста домов стояли, а сама-то Коса чуть больше будет, если все эти дома в кучу сложить. Людно было, пока шло хорошее золото. Оскудел рудник, опустела коса. Отдельные старатели перемывали отвалы, но все уже было не то…
– А давно здесь стоял рудник? – спрашиваю я.
– Годов до двадцатых, однако, работали, не более.
– А сейчас что на Косе?
– Продснаб стоит. А еще экспедиция. Здесь сейчас везде экспедиции.
– На золото? – интересуюсь я.
– Есть и на золото. Но золото нынче не главное. На Косе теперь КИП-4 работает.
– КИП-4?
– Да. Комплексная изыскательская партия Сибирского гидропроекта. Ведут изыскания под створ гидро-электростанции. А всего их будет восемь: от Романовки до Мамы…
Так вот оно что! Еще недавно доходившие до нас неясными слухами вести о каскаде Витимских гидроэлектростанций – первая из которых должна дать ток Наминге – на Многообещающей Косе, уже облекается в плоть. За изыскательскими работами ведь недалеко и строительство!
Я оглядываюсь на тесные стены ущелья. Здесь есть что перегораживать. Можно представить себе какую силу обретет поток, когда белое тело плотины высотой в сто пятьдесят метров перегородит ущелье. Вода поднимется и в долине Витима и в его притоках, в верховьях образуются обширные водохранилища…
Я смотрю на обрывистые скалистые берега Витима, на густую щетину тайги в боковых распадках, на зубчатые гребни вершин и одновременно с восхищением во мне нарастает тревога: ущелье, чрезвычайно удобное для гидростанции, все больше и больше представляется мне непроходимым. «Как же здесь пройдут мои олени?» – думаю я.
Я не знал, что от Многообещающей Косы вниз по Витиму нет дороги. Многообещающую Косу мы выбрали как пункт встречи с оленями, потому что отсюда можно было идти не делая холостых переходов.
Мне и сейчас казалось невероятным, чтобы рудники и прииски на Витиме не были соединены дорогами с Муйской котловиной. Но природа часто ставит на пути человека неожиданное. И, на всякий случай, я все же спросил своего всезнающего попутчика-уполномоченного: можно ли берегом попасть из Косы в Спицино. В этом небольшом населенном пункте на северной стороне Южно-Муйских гор я оставил половину своего отряда.
– Попасть-то можно, – не очень уверенно сообщил мне мой собеседник. – Однако, давно уже теми дорогами не пользуются. Летом самый простой и короткий путь это водой; зимой – опять же Витимом по льду.
– Ну, а все-таки, – настаивал я. – Если мне нужно будет пройти берегом? Это возможно?
– Близкой дороги, однако, не будет. Есть тропа западнее Косы через Кедровку на Киндиканский перевал. Выходит она в Муйскую котловину, а там в болотах теряется. Этой тропой раньше плотогоны ходили. Отведут плоты в Бодайбо, котомку за плечи и обратно в Романовку, через Южно-Муйские этой тропой. Долго шли, – как бы предупреждая мой вопрос добавляет он: – Месяца два, хотя и ходоки были не нам чета – полста километров за сутки отмахивали.
– А по правому берегу Витима, что, совсем нет дорог? – все более тревожась, расспрашивал я.
– На правом берегу вишь Шаман голову поднял. Самая высокая гора. Никто никогда не ходил там, во всяком случае, ничего не известно об этой дороге.
Вот так история! Теперь мне становится понятным, почему на мою просьбу передать каюру Кириллову Иллариону Петровичу распоряжение, чтобы он шел на соединение со мной в Спицино, я получил с Косы непонятный мне тогда ответ: «Желателен Ваш приезд разобраться на месте».
И вот оно это место. Но, кажется, Многообещающая Коса мне ничего хорошего не обещает.
А Витим, тем временем, как будто немного раздвинулся. Берега стали положе, появились террасы и на них домики.
Пока катер причаливал баржу, я разглядел поселок. Он был довольно крупный. На окраине его стояла кузница и мастерские. В центре высились столбы с электрическими проводами. Каркас буровой вышки, перестук движка, лай собак, гуденье моторных лодок…
На берегу мне сообщили, что мои каюры, получив известие о нашем прибытии, перебросили свой табор к Косе и, видимо, я смогу найти их близ устья реки Тулдунь, что впадает в Витим выше поселка.
Я сразу направился туда.
Илларион Петрович Кириллов с хозяйкой ставили шатер. На каркас из тонких стволов берез, срубленных топором только что, так что еще сочился березовый сок, натягивалось неопределенного цвета полотнище с оконцем для трубы в одной из стенок. Под кустамилежали вьючные переметные оленьи сумы, легкие деревянные с замысловатой резьбой седла, а несколько поодаль – олени.
Дымил костер. Над огнем коптился чайник.
Я поздоровался и представился Кириллову. Он взглянул на меня, как мне показалось, не очень дружелюбно, затем что-то сказал по эвенкийски хозяйке и отошел со мной в сторону.
Мы присели. Он стал набивать трубку, сделанную из корня.
– Рад познакомиться, – сказал я. – Мы будем работать вместе…
Илларион Петрович Кириллов был почетным оленеводом Среднего Колара. Приземистый, крепкий, с открытым лицом и шевелюрой седых волос. Коммунист, орденоносец, пенсионер он, ввиду нехватки каюров, сам изъявил желание работать в экспедиции.
И внешне Илларион Петрович производил очень хорошее впечатление. Он, казалось, специально был послан мне, чтобы я мог фотографировать и писать о нем. Почему же он не отвечает на мои приветствия? Почему, хмуро раскуривая трубку, смотрит в землю?
Но вот он заговорил.
– Почему нехорошо делаешь? Зачем гнал оленей на Косу? Я бы в Спицино давно был. Сколько мучений принял. Хозяйка тонула. Я совсем дурной стал. Память терял. Хозяйка тонула бы, я бы тонул, все бы олени тонули… – Вопрос был по существу и ответить мне было нечего.
Радист Петров, сопровождавший при перегоне оленей, уже рассказывал мне, что переход у них был трудный, переправы через горные реки опасные. Что на одной из таких переправ оленя, на котором ехала хозяйка, снесло водой и потащило вниз по реке на камни. Петров рассказывал, как потерявший голову старик метался по берегу, а затем кинулся в воду. Не случись хозяйке выбраться в этот момент на берег, неизвестно как бы разыгрались дальнейшие события.
И я имел к этим казалось бы далеким от меня эпизодам непосредственное отношение. Это я распорядился гнать оленей на Косу, в то время как оказалось, что нужны они мне были в Спицино. Между Косой и Спицино расстояние небольшое – 25 километров, но попробуй-ка, пройди его. Чтобы попасть из Косы в Спицино нужно было пересечь водораздел Южно-Муйского хребта, а дорог, по крайней мере, близких дорог, не было.
Но, о дорогах речь еще была впереди, а сейчас мне необходимо было как можно терпеливее объяснить каюру почему случилось так, что оленей пришлось гнать на Многообещающую Косу. Я рассказывал ему как в Москве, занятые отчетом за прошлый год, мы не имели возможности познакомиться с районом, о котором, вообще-то, почти не было никаких сведений; что карты мы получили в самый последний момент; что я не знал не только о том, что буду работать в Спицино, но и о том, что существует такое Спицино, где я должен буду встретиться с каюром.
– Так получилось, Илларион Петрович, – говорил я. – Предполагали одно, а получилось другое.
– Как так – получилось! Инженеры, грамотные люди. Надо до начала все знать…
– Теперь-то что об этом говорить, – пытался изменить я разговор. – Давайте думать, как дальше быть… А главное, – говорил я, – нам было сказано, что оленей должен сопровождать радист с радиостанцией. Я не мог в то время в середине мая, прислать ему своего помощника-радиста. Он сдавал экзамены в МГУ. Переход оленей вместе с Петровым я считал обязательным, поэтому они и пришли на Многообещающую Косу.
Упоминание о Петрове еще больше осложнило положение. Оказывается, сам того не ведая, Петров обидел старика, обидел дважды. Во-первых, он понукал каюра всю дорогу, торопил и не дал даже ободрать оленя, который сломал себе ногу. Бросить мясо, не воспользоваться случаем устроить небольшой праздник – было с точки зрения старого эвенка неразумностью, глупостью. Во-вторых, его обидело, что Петров направил его в мой отряд, не посоветовавшись с ним. Илларион Петрович ничего не имел против меня, но «надо было собраться, посоветоваться, решить вопросы вместе».
Я согласился с ним. Я сказал, что да, теперешняя молодежь не имеет уважения к старшим, что, когда мы встретимся в Спицино и пойдем дальше на Сюльбан и Леприндо на Чару, все будет иначе, все будет хорошо. Я соблазнял его боевым карабином, обещал, что переход будет неспешным, что по всем вопросам перехода его слово будет решающим.
Но он все снова и снова возвращался к изначальному положению:
