скачать книгу бесплатно
– Случайно, – сказала она, хотя сама подумала о том, что все это не случайно. Во всем этом есть какая-то магическая связь. Не случайно Вильгельм им рассказал о древнегерманском боге Вотане, не случайно на рубеже, названном в его честь, им придется погибнуть, не случайно этот бог, как говорил он, еще и хозяин Валгаллы – чертога мертвых. Вот его дворец, куда попадают павшие в битве солдаты и где они продолжают свою героическую жизнь. Здесь на Пришибских высотах, где устроили им этот Валгалл, судьба определила последний день жизни. Вот и закончится для них война. Они знали, что не только день, но и бой этот будет последним, и каждый вспоминал, с чего начиналась их война.
2.
Волшебное летнее предвечерье небольшого провинциального городка средней полосы Украины. Обычная размеренная в такое время года и суток жизнь населения, нарушена тревожными ожиданиями. На подступах к городку идут бои, и неизвестно чем все кончится. На обычные заботы и хлопоты наслаивается проблема эвакуации. Смещаются привычные пристрастия и человеческие желания, уходят на обочину сознания, тем более, что удовлетворить их не имеется возможности.
Горожане ждут вечера. Когда солнце приблизится к горизонту, и потянутся по земле длинные вечерние тени, придет и умиротворение. И пусть это будет всего иллюзия, но она позволит улечься страстям и дать организму отдых хотя бы на время – до следующего восхода. Постепенно город окутывает фиолетовый саван, но огней на улицах не зажигают. Если у кого-то в доме и горит свет, то его маскируют плотными шторами.
Катя расстелила постель и легла. Ничего вроде бы тяжелого и не делала, а устала. Она помогала в райкоме комсомола сортировать бумаги и складывать их для отправки за Урал. Именно туда сейчас эвакуировались предприятия и учреждения. В этом городе жила тетя, старшая сестра мамы. Поэтому ее сюда и направили, и по легенде она приехала проведать тетю, да так и осталась в оккупации. А должна была действительно остаться при немцах для того, чтобы внедриться в их органы и добывать необходимые сведения. Она была этому обучена – закончила специальную школу разведчиков. Ее медицинское образование и сносное знание немецкого языка и определило характер задания. Она, Таисия Табаченко, уроженка Харьковской области, отныне Екатерина Каверина должна была пойти работать в лагерь для советских военнопленных санитаркой или медсестрой. В советские органы попала информация о том, что немцы из числа пленных вербуют диверсантов. В ее задачи входило выявлять этих людей и сообщать о них, а также о тех, кто соглашается уезжать на работу в Германию. Задача не сложная, но и не простая. Чтобы добывать необходимые сведения, она должна была подружиться или с полицаем, или с сотрудником лагеря.
Но пока Катя еще в глаза не видела ни полицаев, ни немцев. Война накатывалась, нагнетая ужас, а она, советская девушка гордилась собой, гордилась своим мужеством и тем, что ей поручили ответственное задание, выполняя которое должна остаться в стане врага, работать на него, общаться с ним. Она, Тася Табаченко – разведчица! Как бы ей позавидовали ее школьные подружки, которые, хотя и были девчонками, но всегда мечтали о подвиге. В связи с этим и будущие профессии выбирали. Тася мечтала быть хирургом и спасать людей. Представляла себя с полярниками на дрейфующей льдине, среди белых медведей, торосов и льдов. Всегда знала, что выдержит все трудности, преодолеет все невзгоды, потому что с детства закаляла себя. По утрам обливалась холодной водой, ежедневно делала пробежку вокруг стадиона, а потом зарядку с подтяжкой на турнике. Иногда ей говорили подружки: «Ты никак себя в солдаты готовишь?» На что она им отвечала: «Врачи – военнообязанные, а, значит, солдаты».
Принимая участие во всех начинаниях детей, а затем и подростков военного гарнизона, стремилась закалить себя физически, училась справляться с трудностями во множестве походов и в военных играх, что дало ей возможность впоследствии преодолевать все препятствия, стоящие на пути к цели. Она совершала многокилометровые переходы пешком и на лыжах, преодолевала горные и водные препятствия. Дочь военного с пеленок впитала в себя режим гарнизонной жизни, аскетизм быта и непреложность уставных отношений. Они сформировали ее мировоззрение, вошли в ее характер, определили межличностные отношения. Она относилась к тому типу людей, которых называли «правильные», а в институте ее окрестили «торпеда». Девчонки часто говорили ей: «Таська, ты прешь, как торпеда». Если она была уверенна в своей правоте, а она всегда была в ней уверенна, для нее не существовало преград. Наделенная от рождения обостренным чувством справедливости, она боролась за ее торжество везде и во всем, ни перед кем не расшаркиваясь, ни перед кем не пресмыкаясь, будь то декан, ассистент или студент.
Вот так эту «торпеду» и вынесло на гребень волны, которая теперь называлась войной. Сильная, организованная, спортивно развитая Тася Табаченко, оказалась достойным кандидатом в группу разведчиков, которую набирали среди студентов. Сейчас вспоминала напутствие майора Кочина: «Береги себя. Не забывай, что враг тоже хитрый. Ты хочешь его обхитрить, а он – тебя. Кто – кого, конечно же, выяснится, но чтобы было: ты – его, нужна выдержка, смекалка и мудрость. А еще – холодная голова. Никогда ничего не предпринимай сгоряча, не подумав, не взвесив все «за» и «против»». И спрашивала себя: «А с холодной ли головой она, вообще, решила идти в разведчицы?» В ее решении немаловажное значение сыграли чувства: месть за погибшего в приграничном районе отца в первые дни войны, куда он был командирован. О какой холодной голове можно было говорить? Месть фонтанировала из нее, она захлёбывалась в мести, она готова была лететь туда, где ползут эти гады по нашей земле и рвать их на части голыми руками. Тася не могла смириться с мыслью, что больше никогда не увидит его добрые, такие же, как у нее темно-карие глаза, не увидит в них радость от принесенной ею «пятерки», не услышит родной голос. И такой нестерпимой болью отзывались в сердце воспоминания об отце, что на глаза наворачивались слезы. Что с мамой и братом, она не знала. В последнем письме домой написала: «Мама, ухожу на фронт. За меня не переживай, постараюсь выжить…» Почти все медики уходили на фронт в госпитали или сандружины, и поэтому письмо Таси не вызвало удивления. Они ведь были военнообязанные и подлежали призыву.
Перед отправкой она основательно штудировала свою легенду, потому что не исключена возможность повтора вопросов в разной последовательности и с разных сторон. Ее будут стараться поймать, будут расставлять сети, применять хитрость и уловки. Поэтому учила легенду наизусть, в то же время, помня, что ответы не должны будут звучать, как зазубренный текст. В голове постоянно звучала фраза из напутствия: «Поступай по обстоятельствам, но с головой».
* * *
Чуть ли ни единственной силой, которая противостояла немцам на этом участке фронта, был тяжелый артиллерийский дивизион. Его орудия сняты с кораблей Черноморского флота, и дивизион укомплектован артиллеристами наивысшего качества, как в профессиональном, так и в моральном отношении. Позиция артиллеристов находилась недалеко от Днепра. Река текла по левую сторону, а по правую – уже пылал в пожарах город. Морские артиллеристы отражали одну атаку за другой, и мужества им было не занимать. Ни один вражеский танк не прорвался через их позиции к городу. Когда услышали за спиной взрывы, и грохот взлетевших в воздух мостов через реку, поняли, что отступать им некуда. Взрыв для них был, как приказ: «стоять насмерть».
Немцы перли напропалую, не считаясь с потерями. Они никак не могли смириться с появлением непреступной преграды на их пути, каковой являлся этот дивизион. Их бесило, что солдаты вражеской армии не сдаются на милость победителя, а огрызаются с тем большей силой, чем упорнее на них наступают. А ведь они уже были окружены, и сражаться далее не имело смысла. Но дивизион не отступал ни на шаг. Им был дан приказ стоять до конца. И они стояли. Погибали, но не сдавались.
На глазах у Константина схватились в последнюю рукопашную соседи батарейцы сорокапяток. Когда они расстреляли весь боевой запас, и, подорвав орудие, защищали орудийные дворики, им оставалось только встретить смерть. Конечно, бойцы могли сдаться в плен, но моряки в плен не сдаются. Плену предпочли смерть в бою. Они мужественно сражались и мужественно умерли, потому что, решив принять вынужденную смерть, совершили героический поступок.
Первых с напарником на батарее остались одни у орудия, и зарядили его последним снарядом. Вдвоем дотащили снаряд и уложили его в лоток казенника. Досылая снаряд, Костя еще не знал, что его товарища сразила пулеметная очередь, и еще что-то ему кричал, о том, что подпустим танк поближе и выстрелим в упор так, чтобы и танк подорвать и самим подорваться. Для этого танк должен был подойти почти вплотную. Но уже через мгновение понял, что остался один и один должен принять решение. От напряжения звенели мышцы, и звенело в голове. Он во всю мощь своего голоса и, выплескивая всю тоску и безысходность, заложил самый отборный мат. Этим матом он как бы опустошил себя, снял с себя невыносимую жестокую боль, которая рвала его на части. Это боль была не столько физическая, сколько моральная.
Константин ждал, когда танк, напрвляющийся прямо на него, подойдет поближе. Он торопил минуты, но они как будто остановились и не желали задуманного им столкновения. Не желал этого и танкист, потому что он остановил танк и начал разворачивать орудие в сторону артиллериста. Каким-то непостижимым образом немецкий танкист понял, о чем думает русский солдат. А Костя думал о том, что это его последняя цель и он должен ее уничтожить даже ценою своей собственной жизни. Все более настойчиво врезалась в опаленный боем мозг мысль: «Черноморцы не сдаются!» Он должен умереть, он должен избавиться от этой мысли вместе с последним выстрелом. Догадавшись о намерениях танкиста, Костя повернул рукоять спуска на себя. Они выстрелили одновременно. Его подбросило вверх и опустило на землю в нескольких метрах от орудия, засыпав землей. Он слышал автоматные очереди и даже обрадовался, подумав, что наши пришли на подмогу – успели все-таки, хотя откуда им взяться? Но немецкая речь рассеяла эту нечаянную иллюзию. Он понял, что они добивали раненых. Он притаился, и даже задержал дыхание, когда лающая речь прозвучала прямо над головой.
– Вставай русская свинья! Прими смерть стоя!
Он не пошевелился. И правильно сделал, потому что оказалось, что не ему это говорили, а кому-то, кто лежал неподалеку. По звуку он понял, что кто-то там поднимается, и его сразу же укладывает на землю автоматная очередь, сопровождаемая словами на плохом русском:
– Моряков приказано в плен не брать. Моряков приказано стрелять.
Шаги удалились. Значит, его не заметили, видно основательно земля присыпала. Сквозь щели между комьями он видел, что солнце клонится к закату и скоро наступит ночь. Не получилось у него умереть, придется жить. Чтобы сохранить жизнь, надо будет попытаться ночью переплыть на ту сторону Днепра, где еще были русские. Хотя он совершенно не был уверен, что русские еще там. Но, так или иначе, а надо будет уходить отсюда, а по дороге он уже решит, куда ему направиться.
Когда совсем стемнело, он выбрался из осыпи и, прежде всего, снял тельняшку и закопал ее в том месте, где только что лежал сам, предварительно поцеловав ее и попросив прощения за предательство. Уходя, добавил:
– Может быть, я так дольше проживу. Не так в глаза будет бросаться, что я моряк.
Его засыпало на дне окопа, поэтому его и не увидели немцы. Он перелез через бруствер, который значительно осыпался за время боев, и вышел из дворика. На том же месте, где его видел последний раз, дымил обгоревший танк. Он пошел по направлению к дороге, которая проходила недалеко от их позиций и которую они держали под прицелом, не позволяя немцам проскользнуть по ней в сторону города, но, сделав несколько шагов, вернулся. Ему было плохо оттого, что он оставил тельняшку, как будто друга предал. Не мог он так поступить. С такой радостью и гордостью он надел ее впервые, хвастался ею перед земляками, носил всегда так, чтобы она выглядывала из-под бушлата. А теперь… Гадко как-то стало на душе от такого поступка, от такой подлости, проявленной пусть даже ни к человеку, а к кусочку материи. Но, ведь это не простая материя – это тельняшка, за которую любой моряк способен жизнь отдать, а он ради жизни решил от нее избавиться. Раскопал, вытряхнул землю, и одел со словами: «Прости, за минутную слабость». Тут до его уха донесся едва уловимый гул. Он остановился, прислушиваясь. Гул нарастал. И он понял, что по дороге движется и скоро пройдет мимо него колонна немецкой техники. Он свернул к небольшому и редкому лесочку, тянувшемуся по склону балки в сторону города. Этим лесочком он и решил пока идти. А куда? Во-первых, надо попить, во-вторых, переодеться и в третьих – не мешало бы подкрепиться чем ни будь. В город заходить нельзя – там немцы и, вообще, нет смысла – ему в другую сторону. А ему больше негде ни попить, ни переодеться, ни подкрепиться. Но пока судьба дарила ему жизнь, пользовался ее подарком и думал о том, как подольше сохранить этот драгоценный подарок, хотя совсем недавно был готов с ним расстаться. Но тогда требовали обстоятельства, диктовали условия боя.
Оказавшись в безопасности, и немного успокоившись, он вдруг почувствовал, как ему хочется спать, ведь он несколько суток уже не спал. Спать опасно, и он решил идти. Но сон буквально валил его с ног, и он, пробравшись сквозь густой кустарник на самое дно оврага, отдался в его власть. Проснулся, когда солнце уже перевалило за зенит. Сквозь решето листвы на дно оврага проникали золотистые его лучи, падали ему на лицо. Он прищурился, и они рассыпались всеми цветами радуги. Вроде и войны нет. А что это было вчера и несколько суток назад? Изматывающие бои, безысходность и, как выход, смерть. Еще вчера он согласен был умереть, а сегодня хочет жить. А сегодня наслаждается жизнью во всех ее проявлениях. И, действительно здесь, на дне этого оврага не было войны. Здесь светило солнце, с ветки на ветку перелетали птицы, и их щебет казался таким громким, что ему становилось страшно. Значит, все-таки есть война, и ему страшно даже оттого, что щебет птиц может привлечь врага. Овраг, в который он попал ночью, оказался довольно глубоким, и по его дну можно было пройти, почти не сгибаясь под ветками деревьев. Их ветки так густо переплелись, что закрывали дно от обозрения сверху. Только куда приведет этот овраг, ему было не ясно. А идти по нему безопаснее, чем по лесочку и можно даже днем. Зря он испугался птичьего щебета. На дно этого оврага война не заглянула. Здесь был совсем другой мир, не реальный. Он должен был признаться себе, что к нему вернулись силы, он был не ранен, а, значит, должен выполнять свой долг, долг советского солдата, а он прохлаждается здесь в этой идиллии на дне живописного оврага. А где-то там, на войне идет бой и, может быть, кому-то так нужна сейчас его помощь.
Он бродил в поисках съедобных ягод, и почувствовал запах сырости. Это говорило о том, что где-то недалеко есть вода. И действительно, немного пройдя вперед, он увидел струйку. Она вытекала из расщелины между камнями со склона оврага. Он соединил ладони лодочкой и набрал в них воды. Вода была холодная и приятная на вкус. Тогда он лег на землю и припал к краю каменного блюдца, которое изваяла для себя падающая струйка. Напившись вдосталь, он откинулся, и некоторое время лежал, давая возможность влаги проникнуть во все клеточки своего организма. И только, когда он почувствовал, что весь напитался влагой, решил помыться, чтобы смыть с себя пыль и гарь сражений. Каменное «блюдце» оказалось неглубоким и воды в нем было не много, поэтому Косте пришлось долго повозиться, чтобы омыть себя. Зато потом довольный, чистый, ощущая прилив новых сил, двинулся в путь. По солнцу определил, что вскоре встретившееся ответвление оврага, приведет его к городку, огоньки которого он приметил ночью. По нему он и шел до следующего утра, стараясь не наступать на ветки и не создавать лишнего шума.
Как только рассвело, он выбрался из балки и осмотрелся. Казалось бы, что городок спит в розоватой дымке утра, если бы не вереница немецкой техники, змеей, вползающая в его главную улицу, которая являлась продолжением дороги. Разве кто-то мог спать в таком грохоте. От надрывного звука работающих моторов, в домах дрожали стекла. У Кости голова кружилась от голода, но он понимал, что соваться в этот город, все равно, что в пасть льву. Там ни только не раздобудешь себе пищу, а сам станешь ею. Хорошо, если эти части пройдут через город, а не будут в нем расквартированы. В таком случае ему надо будет искать другое поселение, может быть, деревню какую ни будь. В деревне немцам не комфортно.
Техника прошла, не остановившись в городе, но немцы на улицах появлялись. Увидел он и русских с повязками на рукаве, которые забегали в дома, выволакивали на улицу жителей, подталкивали их прикладами и уводили вглубь города. Сгущались сумерки. В одном из дворов он увидел девушку. Красивая, ладная фигурка – такая скоро станет жертвой солдатских или офицерских аппетитов. И так ему стало эту девушку жалко, и так у него защемило сердце, что он решил обязательно с нею познакомиться и предупредить об опасности, попросить, чтобы она ушла из города. Может быть, они даже вместе пойдут в какую-нибудь деревню. Он заметил, как при этой мысли чаще забилось сердце. Дождавшись темноты, черной пеленою окутавшей город, он стал осторожно пробираться к дому, в котором жила девушка. Спрятавшись под кроной раскидистой яблони, достававшей ветвями почти до самой земли, он наблюдал. В дом никто не заходил и из дома никто не выходил. Он понял, что девушка живет одна. Тихонько постучал в окно той комнаты, где горел каганец. Занавеску отодвинула красивая девичья рука с длинными тонкими пальцами, и он увидел лицо. Оно ему понравилось еще больше, чем фигура. Мягкий вопрошающий и в то же время доброжелательный взгляд карих глаз поразил его настолько, что он потерял дар речи. Он стоял и молчал, и не знал, что сказать. Сквозь видимую мягкость откуда-то изнутри проступала такая сила, что Костя осекся. Он понял, что ни он ее, а скорее она его будет защищать. Замешательство длилось мгновение. Но только он открыл рот, чтобы попросить ее о прибежище, как она, поняв по его виду, кто он и откуда, быстро скомандовала:
– Залазь! – раскрывая и вторую створку окна.
– Я лучше в саду буду, дай только воды.
Но девушка уже втаскивала его за плечи на подоконник. Внутренний голос предупреждал ее, что она поступает опрометчиво, что не имеет право этого делать, потому что оставлена здесь для задания, которое любой ценой должна выполнить, а может «засветиться» прямо сейчас. Но голос сердца, подавляя голос разума, командовал ее действиями.
– Иди за мной на ощупь.
По лестнице, стоящей в коридоре, поднялись на чердак. Катя хорошо ориентировалась в темноте, потому что не один раз по ночам проделывала этот путь. Она заранее готовилась прятаться от немцев, если придут с облавой. А на чердаке между потолком и крышей был тайник, в котором можно было пересидеть незамеченной. Туда она и вела парня.
– Как зовут тебя?
– Костя, Константин. А тебя?
– Хозяйка.
– Ну, хозяйка, так хозяйка, – обиделся он, униженный недоверием. Но тут же мысленно оправдал девушку: «война – сейчас доверяй и проверяй!» Увидев на его лице обиду, причем так ярко выраженную, как у ребенка, она смягчилась.
– Катя.
Катя показала ему тайник и пообещала принести одеяло и ужин. Вареную картошку со смальцем и слегка поджаренным лучком, он, вообще, никогда не ел. Все это употреблял по отдельности, но чтобы так, вместе – впервые. Это было очень вкусно, и он, пережевывая, нахваливал кулинарные способности хозяйки.
– Еще будут приходить оттуда? – она кивнула головой в ту сторону, где были бои, и откуда пришел Костя.
– От нас – нет. Никого в живых не осталось, – и Костя рассказал все, как было, – мне бы на ту сторону фронта пробраться, к своим.
– Отдохни немного, отъешся. Путь не близкий и опасный. Без моего разрешения в дом не спускайся. Сиди здесь, чтобы не произошло.
Утром она принесла тазик и воды для умывания.
– Я бы мог спуститься.
– Немцы шарят по домам. Сиди на чердаке и не высовывайся.
Спустя несколько минут, принесла в миске картошку в мундирах. Еще горячую. Над ней поднимался аппетитный парок. Нарезанное ломтиками сало, несколько кусочков хлеба, очищенная луковица, соль и ножик лежали на тарелке.
– Я уйду. Дождись меня. Может быть, я что-то смогу для тебя сделать.
Через маленькое окошко на чердаке он видел, что Катя ушла. Но он совсем не волновался. Даже мысли не допускал, что она может пойти и заявить о нем немцам. Если бы она была другая, она бы просто не пустила его. Зачем кормить, умывать, а потом немцам сдавать? Не логично. Но главным доказательством были ее глаза. Они смотрели на него как-то по-особому. Так никто на него еще не смотрел. И он понимал, такие глаза – не предадут, и стал спокойно ожидать ее прихода. Она пришла, когда уже совсем стемнело.
* * *
Костя молча наблюдал за Катей. Девушка собирала ему в дорогу рюкзак. Ее уверенные и даже можно сказать профессиональные движения, наводили на мысль, что она где-то обучалась этому, и, видно, не первого отправляет за линию фронта, помогает догнать своих. «Кто же она такая? Откуда такая уверенность и знание дела у обычной городской девушки?» – вопрошал себя он, но вслух не спрашивал. Ему было все это удивительно, и он хотел знать ответ, но в глубине души чувствовал, что не ответит. Прочитав его вопрос во взгляде, Катя сказала
– Не ломай себе голову. Сейчас такое время, что даже родной маме не во всем признаешься. Да, и не к чему тебе это. Для тебя сейчас главное перейти линию фронта и попасть к своим. И еще прошу тебя, не попадись к немцам в руки. Помолчала, потом добавила:
– А, если попадешься, ничего не говори обо мне, как будто ничего и не было, и ты меня никогда не встречал… и имя мое забудь. Никогда никому не называй мое имя.
Когда стемнело, они вышли из дома. Ночь была темной, безлунной. Тяжелые тучи заволокли небо, и, казалось, что вот-вот пойдет дождь. Сырой холодный ветер уже нес в воздухе дождевую влагу где-то недалеко идущего ливня. Костя подумал о том, что ему совсем не хочется промокнуть, ибо сушиться будет негде. Прочитав его мысли, Катя заметила:
– Нам идти недалеко. До дождя успеем.
И Костя в который раз удивился ее умению читать его мысли, чувствовать его душу, определять, что в ней творится. Удивительная девушка. Вот о такой невесте он всегда мечтал. Но разве сейчас время думать об этом?! Он пропустил ее вперед, чтобы хотя бы просто посмотреть на фигуру, запомнить какие у нее плечи, бедра, ноги. Он ощутил глубоко в душе какое-то волнение, сладостное и непонятное, и совсем неуместное и странное в этом окружающем их ужасе войны. Почувствовал и испугался, что его заметит Катя и, может быть, обидится. Он быстро пошел вперед, и услышал вслед:
– От себя не убежишь.
– Катя, прости. Я не хотел тебя обидеть.
– А я и не обиделась.
– Правда? Тогда жди меня после войны, я приду к тебе, – выпалил он, не ожидая от себя такой смелости.
– Приходи. Буду ждать.
Ему так хотелось поцеловать ее, скрепить их договор, но он побоялся сделать это. Дальше шли рядом и молча, крепко взявшись за руки. Он понимал, что тоже понравился девушке, и теперь надо было выжить на войне и придти на окраину этого поселка, как он пообещал. Его здесь будут ждать. «Его здесь будут ждать!» – кричала обуреваемая чувствами душа. Катя вдруг остановилась.
– Дальше ты пойдешь один. Тебя встретят в конце этой тропинки.
Они сжали на прощание крепче руки, не сговариваясь, дуэтом выдохнули:
– Живи! – и оба увидели в этом хорошее предзнаменование, в то, что они еще встретятся, хотя каждый из них еще минуту назад думал об их бессрочной разлуке. Это окрылило обоих, и они, улыбаясь, развернулись и пошли прочь друг от друга в разные стороны. «Как солдаты по приказу, – подумал Костя и вслух сказал, – а мы и есть солдаты». И ему тут же захотелось бросить еще один прощальный взгляд на Катю. Но, когда обернулся, ее уже не было на тропинке. Ему даже стало немного обидно: ведь знала же, что он обернется, могла бы и подождать, пока не скроется из виду.
Он, единственный кто выжил в пекле боя и миновал плен, сейчас ехал в товарном вагоне. Разгар боя, попытка добраться до жилья, где на каждом шагу его подстерегала опасность, настолько поглощали его, что было не до размышлений. За эти три дня произошло столько разных событий, которые, наслаиваясь друг на друга, вытесняли предыдущие, не оставляя времени на их осознание, анализ и выводы. А, сейчас, лежа на голых досках пустого товарняка, который гнали за украинскими остарбайтерами, мог немного расслабиться. Его никто не потревожит до следующей станции и в эти несколько часов он может себе позволить перебрать в памяти все, что с ним произошло. Ему не надо было напрягать свой слух, собирать силу воли в кулак, пробираться звериными тропами и самому превращаться в зверя, загнанного в ловушку зверя, который во чтобы то ни стало должен перехитрить ловца и миновать силки, что требовало нечеловеческого напряжения. Теперь, когда он позволил себе расслабиться, он вдруг почувствовал пространство. Именно почувствовал его зловещее дыхание, и по его телу несколько раз пробежала дрожь. Оно было во всем, что его окружало. Серое задымленное небо с низкими тучами чуть ли не спускалось на землю и выжидало, когда же ему будет позволено раздавить их, смахнуть с моста. Громыхающий на рельсах состав, деревянный с облупившейся от времени краской, а где и вовсе посеревшими стенками, вагон, сквозь решетчатое окно которого он видел Днепр. Там, внизу клокотала река, казалось, готовившаяся каждую минуту поглотить их, движущихся по дребезжащему мосту. Вода в реке не текла спокойным потоком, как это бывает обычно. Она бурлила, металась из стороны в сторону и пенилась. Ее стремительный бег прерывался подводными камнями и волны, спотыкаясь о них и, набегая друг на друга, образовывали буруны. В других местах воронки закручивали воду в спираль и увлекали в темноту и кошмар дна. Почти у берега наполовину в воде лежал искореженный состав. Стены вагонов, которые были над водой, представляли собой жуткую картину крушения. От огня полопалась краска и черные разводы копоти, покрывали то, что некогда было вагонами. Теперь это был металлолом. Он представил себе, что чувствовали люди, находящиеся в этом вагоне и ему стало жутко. Жутко было и оттого, что их состав тоже всякую минуту, может быть в таком положении. Рядом на мелководье стояли сваренные крест-накрест рельсы – противотанковые ежи.
И он понял, что рано расслабляться. Видимо теперь не скоро он сможет себе позволить это. Если до сих пор сам отвечал за свою безопасность, то в вагоне, в этом деревянном ящике, он, как в склепе. И здесь ничего уже не зависит от его силы воли, от его смекалки или даже желания. Он почувствовал, как весь ужас войны не только окружает, но и проникает в него. Проникает настойчиво, пытаясь поселиться в нем, обескуражить, подмять под себя, подчинить своим законам и навязать свои правила, свою философию. Но и этого ему было мало, он порождал страх. Он, черноморский моряк, который не боялся ни бога, ни черта, вдруг почувствовал его. Страх заползал под кожу, он проникал в мозг гаденькими мыслишками, которые метались в разные стороны, создавая хаос и панику. Они заставляли его выпрыгнуть с вагона, избавиться от этого ящика, который может похоронить его в себе. А с другой стороны – прыжок в воду с моста, да не просто в воду, а на пороги и в воронки – это неминуемая смерть. Но лучше умереть на свободе, чем в ящике. Он даже не мог предположить, как бы поступил, если бы в следующую минуту не перестали мелькать фермы моста, и состав не выкатил на берег. Прекратилось это жуткое дребезжание, перестали мелькать эти бурлящие беснующиеся воды. Под вагоном была земля. Размеренный перестук колес, в такт ему поскрипывание старого вагона, успокоили Константина, и ему даже стало стыдно за эти минуты слабости. Но то, что война, конечно же, заставит жить по своим законам, нравится ему это или нет, он усвоил, и принял это, как должное. Пока только спасал свою жизнь и пытался отыскать советские войска, понятия не имея, где их искать. Но то, что на востоке, знал наверняка, поэтому и ехал на восток.
Поезд замедлил ход, заскрипели соединения между вагонами. Состав зашипел, закряхтел, вздрогнул и, наконец, остановился. Костя услышал шаги и тихий голос: «На первой станции после того, как стемнеет, сойдешь. Я сейчас отодвину засов, потому что на станции опасно подходить к вагону. Лежи под вагоном, пока не уйдет состав. Счастливого тебе пути, друг». «Спасибо» – поблагодарил он проводника. Они с ним договорились, что он выйдет на небольшой станции перед городом, потому что на ней не такой строгий контроль. Под покровом ночи он должен был подойти к городу и отыскать указанный адрес. Отойдя от станции и углубившись в посадку, Костя вздремнул, прислонившись к стволу дерева, а как только начало светать, пошел к близлежащей улице. Густой утренний туман стелился над землей, покрывая ее молочной пеленой. Туман ему был на руку. В тумане он был не так заметен. Прошел километров пять. Вокруг – ни души: ни своих, ни немцев. Так бывает обычно на нейтральной стороне. Но на нейтралку обстановка была не похожа. Тогда он решил, что попал между эшелонами. Так бывает в промежутках, когда передовые части уже проследовали, а те, что за ними, еще не подоспели. На самом деле оказалось другое. Передний край стойко удерживали советские войска, а он попал в тыл. Вернее в тыловую оборону, войска которой размещаются на некотором расстоянии от передовой.
3.
В июле сорок первого Люся узнала от сокурсников, что набирают желающих в группу особого назначения для работы в глубоком тылу. В эти дни студенты бегали по военкоматам, пытаясь попасть на фронт. Она собиралась пойти на курсы медсестер, как ей предложили в военкомате, но когда узнала, что набирают групп для работы в тылу, изменила свое решение. В первый день собралось человек сорок. Им предложили заполнить анкеты, а потом с каждым разговаривал симпатичный, уже начинающий седеть, майор. Люсе казалось, что он говорил ей совсем не то, что хотел сказать, потому что в глазах читала: «Девочка, одумайся, останься дома!» После беседы к ним вышел совсем молоденький лейтенант и зачитал двенадцать фамилий. Услышав свою, обрадовалась, так велико было желание защищать Родину, что готова была пожертвовать собственной жизнью.
– Остальные свободны! По домам! – под неодобрительный ропот и возгласы разочарования и отчаяния, скомандовал лейтенант.
В этот же день начались напряженные занятия. Восемь мальчиков и четыре девочки, впитывая знания, старались всё запомнить. Записывать ничего нельзя, да и со шпаргалкой на диверсию не пойдешь. Надо всё держать в голове. Вечером Люсе казалось, что мозги гудят и переворачиваются, как каша в кипящем котле. Несмотря на то, что с памятью у неё было все в порядке, да и учиться любила, на этих курсах в первые дни оказалось трудновато, пока не привыкла к специфике подаваемого материала. Их учили стрелять из пистолета и винтовки, делать мины «нахалки», представляющие собой палку с привязанным на конце тротиловым запалом. Чтобы запал не отсырел, на него надо было надевать презерватив. Его не только брать боялись, но даже смотреть, ведь в группе были почти еще дети: мальчики – допризывники, две девочки, только окончившие десятый класс и Люся с подругой после третьего курса института. Никто из них презервативы в глаза не видел, а, если и слышал, то это была такая запрещенная тема, что о ней говорили только шёпотом. Но им пришлось побороть природный стыд и отнестись к ним, как к разновидности оружия. И все-таки, краснея и фыркая, девчонки отворачивались, когда мальчики учились надевать их на запалы. Пришёл черед и девчонок обучиться этому ремеслу. Никто не хотел первым.
– Дети, совсем еще дети, – сокрушался, поглядывая на них, майор и уже тихо, чтобы никто не услышал, добавил, – и куда мы их посылаем?! Ну, почему мы вынуждены такие девственные создания, нетронутые пороком и грехом, посылать на верную смерть…
В то, что кто-то из них выживет, он мало верил, хотя и очень хотел. Ни одна еще из посланных ими групп, не вернулась. Не вернулась и его дочь, ушедшая с предыдущей группой, хотя уже давно прошли все сроки их возвращения. Сначала первые группы готовили три недели, потом сроки сократили до двух недель, а на подготовку этой группы дали всего неделю. Чему можно было их обучить за неделю? «Необстрелянных, необученных, совсем детей посылаем на верную смерть, – мучился майор, которому приказано было руководить этими курсами, – как можно надеяться на то, что противник не будет брать в счёт детей?»
Они изучали мины, ползали, ходили по азимуту, знали все виды личного оружия, учились стрелять. Стреляли в крышку котелка. Люся попала со второго раза. Её похвалили. Всю группу зачислили в воинскую часть особого назначения. Её личный состав должен был проникать за линию фронта, вести разведку и совершать диверсионные акты, не давать покоя фашистам в тылу. Обучение молодых бойцов велось ускоренно. Через неделю после начала занятий, их одели в гражданскую одежду, снабдили рюкзаками, в которые было уложено все необходимое и отвезли в стрелковую дивизию. Люся вместе с группой своих товарищей получила первое задание – первое «боевое крещение». Шли вечером по железной дороге. Сопровождали их разведчики фронтовой части, показывая дорогу.
В дивизию на линию фронта они пришли утром. До темноты оставались в дивизии и «нюхали порох», как сказал им в напутствие майор. Здесь и увидели, какой он этот фронт. Окопы, обшитые внутри бревнами, штаб – в землянке, столовая в ложбине, сверху покрытая закамуфлированной сеткой под растительность. Их покормили. Как только стемнело, разведчики, идущие на операцию, взяли их с собой и перевели через линию фронта. Переходили под обстрелом, но никого из группы не ранило. Разведка пошла чуть вперед, группа на определенном расстоянии шла следом. Впереди река Нара. На ней маленький мостик. На мостике «кукушка» открыла огонь. Ранило одного из разведчиков. Группа успела прилечь и затаиться. Разведчики сняли «кукушку», и все пошли дальше. Перейдя мостик, углубились в лес. Уже светало. Лес неожиданно окончился, и они увидели впереди множество окопов. В одном из них лежали изрубленные на куски красноармейцы. Девочки побледнели и остановились от неожиданности – они первый раз встретились со смертью.
– Чего стали? Такое будет на каждом шагу. Если будем останавливаться, до конечного пункта не дойдем, – поучительно произнес старший группы.
Его звали Геннадий. Геля. Люся думала о том, что и здесь рядом с ней это имя, имя любимого. Где он теперь, ее Геля? Воюет, наверное, если не выполняет дипломатическую миссию. Когда же они теперь встретятся? И встретятся ли вообще? Ведь теперь они подданные враждующих держав!
Почему-то Люсе показалось, что слово «конечного» означает последнего в их жизни. И она впервые реально осознала, что идет на смерть. Никакой романтики – впереди смерть. Мученическая или внезапная. От такого открытия содрогнулась не только душа, но и тело. По нему пробежала противная дрожь. Люся оглянулась – никто ли не увидел минуты ее слабости. Кажется, нет. Каждый занят своим и внимательно смотрит себе под ноги: так их учили ходить, чтобы ветки не хрустели под ногами. А еще их учили помнить, что шашки надо укладывать плотно друг к другу, чтобы детонация была; после запуска взрывателя быстро убегать и многое другое, от чего зависел успех операции и их собственная жизнь. В гражданской одежде выглядели, как группа сельских ребят, идущих в лес по грибы.
В лес пришли, когда совсем стемнело. Разведчики ушли, указав им направление, в котором следовало идти. Шли то мелкими, то глубокими лесными оврагами, на дне которых попадалось множество ручейков и хлюпала вода. Обувь промокла, так как в темноте воду не было видно. Идти жарко. Ребята очень быстро выбились из сил и изошли потом. Тяжело дышали от быстрой ходьбы и изнывали от жары. Им приходилось еще тащить на себе тяжелые рюкзаки. У девчонок буквально подворачивались ноги. Никто из них прежде не занимался легкой атлетикой и не участвовал в марафонах. У них отсутствовала хоть какая-нибудь мало – мальски спортивная подготовка, и они физически были слабы, и не готовы к той нагрузке, которую им пришлось выполнять. Старший группы объявил привал. Все с радостью попадали на землю, сбросив рюкзаки. Его лямки так глубоко врезались в плечи, что Люся опасалась кровавых ран. Только этого ей сейчас не хватало! Да, и стыдно было оказаться слабачкой перед своими боевыми товарищами. Провела пальцами по ложбинкам: не выступила ли кровь. Пальцы были мокрые, но ведь они могут быть мокрыми и от пота. Чиркнула спичкой. Крови не было. Облегченно вздохнула. Надо бы, надевая рюкзак, лямки переместить, и дать натертым местам отдохнуть от нагрузки. Пока все отдыхали, две девочки пошли в разведку в деревню.
Немцев там не было. Принесли картошку, и все дружно принялись за ужин. Картошка в мундирах и свиная тушенка были роскошью по этим временам. Ужин запили водой из фляг. Пили не много – воду надо было экономить. Они последний раз пополнили фляги в дивизии, а потом – только случайные родники или колодцы. Это, как повезет.
Вскоре на пути попалась землянка. Старший пошел к ней, чтобы сориентировать карту. Зашел вовнутрь. В землянке жила бабушка. Рассказала, что из деревни всех жителей немцы прогнали в лес. Больше никого, кроме немцев, она не видела.
– А немцы здесь часто появляются?
– Проезжают, пьянствуют, горланят песни.
Это насторожило старшего – надо быть внимательнее. Бабушка ела хлеб из древесной коры с картофельными очистками. Боец оставил ей пару сухарей, несколько кусочков сахара и две сушеные воблы. В колодце у нее набрал воды в котелок и флягу, и пошел к группе. Воде обрадовались, потому что она у всех заканчивалась. По одному сходили к колодцу и пополнили фляги и котелки. Из котелков вода проливалась, и надо было умудряться нести их ровно, и не раскачивать. Все старались, потому что остаться без воды в летнюю жару никому не хотелось.
На карте обозначалась деревня, которую надо было незаметно обойти. Для этого пришлось углубляться в заросли, минуя поляны, маскироваться, переползать через дорогу. Голодные – продукты все на исходе, уставшие, удалялись от деревни. Если бы в ней не было немцев, пополнили б съестные запасы. Наступили сумерки. В здании школы орали песни пьяные немцы. Сквозь их ор прорывались жуткие крики девушки. Всем стало не по себе. Между чередой нечеловеческого звериного то ли воя, то ли рычания, прослушивалось «ма-а-мочка-а, спа-а-си-и-и!»
– Что они ей делают, – спрашивает Валя.
– Пытают, – отвечает Геннадий, – иголки под ногти загоняют. Что страшно? Но ведь ты на это подписалась.
После такого замечания все постарались спрятать свой страх, испугавшись осуждения товарищей. Но каждый с ужасом спрашивал себя: «Вынесет ли он такое?» Это был знак. Это был урок, который каждый четко усвоил, и решил живым к немцам в лапы не попадать. Отряд приближался к точке, где было приказано ждать человека с дальнейшими указаниями их действий. Сколько ждать, известно не было, но почему-то все решили, что у них есть еще время, по крайней мере, до утра, и решили развести костер, занавесив его плащ-палатками, чтобы он не был виден. На костре сварили суп и вскипятили чай. После сытного то ли ужина, то ли завтрака, уснули, как убитые. Оставили дежурного, предварительно бросив жребий. Первый раз за всю дорогу никто не проявил инициативы – сильно устали. С ужасом ждали, кому выпадет дежурить. Но тут Люся сказала:
– Целую ночь никто не выдержит. Давайте менять друг друга через два часа.
Так и решили.
На следующий день, затянувшееся тяжелыми свинцовыми тучами небо, не предвещало ничего хорошего. И, все-таки надеялись, что появится солнышко. Оно так и не появилось. А тяжелые черные тучи обещали вот-вот разразиться дождем. Ближе к полудню упали первые капли. Куда ни глянь, до самого горизонта висела серая кисея дождя. Справа и слева поверхность земли превращалась в болота и грязевые реки. По коре стволов даже самых толстых деревьев, стекали ручейки воды, как из чуть приоткрытых кранов. Когда же резкий порыв ветра сотрясал кроны, на плащевое полотно обрушивался настоящий водопад. Несмотря на то, что укрылись под плащ-палатками, вода находила отверстия, чтобы добраться до них. Они стояли по щиколотку в воде. Дождь шел долго. Уже стемнело, когда туча, роняя на землю последние капли, медленно поползла на восток, распадаясь на отдельные клочья. Они вынырнули из-под укрытия, и поняли, что потеряли ориентацию на местности. Решили здесь, посреди леса дождаться утра.
И вдруг ночь огласилась жутким волчьим воем, от которого у ребят поползли мурашки по телу. Страх заставил их шевелить мозгами и додумываться до самого невероятного, до такого, до чего никогда бы не додумались в обычной обстановке.
Ребята образовали наружный круг, в задачу которого входило бросать самодельные бомбочки, как можно дальше в волчью стаю, окружившую их со всех сторон. Волков притягивал запах крови раненного в ногу Жорика. Остальные, находясь внутри круга, занимались отделением пуль от гильз и извлечением из гильз пороха. Заворачивая его в листы, получали маленькие взрывпакеты. Вырванные из любимой книги листы, последний раз служили службу. Ближайшее пространство вокруг них заволокло дымом, неприятно пахло порохом. Взрывов, конечно, не происходило, но вспышка получалась очень яркой, похожей на вспышку магния, которой пользовались в старину фотографы. Это отпугивало волков. Они не осуждали животных, понимая, что это нелепо. Осуждать их за настойчивость и свирепость, все равно, что осуждать быка, бросающегося на красную тряпку. Они так были созданы, и выполняли свое предназначение на земле. Но от понимания этого, им не становилось легче, не уходил страх быть съеденными, да еще к великому позору, не выполнившими задания. Стрелять в них они не имели права, чтобы не поднять шума и не обнаружить себя. Да и не было смысла – волков было много. Посчитать из-за темноты они их не могли, но горящих глаз было достаточно, чтобы основательно напугаться.
Утром, несмотря на усталость, никто не захотел спать. Все спешили покинуть опасное место, и отойти от него, как можно дальше. Из случившегося сделали вывод: если этого не требует маршрут, вглубь леса не заходить. Но в данном случае, маршрут, как раз требовал этого – им надо было встретить человека, который поведет их дальше.
* * *
В условленном месте к ним вышел мужчина в штатском, лет тридцати. Одет он был как сельский житель, но в глазах светился далеко не сельский интеллект. «Это же сразу бросается в глаза, – подумала Люся, – зачем же он носит такую одежду, только еще более подчеркивающую это не соответствие? Тертый калач!» Она так и сказала ребятам, и все стали между собой называть его «Тертый».
Солнце, словно гигантский желтый сигнал светофора, висело над горизонтом. Люсе показалось оно тревожным, предупреждающим о чем-то, призывающим к вниманию, как и положено символически желтому цвету. Но ведь солнце во время заката всегда такое, почему же сейчас оно настораживало, словно предвещало беду, внушало тревогу и призывало к бдительности. К концу подходил очередной день их длительного перехода, ведь они шли в глубокий тыл.
К концу следующего дня они не думали ни о чем другом, что не имело отношения к утолению их волчьего аппетита. Не стали разжигать костер. Поели холодную тушенку с хлебом, запили водой. Уставшим, измученным жарой и тяжелым переходом, а теперь насытившимся, им больше всего хотелось спать. Они растянулись на теплой земле, ощущая ее мощные токи своими спинами. Довольные тем, что желудок теперь несколько часов не будет их беспокоить, прибавляясь ко всем трудностям и опасностям пути, а энергия жизни заполнит клетки их плоти, они сомкнули глаза, потому что больше всего на свете им сейчас хотелось спать. Но они должны были идти и продолжать свой путь до следующего назначенного пункта.
– Геннадий, – обратился к старшему группы Тертый, – пять минут лежим и встаем.
Совершив над собой титанические усилия, они встали на ноги и сначала нехотя медленно, а потом все быстрее и быстрее, набирая необходимый темп, сверив по компасу направление, пошли по заданному маршруту. Если бы не Тертый, они бы уснули, так велика была сила и власть над ними сна, и кто знает, чем бы окончился этот сон. Когда Тертый убедился, что им удалось прогнать сон, он покинул их, тем более, что уже показалась зубчатая стена леса, в котором они будут в относительной безопасности. Подождав, пока они удалятся от него на определенное расстояние, пошел своей дорогой. Но не прошло и получаса, как услышал рокот работающих двигателей машин, в той стороне, где он оставил юных диверсантов.
Солнце уже склонилось к самому горизонту, а лес, в который они должны были войти, был еще далеко. Ребята перешли дорогу и оказались в небывалой красоте. Густая и высокая трава по пояс была усыпана яркими цветами. Над ними простиралось голубое небо, и все вокруг заливало золотистое сияние солнца. Вдали виднелись подрастающие пушистые сосенки, а за полоской сосенок начинался густой лес. С криками восторга они бросились в эти живописные заросли. Но радость была недолгой. Откуда-то издалека послышался шум работающих моторов. И тут из-за поворота на дорогу выскочили грузовики с солдатами. Это было так неожиданно, что они растерялись. Им бы присесть в высокую траву и переждать, но не сообразили и, гонимые страхом, бросились бежать к лесу. На машинах заметили бегущих. И, учуяв неладное, погнали их на минное поле, объезжая с двух сторон. Раздались первые взрывы, и первые жертвы упали в траву. Останавливаться никто не стал. Все бежали, что было сил вперед. Люся неслась, сбросив с себя автоматически, не задумываясь, рюкзак, как лишнюю тяжесть, замедляющую бег, как помеху спасению. Она понимала, что каждая секунда может для нее оказаться последней. Мин не было видно, да и присматриваться было невозможно из-за скорого бега. Цветы, трава, песок мелькали перед глазами, словно кадры на экране в немом кино. Тут уж, кому повезет, кого Бог проведет между минами. Несмотря, на тяжелое дыхание, она шептала молитву «Отче наш», которой ее научила бабушка еще в детстве, до того, как она стала октябренком. В первое мгновение и не поняла, что спаслась. Только, когда боль от стегающих лицо и тело веток, стала невыносимой, она, наконец-то, догадалась, что уже в лесу под прикрытием его густой кроны и поросли. По шуму ломающихся веток, она определила, что не одна добежала до леса. Где-то еще там, в траве, она видела, что впереди ее бежал Гена, а справа Жора, но потом она потеряла их из виду. Люся видела только узкую полоску травы перед собой, в которую все-таки пыталась всмотреться, как будто бы она могла в ней высмотреть мину.
Спустя минуту, ребята подошли к ней.
