скачать книгу бесплатно
Сергей Дмитриевич в присутствии Верочки всегда чувствовал себя виноватым. Вот и сейчас, глядя в её сочувственно-встревоженное лицо, не мог сдержать извиняющихся интонаций.
– Что случилось?
– Ничего. Я хотела узнать, не надо ли помочь, в квартире прибрать…
– Верочка, не надо, я всё равно завтра рано утром уезжаю. Я ведь бросил все дела…
– Ну и что! В квартире всё должно быть чисто!
Решительно отстранив Сергея Дмитриевича, она попыталась пройти в комнату, но он покачал головой:
– Нет, нет, не стоит сейчас! Завтра, в моё отсутствие, если выкроишь минутку, зайдёшь и похозяйничаешь. Мне, честное слово, надо ещё многое сделать за этот вечер…
Вера опустила голову. Помолчав, прерывая слова придыханием, она сказала:
– Как знаете, Сергей Дмитриевич, как знаете…
Вера прекрасно понимала, что после смерти его матери уже не сможет вот так, нечаянно, заходить к нему, маскируя свои визиты под деловым предлогом.
Закрыв за Верой дверь, он прошёл в комнату и без сил опустился на диван. Сумерки заливали пространство комнаты. В их густеющей мгле Сергею Дмитриевичу привиделось лицо матери. Она укоризненно и грустно глядела на него. От этого взгляда у него перехватило дыхание, а колкий, нервный спазм выдавил из глаз горячую влагу. Переждав пару минут, Сергей Дмитриевич взял себя в руки. Не надо сейчас раскисать. В конце концов, он давно жил в ожидании фатального исхода болезни матери. Надежд на излечение никто из лечащих врачей не питал. Они только делали всё возможное для облегчения её страданий.
Сергей Дмитриевич зажёг свет. Рядом с диваном, на журнальном столике лежал большой, в красном плюшевом переплете, фотоальбом. Когда во время поминок по просьбе соседок ему пришлось альбом достать, он обнаружил в нем объёмистый пакет, но смотреть его тогда не стал.
Сергей Дмитриевич вскрыл пакет и высыпал содержимое на столик. Среди стопок счетов, разнообразных квитанций и прочих хозяйственных документов, он увидел два конверта, перевязанных красной тесемкой. Один из них, подписанный неровным почерком «Сереже», Сергей Дмитриевич отложил в сторону. Другой, с местным адресом, он хотел было убрать в общую папку для бумаг. Но мысль, что это письмо недаром находиться среди отложенных для него документов, побудила Сергея Дмитриевича присоединить его к первому.
Несмотря на то, что вставать нужно было засветло, чтобы успеть в аэропорт, Сергей Дмитриевич вынул из конверта с его именем небольшой листок, сложенный вдвое. Судя по почерку, матери с трудом далась эта пара десятков строчек. С трудом, но все же он смог разобрать ее слова, полные любви и нежности: «Сереженька, мой дорогой мальчик! Я знаю, что уже не дождусь тебя. Скоро я умру. Мой дорогой сыночек, как много я хотела бы сказать тебе. Но знай, – ради тебя я жила и выполнила волю твоего отца. Я всегда буду с тобой, чтобы ни случилось! Сережа, в пакете я приготовила документы, которые нужны будут тебе. В конверте, перевязанном красной тесемкой, будет лежать письмо от одного человека. Мой дорогой сыночек, я тебя очень прошу, отнесись к этому письму с особой осторожностью, чтобы оно не попало в чужие руки. Не надо перепечатывать его в свой компьютер. Я очень опасаюсь, что его сможет прочитать чужой человек. Прощай и помни, твоя мама всегда будет рядом…».
Сергей Дмитриевич, не дочитав, отложил листок. То, о чем просила его мать, всегда принималось без сомнений. Зная своего сына, как человека, умеющего предвидеть последствия любой цепочки событий, она не стала бы его просить понапрасну. Значит, эта просьба была основательна и серьезна. Так было всегда. Многим ее советам он часто следовал без раздумий. В тех немногих жизненных ситуациях, своевольное, бездумное игнорирование слов матери приводили к печальным результатам.
Сергей Дмитриевич добавил к двум конвертам несколько фотографий матери. Открыв ноутбук, не вникая в содержание, он привычно и быстро отсканировал все бумаги. Аккуратно сложив все бумаги, он открыл ящик письменного стола. Уложив пакет в коробку с домашним архивом, Сергей Дмитриевич взял листок с недочитанным письмом. Не торопясь, он просмотрел его с самого начала. Но до конца дочитать не смог. Сомкнув повлажневшие веки так и уснул, сжимая в руке листок с последним живым приветом от матери.
Уже в самолёте он вспомнил о другом письме. Достав ноутбук, Сергей Дмитриевич раскрыл файл с отсканированными документами. Лишь взглянув на первые строчки, Сергей Дмитриевич заинтересованно начал читать дальше:
«…я подумал, что не стоило Вас беспокоить. Раны воспоминаний затянулись, и уже прошло столько лет. Но силы мои истаивают. Потому меня всё больше тянет написать Вам об этом. Но я боюсь это сделать. Хотя сейчас время совсем другое, люди мало меняются. А потому я понимаю, что эти сведения, попади они в руки нечестных людей, нам с Вами уже ничем бы не навредили. Но Ваш сын может из-за них пострадать от карьеристов и завистников. Потому я хотел бы сам выбрать время и рассказать вам лично, что хранил всю свою жизнь. Как только почувствую себя лучше, я выберусь к вам. Хотя мы живем в одном городе, поверьте, сейчас по моим силам предпринять такую поездку все равно, что приехать с другого края страны. Старая хворь прихватила не вовремя.
Я обязан Вашему отцу много больше, чем просто жизнью. Вы ведь помните ту давнюю нашу встречу, когда я заехал к Вам после ранения. Тогда я многое Вам рассказал, но те рассказы касались только Вашего отца… ».
Сергей Дмитриевич посмотрел на обратный адрес и вспомнил, откуда отправлено это письмо. Этот адрес был ему знаком. Адресат жил в городе, где прошли его детство и юность. Мать регулярно получала письма, поздравительные открытки к праздникам, ко дню рождения. Читая их, она грустнела, вздыхала и на некоторое время закрывалась в своей комнате. Выходила она оттуда с покрасневшими, набухшими веками. Сергей понимал, что мать чем-то расстроена. Мальчишкой он всегда спрашивал у нее, что случилось, почему она плакала. Но мать, прижимая его к себе дрожащими руками, лишь вздыхала и молча качала головой.
Как-то, уже в студенческие годы, приехав домой на майские праздники, Сергей Дмитриевич поинтересовался отправителем этих посланий. Мать отговорилась каким-то давнишним знакомым. Но Сергей Дмитриевич снова почувствовал ее нежелание говорить с ним на эту тему. И сейчас, когда он держал письмо со знакомым адресом, какая-то непонятная, полузабытая ассоциация вызвала в памяти тот далёкий день его юности…
…Весна торопилась согнать остатки снега везде, где только доставала. Голодная, ненасытная в своем желании напитаться холодной плотью зимы, она стремительно пожирала его грязное подобие. До завода, «почтового ящика №***» из города вела плохонькая асфальтная дорога. Раскатанная тяжелыми МАЗами, она была сплошь покрыта зияющими колдобинами. Как древняя старушонка прикрывает платком беззубый рот, так и дорога укрыла эти выбоины талой водой. Чтобы не быть облитым грязной взвесью, приходилось шустро уворачиваться от надвигавшейся очередной громады самосвала. Сергей рассеянно следил за проплывающими мимо машинами и гогочущими одноклассниками. Те в азарте толкали друг друга под гейзерные выплески талой жижи из-под колёс. Сергею не хотелось участвовать таких в забавах. Сторонясь особо ретивых затейников, он шел поодаль по влажной, подопрелой траве.
Объединённая из двух десятых классов, школьная рать, на «ура» приняла предложение своего производственного наставника. Пройтись пять километров до завода все восприняли как нечаянный подарок. Внезапно навалившаяся теплынь подвигла на эту авантюру даже солидного, как им, юнцам, тогда казалось, Михаила Викторовича. То, что он едва разменял свой тридцатипятилетний рубеж им представлялось уже глубокой старостью. Долгожданная весна бередила душу, горячила кровь и голову ошалевших от солнца и простора ребят.
Юрка Кушнаренко, его закадычный приятель, вышагивал рядом. Не обращавший внимания на эскапады одноклассников, он с солидной обстоятельностью доказывал Сергею все преимущества биполярного счисления, открытого им пару месяцев назад. Сергею все рассуждения приятеля казались сущей абракадаброй. Из природной деликатности, Сергей не прерывал бурный поток красноречивых доказательств. Юрка красочно расписывал преимущества его системы перед устаревшими «диферами», «интеграми» и прочими математическим хламом.
Сергей не был бездумным отрицателем интеллектуальных приоритетов. Он знал, что истинное увлечение всегда приводит к отрицанию других интересов, не равных статусу собственных. Такие взгляды иногда приносят неоценимую пользу их обладателю. Они не дают усомниться в правильности выбранного пути. Но чаще такое свойство характера, если оно достаётся дуболомному обывателю, становится в его руках орудием затыкания рта своим оппонентам.
Юрка со снисходительной усмешкой воспринимал увлечение своего друга авиамоделизмом: «Жизнь на рейки с моторчиками разменивать!». Но стоило только Сергею заикнуться о расчетах к своим авиамоделям, как усмешка слетала с Юркиного лица. С выражением просящей собаки, он начинал выписывать вокруг него круги. Сергей поднимал очи горе и впадал в мыслительный транс. Минут пять помучив своего дружка он нехотя говорил: «Так и быть, заберу чертежи и отдам тебе. Не знаю, правильно ли делаю? У нас в кружке ребята все эпюры на машине считают!»
Юркина физиономия расцветала от счастья. Он с жаром бросался убеждать: «Да ты чего, не сомневайся, я тебе расчёты выдам тютелька в тютельку, до соток!.. Маши-и-на, подумаешь!..». Сергей тут уже не мог сдержаться. С удовольствием хмыкая, он подпускал шпильку: «И куда бы ты со своей математикой без моих реек с моторчиками!»…
Сергей глянул на друга. Тот, запрокинув голову к небу, с истовостью фанатика, в который раз торопливо стал выплескивать на Сергея свои гениальные тезисы из новой теории:
– …Ну, как бы тебе это сказать?
Юрка назидательно поднял указательный палец кверху:
– Это такое соотношение чисел друг с другом, когда самих чисел еще нет, но количество, составляющее их, уже существует. Вот моя теория и оперирует такими понятиями чисел.
Юрка даже не задумывался, понимает ли его приятель хоть что-то из изрекаемых им мозголомных теорий. Глядя на поднятое в экстазе к небу Юркино лицо, Сергей усмехнулся:
– …когда определить их, как дискретную величину еще нельзя. Это даже не квант числа… Причем, существовать они могут только в комплементарном единстве, ну, например, свет и тень в природе… То есть, как если бы для света силы источника было еще недостаточно, а для тени нет поверхности, где бы она отражалась, – но это не значит, что самих сущностей света и тени не существует. Просто в этом случае они не материализованы визуально…
Сергей не мешал Юрке изливать свои эфемерности. Зная пристрастие друга долго и нудно рассуждать о понятных только ему самому абстракциях, он терпеливо сносил его умствования. Все равно он их не понимал, да и не хотел понимать. Сейчас все его помыслы были заняты только одним устремлением.
Не поворачивая головы, он смотрел на другую сторону дороги. Там, аккуратно выбирая сухие места, разномастно-цветастой группкой, шли девочки. Сергей недолго выискивал среди них Наташу. Ее фигурку в белом с меховой оторочкой пальто глаза находили сразу, помимо его воли. Что это была за напасть, Сергей понимал умом. Это его и беспокоило, и раздражало. В его сердце словно образовался кусочек пространства, заключив в себя все его мысли и чувства. Он стеснялся слова, которое парни употребляли в своих разговорах на все лады и смыслы. Это слово, – «любовь», – светилось перед его мысленным взором, как ярко полыхающий костер. Уже несколько месяцев он сгорал в нем. Образ Наташи, ? ее имя, низкий грудной смех и взгляд, необъяснимо волнующий, сжимал сердце и перебивал дыхание. Он, словно наваждение, опутал его душу.
Сергей никак не мог вспомнить, когда с ним произошла эта трансформация. Он лишь мог определенно сказать, когда он впервые осознал эти странные чувства. И этим вестником стал его лучший дружок Юрка…
Однажды прошлой осенью, еще не прошло двух недель с летних каникул, сидя на уроке литературы, он был грубо возвращен Кушнаренко из мечтательного забытья. Он только что видел себя там, под Аустерлицем, где лежащий на поле битвы князь Болконский вызвал восхищение проезжавшего мимо французского императора. Не Болконский, а он сам был там, в этой великолепной позе погибшего офицера! Как было приятно сознавать себя центром восхищения таких людей! И Бонапарт, и его свита, и сам Толстой были поражены благородством и величием момента встречи между только что ушедшей жизни и вступившей в свои права смерти!.. И не только эти люди видели его там. Он ощущал и еще чей-то внимательный взгляд, ради которого он, страдая, отдал свою прекрасную жизнь!.. «Серега, кончай пялиться на нее!», ? услыхал он вдруг свистящий шепот Юрки. ? «Тебя «кабаниха» спрашивает!..».
Сергей очнулся. Первым, что он увидел, были устремленные на него глаза «кабанихи», ? учительницы русского языка. Она смотрела на него полным сурового укора взглядом. Ничего хорошего он ему не сулил. Все старшие классы хорошо знали одну особенность их учительницы литературы. Она могла изводить попавшегося ей под руку ученика нуднейшей, тянущей все жилы нотацией, от которой начинали ныть зубы и болеть голова. И прозвище свое она получила не за полную фигуру, круглую голову с оловянными, навыкате глазами на лоснящемся лице. Полнейшее сходство характеров с Кабанихой из «Грозы» было в свое время очень точно отмечено кем-то из страдальцев и закрепилось оно в этом прозвище навеки.
Вся ее поза выражала усталое терпеливое ожидание выхода Сергея из мира грез. Судя по тому, как весь класс замер, рассматривая его во всем спектре своего эмоционального диапазона, он понял, что его отсутствие в реальном мире затянулось.
Всё последующее откровение «кабанихи» по поводу его пренебрежительного, даже наплевательского отношения к литературе, которое весьма отрицательно скажется на выпускных экзаменах, Сергей лихорадочно искал причину устремленных на него ехидно-насмешливых взглядов одноклассников. Наконец, что-то буркнув в ответ, он опустился на сиденье парты. Не глядя на приятеля, он недовольно спросил:
– Чего это на меня все пялились, как на идиота?
Юрка ухмыльнулся. Это показалось Сергею плохим предзнаменованием:
– Я ж тебя пихал в бок, а ты как в гипнозе был! Уставился на Миленскую и отрубился!
Сергей, мгновенно заалев ушами и щеками, огрызнулся:
– С чего это ты взял?!
– Ни с чего, – с простодушно-хитрованским видом протянул Кушнаренко. Но, не в силах превозмочь желание подтрунить над другом, глядя в потолок произнес:
– Знаешь, трудно было не заметить такого взгляда. У тебя глаза были как телескопы! И направлены они были на Наташку! Это видел весь класс!..
Потом Сергею долго пришлось отмалчиваться от подначек парней. С особо настырными ему приходилось изъясняться приватным способом. Украшая синяками и шишками их физиономии, самому в этих разборках тоже доставалось немало. Так или иначе, разговоры он быстро погасил. Но после этого Сергею пришлось более осмотрительно выбирать способы любования предметом своего обожания.
Миленская и впрямь была достойна самого высокого восхищения. Маленькая головка в обрамлении пышной копны черных волос, которых еще хватило и на густую, до пояса косу, дополняли гармонию и совершенство ее овального личика. В нем все было от той древней красоты, которая веками отбиралась природой для особо избранных своих дочерей. Огромные с поволокой глаза под разлетом лучистых бровей, невольно заставляли любого отвести от них свой взгляд, чтобы ненароком не издать восторженное восклицание. Мерцающая розовым мрамором кожа в сочетании с точеным носиком и непередаваемой тонкостью линии припухлых ярко-алых губ составляли невыразимое сочетание идеала формы и чистоты. И всю эту нежную прелесть держала изящная гибкая шея, которая в своей грации вполне могла быть воплощением стебля дивного цветка…
Слушая Юрку, Сергей искоса, чтобы дотошный приятель не заметил его полного равнодушия к излагаемой теме, продолжал неотрывно смотреть в сторону Наташи. Он давно уже с ревнивым неудовольствием наблюдал, как в группе девочек обосновался самовлюбленно-манерный типчик Вадим. Сергей никак не мог понять, что в этом надуто-глуповатом парне так прельщает особ женского пола. По крайней мере, он сам неоднократно слышал, как учительницы при виде Вадима с явным удовольствием замечали: «Хорош мальчик! Прямо записной красавец!..».
Многие девочки млели от счастья, когда этот высокий жгучий брюнет, с заметно пробившимися тонкими нитками усиков обращал на кого-либо из них свой томный, под черными дугами сошедшихся к переносице бровей, взгляд. Его пунцовые щеки, покрытые плотным пушком, выглядели в глазах Сергея чуть ли не обезьяньим атавизмом. Откуда ему было знать, что именно этот атавизм в совокупности с остальными, вполне развитыми мужскими достоинствами, и привлекали девочек, как мух на мед.
Вадим ясно сознавал свое превосходство над парнями-одноклассниками. И потому в общении с девочками пользовался отпущенной ему природой привлекательной оболочкой без всякого смущения. Они представлялись ему лишь в качестве зеркала для самолюбования. Он твердо усвоил несколько нехитрых ухажерских приемов, обращаясь с ними с уверенностью петуха-кочета. Вот и сейчас Сергей не мог без иронии смотреть, как Вадим, приподняв подбородок, с некоторым прищуром осматривает идущих рядом одноклассниц. Его иронично опущенный уголок губ будто говорил им всем: «Да я только пальцем шевельну, и любая будет моя…».
Но Сергей знал точно, что сейчас надо было этому дебилу в их компании. Все изрекаемые им примитивы преследовали только одну цель ? завлечь в свои сети и обольстить упрямую красавицу Миленскую. Несмотря на многократные попытки сломить ее упрямое нежелание встречаться с ним, она игнорировала все его мужское обаяние. Вадима чрезвычайно это раздражало. Наташа вела себя с ним так, будто перед ней стоял не парень с обложки модного журнала, а некое малоинтересное и невзрачное существо.
В то время как Вадим что-то с жаром говорил ей, Наташа то рассеянно разглядывала сорванный желтый цветок, то поднимала к небу свою головку и чему-то улыбалась. И вдруг Сергей увидел, как она, опуская голову, повернула ее и искоса бросила на него свой загадочно-колдовской взгляд. Сергея мгновенно прошиб жаркий пот. Он понял, что этот взгляд не был случайным. Его сердце мгновенно переполнилось восторженно-ликующей мелодией. Ему захотелось петь, орать во весь голос и совершить нечто небывалое!..
– …но это только пока прикидки основных положений. Мне бы как-нибудь урвать возможность поработать на «вычислялке». Как думаешь, на заводе можно договориться с кем-нибудь присоседиться на пару часиков? У них есть мощнейшая ЭВМ…
Сергей, слушая Юркину тираду, совершенно не понимал смысла произносимых им слов. Придя в себя от невероятного открытия, Сергей на всякий случай кивнул головой и поддакнул:
– Конечно, дам! Списывай хоть сейчас!
Юрка внимательно посмотрел на приятеля и кисло усмехнулся:
– М-да! Пропал человек! Какие люди гибнут, и из-за чего!..
Прочитать письмо матери, как он намеревался сделать сразу же после прилета, Сухонцеву не удалось. В аэропорту его уже ждала машина. Последующие сутки сплошной авральной работы довели его до состояния прострации. Оказавшись в гостинице, Сергей Дмитриевич, пересилив полуобморочное состояние, сделал несколько глотков холодного кофе. Едва сняв обувь и пиджак, он рухнул без сил на диван и провалился в глубокий, без сновидений сон.
Проснулся он от какого-то неясного, непривычного ощущения ласково-теплого прикосновения, будто кто-то нежно и трепетно прикоснулся к его щеке ладонью, да так и не отнял ее: «Мама…». Сергей Дмитриевич, не открывая глаз, боясь спугнуть эту оплеснувшую сердце волну тепла и любви, лежал тихо и недвижно. Он, материалист до мозга костей, сейчас истово верил, что бесконечно дорогое ему существо сидит рядом с ним на диване, смотрит на него, прикасаясь к его лицу своей рукой. Он был готов верить в Спасителя и во все чудеса, лишь бы то, что он только что ощущал и принимал за сон, оказалось бы явью, реальностью. Он не хотел открывать глаза, повлажневшие от нечаянной слезы…
Сергей Дмитриевич вздохнул и повернул голову к окну. Пробившийся сквозь серую пелену облаков солнечный луч уже соскользнул с его лица, унося с собой нечаянное тепло. В этом, задавленном зимними снегами и непогодой, северном краю такое пробуждение было редкостью. Сергей Дмитриевич смотрел на таявшее за облаками неяркое солнечное пятно и с грустью думал о ничтожности и мимолетности человеческого существования. Будь в этом существовании хоть малая капля чуда, жизнь бы имела тогда и смысл, и желание продлить ее. «Ах, мама! Уж кому сейчас об этом знать больше, чем тебе!..».
Сухонцев встал. Надев тапки, прошел в ванную комнату. Принимая душ, сбривая двухдневную щетину с лица, чистя прекрасно сохранившиеся зубы, все это время он не переставал думать о случившемся этим утром чудесном знамении. Понимая всю иллюзорность своих предположений, Сергей Дмитриевич никак не хотел расставаться с этим ощущением. Он хотел, чтобы, вопреки здравому смыслу, явление матери было материальным воплощением.
Телефонный звонок оборвал его размышления. Один из его замов сообщил, что необходимую аппаратуру на полигоне установят к двенадцати часам. Сухонцев с невольным удовлетворением воспринял это известие. Он опять подумал о какой-то силе, не позволившей ему немедленно погрузиться в водоворот дел. Он не хотел расставаться с пережитым чувством, хоть и мистического, но такого реального присутствия матери. Усевшись за стол, Сергей Дмитриевич раскрыл ноутбук.
Письмо матери он почему-то долго не мог найти. Вместо него ему все время попадался файл с текстом чужого письма. Сергей Дмитриевич было подумал, что вообще не отсканировал письмо матери, но тут же отбросил эту мысль. Он вспомнил, что оно находиться в папке с остальными ее письмами, которые он получал через интернет, когда бывал в командировках. Он решил дочитать письмо:
«…Наверное, Господь уберег меня от искушения преждевременно посвятить Вас в тайну, соединившую меня с Вашей семьей крепче кровного родства. Так получилось, что все самые значимые моменты моей жизни были связаны с Вашим отцом, Захаром Афанасьевичем и Вашим мужем, Дмитрием Павловичем. Много раз я порывался приехать к Вам и рассказать все, что знаю о самых близких Вам людях. Но мой жизненный опыт и время, в которое мы живем, каждый раз останавливали меня. То, что испытали я и Дмитрий Павлович, не должно было коснуться Вашей семьи.
Но теперь, когда моя жизнь на исходе, и время изменило отношения между людьми, я смогу открыть свои тайны. Что касаемо Вашего мужа, Дмитрия Павловича, то в то время было не только неуместно, но и опасно раскрывать свой секрет. Да и не к чему тогда это было. Я сам с трудом верил в такое удивительное совпадение. Вдруг оно оказалось бы всего лишь осколком чужой судьбы. А лишать Вас душевного равновесия я не считал себя вправе. Мне нужно самому все проверить, убедиться в достоверности моих предположений. Может, это последнее, что мне уготовано судьбой в жизни, и я думаю, что смогу довести его до конца. Вы и Ваш сын должны и имеете право знать все, что касается Дмитрия Павловича. В самое ближайшее время, как только соберусь с силами, я приеду к Вам.
С глубочайшим уважением и почтением Ваш искренний друг…».
Глава 3
Лежа на каменистом дне балки, Захар вспоминал разгромный для них бой…
По исходу часа непрерывных атак удар казачьих сотен сломил сопротивление остатков батальона моряков-балтийцев, входившего в состав N-ской дивизии. Все это время комиссар Иванчук, помня приказ командарма: «Держаться до последнего!», пригнувшись, бегал с одного фланга на другой, обадривая уставших матросов. Непрерывный пулеметный и ружейный обмолот, рев казацких глоток, прорывающегося через плотный гул несущихся лошадей, казался морякам нескончаемым штормовым валом.
Раз за разом накатывающиеся казачьи лавы, казалось, не знали ни устали, ни убыли в людях. И только на исходе часа, отбив еще одну атаку, моряки за несколько минут передышки смогли подсчитать потери и остаток боеприпасов. Быстро обежавшая окопы перекличка показала, что осталось по десятку патронов на каждого, при полном отсутствии гранат. Пулемёты давно уже превратились в бесполезные железяки.
– Всё, приплыли! Табань весла! – выдохнул Захар. Раскинувшаяся перед ними, ровная, как стол, степь, застланная густой, невысокой скатертью ковыля и житника, укрыть никого не могла. Среди матросов послышались реплики:
– Пёхом не оторвёмся… Дальше, как море в штиль, степь до Азова… В ковыле не сховаешься! Порубят они нас в шкентели… Полундра, братва…
– Ничё, юшку кровавую напоследок им пустим, – зло сплюнул сидевший рядом Егор. Он вынул у Захара из пальцев самокрутку:
– Дай посмолить чуток…
К ним в окоп снова скатился комиссар Иванчук:
– Слушай, Захар! А как с флангов обойдут и ударят сзади?
– Ну и что? Окопались на краю балки, и отлично! А снизу им не с руки будет лезть. Казачье пехом не ахти какие вояки! Нам бы вот только малость передохнуть…
Но казаки, словно угадав его желание, не дали ни минуты лишнего передыха. Обойдя обширную балку с флангов, они ударили неожиданно и мощно. И когда над жидкими окопчиками вздыбливались казацкие лошади, моряки, бросая винтовки, молча поднимались под посвист и злобное улюлюканье: «Попалась, комиссарская сволочь!..».
К полуночи моряки притихли. Сами собой смолкли негромкие разговоры. Каждый думал о приближающемся рассвете. Молодые, полные сил парни, в своем сознании отвергали сам факт умереть вот так, – не в бою, а как на бойне, не имея возможности противостоять врагу. Их сердца наполнялись жаркой, нестерпимой ненавистью. Они были уверены, что взглянут в отверстия винтовок без содрогания и дрожи. Честь балтийских моряков, соединявшая их в монолитный спай, оставалась для них священной и неколебимой!
Вскоре там, откуда должен был взойти раскаленный диск светила, чтобы снова наполнить день слепящей, выматывающей жарой, заалела тонкая, словно лезвие казацкой шашки, полоска зари. Со дна балки ее не было видно. Но Захар, по кромке балки, окрасившейся еле заметным оттенком алого цвета, угадал скорый рассвет. И едва он осознал это, как первые лучи всходящего солнца рассыпались красными искрами, будто дрожащими каплями крови, по кончикам штыков.
Казаки, всю ночь просидевшие у костров, сонно переговариваясь и стряхивая с попон на остывшую землю обильную росу, зашевелились. Капли росы, сверкая мириадами ярких огней на траве, росшей по краям балки, сливались в единое белое зарево, отчего снизу казаки, лошади и стволы деревьев казались висящими в воздухе.
Захару это явление показалось чем-то нереальным, знамением. Оно было похоже на посланный свыше знак, давая ему понять о каком-то повороте судьбы. Уже с четверть часа слышались звуки, похожие на далекие раскаты грома. Захар огляделся вокруг. Многие моряки не спали, прислушиваясь к понятным каждому, бывшему на фронте, звукам. Била артиллерия…
«Здорово лупят…» – обронил лежавший неподалеку бородатый, лет под сорок, матрос. «Главным шпарят…» – тихо отозвался другой. «Это, братва, не иначе, как под Тихорецкой…». «Да, верст пятьдесят будет, не больше…». «Это наши, верняк, жарят задницы казачкам!..». Разговор покатился дальше, порождая надежду и веру в возможное освобождение из плена. Моряки по-прежнему, лежали, не шевелясь. Некоторые приподнявшись, оборотили напряженные лица в сторону доносившейся до них артиллерийской канонады. Каждый, вслушиваясь в далекие раскаты, истово молил своих небесных покровителей: «Только бы успели!..».
Наверху, судя по звукам, что-то происходило. Резкие выкрики команд, ржанье лошадей и шум накатывающихся откуда-то повозок разорвали хрупкую предутреннюю тишину. Охранение внезапно как-то засуетилось, задвигалось в торопливой беготне. Голос, выкрикивающий приказы, был тонок, визглив, с нотками близкой истерики. Для людей, находившихся на дне балки, он звучал зловещим и роковым приговором. Снизу, на фоне густо-синего неба было отчетливо видно, как на край балки подтянулись, выстраиваясь в шеренгу, казаки. Сняв с плеча карабины, они взяли их наизготовку. Между казаками, раздвигая их плотный ряд хищными упитанными рылами, высунулись пулеметы.
Вечность, застывшая в едином миге, длилась нескончаемой жутью. И моряки, и казаки, отрешившись от пут бытия, в своих душах взывали к Богу. Разные они возносили молитвы. Но для каждого из них единой целью и желанием была яростная жажда спасти свою душу. Одних – как убийц, других – как закланной жертвы.
Те же, кто сейчас определял их судьбу, сами трепетали перед разверзшейся вечностью. Тяжким грузом на их плечи ложилась судьба фронта. Он был прорван получасом ранее на участке Павловская – Белая глина. Об этом сообщил прискакавший с десятком казаков личный порученец главнокомандующего. Слетев с коня, он заперся в хате с ротмистром. Вскоре порученец выскочил оттуда красный, злой, с взмокшим от произошедшего разговора, лицом. «Вам немедленно надлежит выполнить распоряжение Ставки… Я знать ничего не знаю! – орал он в открытую дверь. – Вы отвечаете лично за сохранность!.. Не позднее шестнадцати ноль-ноль завтрашнего дня прибыть в Екатеринодар…». Взлетев на поданного казаком коня, порученец остервенело хлестнул его по крупу и тут же ускакал назад.
Федор Иванович, оставшийся в хате, отвернулся от двери и яростно сплюнул:
– Колобов! – и увидев появившееся в приотворенную дверь лицо ординарца, процедил: ? Господ офицеров ко мне! Быстро!
– Слушаюсь, ваш высокоблагородь! И хорунжего к вам? – осторожно спросил он. – Его благородь на екзекуции…
– Я сказал всех! – сорвавшись на крик, прогремел ротмистр. Колобов исчез, а ротмистр, поднявшись из-за стола, подошел к окну. По станице уже тянулись предвестники отступления. Поднимая тяжелую, придавленную росой пыль, шли беженцы, узнав о прорыве фронта красными. Обгоняя их, скакали казачьи группы, закинув пики за плечо и гнусавя заунывную песню. Среди казаков Федор Иванович не видел ни одного значка части, ни старшего чина, что говорила бы о какой-то упорядоченной, планомерной тактике отхода. Все было похоже на хаос, бегство толп, орды разуверившейся в успехе своего дела казачьей массы.
Ротмистр бездумно глядел на этот бесконечный поток разношерстного сброда. Мелкая, противная дрожь ненависти и презрения рождала в его затылке тупую боль. «Прав оказался Владимир Семенович… Заманухой обернулась наша победа. Красные в который раз обошли наших генералов…».
Он оторвал свой взгляд от окна. Оглядев вошедших офицеров, спросил с едкой издевкой:
? Ну, что? Видели это позорище? – Ротмистр мотнул головой в сторону окна. Коротко выдохнув, добавил: – Только что от Деникина порученец был. Нам следует принять штабной обоз… Завтра, к шестнадцати ноль-ноль с ним надлежит прибыть в Екатеринодар. Красные на хвосте. Картина, господа офицеры, думаю, ясная.
Ротмистр кивнул головой на карту, лежащую на столе, и сказал:
? В нашем распоряжении сутки с небольшим. До Екатеринодара почти восемьдесят верст… Гнать придется весь день и всю ночь. Вам, Владимир Семенович, следует собрать людей в полную готовность. Эскадрон впереди и два в прикрытие. Действуйте.
Подъесаул молча кивнул головой и вышел. Федор Иванович остановил свой взгляд на вахмистре:
– Глеб Михайлович, возьмите несколько казаков и пройдитесь по станице. Надо собрать провиант и воду. Главное, наберите воды. Жара сегодня будет адская. И поторопитесь.
– Слушаюсь.
